9М. (Этюды о любви, страхе и прочем)

Идти далеко не пришлось. Полупустой ирландский паб был рад приютить большую творческую компанию и всех остальных желающих. После того как все бокалы были наполнены, первым слово взял режиссер. Он тепло поблагодарил всех, кто принимал участие в постановке, добавил, как заведено, что этот выпуск был одним из самых талантливых из всех, и он был бы очень рад, если кто-то из ребят захочет продолжить обучение. Собравшиеся поаплодировали ему и друг другу и выпили. Разумеется, «За искусство!». После того как официальная часть была завершена, началась самая обычная попойка, как мне и было обещано. Я перемещался за другом, он болтал со всеми, заодно представляя мне тех, кто присутствовал на крыше. Большинства имен я не запомнил. Хотя потом может вспомню; если кто-то прославится, смогу говорить, что я видел его или ее первые потуги на крыши захудалого торгового центра и уже тогда сразу было видно, что передо мной настоящий бриллиант. А пока это всего лишь обычные ребята, которые собрались отметить завершение обучения. Что это увлеченные актерством люди, теперь уже со стороны сложно было сказать. Ровно те же обычные темы, основной из которых, пожалуй, являлась: кто с кем успел переспать во время курсов. Слушать об этом было не интересно, в особенности, когда ты увидел всех этих людей в первый раз. Я частенько выбегал покурить, но на улице уже также обосновалась часть этой тусовки. Я стоял рядом и пытался следить за нитью повествования.

Когда речь вновь зашла о том, как после одной из репетиций кто-то с кем-то отправились к кому-то домой, я, неконтролируемо закатив глаза, отошел на пару шагов и полез за сигаретами. Когда я чиркнул зажигалкой, то услышал рядом женский голос:

– Извини, у тебя не будет сигареты?

Я обернулся. Девушка с фиолетового диванчика, мило улыбаясь, стояла прямо передо мной. Первое, на что я обратил внимание: в дополнение к рыжеватым волосам у нее на носу и щеках были веснушки. Я на пару мгновений отвлекся на них. Но придя в себя вспомнил, что она подошла не просто так. Я полез в карман, дал ей сигарету. К сожалению, мы еще не были представлены друг другу, поэтому мне пришлось спросить ее имя, сославшись на то, что я не успел получить программку спектакля перед началом и не знаю всех действующих лиц.

– А. – ответила она, сделав реверанс.

– Это настоящее имя?

– Не, творческий псевдоним.

– Приятно познакомиться. Хотел сказать, что мне очень понравилось. Прекрасный спектакль.

– Да получилось хорошо, ребята постарались.

– Твое выступление запомнилось мне, пожалуй, больше всего.

– Премного благодарю, – она поклонилась, слегка пошатнувшись. – Я тоже постаралась.

– Как я понял, каждый из вас должен был сделать этюд, отражающий какую-либо проблему, волнующую именно его?

– Типа того. Я тоже думала по началу рассказать что-нибудь эдакое. Чтобы мировая скорбь проникла в самые поджилки пришедших и более не отпускала до конца их дней. Но это не очень – то гуманно. Да и, к сожалению, ничего особенно такого страшного не придумала. Да и кто меня с веснушками и на фиолетовом диванчике будет принимать всерьез? Но я пыталась, изображала, вырывала собственную душу не хуже остальных. На одном из занятий мне все это ужас как надоело, поэтому я принялась говорить, все что придет в голову. Все заулыбались. Поэтому так и оставили.

– А интересно, другие ребята понимали, что ты идешь вразрез с общей концепцией? После тебя весь накал спал, и все стало больше походить на фарс.

– Да я думаю, все прекрасно понимали, что это – фарс. – Она на секунду задумалась, посмотрела наверх, потом на меня, развела руками – Ну может не все, может я одна. Но когда мы прогоняли все это и обсуждали, мне никто не сказал, чтобы я не страдала фигней. Может никто просто не обращал особого внимания, что делают остальные. Мне кажется, они влюбились в свои образы, а когда влюблен ничего постороннего обычно не замечаешь. – Эту фразу она сказала очень медленно с драматическим акцентом, чтобы я смог оценить.

– Так, а ты в свою была влюблена?

– Такие вопросы неприлично спрашивать у девушек, знаете ли.

– Что же, все равно получилось весьма интересно.

– Спасибо. Я еще хотела рассказать шутку про собаку и баобаб, но режиссер порекомендовал воздержаться.

– А что за шутка?

– «Это неописуемо!» – сказала собака, глядя на баобаб.

– Это – всё?

– Да. Мне она кажется очень смешной. Тебе нет? По ней даже можно сказать, есть у человека чувство юмора. Такая лакмусовая шутка. Но, видимо, у тебя оно такое же, как и у нашего режиссера.

– Это – хорошо или плохо?

– Ну могло быть хуже, есть куда стремиться.

– А кто-нибудь пришел на тебя сегодня посмотреть из знакомых или друзей?

– Нет. Я немного стесняюсь устраивать подобное при своих. Хотя сестра должна была подойти. Ну у нее какое-то срочное дело приключилось, да и не думаю, что ей бы очень понравилось. Она дала понять, что воспринимает все это – как несерьезное увлечение, глупости.

– А ты думаешь, это начало большого творческого пути на все экраны и подмостки страны?

– Разумеется, иначе к чему всё это?

Она широко улыбнулась как во время выступления – с наклоном головы и клоунской улыбкой, поблагодарила меня за сигарету и вернулась к своей компании.

В течение того вечера я по возможности наблюдал за ней. Кто бы рядом не находился, она всегда оставалась в центре внимания, что вызывало неприязненную гримасу у девушек рядом, при том, что по общепринятым стандартам те выглядели эффектнее нее. Им она отвечала мило-снисходительной улыбкой королевы, мол «придет и ваш час, милочки, но точно не сейчас». А. то и дело заливисто хохотала, поднимала вверх свой никогда непустеющий бокал, грациозно гримасничала и как бы невзначай дотрагивалась до парней, к которым обращалась. Когда она замечала меня между людей, собравшихся вокруг, то игриво подмигивала. Я учтиво кивал в ответ.

Через час-полтора зал практически опустел. Оставались либо те, кто не привык сдаваться в схватке с алкоголем, либо те, кому действительно полюбились эти люди и атмосфера творчества и они не хотели ее отпускать. Мой друг относился к обеим категориям. Сидя на барном стуле, он уже заплетающимся языком рассказывал откровенно заскучавшим двум девушкам о достоинствах французской новой волны. Я сидел с другой стороны от него, и думал, что это точно будет последний бокал для этого киномана. Дождавшись первой же паузы в его монологе, девушки поспешно удалились. Такое поворот событий несказанно разочаровал его, однако, лично мне это было только на руку. Я предложил отправиться по домам, он нехотя согласился. Пока он отлучился в уборную, я вышел на свежий воздух.

Компания вокруг А. тоже сократилась. Осталось всего два ее почитателя мужского пола. Вероятно, каждый из них таил надежды на собственную победу сегодня ночью. Когда же я появился из дверей А., извинившись перед ним, подошла ко мне и вновь попросила сигарету, хотя оба внимательно слушавших ее молодых человека курили. У меня как раз оставалось две.

– Уже уходишь? – спросила она меня, откидывая волосы назад.

– Да, все-таки вечер был долгий. Да и товарища следует отвезти, он пока не готов в полной мере ко всей этой обрушившейся на него славе.

– Что же очень жаль. Пожалуй, тоже надо отправляться домой. Публика уже вся разошлась.

– Так вон вроде еще двое есть в первом ряду.

– Я тебя умоляю. Конечно, они представились крутыми продюсерами, но по глазам видно, что оба тянут максимум на вторых ассистентов.

– Вдруг это шанс?

– Знаю я эти шансы. Давай-ка я тут постою пока с тобой, а ты вызовешь мне такси? Договорились?

– Хорошо, но тогда я хочу кое-что взамен.

– Что за люди пошли?! Где же человеческое милосердие и альтруизм? – она вознесла руки к небесам. – И что, что ты хочешь от меня?

– Узнать, когда будет следующее твое выступление, – ответил я, немного смутившись такой реакции и почувствовав себя почему-то последним подонком.

– Всего то? Ну хорошо. Я пока не знаю, работаем кое над чем сейчас. Я дам тебе свой номер, уточню на днях, договорились?

– Да, меня это вполне устраивает.

Она записала свой номер мне в телефон, и я вызвал ей такси. Пока то подъезжало, появился мой друг, прищуренный и закутавшийся в свой пиджак, неспешно передвигая ногами он подошел к нам. Вид у него был как у крошечного котенка, только-только открывшего глаза, но уже успевшего блевануть в туалете. А. улыбнулась ему, потрепала по волосам и сказала: «Какой же ты милый. Надеюсь, тебе не придется больше говорить об одиночестве. Спасибо, что принял участие во всем этом. Ты очень хорош». Она хотела было поцеловать его в щеку, но на половине пути передумала. И только хлопнула по плечу. Тот благодарственно кивнул ей в ответ. Подъехала желтая машина. А. улыбнулась мне и уже садясь отправила один воздушный поцелуй двум парням, которые, до последнего не теряли надежды на ее возвращение и все еще оставались на своих местах. Когда машина хладнокровно тронулась, они разочарованно сплюнули, наградив нас с товарищем злобными взглядами как причину побега жертвы, и отправились внутрь заведения, с планами вкусить этой ночью если не свежего мяса, то хотя бы не слишком пропавшей падали. Я же вызвал следующую машину, завез друга по дороге, и потом уже сам приехал домой. Вечер фарса был окончен.

По древнейшим заветам я выждал ровно три дня и набрал номер А. Она ответила не сразу, перезвонила спустя пару часов. Я представился и напомнил про свой вопрос тем вечером: про ее следующее выступление. Она задумалась, потом ответила, что сейчас работает кое над чем, всё еще довольно сырое, хотя уже сейчас видно, что выйдет великолепно. По-хорошему еще рано кому-то показывать, бриллиант не обработан до конца, но мне, как ее самому преданному поклоннику, можно прийти и посмотреть одним глазком. Я до конца не понял, когда я успел стать ее самым преданным фанатом, однако же, согласился подойти через пару дней по указанному адресу.

Место находилось возле железнодорожного вокзала, немного в стороне от основного людского потока «На/С работы» и вечернего «От». Когда я свернул в переулок, ведущий к А., окружение с виду и близко не походило на что-либо театральное, даже в самой гротескной форме. Убийственно-приземленный городской пейзаж с населяющими его грубыми формами, ровными до скрежета в зубах перспективами линий и персонажами, чьи отличительные особенности заключались в полном отсутствии таковых. Захламлённая дорога, и грузный свет по обочинам. Вокруг какие-то бесконечные гаражи и автостоянки. Понурая серость и серая понурость. Из любопытного на всей дороге была разве что брешь в бетонной стене. Я успел подумать, что она могла бы стать идеальной аллегорией – некий портал из жуткой обыденности в мир искусства. Но если посмотреть внутрь, то там ни черта нельзя было разглядеть. Разве что услышать шуршание парочки крыс в полной темноте. От этого аллегория стала только идеальнее.

По нужному мне адресу располагалось большое прямоугольное здание с классической входной группой. Выглядело словно к древнегреческому храму пристроили овощной склад. Стены были нагло окрашены, даже можно сказать изнасилованы, зеленой краской. С четырех колонн у входа уже начала обсыпаться свежеуложенная штукатурка. Поднявшись по ступенькам, я заглянул внутрь. В холле потускневшее убранство бывшего культурного центра было облачено в тусклый свет от громадной хрустальной люстры, в которой из последних сил горела в лучшем случае половина лампочек. Внутри стоял, казалось, что перманентный запах перегара. За столом возле входа сидела вероятная виновница данного флера, погрузившись в свою огромную куртку с надписью «Охрана», и показательно спала. На грозном лице красовался боевой макияж, техника нанесения была отработана и не менялась годами. Проявив гуманность, или скорее осторожность, я не стал ее будить и просто пошел дальше, ориентируясь на звук.

Как я полагал, мне надо было отыскать актовый зал, где проходила репетиция, но это оказалось не так просто. Внутри было множество дверей и за всеми что-то происходило. Сначала я искал именно некую театральную группу, прислушивался, затем аккуратно приоткрывал очередную дверь и, удостоверившись в своем промахе, сразу же закрывал, но потом мне уже стало интересно, что будет скрываться за следующей, я стал просто нагло заглядывать внутрь. Секции хорового пения народного песен для дам за 40, литературные кружки для писателей-неудачников, балета для девочек, которые являются единственной возможностью для своих матерей, современного танца для модных молодых людей, игры на гитаре – для не очень. Выбор для обучения казался безграничным, как и коридоры с дверьми.

В конце концов мне все-таки удалось найти то, что я искал. Небольшой темный зрительный зал человек на двести. Все освещение в составе двух прожекторов было направлено на сцену. Я тихонько пробрался и сел на шестой ряд с краю, не слишком близко. Моего появления никто не заметил. Больше в зале никого не было. На сцене же находилось человек десять, все, кроме одной девушки, были одеты в повседневную одежду. Этой девушкой и была А. На ней был эклектичный зеленый халат поверх сливочного пеньюара в пол. Волосы были небрежно собраны заколкой. В таком убранстве она само собой выделялась среди всех остальных. Я зашел, когда они прогоняли один из эпизодов. Все незадействованные актеры наблюдали в сторонке. В центре были только она и какой-то парень тщедушного телосложения, они сидели напротив друг друга за столом, разговаривали на повышенных тонах, затем он вскипал, вскакивал со стула, начинал на нее кричать, она же оставалась на своем месте, пыталась отвечать уверенно и громко. Он подходил ее и хватал за руки, она пыталась сопротивляться, но получалось очень вяло. Режиссер, маленький парень с большой окладистой бородой громко говорил: «Стоп». Подходил и настойчиво что-то объяснял А. Она слушала его с выражением полнейшего безразличия, в конце кивала. Режиссер возвращался на место, говорил: «Поехали», все замирали. Я не мог слышать, что именно он ей говорил, но она играла абсолютно так же. Затем снова возглас: «Стоп!».

Так повторялось раза три. Прогон, игра, объяснения. Все остальные каждый раз пытались привнести что-то новое: ее партнер по сцене варьировал степень экспрессии и ярости в своей роли, режиссер новыми нетерпеливыми жестами пытался донести до нее свою мысль, коллеги на краю сцены начинали откровенно зевать. И только у нее ничего не менялось: от произнесенных один в один всех реплик до безразличного кивка в конце. После четвертого идея неизменности будущего воцарилась в головах всех, кто был в зале. После очередного прогона режиссер сказал: «Ладно, на сегодня хватит». Облегченно вздохнув, все отправились за кулисы. А. посмотрела в зал, искрящимися от прожекторов глазами, и сделала поклон. За кулисы она ушла последней. Я оставался сидеть на месте. В зале включили общий свет. Через пару минут актеры возвращались, сходили со сцены и проходили мимо меня к выходу. Прошел режиссер с явно подавляемой яростью внутри. Ушли все. Только А. все еще не было. Я уже начал думать, помнит ли она что я должен был прийти и есть ли из-за кулис еще один выход.

Наконец она появилась. В длинном бордовом плаще с вышивкой в азиатских мотивах, накинутом и небрежно подпоясанным поверх все того же пеньюара. С достоинством, точно у древнейших из небожителей Олимпа, она медленно прошлась по сцене, дотрагиваясь до расставленных декораций, словно прощалась с ними на бесконечно долгое время, сошла по трем ступеням и очутилась среди простого смертного мира.

Я поднялся со своего места. Не успел я ничего произнести, она одарила меня уставшей улыбкой и репликой: «Без цветов? Подобной грубости я давно не видывала». Я, прямо скажем, смутился такому началу, хотя, раз каким-то образом успел стать самым преданным фанатом, то можно было и принести букет. А. остановилась перед выходом у дверей, махнула рукой куда-то в сторону дальней части зала и весь свет погас.

Она шла томной царственной поступью. Я семенил сзади, пытаясь подобрать слова, чтобы загладить свою промашку. Вокруг уже было на порядок тише, репетиция закончилась позже других занятий. Остался только литературный кружок, чьи участники перешли от возвышенных обсуждений к самому обычному пьянству. Уже знакомой дорогой мы вышли в вестибюль. Свет от люстры стал заметно ярче, запах перегара полностью выветрился. Старомодные мозаичные полотна заиграли новыми красками, словно кто-то успел за время репетиции отмыть и отполировать. Может уборщица зашла в позднюю смену. И только вахтерша осталась такой же, как я ее запомнил. Ее крепкий сон не смог разрушить весь поток посетителей этим поздним вечером.

Мы вышли на улицу. Остановившись у колонны, А. подкурила тонкую сигариллу с вишневым запахом и оценивающе посмотрела на меня. В своем ярко-расшитом плаще она выглядела совершенно чужеродным элементом в этом унылом окружении.

– А в чем сюжет этой пьесы? – попробовал я начать разговор.

– Потускневшая актриса, чьи лучшие годы уже позади, возвращается в свой родной город к сестре, чтобы побыть в спокойствии и восстановить силы.

– А что за парень был напротив тебя за столом на сцене?

– Это – муж сестры. По сюжету он не выносит главную героиню, впрочем, как и она его.

– Хм, звучит знакомо.

– Не думаю. Это – совершенно новая работа одного молодого безумно талантливого драматурга. Ты вряд ли знаешь его имя. Блестящая, в ней есть все: и ярость, и тоска, и напряжение. Прекрасная работа, с нетерпением жду, что из этого получится.

– Ты играешь потускневшую актрису в возрасте?

– Во-первых, я и есть потускневшая актриса. А во-вторых – как ты смеешь? – она хотела было фыркнуть, но манеры не позволили. Поэтому только гневно выпустила сигаретный дым в сторону и уверенным шагом пошла в направлении центральной улицы. Вторая моя промашка за один вечер. Но я сделал вид, что ничего не произошло, и продолжал:

– Уже намечена дата премьеры?

– Да, в последний день октября. Еще предстоит много работы, как ты мог заметить. Все довольно сырое.

– Я смотрел, что вы репетировали только одну сцену последний час. А что именно тебе говорил режиссер на сцене?

– Боже, какая разница, что он говорил, если он – идиот?! Он ни черта не понимает! Нет, ты представляешь, он начинал меня уверять, что я должна отталкивать и всячески сопротивляться главному герою? Нет, нет и нет! Если бы я ничего не хотела, и он был бы мне абсолютно противен, то вряд ли бы осталась с ним в одной комнате. Ты так не думаешь?

– Вероятно…

– Именно! Этот человек совершенно некомпетентен, сколько раз я с ним уже ссорилась, он ни черта не понимает. Ни в пьесах, ни в женщинах! Почему он вообще взялся режиссировать? Почему всякая бездарность всегда уверена, что может указывать остальным? Не хочу о нем больше говорить!

Она сразу же закурила следующую сигариллу, чтобы перевести дух и успокоиться. Воздух снова наполнился сладким вишневым ароматом. Хотя у нее самой было такое выражение, будто вокруг нестерпимо пахло гнилью. Сквозь ее табачный дым окружавшая нас убогость стала выглядеть словно через фильтр старомодной сепии. И надо отметить, это было ей к лицу: маскировало непривлекательные элементы, строгость и безыскусность линий, и вынуждало очевидно старые, разваливающиеся черты и образы выглядеть старомодно, с примесью причудливого умиления и ностальгии. Вдобавок, на до того пугающе пустынных тротуарах появились люди, самые обычные прохожие, которые, как и мы, просто оказались там в тот момент пространства и времени: небольшие веселые компании, влюбленные парочки от подросткового до преклонных возрастов, одинокие мужчины в потертых костюмах. Населенность работала переулку на руку. Движение на тротуарах отвлекало внимание от уродливых зданий по обе стороны. Хотя если честно признаться, то они и не выглядели такими уж страшными.

– Так почему ты продолжаешь с ним работать?

– К сожалению, я слишком хорошо отношусь к драматургу, мы с ним большие друзья, и к его творению, иначе ноги бы моей здесь больше не было. Да и остальные ребята вроде хорошие, по крайней мере стараются.

– Это любительская постановка?

– Не понимаю, что значит любительская? Ты как будто заранее принижаешь страсть большого количества людей и низводишь все их старания до утренника в детском саду, когда дети в нелепых самодельных костюмах изображают что-то на радость родителям. Все совершенно иначе! Ты либо живешь этим, пропускаешь через себя и уже совершенно иным выходишь на сцену, либо нет. Можно быть любителем авокадо или пробежек по утрам, но точно не сцены!

Она вновь посмотрела на меня с явным неудовольствием. Не самый удачный вечер. Она отошла на пару шагов, чтобы пристроить сигарету в урну, эффектно обернулась и на мое удивление, игриво подмигнула. Вероятно, мой растерянный вид несколько развеял ее смурной настрой.

– Как я смотрелась на сцене? – спросила она с тоном, который предполагает только один правильный вариант.

– Великолепно!

– Ну слава Богу, первый правильный ответ, – А. потянулась и взяла меня под руку. Обходить провалы в асфальтовом покрытии и еле-еле передвигающихся прохожих было теперь сложнее, но зато стало куда теплее.

– А если не брать в расчет режиссера, тебе самой то нравится пьеса?

– Разумеется! Я очень внимательно отношусь к выбору материала. Мне нравится, когда не все изложено словами, когда остается простор для идей, интонаций, жестов. Все как в жизни, понимаешь? Одну и ту же фразу, даже одно слово, можно сказать сто раз и каждый из них она будет звучать по-иному, можно задать совершенно разный смысл… Тем самым можно добиться абсолютно другого послания для зрителя. В этом то и заключается работа актера.

– А остальные ребята хорошо справляются с этой работой?

– Я вижу, что глаза у них горят и они точно понимают для чего они пришли сюда. Это главное! Они такие красивые, что тоже очень важно. При этом еще и взаправду стараются, иногда обсуждают как лучше показать тот или иной эпизод. Возможно, кое-кому не хватает опыта, но я всегда готова помочь им. У них еще все впереди.

– Я вижу, что ты очень серьезно относишься к постановке…

– Я живу в ней.

– Но это несколько отличается от того, что ты говорила ранее. Ты открыто заявляла, что все напоминает фарс и ни к чему быть такими серьезными.

– То была не я, – она отстранилась, чтобы посмотреть мне в глаза, и спросила с нотками искреннего удивления. – Мой дорогой, ты что, никогда не встречал актрис?

Действительно до того момента не встречал. Мы брели вверх к началу переулка, где старомодность образов насильно и беспощадно вытеснялась мощью магистралей. А. рассказывала, о ее любимых фильмах из золотого века Голливуда, о пьесах, которые уже нигде не показывают, о величии старого театра, которая неумолимо пропадает из-за авангарда и испортившейся и избалованной публики. Среди обветшалых, но оттого еще более приятных сердцу декораций города, мы наконец вышли к большой освещенной дороге.

Я посмотрел вопросительно на А. с целью выяснить, что она хочет делать этим вечером. Она выглядела несколько старше, чем в тот вечер, когда мы познакомились. На лице были морщинки, в наспех уложенной прическе было заметны седые волосы. «Наверное, это – грим после выступления» – пронеслось у меня в голове, хотя до конца я не был в этом уверен.

– Спасибо, что встретил. Район – не самый подходящий для прогулок, хотя все равно довольно милый. Вызови мне, пожалуйста, такси. Сегодня я что-то слишком устала. Надеюсь, ничего страшного? – она погладила меня за плечо.

Я набрал номер. Машина подъехала буквально за пару минут. Я спросил А., когда я увижу ее в следующий раз.

– Следите за расписанием, – ответила она, поцеловала меня в щеку и нырнула на заднее сиденье.

Но в городе афиши с портретом А. еще развесить не успели, поэтому мне пришлось позвонить ей через пару дней. На сей раз она ответила сразу, говорила быстро и обрывисто. Новый адрес был в самом центре города, на перекрестке туристических маршрутов. На мои уточняющие вопросы она отвечать отказалась, сославшись на недостаток времени, и бросила трубку.

Наученный прошлым опытом я заранее купил букет роз. Не слишком пышный, но достаточный для того, чтобы отразить восхищение и способствовать благодарности. Не хотелось бы допускать такое же количество промашек, как в предыдущий раз. Приближаясь к месту, нетерпеливо сжимая букет в руках, я несколько терялся в догадках, где именно может быть расположен зрительный или репетиционный зал. Вокруг были только почтенные казенные дома столетней давности. Каких-либо театров, по крайней мне известных мне, рядом точно не было. Время было назначено на ранний вечер. Еще было светло. Вокруг сновали туристы, осматривающие достопримечательности и пытающиеся проникнуться духом истории старого города. Мимо них сноровисто протекали местные жители, которые были проникнуты им уже до тошноты.