Пена 2

– Точно?– усомнился сержант.– Откуда информация?

– Верь мне, паря. Я от Прасковьи Сафроновны слегка этим чутьем предсказательским заразился. Чую.

– Интересно чем?– сержант Васильев взглянул на старшину Суворова с такой иронией, что тот чуть опять не проговорился, вспомнив предсказание Прасковьи Сафроновны. Вспомнил и промолчал. А сержант, не услышав ответа, взглянул на него понимающе и, встав, сменил тему разговора:

– Пошли, командир, девчатам у чмошников чего-нибудь вытрясем. Цветочков еще бы букетик нарвать не мешало. День рождение все же.

– А ведь верно. Слушай, я тут в одном палисаднике такие заросли из цветов видел. Закачаешься. Пошли, пока кто-нибудь не опередил и не собрал.

– Кто? Кому они нахрен кроме нас нужны?

– Не скажи. Думаешь, там только мы с тобой будем приглашенными? Наверняка набежит желающих не меньше взвода. Хрен протолкаешься к имениннице и пирогам этим,– старшина, обнял друга за плечи.– Наивный ты еще, Леха, как пацан пятилетний. Не знаешь, какие коварные создания эти девушки. Их хлебом не корми, а только дай возможность посмотреть, как парни из-за них друг другу рыла сворачивают. Готовься к будущим битвам, Леха.

– Настена не такая,– не поверил Ленька, сбрасывая его руку со своего плеча.

– Спорить не стану, может она и особенная какая-то, но все же будь готов. Тем более, что физическая подготовка у тебя никакая. И кулаками махать явно не обучен. На уровне уличных драк подготовлен.

– Мне достаточно. А ты, можно подумать, не на уровне уличных драк?– Ленька обиженно засопел.

– Я кой-чего нахватался здесь уже – в действующей. В разведвзводе нашем двое боксеров было, один самбист, трое по вольной борьбе мастера, а старлей вообще хрен знает чего только не знал. Ну, и натаскали в свободное от службы время. Делать-то нехрен было. Так что не на уровне уличных драк, а чуток повыше.

– Свистишь, пади,– не поверил Ленька.

– А нападай,– предложил тут же Санька.– Можешь даже в челюсть врезать, разрешаю. Глазенки-то вон как засветились, значит, обиделся за то, что лицом в траву ткнул. Давай, давай, не стесняйся.

– Я, если попаду, то мало не покажется. И напрасно ты меня за неумеху держишь. Кой-чего тоже умею. У нас в учебке рукопашник был тоже не хиляк и кой-чему научил,– предупредил Ленька.

– Да бей уже. Не пугай. Что за манера?– подбодрил его Санька и парни запрыгали, сжав кулаки.

– На,– выбрал удачный момент Ленька и не попал. А когда опять ткнулся лицом в траву, то подумал,– "Ловко. Научи".

– Прямо сейчас приступим?– протянул ему руку старшина, помогая встать.

– Сначала за цветами, потом на пироги, а с завтрашнего дня я с тебя не слезу, пока мордой в землю не ткну. Я настырный, Сань,– хлопнул по подставленной ладони сержант.

– Нашему бы теляти, да волка съесть. Пошли, пока рота ужинает, успеем смотаться за букетами.

Именинницу парни встретили у входа в санитарную палатку и, вручив ей два огромных букета, вогнали в краску.

– Ой, это все мне?– растерялась она, принимая два огромных веника, собранных за полчаса в заброшенном палисаднике.

– А что, у кого-то еще сегодня день рождения в вашем дружном коллективе?– взглянул на нее вопросительно старшина.

– Нет, только у меня,– призналась Настя.

– Значит, все вам,– заверил старшина.– Остальным, в следующий раз нарвем.

– Ой, как много. И даже розы есть,– зарылась лицом в букеты Настя.

– А как же. Мы старались. Нюхай на здоровье,– вставил свои три копейки сержант.– А где пироги обещанные?

– Будут обязательно, присаживайтесь, мальчики,– Настя упорхнула в палатку, а старшина с сержантом присели рядом с ней на две обычные табуретки, невесть откуда здесь взявшиеся, закуривая.

– Стол накрывают девчонки,– предположил старшина.– Слышишь, шушукаются. Может и по сто грамм фронтовых нам сегодня перепадет, а сержант?

– А где взвод женихов, обещанный? Которым, мне рыла сворачивать ты предсказывал?– предъявил ему претензии тот.

– У-у-у. Злопамятный ты оказывается. Ну, нет – пока. Может, ужинают? Подойдут чуть попозже и свернут,– обнадежил его старшина.

– Трепач,– пригвоздил его сержант.

– Я?

– Ты.

– А тебе вынь да полож непременно, чтобы взвод теперь сюда приперся соискателей руки и сердца Настены? Размечтался.

– Эй, мечтатель с трепачем, милости просим в наш шалаш,– раздался голос девичий из палатки и старшина с сержантом, переглянувшись сконфуженно, загасили цигарки.

Штабная палатка жила в ночи слишком активной жизнью, хлопая поминутно входной, брезентовой завесой и, лейтенант Крайнов нервничал, шепотом матерясь по-русски.

– Рано пришли, товарищ лейтенант,– шепнул ему на ухо один из Ивановых, прицеливаясь к его шее и нащупывая рукоять ножа.

– Они еще долго не угомонятся. Нужно было после полуночи, как и намечалось. А лучше под утро, после первых петухов.

– Заткнись. Тебя спросить забыл, когда лучше. Потом куда? Если под утро? Сидеть весь день в подвале? Нам время нужно на то, чтобы уйти как можно дальше,– прошипел ему в ответ, злым шепотом, лейтенант.– За мной марш,– скомандовал он, уходя буквально из-под лезвия ножа и растворяясь в ночном мраке, где-то шурша впереди.

– Че, телишься?– ткнул брата в бок довольно чувствительно второй Иванов.– Давай я,– и уполз вслед за фельдфебелем, сжимая в правом кулаке нож, а левой придерживая за антапку ремня автомат ППШ.

– Давай,– отшипелся ему в спину оплошавший брат и погреб следом. Человек – не курица и резать людей ему пока не приходилось. Стрелять сколько угодно, а резать… почти не приходилось. Вот и опорфунился слегка.

А потом все пошло наперекосяк… Первой не повезло группе «снабженцев», выползли прямо на засаду и вынуждены были принять бой с превосходящими силами противника, пытаясь скрыться в обратном направлении. Стрельба начавшаяся и беготня, с криками матершинными, застала братьев Ивановых и лейтенанта-фельдфебеля врасплох, но рядом с палаткой им нужной и лейтенант решил действовать, так сказать, под шумок. Спонтанно. Сам лично снял ротозея-часового, который едва не наступил ему на голову. Пришлось нейтрализовать и затем лично же вскрывать арестантскую палатку ножом.

– Вир камен, ум Зие аус дер Кнештшафт цу бефрайен,– сообщил он приятное известие арестанту, сунув голову в прорезанную дырень.

– Вер бишт ду?– раздался в ответ голос летчика, не верившего своему счастью.

– Вир – дие Деутшен, вир коммен фюр Зие,– представился Кранке, радуя соотечественника и вовремя высовывая голову из палатки, так как на него напали с двух сторон сразу двое русских.

Один из них, попытался перерезать фельдфебелю глотку ножом, но Кранке сумел уклониться, присесть и в перекате вспороть ему брюшину своим. Второго ему пришлось застрелить, так как первый схватил его за руку и, ее удалось выдернуть из мертвой этой хватки, но без ножа. Второй русский, оказался не таким расторопным, как первый, еще и потому, что Кранке прикрываясь телом первого, как щитом, был ему недоступен. А когда ему в живот, в упор фельдфебель всадил три пули подряд, то завалился, успев выкрикнуть на прощанье пару русских матюгов.

– Шнель, шнель, Зие мюссен цу геен,– почти в полный голос рявкнул снова в черноту палаточную Кранке, призывая поспешить пилота и из прорези высунулась голова Отто Киттеля.

– Вер бишт ду?– опять спросил он, хриплым спросонья голосом и Кранке рявкнул прямо в его бледный лик.

– Вердаммт нохмал! Лауфенде Марш,– хватая буквально за шкирку Отто и вышвыривая его наружу.– Фордвертс,– Кранке тут же и догнал, поскакавшего козлом пилота, успев прихватить трофейный ППШ и сунув свой пистолет в руку пилота.

– Не отставать!– скомандовал он, подхватывая Отто под локоть и увлекая за собой. А вокруг шел настоящий бой и пули свистели мимо ушей бегущих диверсанта и летчика Люфтваффе, заставляя их падать и снова вставать. Группа Саркисянца так же пыталась уйти в развалины, огрызаясь автоматным огнем и забрасывая русских гранатами, но их обложили плотно и гранат тоже для них не пожалели. Так что когда Кранке и Киттель вползали в подвал, стрельба уже прекратилась.

– Что?– встретил их вопросом Лауцкис и услышав в ответ незамысловатую русскую брань, понял, что группа уменьшилась до трех человек, поменяв пятерых своих на одного летчика.

– Отто Киттель,– представился ему обер-лейтенант и Лауцкис просипел в ответ:

– Очен приятна познакомиса Лауцкис Миколас – ратист.

– Уходим немедленно. Собирайтесь,– сообщил ему Кранке и два диверсанта с летчиком, собрав наиболее необходимое, ушли из подвала. Фельдфебель рассчитывал, за оставшиеся ночные часы, уйти как можно дальше на запад.

Брошенное ими лежбище обнаружили на следующий день бойцы СМЕРШ, возглавляемые лейтенантом Федоровым. При прочесывании местности. Швырнули в подвал /для порядка/ пару гранат, предложив сдаться и не получив ответ, а потом обнаружили в нем брошенную рацию и кое-какое имущество. Доставив оное в качестве вещественных улик все в тот же штаб.

Лейтенант Федоров изучил их и на основании полученных свидетельских показаний, доложил по инстанции о ликвидации группы диверсантов. Напавших ночью на Комендатуру и сумевших выкрасть пленного летчика.

– Опознаны, как диверсанты – восемь трупов, взятыми ранее в плен членами диверсионной группы. Наши потери – двенадцать человек убито, двадцать четыре получили ранения разной степени тяжести. Среди геройски павших – капитан Скворцов М И, список прилагаю,– докладывал лейтенант. Капитан погиб совершенно глупо, осколком гранатным ему пробило висок, когда он командовал бойцами, взявшими диверсантов в клещи. Скворцов успел крикнуть:

– Вперед!– а в следующую секунду поймал виском осколок. Ночной бой, на пристанционной площади, разбудил и поднял на ноги личный состав сводной "инвалидной" роты и старшина Суворов с сержантом Васильевым, посчитав невозможным отсиживаться, имея на руках оружие, отправились на помощь смершевцам. Приняли посильное участие в беготне вокруг штаба и от души с ними за компанию поматерясь, вернулись в роту на рассвете, сообщив личному составу хорошую новость:

– Отбой, перебили фашистов.

– Совсем обнаглели фрицы, ни на фронте, ни в тылу от них покоя нету,– ворчали раненые.

– Отто сбежал,– сообщил старшина Суворов сержанту Васильеву новость, услышанную им от знакомого из комендантского взвода.– И капитана убили. Не пережил ночь, как и предсказала Прасковья Сафроновна.

– Точно?– сержант Васильев, прилегший уже на расстеленную шинель, сел и повернулся к другу всем корпусом.

– Точнее не бывает. Сам видел. В смысле – тело капитанское,– ответил ему старшина, устраиваясь поудобнее.

– Да уж,– сержант лег и, поправив под головой сидор, спросил мысленно друга:

– "А как ты думаешь, Сань, Сафроновна знает когда война эта закончится?"

– "Думаю, что знает, Лень",– ответил ему старшина.

– "Давай спросим?"– предложил сержант.

– "Давай",– согласился старшина сонным голосом.– "Спроси ты. Я стесняюсь",– попросил он, уже засыпая.

– "Ну, ты…"– начал сержант и поняв, что его некому слушать, подумал для себя.– "Ладно, спи, Александр Васильевич, потом поговорим",– а затем, зевнув и завернувшись в шинель, сразу и сам провалился в сон. Снилось Леньке, что сидит он на берегу речушки, обняв за плечи медсестричку Настю и, будто бы она не в гимнастерке, а в платьице гражданском и голову ему на плече уронила. Ленька чувствовал ее теплое дыхание рядом со своим ухом и боялся пошевелиться.

Солнце утреннее светило ему в лицо, заставляя жмуриться и, щелкал совсем где-то рядом, в двух шагах, курский соловей, высвистывая такие трели, что дух захватывало. С речушки наползал туман утренний, и трава блестела миллионами солнечных искорок, переливающихся всеми цветами радуги. Ленька смотрел, прищурившись на все это великолепие и, понимал, что вот оно – СЧАСТЬЕ и лучше ЭТОГО НИЧЕГО БЫТЬ НЕ МОЖЕТ.

– Счастье,– прошептал он, укутывая плечи Насти своей шинелью и прижимая ее к себе, а она что-то шепнула ему в ухо, сладкое, неразборчивое, сокровенное и только ему предназначенное. И Леньке захотелось вскочить и, схватив девушку на руки, закружить ее и улететь в голубое небо.

Он чувствовал, что это возможно. Что все возможно, если очень хочешь. Грохот, раздавшийся над их головами, обрушился внезапно, и Ленька испуганно сжался, заозиравшись. Все переменилось мгновенно вокруг. Исчезли Настя, речка, Солнце и голубое небо над головой. Мрак окружил его со всех сторон, освещаемый багровыми вспышками. Грохот нарастал и, сливаясь в рев, затопил этим багряным светом все вокруг. И Ленька обмер в предчувствии чего-то страшного и неотвратимого. Он вертел головой, пытаясь понять, где это он и куда следует бежать из этого рева. Попытался даже вскочить на ноги, но тело отказалось слушаться, будто вросло в почву. А рев вдруг прекратившись, сменился на шипение, монотонное и звучащее зловеще прямо перед ним. Ленька присмотрелся и увидел, что сидит по-прежнему на берегу речном, на траве… и воду увидел блестящую и покрытую рябью. Вода плескалась и, набегая на берег, с шипеньем оставляла на его кромке пену серовато-багряную. Набегала и, увеличив количество, отползала, чтобы снова набежать, плеснуться и добавить количество. А пена, увеличиваясь, пузырилась и медленно ползла вверх по берегу, к ногам Леньки. Наползала на траву, покрывая ее и растворяя, ползла дальше. "Как электролит все равно",– сравнил Ленька и, принюхавшись, почувствовал вонь. Пахло тухлым яйцом и гнильем. А пена наползала, медленно, но неотвратимо приближаясь к его ступням, босым и беззащитным. "Доползет и будет больно",– подумал Ленька, впадая в панику и пытаясь отдернуть ноги. А пена наливалась багрянцем и гудронной чернотой, завораживая и плюясь черными брызгами уже в метре от них.

"Что это?!"– заорал Ленька и услышал голос, спокойный и ласковый.

– Это пена, внучек.

– Зачем? За что?– спросил Ленька, пытаясь вспомнить, где он уже слышал этот голос.

– Для твоего вразумления,– ответил голос.

– Это же кислота. Какое вразумление? Я не успею ничего понять. Я умру,– заорал опять Ленька, отдергивая ступни от коснувшейся их пены.

– Это твоя пена,– ответил голос.

– Моя? Зачем она мне?– не понял Ленька.

– Не нужна?– спросил голос.

– Нет,– ответил Ленька и вспомнил, кому принадлежит голос.– Прасковья Сафроновна, помогите,– взмолился он.

– Узнал, внучек?– голос прозвучал с искренней радостью.

– Узнал. Почему я здесь? Почему чернота? Почему пена эта ядовитая?– Ленька опять отдернул ступни и, прижав колени к подбородку, попытался отодвинуться безуспешно, назад

– Здесь все ТВОЕ и в Воле твоей,– ответила Сафроновна.– "Отче наш" выучил?– спросила она, сделав паузу.

– Выучил,– обрадовался Ленька и затарахтел танковым движком.– Отче наш, иже еси на небеси. Да святится имя Твое, да приидет Царствие Твое…

– Не части,– перебила его Сафроновна и Ленька продолжил чтение молитвы, более спокойным голосом. -… Но избави нас от Лукавага. Аминь,– закончил он, уже совершенно успокоившись и перекрестившись, понял, что имела в виду Сафроновна, когда сказала, что ПЕНА эта – ЕГО.

– Моя? Вот такая ядовитая? Не-е-ет. Такая, мне не нужна. Не хочу такую. Моя Пена – чистая и белоснежная. Моя не сжигает, моя моет. Мыльная у меня Пена и безвредная,– заявил он и, плюнув в сторону гудронных пузырей, перекрестил их решительно, будто зачеркивая неудачный рисунок. Зачеркнутая пена замерла и посерела, отступив назад и, Ленька произнес, воодушевляясь:

– Моя? Моя прозрачная, не опасная,– и пена, выбелившись, отползла еще на метр и еще, оставляя после себя траву зеленую в искорках росы. Ленька вскочил на ноги и заорал радостно, вскидывая руки к небу.– Моя речка, мое небо, мое Солнце. Все мое – без черноты и зла,– и пена пропала, лишь речное медленное течение плескалось водой у его ног и истекало парным туманом, отражая в себе бездонное небо, в котором плыли барашки облаков. Ленька повернулся к реке спиной и увидел сидящую на берегу Настю с венком на голове и плетущую еще один.– Это мне?– спросил он, бросившись к ней и падая перед девушкой на колени.

– Тебе,– кивнула она и, ткнув довольно чувствительно в бок кулаком, озорно улыбнулась.– Вставай, Леха.

– А венок?– подставил голову Ленька.

– Рано тебе еще венок похоронный,– услышал он в ответ голос Саньки и кто-то, схватив его за плечё, принялся трясти довольно бесцеремонно.

– Хватит дрыхнуть,– услышал он и, открыв глаза, увидел улыбающееся лицо старшины Суворова.

– Ну и здоров же ты припухать, сержант Васильев.

– Опять ты?– зевнул Ленька и разочарованно огляделся по сторонам.

– Я. А кого ты ожидал увидеть?– выгнул удивленно бровь старшина.– Вставай, капитан построение объявил.

– Ему-то чего не спится?– не понял Ленька.

– Служба, брат ты мой во Христе, ну, и все такое прочее,– объяснил старшина.– Время-то десять уже, чего ему дрыхнуть?

– Как десять?

– Обыкновенно. Пять часов ты уже харя тут давишь. Венки с кем-то плетешь. С Настеной, пади?– угадал с первого раза старшина.

– Не твое дело, с кем. Мой сон и не лезь в него своими лапами,– отмахнулся от него Ленька, искренне обрадовав.

– Угадал? Извини – это не я. Это Прасковья Сафроновна виновата. С кем поведешься, брат… Так что все претензии к бабушке Прасковье,– довольно заулыбался Санька.

– Зубоскал,– проворчал Ленька и ушел к ближайшему колодцу.

Капитан построил роту и сообщил "инвалидам", что во второй половине дня они убывают в Касторово, а оттуда дальше в тыл.

– Сидим и ждем отправки. Автотранспорт обещан. Командирам взводов проверить личный состав по спискам и доложить. Обязанности сложите в Касторово. Вопросы есть? Нет. Разойдись,– закончил он.

– Я остаюсь,– заявил старшине Суворову сержант Васильев, отчитавшись по списку.– Ты как хочешь, а я в Комендатуру. За каким хреном мне в тыл тащиться? Пусть здесь освидетельствуют и в маршевую роту выписывают. Вон сколько мимо прет народу.

– А я?– старшина высвободил руку из петли марлевой и попробовал ее пару раз согнуть в локте. Слушалась она пока еще плохо и он скривился недовольно.– Не выпишут. Не пройду медкомиссию. Придется ехать в тыл.

– Едь,– кивнул Ленька.– На хрена ты тут с одной рукой? Полечись еще месячишко, другой.

– Ты, значит, здоров, а я еще пару месяцев полечись,– нахмурился недовольно Суворов.

– Сам же говоришь, что медкомиссию не пройдешь. Причем тут я? Я-то пройду. Или ты мне предлагаешь веником прикинуться? Так не прокатит.

– Что, значит, не прокатит? Какая медкомиссия? Ты же ее сам только что придумал. Ну, ты… Слов нет,– рассердился старшина.– И вообще, что ты рвешься, как пацан малолетний на фронт? Правильно тебе Сафроновна сказала. Успеешь.

– Ничего она такого не говорила. Давай-ка сходим к ней – попрощаемся. Может что присоветует,– предложил Ленька.– Пока время есть. Я ее сегодня во сне видел. Вернее слышал,– признался он.

– Ты что, ей венок-то плел?– взглянул на друга старшина с укоризной.

– Нет. Ничего я никому не плел. Это мне плели. Угадал ты, угадал. Настена плела. Пошли, чего рот разинул?

– Пошли. Эх, Леха. Скрытный ты оказывается. А я думал, что ты -душа нараспашку,– попенял старшина другу.

– На сколько надо, на столько и распахиваю, соразмерно,– отшутился сержант.

Глава 3

– Пришли распрощаться?– поняла Прасковья Сафроновна, по лицам парней, появившихся на ее огородике.

– И трубу прочистить,– напомнил Ленька.

– Хорошо, коли так,– согласилась хозяйка и принялась руководить процессом. Через час, когда печь в баньке задышала как надо, она поставила на огонь чайник и присев на лавочку, спросила:

– Убег немчик-то?

– Диверсанты освободили, а капитан погиб, верно вы увидели,– не стал делать тайны старшина из произошедших ночью событий.

– Зря сбежал. Войну теперь не переживет,– с сожалением покачала головой старушка.– А ведь молоденький еще. Жить, да жить.

– Его воля была,– возразил ей Ленька.

– Его, да не его. Выбор-то какой? Никакого. Вроде подневольного получился, как та белка в колесе – пищи, да беги.

– Так и все так-то. Вроде белки этой. Выбирать-то особенно не из чего. Вы говорите – Воля человеку дается Богом свободная и где тут она? Что-то не вижу. Кого ни возьми – все подневольны. Объясните, как понять?– старшина взглянул на хозяйку требовательно.– Вот вы и сами говорите, что Отто этому воля-то "его, да не его". А потом, что все от Бога и что волос даже не упадет с головы человека без Его Воли. Что-то у меня в голове от этих противоречивых заявлений полная каша,– развел он руками обескуражено.

– Я, в простоте своей так понимаю, Саня, что Бог по Воле своей Большой, дает людям своей волей маленькой распоряжаться и поругаем Он не бывает, потому как, что сеет человек, то и жнет. И изменить ему что-то бывает ой как не просто, коль уже семя брошено и проросло. Выпалывать или бросать посеянное? Бог учит, как правильно сеять, а человек по своеволию своему не так норовит. И что Богу делать? Терпит своеволие и в Любви к недотепе, поправляет обстоятельствами. А он опять своеволит. Вот так все и живем. Простое и правильное не хотим исполнять, свое городим. А потом вопрошаем – Где воля и свобода выбора? А она везде и всюду, только человек этого не видит. Думает, что все своим умом живет. Выбирает не

правильно, а потом удивляется, что не то выросло и про то, как выбирал, не вспоминает, а все сетует на Бога. Будто Он за него семена швырял мимо пашни.

– Вы говорите, что Бог учит, как правильно сеять без принуждения, а человек тупой и не понимает. Чеж такими тупицами нас создал? Поумнее не мог?– нахмурился Ленька.

– Умны люди достаточно, чтобы понимать. И та простота Воли Божьей, которая им предложена, семи пядей не требует. Не ума людям мало дал Господь, а напротив – всего от щедрот своих с избытком предоставил. Вот люди и искушаются Гордыней, забыв от кого получено столь щедро,– ответила Прасковья Сафроновна.

– А напоминать ежели почаще, чтобы помнили?– задал вопрос старшина.

– Так вон, оглянись по сторонам и во всем напоминание увидишь, о щедротах. Картофелину бросаешь одну в землю и десяток потом вынимаешь. Всякое дыхание Бога славит. Присмотритесь.

– Я не вижу, как это славит каждое дыхание,– признался Ленька.– Слепой, наверное.

– Слеповат, конечно. Пока гром не грянет, не перекрестишься. Но ты, Ленчик, не кручинься. В этой веренице слепцов – ты не один и не поводырь, Слава Богу.

– Почему слепые мы? Почему не слышим, как славит дыхание Бога?– Ленька смутно угадывал что-то и пытался понять.

– Дак, а почему люди натурально слепыми бывают рождены? У родителей что-то неладно уже было и детки получились по грехам их. От семени дурного – дурное. Разве удивительно? Так и душа бывает слепой от рождения. Эту слепоту не видно. А она есть. Болезнь это, Ленчик. И лечится, как любая хворь. И слепые прозревали у Господа, по писанию. Все в руках Его. И нынче хворь эта повсеместна. Потому и излечение вот такое, через страдания. Пьем лекарство горькое. Войны, болезни, страсти все эти – лекарство. Души бессмертные, через смертное тело умудряются и исцеляются. Коль сеять не приучены родителями добродетельными – добро, то и сеют по попущению злое. Пыхтят и друг с дружки шкуры дерут. Лечат друг друга, страдания причиняя,– скорбно покачала головой Прасковья.– А детишки рождаются чистыми и светлыми у них,– вздохнула она.– В последние времена станет по предсказанию Иоанна Богослова вода непригодна для питья. Горькой станет и вредной. И только по милости Божьей это пока не наступает. Оживляет воду каждый год. А коль не стал бы Он этого делать, то давно уж наступили бы для людей эти времена. По милости, ради не многих, терпит совсем пропащих. И век им не укорачивает. И их жалеет. Бог – есть Любовь. Вроде материнской, когда без корысти совсем. И не нужно Господу от людей ничего, кроме ответной Любви. Изливает свою на нас бессчетно, а в ответ радуется крупицам. Все ждет сердец открытых, чтобы пожалеть и милость на них свою излить. А люди, в слепоте, сердцами каменеют и стучит Господь в их двери, запертые наглухо. Вот истинная глухота и слепота. Счастлив тот, кто услышит и даже посеявший не там и не то – прозревает, коль такое случается. И до каждого Господь, через глас совести, имеет власть достучаться. А другой Он и не хочет власти над людьми.

– Совесть?– старшина недоуменно взглянул на сержанта, а потом на Прасковью Сафроновну.

– А ты думал, что за голос у тебя внутри, тебя укоряет? Думал, что просто думаешь сам? Ан нет. Почему же договориться не получается? Украдешь ли, или как иначе согрешишь и тут же укор услышишь. А с чего бы тебе себя укорять, коль украл и не пойман? Ведь прибыль легкую получаешь? Так и в мыслях себя должен расхваливать. Вот, мол, какой удалец. Однако все не так. Украл человек, скажем, и концы спрятал хитро, так что и властью и людьми не уличен, а внутри укор. Вот это и есть Совесть. Глас Божий, обличающий. Куда от него спрячешься? Как от самого себя – никуда. Мучает она, грызет. Ведь и в петлю люди лезли от гласа сего по глупости. Видела я за долгий свой век и такое. И кто человека в петлю сует, коль никто про воровство его не ведал? Совесть? Нет. Сам он туда лезет, чтобы от мук этих избавиться. Но совесть не к смерти понуждает, а к раскаянию. Покается вор перед Богом и людьми и совести того и довольно бывает. Видит каждого Человека Бог через нее и каждого, увещевая, ведет. А вот когда человек не слышит этот голос, то глух истинно. Только совсем глухих-то и не бывает. Я на своем веку не встречала. Поэтому еще Господь времена последние откладывает. Что слышим, хоть и не понимаем что это.