Цикл «Просветители». Серия «Заповедник человечества». Книга первая: Стороны монеты

Святогору снилось, как он тонет в болоте. Болото затягивало, а Святогор пытался выкарабкаться. Каждое движение сильнее и сильнее сковывалось, но Святогор продолжал бороться и рваться из пут тягучих вод. Святогор погружался и вот под воду ушла грудь, потом шея, а следом и голова. Что-то попалось в руку и Святогор потянул. Словно цепляясь за соломинку он тянулся. Что-то дернуло, быстро и стремительно и Святогор уже был не в болоте, а летел. Что-то подхватило его и несло. Мир перевернулся и Святогор уже не летел, а падал. Сон жевал его, словно жвачку. Когда мир перевернулся вновь, Святогор бросился бежать, но воздух превратился в тягучую массу. Святогор рвался, пытаясь прорваться сквозь эту массу. Святогор уперся в невидимый барьер, который прогибался словно резиновый. Святогор бился в барьер подобно мухе, что бьется в стекло. Святогор прикладывал усилия, дабы прорвать барьер и в какой-то момент барьер поддался и лопнул, словно мыльный пузырь. Святогора захватило волнение и радость! Святогор бросился бежать по дороге, которая уходила в высоту, в горы, что возвышались над горизонтом. Святогор был опьянен и бежал! Но конец этой дороги упирался в очередной тупик. Миг счастья оборвался вместе с дорогой. Но рядом была еще одна дорога. А кроме нее была еще и еще, и эти дороги спутывались, переплетались и уходили куда-то за горизонт. Дорог было много, их были тысячи и тысячи, но все они упирались в тупик. Тьма и чувство печали захватывали Святогора и покрывали словно плесень. Святогор пытался избавиться от этой плесени, но она не сдавалась и сопротивления Святогора лишь делали хуже. В отчаянии Святогор взглянул в небо и увидел многогранную, яркую и сверкающую бесконечность. В этой бесконечности Святогор узрел путь, путь по которому он хотел пойти. Тьма отпустила и Святогор ступил на этот путь. У этого пути было начало – первый шаг, но не было конца, ибо, сколько не иди, а конец этого пути где-то там, где-то в бескрайнем просторе бесконечности. Где-то там, в самом конце этого пути виднелось сияние, свет которого дарил покой. Святогор тянулся, силясь прикоснуться к сиянию, но приблизиться не мог. Свет сияния заполнял все вокруг. Боль, печаль, тоска и тленность уходили, а когда свет заполнил все вокруг, нежный поцелуй мягких губ разрушил сон, который плавно перетек в реальность. Святогор открыл глаза и увидел чашу, нож с обгорелыми частицами мяса, тряпки, мешки, запекшуюся кровь и грязный пол. Святогор медленно встал и огляделся. Подвал, в котором Святогор боролся за жизнь, пребывал во все том же виде. Святогор чувствовал себя избитым. На улице стояли сумерки и Святогор, с трудом выбираясь из подвала, направился к заливу. Ковыляя и тяжело дыша, добравшись до пляжа, Святогор рухнул на колени. Вода била волнами о берег, а над водой, на западе, висело закатное Солнце. Небо было окрашено в красные и рыжие тона и было покрыто свинцово-черными облаками. Святогор – громадная, покрытая шерстью, туша боли и печали сидел и смотрел, как Солнце гаснет, скрываясь за горизонт. Солнце погружалось и залив словно бы кипел от его жара. Слезы хлынули из глаз Святогора и чувства захватили все нутро. Святогору хотелось молотить землю от избытка чувств, но сил хватало лишь на слезы. Прямо сейчас в разуме Святогора взорвалась атомная бомба осознания. Святогор не просто понял, а осознал! Понимание – это аксиома, а осознание – разрушение принятой аксиомы. Понимание – есть вера, а осознание – ее разрушение. Сейчас Святогор испытывал на себе всю разрушительность осознания, но это разрушение было во благо и не несло гибельности, а напротив – жизнь! Святогор видел начало своего пути. Святогор видел сам путь. Святогор видел завершение своего пути. Святогор видел и то, что все это давало. Начать путь – это значит поставить цель и сделать первый шаг. Путь – это дорога к цели. Завершение пути – это достижение цели. Все вместе – это жизнь! Смысл жизни – это поставленная цель. Любую цель можно достичь. Любая цель может быть смыслом! Всей жизни. Но если цели нет, то жизнь пуста. Но в чем разница между полной жизнью и пустой? Разницы нет! Ни один микроб, ни одно животное, птица, таракан или растение не задается вопросом о смысле жизни, лишь человек! Осознание бессмысленности жизни ведет к смерти и разрушению. Достигнув поставленной цели, человек теряет волю к жизни. Осознание того, что жизнь – это повторение одних и тех же действий: жрать, срать и ржать! Ведет к потере вкуса жизни. Человек начинает искать спасение в смерти и поиски – это хождение по канату. Не справился – смерть! Но справившись – обретение нового осознания. Только чувство смерти, может заставить испытать волю и жажду жить. В жизни нужна не цель, а идеал! Если Иисус действительно жил, то он был не сыном Божьим, а всего лишь философом. Красноречие и собственная философия позволила ему сотворить идеал, к которому можно было в то время стремиться. Идеал, в силу того времени, был грубым, но глубоко заседал в печальных душах людей. Бог – это идол, созданный красноречивым философом, который потерял вкус к жизни, который понял, что у нее нет смысла! Этот философ создал смысл, для которого не требовались знания, а требовалось лишь то, что было у всех – вера!

Святогор сидел на берегу, испытывая чудовищное желание – жить. В голове Святогора носились мысли и все они крутились вокруг одной – создать себе идеал! Создать себе смыл, цель, к которой можно идти вечно, но не достичь ее, ибо начало и конец – это всегда разрушение и не важно, во благо или зло. А путь! Путь между началом и концом – это и есть счастье! Всегда идти к недостижимой цели. Вот только, Бог – это идеал прошлого. Какой идеал может придумать человек в умирающем мире?

Святогор сидел и смотрел на горизонт. Последняя полоска Солнца скрылась за горизонтом, озарив на миг зеленым лучиком света. Мысли в голове Святогора растаяли и всего одна, но такая тяжелая, мысль сорвалась с тяжелых губ:

– Я – живой…

Глава 7. Извне

Мы можем научить обезьяну говорить,

Но обезьяна никогда не задаст вопрос.

Зима. Холод и снег сковали воды залива. Лед был толстым и прочным, а по нему брела массивная фигура, плотно закутанная в тряпки и шкуры. Снег стоял стеной, которую двигал ветер, а фигура с трудом пробиралась сквозь эту стену. Слева от фигуры попадались бетонные скалы, которые торчали из-подо льда. Эти скалы были когда-то дорогой, которая возвышалась над водами залива. Впереди виднелись очертания острова, к которому и двигалась фигура. Фигура, которой был Святогор, тащила тушу зверя, которая была чуть больше него самого. Святогор остановился и повернул голову вправо. Вдалеке виднелся силуэт большой собаки и человека рядом с ней. Силуэты двигались в сторону Лисьего Носа. Силуэт собаки остановился, а следом за ней остановилась и фигура. Оба силуэта словно бы смотрели на Святогора, который смотрел на них. После нескольких секунд, силуэт человека развернулся и побрел дальше, а силуэт собаки последовал за ним. Святогор глядел на них, пока тех не скрыл из виду снег. «Кто это мог быть?» – думал Святогор. Ему порой уже доводилось видеть собак и возможно, что все это была одна и та же, тогда человек – это ее хозяин? Такой же отшельник, как и Святогор, где же тогда он живет? Почему они, если и пересекаются, то только так – далеко на расстоянии и мимолетно?

Ветер усилился и холод начинал пробирать даже сквозь толщу тряпья и шкур. Святогор возобновил свой путь. Путь лежал на родной остров – домой. Святогору предстояло разделать тушу: слить кровь, снять шкуру, извлечь органы, срезать ценные куски мяса, а все прочее либо выкинуть, либо приспособить в хозяйство. За последний год дом Святогора превратился из дома в берлогу. Человечность Святогора покидала его, делая его более агрессивным, более диким, более похожим на животное. Житейские проблемы более не коробили его, а чувства все больше и больше отмирали и черствели. Жизнь превратилась в монотонный поток существования.

Достигнув своей берлоги, Святогор свалил тушу зверя в подвал. Разделывать окоченевшее тело пока было бесполезно, нужно было ждать, пока хоть немного оттает. Чтобы согреть тушу и согреться самому, Святогор растопил печь, больше походившую на грубый камин из кирпича и гранитных валунов. Тепло печи быстро заполнило подвал, которое пошло вверх, прогревая закупоренные помещения (каждую зиму дом превращался в берлогу).

Когда подвал прогрелся, Святогор смог раздеться. Морозный воздух, которым был полон дом, был изгнан теплом и гаммой кислых запахов костра и пота. Трудно было понять кто пах, даже не пах, а буквально разил вонью, сильнее: Святогор или туша убитого зверя? Святогор вздернул под потолок, над ванной в углу, рядом с печью, тушу зверя головой вниз и вскрыл горло. Кровь тугой струей потекла вниз и через пару часов половина ванны была полна крови. За эти пару часов Святогор сообразил себе нечто вроде чая, из добытых прошлым летом и осенью трав. Эти два часа Святогор провел сидя в драном кресле. Кресло было сделано из костей, связанных сухожилиями и старого матраса. За пару часов помещение прогрелось и все то, что когда-то пахло и воняло, перестав пахнуть и вонять от холода, стало источать удушающее амбре. Но Святогор запаха не замечал. Дом Святогора всегда был полон неприятных запахов. Даже когда подвал превращался в разделочную и вонь была не просто вонью, а концентрированной, Святогор все равно ее не замечал. Уж такова природа любой жизни: если тебя бьют и ты не можешь этому помешать – адаптируйся. Вот и Святогору пришлось адаптироваться. Вот уже тридцать с малым лет Святогора мучала боль, с которой он не мог ничего поделать, пришло время адаптироваться. Но боль Святогора была душевной, а потому и адаптация была душевной. Святогору многое становилось безразличным. Порой боль все же возвращалась, но Святогор затыкал ее и продолжал свое безразличное существование. За последние годы Святогор перестал посещать свое излюбленное место. Он перестал думать о том, чтобы покончить с собой. Перестал размышлять о глупостях, но стал искать, как в какой-то старой сказке: «Сходи туда – не знаю куда, принеси то – не знаю что».

Допив чай, Святогор принялся за тушу. Кровь он расфасовал по стеклянным банкам, засыпал в них травы, налил в каждую банку какой-то жидкости и, плотно закрыв банки, перетащил все в помещение под полом подвала. Помещение было заполнено разными банками, бутылками, чашами и емкостями. Помещение было небольшим и в нем стоял крепчайший мясной и соленый дух, пополам с сыростью и прелостью. Покончив с банками, Святогор перевесил тушу и принялся ее разделывать. Сперва Святогор отделил шкуру, следом извлек потроха и только потом принялся срезать мясо. Мясо было холодным и твердым, но хорошо поддавалось резке. Периодически Святогор срезал кусочек мяса и съедал его сырым, при этом Святогор бросал взгляд на висящий на стене дорожный знак пешеходного перехода. На знаке давно облупилась и облезла краска, которую теперь заменяла засохшая кровь, но черты того, что на нем было изображено, словно бы въелось в металл. Прошлой осенью Святогор нашел этот металлический диск в руинах мертвого города и притащил домой. Для Святогора этот знак стал чем-то вроде символа или идола, аллюзии на его новый взгляд на мир. Изображенный человечек словно бы был идеалом – то, чем Святогор мечтал быть. Некое совершенство, которое где-то на горизонте. Совершенство, к которому можно стремиться, можно приблизиться, но никогда не достигнуть, никогда не стать. Дорога же была символом этого пути. Путь с неким неясным началом и таким же неясным концом. Путь в бесконечность. Святогор бросал взгляд на символ, в надежде, что он как крест в руках экзорциста, поможет изгнать внутреннего демона. Подвешенная туша и запах крови вытаскивали наружу демона, коим были воспоминания, связанные с барменом в Ломоносовской общине. Это было в конце прошлого лета. Именно это событие и создало безнадежную цель, к которой Святогор мог лишь приблизиться, но не достичь.

Тот день начинался как и любой прочий. Святогор шел в общину для бартера и даже не думал, что дальнейшие события дадут твердую основу его взгляду на жизнь. Как и всегда, перед уходом, Святогор задержался в баре. Пить он стал меньше, а после того и вовсе перестал. В баре бегала девчушка. Вид у нее был, мягко говоря, скверный. Ее мать и отец были братом и сестрой, а их ребенок, по причине кровосмешения, получился уродом. Девочка была лишена пропорций, на спине красовался горб и лицо ее было как у человека страдающего синдромом Дауна. Не смотря на все, девчонка была бодра и весела, но на нее почти никто не обращал внимания. В общине около сотни человек, но добрая треть этой общины были такими как эта девочка и таких вот старались прятать, особенно от членов банды. Но в тот день все пошло не так. Родители девочки ругались, кто-то из них не закрыл дверь и девочка выбежала на улицу. Бог ее знает, как она попала в бар и почему ее не выдворили, но, когда в помещении появилась пара бандитов, все свое внимание они акцентировали на девочке. Когда же до всех дошло, что в баре начинает происходить, всех словно бы парализовало. Бандиты насмехались над девчушкой, они ее больно толкали, они над ней измывались и дразнили, а та даже не понимала, что они делают. Дело начало заходить слишком далеко, но тут вошел испуганный отец и просил, нет, он умолял! Что бы они прекратили. От девчонки отстали, но бандиты переключились на папашу. Пара бандитов и горе отец покинули бар, а повисшую тишину нарушил Святогор. Святогор не хотел этого делать, но словно бы сам черт дернул за язык.

– И что же вы все сидите? – недоуменно произнес Святогор.

– Простите? – раздался такой же недоуменный голос в баре.

– Вас же тут раз в пять или шесть больше! Что же вы ничего не сделали?!

– Умный чтоль? – послышалась из зала издевка.

– Нас больше говоришь? А ты хули расселся?! – грозно кто-то рявкнул.

– Нас может и больше, а ты вот больше и сильнее их! Че ж ты нас упрекаешь, а сам расселся, моралист хренов!

Святогор хотел сказать, что вы, мол, жители этой общины и эти люди члены вашей общины, и то, что это ваша проблема, которую вы должны сами решить! Что же вы, мол, за люди?! Но Святогор не произнес ни слова… Ибо и вправду – какого черта он сам сидел и смотрел?

– Их ведь только тронь, и…

– Хватит! – возразил бармен, перебивая. – Леш, тебе лучше уйти, поверь.

Бармен покинул помещение, а Святогор, чуть подумав, схватил пожитки и тоже ушел, а вслед ему кто-то бросил издевку:

– Тряпка!

Что было дальше, Святогор не знал, а узнать смог лишь через неделю, когда наведался в общину вновь. То, что Святогор увидел, потрясло его. От бара остались лишь обгорелые руины, а рядом, подвешенные за ноги, висели обожженные тела бармена, отца, матери и той девчушки. На спинах были вырезаны слова, которые складывались во фразу: «Если для спасения мира его надо сжечь – я сожгу его. Если для спасения мира я должен сжечь себя – не убоюсь я огня».

Картина была не просто дикой, она была чудовищной!

«Что это?! – думал Святогор. – За что?! Что они сделали такого?!»

А все было просто. Те двое, пытались проучить отца, за которого вступился бармен. Бармену удалось прогнать бандитов, но те вскоре вернулись во главе со своим предводителем, который, не задумываясь, убил и отца, и бармена, а следом мать с ребенком. Просто потому, что девочка была уродом. Родители были моральными уродами, по мнению этого лидера, а бармен как защитник уродов. Все просто. Но до чего же бесчеловечно… Политика главы банды была проста – если ты урод, то живи и работай, но не смей плодить себе подобных. Тогда Святогор и задумался о том, что значит быть человеком и человек ли он? Он мог тогда помочь, но поступил как все. Святогор хотел быть человеком, а был стадным животным. Что же такое быть человеком?! Эта мысль дала ему цель, дала ему идеал – стать человеком. А чуть позже, Святогор нашел и тот самый знак, который висел у него дома, словно крест для христианина. С тех пор чувства Святогора огрубели. Святогор стал думать, сравнивать и искать.

Покончив с разделкой мяса, Святогор принялся его засаливать, на что ушел остаток дня, после чего он принялся развешивать мясо, чтобы оно сушилось. Для сушки Святогор использовал натянутую вдоль стены проловоку. Он цеплял кусок за куском, словно развешивая стираные носки.

– Куда тебе столько еды? – раздался голос в голове.

– Затем, что еда – это счастье, – ответил Святогор.

– Да, но зачем так много, ты ведь всего не съешь?

– Съем или нет – это мое дело, но уж лучше пускай будет.

– Не понимаю, ну зачем?!

– Господи… с кем я разговариваю?

– Сам с собой разумеется!

– Тогда сделай доброе дело – заткнись.

– Увы, но я не затыкаюсь только потому, что ты хочешь этого.

Святогор прекратил развешивать мясо и уперся головой в стену.

– Заткнись… Заткнись… Заткнись! – монотонно повторял Святогор самому себе, стучась лбом об стену.

– Бесполезно, я никуда не денусь, хоть лоб расшиби.

Святогор прекратил биться головой и продолжил:

– Какого черта я вообще отвечаю тебе?!

– Потому, что ты один! Тебе хочется поговорить, но не с кем, а из-за своего отшельничества ты все больше и больше отдаляешься от людей. Сперва раз в неделю, потом раз в две недели, сейчас ты ходишь к ним раз в месяц, а что потом? Ты даже ешь одно мясо…

– Что потом? Что потом?! Суп, блять, с котом! Какого черта?! Какого хера я должен отвечать тебе на вопрос, ответ на который ты и так знаешь!

– Но-но-но…

– Катись ты к черту! – грубо перебил Святогор.

– Они же не люди! Они трусы! Разум? Да какой нахрен разум! Если они живут как стадо! Бояться, не возражают, не думают, тупо существуют! Их убивают, а они…

– Сидят, но и ты сидел.

– Я был дураком, слепым и тупым дураком.

– Ты и сейчас слепой.

– Что?

– А ты думал, что раз прозрел на что-то, то ты прозрел на все? Хренушки! Нельзя прозреть на все сразу. Общая картина – это пазл. Ты можешь разглядеть лишь один кусочек всей картины, прозреть по отношению к ней, но не ко всей картине.

– И что дальше?

– Что? Ну, ты стал видеть больше других. Ну, ты стал умнее других, но как дурак дураку рознь, так и слепец слепцу. Не стоить называть трусом того, кто не видит того, что узрел ты.

– Но они не хотят видеть!

– И ты не хотел! Этот так не работает.

– А как это работает?

– Вспомни, как ты прозрел.

Святогор задумался.

– Ну?

– Я чуть не умер.

– Ты испытал миг осознания, который случился в одной из ситуаций откровения.

– Ладно… Проехали, – меланхолично произнес Святогор.

– Воля твоя.

– Одно только мучает, ведь даже после всех смертей…

– Это не их миг откровения!

– Но ведь!

– У каждого свой миг! А те события – это просто события – энтропия, не более того. Даже то, что всех их ждет вырождение, не изменит их взгляда, не заставит их прозреть. Они просто люди.

– Люди? – Святогор посмотрел на дорожный знак.

– Идеальный человек на то и идеальный. А ты и они – вы просто люди, с пороками, страхами и искушениями. И именно пороки, страхи и искушения заставляют нас быть слепыми, ибо самый простой способ избавиться от искушения – это поддаться ему.

Святогор горько вздохнул.

– Какого черта я спорю с собой?.. Ладно, еще раз – проехали… Спать хочу.

Голос в голове замолк и Святогор, закончив с мясом, направился спать.

***

Святогор шел по льду в сторону Кронштадта. Небо было чистейшим, а впереди виднелась уцелевшая половина Никольского собора. В отличии от Питера, Петергофа и многих других городов области, Кронштадт, что на острове Котлин, почти не пострадал. Однако остров был людским кладбищем, ибо КАД, что соединял остров с большой землей, был разрушен. Суда либо стояли в бывших портах ржавыми остовами дырявого металла, либо покоились на дне залива, либо Бог знает где. Возможно, кто-то бежал, хватая уцелевшее судно и бросая других, обрекая на смерть, как знать. Сейчас же остров, как и форты в заливе, стали обителями зверья, которых Святогор прозвал «Слонами». Эти создания походили на морских тюленей, но с очень длинным хоботом, как у слона и гребнем на спине, как у акулы. Эти слоны облюбовали остров и окрестные форты и Святогор охотился на них при помощи силков. Мясо у этих слонов было восхитительным и потому, пока лед позволял, Святогор на них охотился. Он добрался до Макаровского моста, что рядом с Якорной площадью. Под мостом висела туша Слона, килограммов на сто или сто пятьдесят.

«Ох… – мысленно вздохнул Святогор. – Не хочу я его сегодня тащить… – думал Святогор. – Надо, – отвечал он сам себе».

– Нет… Пошло к черту, – вдруг произнес Святогор вслух. – Завтра потащу, никуда не денется.

Святогор скверно чувствовал себя и потому спорил: тащить или не тащить. Нежелание пересилило и Святогор оставил эту мясную сосульку висеть под мостом. Тронуть, ее не тронут, ибо местные наземные обитатели были те же слоны – большие и неуклюжие. Летающих тварей тут не водится, как минимум зимой – это точно. Так как на улице холод, мясо надежно защищено от порчи.

Одолевавшая Святогора усталость вынудила его найти подходящее укрытие для ночевки. До вечера было еще далеко, но каждую зиму тут все по-разному и единого укрытия просто нет, а потому: пока найдешь, пока соберешь все, что надо для теплой ночи, считай и день пройдет.

Расположился Святогор на Петровской улице, в недрах старой из красного кирпича пятиэтажке, что не далеко от старого Морского завода. Квартирка, в которой устроился Святогор, была забита хламом и было явно, что прежний обитатель пытался от кого-то забаррикадироваться. Мебель, которой было в избытке, Святогор использовал для разведения огня. В поисках более подходящих горючих материалов, Святогор неоднократно натыкался на кости и старые тряпки, а в одном из шкафов был маленький скелет в серых тряпках. Возможно, то был ребенок, вернее, судя по тому, что тряпки больше походили на платье, девочка, лет восьми, может чуть меньше. Святогор не раз в Кронштадте натыкался на такие вот, как он их прозвал – стоячие гробы, в которых покоились останки людей, не сумевших покинуть острова.

На костер пошли комод, столы и стулья из соседних квартир, а для розжига Святогор использовал сухой вьюн и мох, которыми все здание поросло по самую крышу. Кронштадт, в отличие от Питера, почти не пострадал. Да, его явно бомбили, но… Бомбить тут было почти нечего, даже из-за ненависти к прекрасному, как в Питере.

Покончив с приготовлениями ночлега, Святогор закрыл дыры окон и отправился бродить в поисках полезного, что могло бы пригодиться в хозяйстве. Он посетил в первую очередь завод, так как с прошлого раза оставил там найденную лопату. Святогор дошел до Маяка, самого ближнего к Питеру. Маяк лежал в воде, сломанный пополам, но Святогора интересовали суда, которые стояли в пристани рядом. Корабли были ржавыми, с пробитыми корпусами, а некоторые даже лежали на боку, ржавым пиком вздымаясь из-подо льда. На судах часто можно было найти что-нибудь полезное. На одном из судов Святогору удалось найти несколько метров проводов и кабеля в сравнительно отличном состоянии. Полезная вещь. Святогор рыскал до тех пор, пока не стемнело, а закончив, вернулся к ночлегу с найденными вещами.

Устраиваясь для сна, Святогор увидел свет. Тусклый, почти ничего не освещающий зеленоватый свет. Святогор поглядел туда, откуда он берется и увидел шкаф, где нашел скелет девочки. Святогор поднялся и подошел к шкафу. Отперев его, он увидел призрак той самой девочки. Она была безлика, ее очертания были слабыми, а свет чудовищно тусклым. Призрак сидел, обхватив колени и когда Святогор отпер дверцы шкафа, призрак взглянул на него безликой маской. Святогор стоял и глядел на нее золотыми глазами. Какое-то время они смотрели друг на друга, словно два слепых человека – куда-то в пространство. Девочка повела головой в сторону, словно бы указывая несуществующим взглядом на ворох бумажек, а после, ее силуэт померк и истлел. Святогор, подождав, поднял бумажки, на которых был, не ровным детским подчерком, текст. По-видимому, то были записки или что-то вроде, этой девочки, чей скелет лежит сейчас в этом шкафу-гробу и чей призрак сейчас был перед Святогором. Святогор вернулся к лежаку, отложил бумаги, развел огонь, а после улегся и принялся читать записки.

«Записки маленькой девочки»

28 ноября 2045 года.

Папу и братика забрали на войну. Мама очень сильно плакала, а ба и деда все время молчат. Я решила, что начну вести дневник. Деда рассказывал, как ему и другим, когда он учился, как и я, рассказывали в школе о войне, в которой воевал его дедушка. Он говорил, что была одна девочка, я не помню, как ее звали, помню, что она оставила после себя дневник. В Питере сейчас очень плохо, поэтому я и решила вести свой дневник, вот!

3 февраля 2046 года.

Маме совсем плохо. Кто-то позвонил, а мама потом начала плакать. Бабушка и деда спрашивали маму, а мама только сильнее стала плакать. Потом мама сказала, что братик умер. Деда ушел в комнату и закрыл дверь, а бабушка успокаивала маму.