Куколка

А Тарталья утром недоумевал, что это на него нашло.

Перед посадкой Тумидус вызвал его к себе и в очередной раз удивил: вручил кредитную карточку «на карманные расходы». Экс-легат был сух, но вежлив. Вдаваться в объяснения он не пожелал.

Таможенный и пограничный контроль прошли как по маслу. Лючано оглянуться не успел, как «встал на прикол» в релаксатории космопорта – легат отлучился по делам, велев ждать здесь. Накачиваясь кофе, он вяло думал, что мог бы сейчас встать и уйти. Ищи ветра на чужой планете… Дальше крамольных мыслей дело не пошло. Бежать? Скрываться? Податься в нелегалы?

И что дальше?

Кредитку Тумидус заблокирует в любой момент. Опять же, «ошейник»…

– …Встань и отойди.

III

– …Встань и отойди.

Поначалу Лючано не обратил внимания на требовательный детский голос. Мало ли к кому обращается незнакомый мальчик?

– Ты глухой, раб? Я сказал: встань и отойди.

Ребенок старательно копировал интонации кого-то из взрослых.

Обернувшись, Тарталья обнаружил возле себя мальчишку-помпилианца лет пяти. Чудное дитя, хоть на картинку: блондин, аккуратная стрижка, костюмчик с модными «радужками». Мальчик снизу вверх смотрел на Лючано. Лицо его было исковеркано злым недоумением: почему раб не спешит выполнять приказ?!

– Ты меня не слышишь?

– Я тебя слышу, малыш, – улыбнулся Лючано.

– Тогда встань и уйди. Я буду отсюда смотреть визор, – снизошел до объяснения юный помпилианец. Чувствовалось, что он готов кинуться в драку, лишь бы восстановить привычную, естественную картину мира, где рабы встают и уходят, а не сидят и ухмыляются.

– Не хочу я отсюда уходить, – с благодушием взрослого человека ответил Тарталья. – Найди себе другое место, и смотри на здоровье. Или садись вот в это кресло.

– Ты раб. Ты должен повиноваться. Уходи!

Малыш едва не плакал.

На его глазах рушились устои окружающего мира.

Лючано стало жаль ребенка. Он уже решил было встать, во избежание психической травмы, но тут рядом образовался второй мальчик, постарше – явно брат «хозяйчика». Не долго думая, старший отвесил младшему подзатыльник. На удивление, малыш не заревел благим матом, а только надулся и с немым вопросом уставился на брата: за что?!

– Это не раб, балда. Это семилибертус, – объяснил старший. – Он не должен тебя слушаться. Понял?

– А тебя?

– И меня тоже.

– А маму с папой?

– И маму с папой.

– А…

– И дедушку с бабушкой. И учителя Рабирия. Никого. Ты угомонишься или нет?

– А хозяина?

– Хозяина – должен. И то… – мальчик задумался. – Он хозяина по-другому слушается. Иначе. Не так, как все рабы.

– А почему – не так? Почему?

– Отстань, почемучка! Извините, пожалуйста, – серьезно обратился он к Лючано. – Клавдий еще маленький, он раньше не видел семилибертусов. Только по визору.

– Да я и не в обиде…

Маленький Клавдий растерянно моргал, во все глаза разглядывая диковинку – раба, который не слушается.

– А я вас знаю, – вдруг заявил старший мальчик. – Вы к нам в школу приходили.

– В школу?

– Ну да, на Октуберане. 24-й Патриотический лицей имени 3-го Триумфа, в прошлом году. Не помните?

– Извини, дружок, – машинально Лючано начал копировать интонации Гишера. – Ты меня с кем-то путаешь. Я никогда не был на Октуберане. Ни в прошлом году, ни в позапрошлом.

Беседа с детьми, поначалу забавляя, стала раздражать. Или у ребенка отвратительная память на лица, или у Лючано имеется двойник, посетивший Октуберан в прошлом году. Интересно, а его Тумидус тоже отправит по школам? Зачем? Показывать, чем отличается семилибертус от раба?

Будем ходить по младшим классам и никого не слушаться!

– Да, наверное… – приглядевшись, с неохотой признал старший мальчик. – Это были не вы. Просто очень похожи. Семилибертусы все одинаковые.

Вот так объясненьице! Впрочем, для человека, редко сталкивающегося, к примеру, с брамайнами, они тоже все на одно лицо. Может, и семилибертусы для помпилианцев…

– Персий, Клавдий! Что вы там делаете?

– Мам, мы познакомились с семилибертусом!

– Не выдумывай, Персий! Сколько раз вам твердить: не приставайте к незнакомым людям!

К детям решительно направилась мамаша – дородная матрона. Платье она себе выбрала, мягко говоря, рискованное: в обтяжку, ядовито-болотного цвета. Прическа напоминала вудунскую мамбу, свернувшуюся кольцами. Кукольное, милое личико резко контрастировало с пышными телесами и вульгарной одеждой. Подходя, матрона взглянула на Лючано, – и едва не споткнулась.

Напускная строгость мигом улетучилась с ее лица, сменившись знакомой полуулыбкой. Казалось, наркоманка «в завязке» увидела в свободной продаже любимую дурь, за смешные деньги, практически даром, и в душе ее началась борьба соблазна с зароком.

Такие улыбки Лючано часто видел на «Этне» в последние дни.

– Извините моих детей за назойливость. Клавдий еще не отличает…

Женщина от смущения замялась, подыскивая нужные слова.

– Ничего страшного, – пришел на помощь Тарталья. – Они мне не мешают. Напротив, так даже веселее…

– Правда? – расцвела матрона, от волнения хлопая ресницами. Лючано почудилось, что он ощущает легкий ветерок. – Они вам действительно не помешали?

– Нисколько.

– Очень рада. Не люблю, знаете ли, когда Клавдик с Персиком доставляют кому-нибудь беспокойство. А они это умеют! Очень непоседливые дети.

– Да, я заметил. Сам такой был в их годы.

– Ах, в детстве все мальчишки одинаковы! Вот и муж мой рассказывает… Кстати, ваш рейс скоро?

– Я уже прилетел. Жду…

Лючано задумался. Как теперь называть хозяина?

– Жду своего патрона, – нашелся он.

– А наш рейс задерживается. На два часа. Представляете?

– Безобразие!

Волей-неволей приходилось поддерживать беседу. Кроме того, сидеть перед стоящей женщиной было неловко. Предложить ей свободное кресло? Заговорит насмерть!

Однако помпилианка его опередила.

– Прошу вас за наш столик. Хотите кофе?

– Мне, право, неудобно…

– Да что вы! Мы просто хотим вас угостить. Наши дети побеспокоили вас первыми!

– Ничуть они меня не…

– Идемте-идемте! Петроний, закажи кофе!

– Извините, я уже заказал кофе. Сейчас подадут…

– Лишний кофе еще никому не повредил! Вы какой предпочитаете?

– Черный «конферт», – сдался Лючано. – С сахаром.

– Петроний, два черных «конферта» с сахаром!

– Рад познакомиться, – привстал отец Клавдика с Персиком, щуплый мужчина с длинными, забранными в хвост волосами. – Петроний Флакк, горный инженер. Моя жена Цецилия. Мои дети…

– Взаимно. Лючано Борготта… э-э… Невропаст широкого профиля.

– Присаживайтесь, Лючано! А меня зовите Петронием, без церемоний… Прошу прощения, я не расслышал. Нервопат?

– Невропаст. Кукольник.

– А-а, значит, вы работаете с куклами?

– Да, – решил не вдаваться в подробности Тарталья. – Работаю.

Мулатка живо принесла два кофе, словно только и дожидалась знакомства Лючано с Флакками. Грандо оказался жиденьким, а «конферт», напротив, отличным: крепкий, густой, с пенкой кремового цвета. И кардамона с имбирем положили в меру, не в пример иным заведениям.

– Ой, как интересно! Дети, вы слышали?

– Слышали, – ответил за обоих Персий.

Присев на стул, он принялся деловито рыться в рюкзачке, изготовленном в виде головы мезорского ящера-реликта. Распустив клапаны пасти, мальчик запустил туда руку и выудил марионетку. Простенькую, для туристов, на дюжину нитей. Кукла изображала жилистого и долговязого вудуна в белых одеждах бокора. Не шедевр, но, в целом, приличная работа. Особенно удалось лицо: скуластое, выразительное, в паутине ритуальных шрамов, с пронзительными глазами навыкате.

– Вот с такими? – спросил Персий.

– Такие я когда-то делал.

– Делали?!

– В определенной степени… Тетушке помогал.

– Расскажите!

– Да, Лючано, расскажите. Это очень интересно.

– Мы никогда раньше не встречались с мастером-кукольником!

– Просим!

Они застыли в ожидании: Петроний, Цецилия, мальчики. Казалось, даже пар над чашками замер, готовясь внимать. И Тарталья, поражаясь сам себе, стал рассказывать. О куклах. О тетушке Фелиции. О детстве, проведенном на Борго. Совершенно незнакомым людям. Помпилианцам. Рабовладельцам. Подробно, взахлеб, обильно жестикулируя.

Вот ведь чудеса…

Поначалу слова выбирались наружу с неохотой, как бы недоумевая: а что это мы здесь делаем? Но Петроний махнул рукой, и мулатка-официантка, став на диво расторопной, принесла бокалы с ледяным пивом, фисташки и стакан мандаринового сока – Лючано отхлебывал попеременно сок, пиво и кофе, грыз фисташки, не прекращая рассказа, и дело пошло на лад. В горле словно провернули невидимый вентиль, речь лилась бурным потоком. Память, образы, картины, полузабытые ощущения извергались наружу, на благодарных слушателей.

…мягкая стружка вьется из-под резца смолистой змейкой. Но резец соскальзывает, раня палец: боль, обида и кровь. На лице куклы остается шрам. Заготовка безнадежно испорчена.

…«Короед, короед, кушал стружку на обед!» – приплясывая, орут соседские пацаны, едва жертва объявляется на улице. Они старше, они сильные и ловкие. Целыми днями они гоняют во флай-бол на самодельных аэроскейтах, плещутся в озере, а не возятся с дурацкими куклами, как девчонки, сидя дома под присмотром тетки.

…чужой, маменькин (ну ладно, тетушкин!) сынок, мямля и размазня.

«Сами вы… Жуки-вонючки!»

«Ты кого вонючками назвал, короед?!»

…драка. Хотя какая там драка? Его просто бьют. Все скопом. Расквашенный нос, кровь на порванной рубашке, синяки, ссадины. Слезы на глазах.

«С кем ты подрался, Лючано?»

«Ни с кем. Я упал».

…Тетушка не верит, но ябедничать стыдно. Он еще им покажет! Его бьют снова. И всей компанией, и один на один, «по-честному». «Слабак!» Однажды слабак разбивает нос главному врагу, Антонио Руччи. Случайно, махнув вслепую. Отец Антонио кричит на «хулигана» из окна, обещает дать ремнем по заднице. Через неделю пацаны берут его с собой в сад деда Бертолуччо – воровать кивуши. И, разумеется, Лючано попадается.

Все убежали, кроме него.

«Мой племянник – вор?! Лючано, это правда? Синьор Бертолуччо, умоляю, не надо ругаться! Я накажу его как следует!»

«Да-да, накажите! Чтоб зарекся воровать! Нынешняя молодежь ни на что не годна, кроме как сидеть в тюрьме…»

О, это была настоящая поэма в прозе. Горестная поэма о злоключениях юного сироты. Помпилианцы слушали, затаив дыхание, лишь изредка, украдкой, вытирая скупые слезы сочувствия. Еще, просили они, еще…

А потом пришел Гай Октавиан Тумидус.

И все испортил грубой прозой:

– Извините, господа, нам пора. Экипаж ждет.

Когда они уходили, Тарталья оглянулся. Семейство Флакков глядело им вслед. Петроний и Цецилия выглядели счастливыми, но виноватыми и смущенными.

Он так и не смог взять в толк – почему?

IV

«Экипажем» оказалась антикварная карета – без упряжки, с долгоиграющей гематрицей на облучке. Все управление рыдвана состояло из двух рычагов и двух педалей. Для местного извозчика – тот наверняка больше привык крутить хвосты лошадям, нежели верньеры приборов – сей механизм являлся пределом, который он был в состоянии освоить.

Обликом извозчик напоминал своих коллег с Сеченя. Грязные штаны с кожаным «седлом» на заднице, под видавшей виды курткой прячется рубаха, застиранная до полной потери цвета. К различиям же относились шейный платок, экзотическая шляпа с цветком, торчащим из-за ленты, и за кушаком – складной нож длиной в локоть. А плутоватое выражение лица могло с одинаковым успехом принадлежать любому «водиле» с любой из обитаемых планет Галактики.

В этом смысле пигмей Г'Ханга – брат родной.

Покружив минут десять по наземным транспортным развязкам космопорта, самобеглая карета выбралась на «оперативный простор» – на трассу, ведущую в город. Название города Лючано прочел на указателе: Эскалона. С этого момента извозчика обуяла лихость: он решил продемонстрировать, на что способен его крейсер, и разогнал экипаж до невероятной скорости – около двадцати пяти миль в час.

У пассажиров возникли серьезные опасения, что карета вот-вот развалится.

Дорогу с обеих сторон окружали поля, где поспевали съедобные злаки. Желтизна с отливом в красную медь, далее – менее привычный багрянец, и совсем уж неожиданные прямоугольники странной культуры, похожей на цветущую сирень. Вдали, за полями, словно крепость, вырастала дымчато-пепельная стена леса. Над ней вздымались к небу гигантские «сторожевые башни», увенчанные курчавыми кронами цвета перепрелого индиго – метров по двести каждое.

Но больше всего поразили Лючано не лесные великаны, живописные нивы и аквамариновое небо, все в клочьях разметанных облаков. Куда ни кинь взгляд, не было видно поселков, кемпингов, или хотя бы отдельных построек. Лишь трасса из космопорта в Эскалону, да возделанные поля напоминали, что здесь живут люди. Захолустное Борго и патриархальный Сечень куда ярче блистали следами человеческой деятельности.

Он даже обрадовался, когда экипаж въехал в город.

Унылые предместья с заборами, горбатыми домишками и жухлой травой вдоль обочины скоро кончились. Ивозчик сбавил скорость, колеса дробно загрохотали по брусчатке мостовой. Справа и слева потянулись неопрятные двух-трехэтажные здания с узкими окнами и безвкусной лепниной. Над черепицей крыш торчали печные трубы и флюгеры из ржавой жести. По деревянным тротуарам сновали эскалонцы – кафтаны, дублеты, робы, панталоны, сапоги, туфли с пряжками, башмаки на толстой подошве…

И – шляпы, шляпы, шляпы! Уличные босяки, и те были в шляпах. Количеством и разнообразием головных уборов Эскалона успешно спорила с цивилизованным вдоль и поперек мегаполисом.

«Надо бы и самому шляпой обзавестись…»

Под колесами зашуршал «мокрый» террапласт. Контраст с предыдущим туземным кварталом оказался разителен: спиральные конструкции из пластичной неокерамики, «зонтичные» здания с тросами-растяжками, скрученными из мономолекулярных нитей, сотовые жилища с наращиваемым количеством модулей, «литые» дома из поляризованного плексанола, конструкции из гигантских монокристаллов металлокварца; силовые коконы наружных лифтов, биоподъемники…

Последний писк архитектуры.

Такой «сюрприз» могли отгрохать лишь наиболее продвинутые техноложцы – обитатели Ларгитаса. Эти любили прихвастнуть достижениями – как собственными, так и скупленными у иных рас. Ларгитасцы достигли многого, и от этого их, как никого другого, грызла зависть к энергетам – чьими услугами, несмотря на весь свой потенциал, они вынуждены были пользоваться. Собственные источники энергии оказывались слишком громоздкими и не всегда надежными.

За кварталом техноложцев начались высотные «ульи» брамайнов. Быстро и дешево – минимум удобств, максимум вместительности. Впрочем, одно здание, которое Лючано назвал для себя «ритуальным», выглядело дворцом. Величественное строение венчал купол из нефрита, а ко входу вели широкие ступени, облицованные розовым мрамором.

Он не знал, зачем брамайны возводят эти чудеса. Храм? Некрополь? Эх, мог ведь спросить у Сунгхари! – и не догадался. Где-то сейчас брамайни? Что с ней? Выжила ли?

От невеселых мыслей его отвлекла новая смена декораций. Портики, ряды колонн, треугольники фронтонов, темная зелень и декоративные ограды не оставляли сомнений: здесь живут помпилианцы. Карета без предупреждения затормозила. Пассажиры, избалованные компенсаторами инерции, едва не повалились на пол.

– Приехать, кабальерос. Гладиаторий.

V

Двухэтажный домик.

Стены оплетены виноградом.

Вместо двора – крошечный парк, окруженный чисто символической оградой.

Гладиаторий не производил впечатления места, где людей учат убивать друг друга на арене. Может быть, у семилибертусов поединки происходят как-то иначе? Ментально? Как у Гая с Титом? Очень хотелось спросить об этом легата, но Лючано сдержался.

Скоро все выяснится само собой.

Калитка оказалась заперта. Выругавшись сквозь зубы, Тумидус ткнул пальцем в сенсор звонка. Пять-шесть секунд ничего не происходило. Затем воздух между прутьями ограды замерцал, сгущаясь в акустическую линзу.

– В настоящий момент в гладиатории никого нет, – собщил на унилингве приятный мужской баритон. – Ланиста Жорж Мондени вернется в течение двух часов. Если вы желаете оставить сообщение – говорите после звукового сигнала. Ваше сообщение будет…

Тумидус с раздражением щелкнул пальцами, и линза рассосалась. Помпилианец извлек коммуникатор, набрав номер.

– Жорж? Где ты пропадаешь?! – набросился он на невидимого для Лючано собеседника. – Что значит – «срочное дело»?! Я тебя предупреждал? Понятно… Через час? Хорошо, жду.

Внезапно успокоившись, легат выключил коммуникатор.

– Бар видите, Борготта?

– «Requies curarum»?

– Да, «Отдохновение от забот». Ждите меня там. Через час я вас заберу.

Не дожидаясь ответа, он решительно повернулся и устремился прочь. Легату явно приходилось бывать на Террафиме, и в помпилианском квартале Эскалоны он ориентировался без проблем.

Лючано пожал плечами. Ждать – так ждать. Тем более, литром кофе сыт не будешь. По корабельному времени «Этны» обед миновал полтора часа назад, а здесь, на планете, уже смеркалось. Самое время ужинать.

Сумерки падали на город хлопьями небесной сажи. Только что последние лучи здешнего светила (надо бы выяснить, как оно называется!) золотили крыши домов… И вдруг – хлоп! В считаные секунды навалилась темнота. Реагируя на падение освещенности, зажглись фонари. Надпись «Requies curarum» над дверью бара сделалась объемной, заколебалась в воздухе, переливаясь кармином и зеленью. Справа у входа располагался навес, под которым молча стояли люди. Человек десять, мужчины и женщины.

«Для рабов» – прочел Лючано табличку на стойке навеса.

«Скажи спасибо, малыш, что ты – не с ними. Иди, ужинай».

«Спасибо, маэстро».

«Паясничаешь? Ну-ну…»

Внутри бар оказался вместительным. Интерьер в стиле «антик»: деревянные столы, стулья с резными спинками; за спиной бармена – полки с рядами бутылок. Возле стойки, отдавая дань моде, парили в воздухе «таблетки» антиграв-табуретов – как в релаксатории космопорта.

«Дерево здесь, должно быть, дешевле пластика…»

Едва Лючано сел за угловой столик, рядом немедленно возник раб-официант в белом фартуке, с поклоном вручив клиенту меню. Разбираться с помпилианскими названиями блюд Тарталья не стал: сразу переключил меню на унилингву. Мельком глянул на цены – приемлемо. Впрочем, какая разница, во сколько обойдется ужин? За нас платит Гай Октавиан Тумидус.

Вот она, карточка.

«Так любовницу по магазинам отправляют: подарки скупать…»

– Салат «Цезарь». И свинину по-октуберански.

– Гарнир?

– Тушеный батиок. Да, еще пинту светлого пива.

– «Хмельное»? «Дядя Клавдий»? «Колосок»?

– «Колосок». Где у вас можно вымыть руки?

– Туалет – направо и вниз.

«Requies curarum» был приличным заведением средней руки. По вечерам здесь собирались помпилианцы – не богачи, но и не бедняки, обладатели визы или вида на жительство. «Те, кто имеет десятка три рабов», – уточнил Гишер, пока Лючано мыл руки и возвращался в зал.

За ближним столиком болтала и смеялась, отдавая должное «Хмельному», компания молодых нотариусов. На варварской Террафиме, вступившей в Лигу недавно по галактическим меркам, даже мелкий служащий мог сделать карьеру гораздо быстрее, чем на родине. Неудивительно, что предприимчивая молодежь стремилась сюда. В глубине зала, за банкетным столом, звучали тосты – там справляли юбилей. Возле музыкального аппарата «Сонгвильд» мальчик с девочкой ели мороженое. Мальчик время от времени косился на ряды бутылок и вздыхал со значением. Вздыхать ему оставалось еще лет шесть – законы Помпилии по части запрета на спиртное для несовершеннолетних были строги.

Зато для рыжего декуриона интендантской службы, оккупировавшего «висяк» у стойки, такой проблемы не существовало. Военнослужащие, уходя в увольнение, имели полное право напиваться хоть до сизых «кракенов» – лишь бы на следующее утро они были в строю.

– Эй! Еще «Дядю Клавдия»!

Бармен запустил по стойке литровую кружку пива, темного и густого. Следом к декуриону заскользила стопка «Егерской крепкой». И завершила движение закуска – блюдце вяленой саранчи.

«Молодец! Чего зря брюхо набивать? От закуски градус падает…»

К счастью, никто не тревожил Лючано, приглашая за свой столик. Официант принес заказ, и Тарталья получил возможность спокойно утолить голод, не отвлекаясь на докучливых собеседников. Покончив с едой, он бросил взгляд на циферблат-татуировку – часы успели перестроиться на местное время. Если легат пунктуален, в чем мы не сомневаемся, до его появления остается минут семь.

– Эй! Повтори «Егеря»!

Ожидая, пока бармен нальет новую стопку, рыжий декурион обернулся. Взгляд его уперся прямиком в Лючано – и заворочался, заерзал, норовя вгрызться буравом. В маленьких, налитых кровью глазках интенданта не было ничего хорошего, или хотя бы привычного. Ни сочувствия, ни понимания, ни болезненного интереса.

Тупое пьяное раздражение.

И еще – злоба.

Декурион всем телом подался вперед, едва не свалившись с табурета. Он моргал, щурился, тщился что-то высмотреть в Борготте, мрачнея с каждой секундой.

– Братца встретил! – хохотнул подвыпивший нотариус.

Компания разразилась смехом, словно услышала остроумный анекдот. Декурион побагровел, резко обернулся к весельчакам – и, потеряв равновесие, шлепнулся-таки с антиграв-табурета на пол.

– P-pedicabo ego… vos et irrumabo!..

Нотариусы ржали табунком молодых жеребцов, рыжий детина неуклюже поднимался с пола, а Лючано, впервые сожалея, что знает помпилианский язык, понимал: сейчас кое-кому будет плохо. Земляки между собой как-нибудь разберутся, а инорасцу-семилибертусу в любом случае достанется. Надо делать ноги. Увы, декурион находился между ним и выходом. И бармен решит, что клиент норовит сбежать, не расплатившись…

Рыжий наконец встал. Зачем-то уставился на свою правую ладонь, плюнул туда и с натугой сжал кулачище: мосластый, волосатый, с тугими костяшками. Хмыкнув с удовлетворением, декурион качнулся вперед и без вступительной речи заехал шутнику в ухо. Нотариуса унесло под «Сонгвильд», словно надувную куклу.

Завизжала девочка.

Героически вскочил мальчик: защищать.

За банкетным столом подавились тостом.

– Ах, ты, десятинщик!

– Ты кого…

– Бармен! Вызовите патруль!

Кулак декуриона не спешил разжаться. Мосластая гиря с хрустом впечаталась в лицо второго нотариуса, который обозвал солдата «десятинщиком». Двое уцелевших повисли на драчуне и, спустя минуту, полную воплей и ругательств, завалили врага на пол. Кто-то упал сверху, бестолково молотя рыжего куда попало, кто-то скакал вокруг, норовя пнуть обидчика ногой. Декурион взревел сиреной гражданской обороны, стряхнул обузу и, не обращая внимания на пинки, вскочил – гораздо резвей, чем после первого падения.

– Бармен! Где патруль!

– У них занята линия!

– Вечно их не дозовешься…

Драка набирала обороты. Выбравшись из-под музыкального аппарата (от сотрясения тот заиграл «Астры для моей крошки»), шутник ухватил ближайший стул и разнес его в щепки об спину громилы. В ответ декурион молодецким ударом отправил шутника в нокаут. Секундой позже шустрый нотариус исхитрился засадить рыжему по гениталиям. Вояка с хрипом согнулся пополам, невнятно поминая «pedicabo» с «irrumabo» – и по хребту, по плечам, по голове скандалиста заходили части многострадального стула, подхваченные нотариусами.

– Не смей! – визжала девочка.

Мальчик делал вид, что желает участвовать.

Бармен терзал коммуникатор.

Банкет давал советы и пил здоровье пострадавших.

Лючано решил, что ждать легата он может и на улице. Раб-официант, как ни в чем не бывало, возник перед столиком. Получив сигнал с сенсора вызова, робот выполнял задание, не интересуясь остальным.

– Я хочу рассчитаться. Вот карточка.

– Да, господин.

Из кармана передника раб извлек портативный карт-ридер. Вставив карточку, он продемонстрировал сумму, дождался, пока клиент согласно кивнет, и произвел транзакцию.

– Спасибо, что зашли в «Requies curarum». Приходите еще.

«Ага, как захочу схлопотать по морде, так сразу…»

– Солдат! Смир-р-р-на!!!

За миг до команды декурион расшвырял противников и, косолапя, двинулся в сторону банкета. Но, услышав приказ, рефлекторно замер, даже руки по швам вытянул. Опомниться забияке не дали. По ступенькам вихрем слетел Тумидус, с умелой жестокостью завернул рыжему руку за спину, к затылку, ткнул мордой в стол.

– Не дергайся, солдат. Изувечу.

– Держите его! Мы сейчас… мы уже идем!..

Разгоряченные, избитые, злые, как голодные фаги, нотариусы решили воспользоваться моментом и от души наломать обездвиженному противнику. Легат искоса зыркнул на них – и герои быстро передумали. Кажется, дошло: если этот здоровяка скрутил, то их просто по стенкам размажет.