Русская весна. Антология поэзии

Русская весна. Антология поэзии

Книга издана на личные средства писателя, публициста – Алексея Владимировича Кочеткова.

Все средства от коммерческой реализации данного издания пойдут на адресную помощь, пострадавшим от гуманитарной катастрофы на Донбассе.

Алексей Владимирович Кочетков, авторы, издательство выражают огромную признательность поэтессе Екатерине Ждановой за идею создания данного поэтического сборника и подвижническую работу над ним.

© Владимир Винников, составление, предисловие, 2015

© Книжный мир, 2015

* * *

Посвящается памяти русского писателя, поэта, публициста и просто замечательного человека Олеся Бузины

Предисловие

Владимир Винников. Поэзия Русской Весны

Именно так, все слова – с большой буквы.

Пишу эти строки в пасхальную неделю 2015 года. И, наверное, именно в этот день яснее понимается, отчетливее видится главное: всё, что происходит в нашем, разделенном, рассеченном, страдающем, гибнущем и воскресающем в междоусобной брани Русском мире, – конечно, Голгофа. Для всех и для каждого.

Шаг за шагом и день за днём —неуверенно, робко, слепо —мы восходим на небо своё,неприметное издали небо…

Все мы, даже не понимая этого, повторяем путь Христа, а тот, кто не делает этого, сходит, сам переступает с этого пути и преграждает путь другим, – становится преступником, предателем, иудой. Война идёт не на Украине, не в Новороссии, не на Донбассе – она происходит в каждом из нас. И происходит не только сейчас, а долгие-долгие годы, века, даже тысячелетия. А время – что время? И тысяча лет у Бога как один день, и один день – как тысяча лет.

Что, впрочем, вовсе не отрицает конкретных обстоятельств места и времени. Привязки к истории с географией.

Разрыв на части единой страны в 1991 году, смена не только государственной вывески, но и всего уклада жизни, её ценностей и смысла, – всё это было не только болезненно, мучительно и страшно, иногда – до смерти. Это было еще и неожиданно. Никакой «шоковой терапии» – шок в чистом виде. Для поэзии, которая всегда была нервом своей эпохи – тоже. По моим личным ощущениям, русская поэзия в 90-е годы переживала именно состояние болевого шока. Кто-то орал благим матом, кто-то онемел, а кто-то, получив грантово-долларовый наркоз, распевал что-то весёлое и похабное… Но в целом поэзия стала никому не нужна: говори ты хоть в рифму, хоть без – всё это слова, слова, слова… А решали всё деньги, «бабло», которое побеждало всё вокруг…

Ясно было, что такое состояние – надолго, но не навсегда. Ну, просто не может навсегда умолкнуть, утерять поэтическую связь с высшими сферами бытия наш народ, наша страна, всегда бывшая Отечеством Слова.

И сегодня «возвращение поэзии», заявленное мной еще в 2003 году, стало бесспорной реальностью. Бесспорной – в связи с государственным переворотом на Украине, воссоединением Крыма с Россией и гражданской войной, развязанной киевской хунтой против восставшего Донбасса…

Поэтическое слово не могло не пойти на войну. Эта закономерность не случайна и постоянно повторяется в истории, что замечено еще Львом Гумилёвым: «Появились саги и поэзия скальдов – сравним плеяду арабских поэтов перед проповедью Мухаммеда и в его время. Или Гомер и Гесиод накануне эллинской колонизации… С движением викингов, противопоставившим себя оседлым и зажиточным хевдингам, связано возникновение скальдической поэзии около 800 г.» То есть литература в целом и поэзия в особенности – род воинского искусства. И «поэт во стане русских воинов» – не случайность, а неизбежность и необходимость…

Один из героев этой книги, поэт Юрий Юрченко, который из Парижа отправился добровольцем-ополченцем на Донбасс, свидетельствует: «Я хотел сначала взять позывной «Поэт», но мне сказали: «У нас уже есть три поэта, четвертого мы не потянем»…

Понимают это и наши, выражаясь языком российского президента, «партнеры». И западные, и украинские. В прошлом году в Соединенных Штатах издали – на русском языке – поэтический сборник «НашКрым», включивший в себя произведения более чем сотни авторов, проживающих ныне по всему земному шару. «Сверхидея» сборника понятна и проста: Крым – настолько чудесное сокровище, что должен быть достоянием всего человечества, а потому он не может быть «Крымнаш», русским, российским Крымом. Этот малотиражный, в общем-то, поэтический проект – благодаря гигантской рекламе в глобальных масс-медиа и в интернете – прогремел на весь мир.

«Позиция составителей антологии в отношении «крымского вопроса» достаточно чёткая – путь, которым Крым стал частью Российской Федерации, для них неприемлем», – восхищался «Голос Америки»…

Данила Давыдов на «Радио Свобода» расставлял точки над «i»: «Было очевидно, что поэты должны совершить какое-то действие по отношению к политическим глупостям, происходящим в этом мире. Просто обидно, когда некоторые из представителей поэтического сообщества принимают некоторые из политических позиций: либо украинскую, либо российскую, – за истину в последней инстанции (притом, что сам я в целом на стороне Украины). Поэты, пишущие на русском языке, в некотором смысле морально обязаны ответить на это, объяснив, что Крым всегда был территорией свободы, территорией любви, всегда был местом, не зависящим ни от чего».

Замечательно звучит, не так ли? А, кроме Крыма, есть ведь еще и не менее чудесные Дальний Восток с Сибирью, или Кавказ с Уралом, – на которые так же свободно и легко можно распространить логику «всечеловечности». Как пишут в сети сторонники «сибирской автономии» и «дальневосточной независимости»: «Для нас американцы не зло, а как раз избавление от московских оккупантов…»

Но попробуйте ту же «всечеловечную» логику применить, скажем, к Фолклендским островам или к Гибралтарской скале, не говоря уже про острова Гавайские, базу Гуантанамо, или там Аляску… Нет, только Югославия и Ирак, Ливия и Сирия, Чечня и теперь вот – Украина…

А у меня на столе лежит объёмистый синий том «У времени на юру» – с пояснением «История Крыма в русской поэзии». Готовился еще при украинских властях, издан уже в 2014 году, при российских. В тех условиях – несомненный подвиг автора проекта Людмилы Корнеевой, а в нынешних… Трудно ли было перед изданием сборника включить в него отрывок из «Слова о полку Игореве»:

«Солнце ему тьмою путь заступаше;нощь, стонущи ему грозою, птичь убуди;свистъ зверинъ въста,збися див,кличетъ връху древа,велитъ послушати – земли незнаеме,Волзе,и Поморию,и Посулию,и Сурожу,и Корсуню,и тебе, Тъмутораканьскый блъванъ!»

Или это – не поэзия? Или она – не русская? Сурож – это нынешний город Судак, Корсунь – древний Херсонес, около Севастополя. Если не помнить об этом, то получится, что Крым русские «завоевали» только в XVIII веке, антология начинается с оды Гавриила Державина «На присоединение Крыма». И не было ни крещения Владимира Святославича в Херсонесе, ни Тьмутараканского княжества с Мстиславом Удалым, уже Пушкиным преображенного в сказочное Лукоморье…

Я слышал «поэтов Майдана», в стихах которых звучали железные ноты «Хорста Весселя», слегка повитые «трояндами» и «барвинком». Я слышал, как Майдан пел «Ще не вмерла Украина…» Теперь я, и не только я – уже весь мир точно знает, что культ смерти спаривается с культом «еврокарго», и что рождается на свет под гарь и копоть горящих шин…

Украинский конфликт, гражданская война на Украине – заново поставили вопрос о Большой России, о Русском мире, о русской цивилизации. На этот вопрос ищут и пытаются дать ответы все авторы антологии «Русская весна». Собственно, их стихи, а также связанные с их стихами и с ними самими материалы: беседы, статьи, мемуары, – и раскрывают понятие «Русской весны» применительно к поэзии.

Для каждого из четырех разделов книги дополнительно написано небольшое собственное предисловие, поясняющее их содержание и взаимосвязь.

В добрый путь, читатель!

Сергей Арутюнов. Очевидное о невероятном

Я уже вижу эту главу в школьном учебнике истории:

«В начале 2014 года на Украине при поддержке США и стран Евросоюза произошел вооруженный государственный переворот (т. н. «киевский Майдан»), в результате которого…

На волне революционной эйфории в Раде зазвучали открыто националистические заявления, целью которых был полный идеологический и экономический разрыв отношений с…

Под угрозой – вплоть до запрета – оказался статус русского…

Весной, в результате всеобщего референдума, абсолютным большинством голосов за вступление в состав России высказался…

Первое с 1991 года присоединение территорий вызвало в российском обществе массовый подъем, получивший название…

Практически бескровная операция по вхождению Крыма в состав России убеждала в том, что вес страны на международной арене…

Это послужило сигналом к действию для «пятой колонны»: российские публицисты либерально-западнического толка развернули настоящую атаку на…

Признание Россией результатов крымского референдума стало также поводом для экономических санкций со стороны «цивилизованных стран», возглавляемых…

Юго-восточные области Украины, Донецкая и Луганская, граничащие с Россией, высказались за… от тактики захвата местных администраций сторонники автономии перешли к формированию боевых…

Киев, подталкиваемый США, начал массированные силовые акции в… обобщенно названные «антитеррористической операцией» (АТО), регулярно применяя против «террористов» фронтовую авиацию, тяжелую артиллерию, средства массового… Число жертв АТО со стороны мирного населения и украинской армии в короткие сроки выросло до…»

…Сухой язык фактов, обобщений – что может он передать, какое чувство? – при виде окровавленных, разорванных надвое женщин, подростков, грудных детей и торжествующе-озлобленных комментариев под их фото – «с той стороны»?

Молодые «укры», скачущие над трупами свой антропофагический гопак – как забыть их? Одесскую трагедию, малазайский лайнер?

Как смириться с потерей друзей, перешедших, перебежавших, перетекших – «туда», беснующихся, проклинающих, на глазах сходящих с ума, верящих в любую фантастическую ложь?

Как простить прозвища «ватники», «колорады», «ордынцы», присвоенные целой стране, попирающие то общее, через которое вместе прошли по кровавой дороге Великой Отечественной?

Как, не беря напрокат затёртые выражения «исторической науки», описать вопль, исторгшийся из славянства (да только ли его!) при виде городов, уничтожаемых с земли и с воздуха под бодрые реляции об «уничтожении гидры сепаратизма»?

…Есть иной язык. Переливчатый, сложный, не дающийся тем, кто привык к глумливым «белоленточным» агиткам столичных любимцев, сменившим родовые фамилии на русские.

Есть язык боли, на котором наша поэзия говорила всегда, но только не в последние годы, когда эти самые любимцы и их присные вытеснили из литературной печати всё, что не соответствовало либеральной картине мира, в которой центральное место занимает мировой гегемон – Соединенные Штаты Америки и их «национальные интересы».

Говорить на языке скорби и отчаяния практически невозможно, но именно сейчас только на нём и следует говорить. И такая практика – не «новая искренность», флагом которой долго махали перед нашими глазами блудливые скоморохи всех мастей, чуть что бегущие извиняться за нас и получать зарплату к американскому посольству, но единственная вменяемая практика поэзии, возможная в период войны.

Лично мне было практически невозможно откликаться. Информация обрушивалась бетонными плитами. Казалось, что лежишь под тысячетонным грузом взорванных ракетами домов, и лишь на периферии сознания пытаешься осмыслить, вскричать – как это могло случиться? Кто истребил наше братство, и – было ли оно? Не наступили ли последние дни, когда развеиваются и больше никогда не приходят спасительные иллюзии о добре, чести, воле, блоковских «подвигах и славе»?

Почему ты не в ополчении? – в тысячный раз задавал я себе один и тот же вопрос. Ответ на него каждый раз убеждал меня в том, что я трус и подлец, и это ощущение уже никогда не пройдёт.

А лето тащилось кривыми тропками, взлетало в пене на гребень информационных волн. Трудились пропагандисты и контрпропагандисты, выходили статьи и колонки, сплошной чередой неслись траурные новости. Что я осознавал, кроме растерянности и личной подлости? Например, то, что ежегодного катастрофического августа в 2014-м уже не понадобится: война подобралась так близко к отчему порогу, что стоит приоткрыть окно, и услышишь канонаду за московскими корпусами.

Так же, как в маленьких городках, затерянных в благодатных когда-то бывшей братской страны, этим летом мы выходили гулять с детьми, а открывая Facebook и Vkontakte, читали военные сводки. И это впервые с 1940-х гг. было – о нас. Русскоговорящие с шевронами ДНР и ЛНР против русскоговорящих с погонами Украины, против их танков, гаубиц, пикировщиков.

Сборы средств, палатки у метро, пластиковые ящички, в которые мы, возвращаясь с работы, опускали купюры и мелочь.

Война пришла к нам тем, что мы поняли, как это могло бы быть, если бы мировой доминион обрушил на нас всю свою мощь еще в 1990-х гг., если бы российское руководство не шло тогда у него на поводу, а подняло бы флаг сопротивления. Если бы так случилось, в точно таких же руинах лежали бы наши города, в точно таких же безымянных могилах покоилось бы до трети нашего населения.

Россия пала иначе: тихо, благородно, избегая скандала в благородном мировом семействе. Пылали окраины Союза, поднимал голову национальный сепаратизм, заботливо выращенный прямо у нас в сердце теми же незаметными служаками – американскими военными советниками.

Те из нас, что пытались говорить о падении страны, немедленно объявлялись фашистами.

Я – молчал. Был молод, ветрен, попросту глуп и верил всему, что говорил гусинско-киселевский телевизор.

Прошло двадцать лет, точнее, 23. Странное, зловещее число…

Раскол российской интеллигенции, или того, что имеет дерзость так себя называть после предательства собственного народа в 1990-х гг., был предсказуем. Его можно рассматривать как маленькое, но значимое следствие «политических разногласий» российских и украинско-проамериканских элит.

Отстраненный скажет – в борьбе двух пропаганд не бывает правых. Да, это так. Но вправе ли отстраняться от войны тот, кто чувствует себя частью этого мира? Какую сторону принять там, где брода нет и быть не может? Или всё-таки – есть и брод, и компромисс, когда фигура в фашистской форме вскидывает руку к груди, когда зажигаются факелы, когда орут – «на ножи!» – тебя, твоих дедов, прадедов и детей?

Поэту не обязательно принимать ту или другую версию происходящего.

Как проводнику мировой боли, ему следует чувствовать одно – человеческое страдание. Во времена мира поэт корчится оттого, что боль настигает его повсюду даже среди цветущих лугов и порхающих бабочек. Поэт не властен над своим ощущением вины за то, что мир наш стоит криво. За то, что он готов в любой момент разразиться раскатами войны, и непрочен, поскольку уродует сам себя взаимной ненавистью, всепоглощающей жадностью сильных и бессильной злобой слабых.

Наш мир, фарисейски терпящий злодеяния, произносящий пафосные речи и душащий не согласных с ними, подлый, прогнивший и продолжающий уродовать подрастающие поколения своими неустранимыми противоречиями, обречен уже потому, что в нем нет ни высшей справедливости, ни элементарного порядка.

Самое страшное в нем – равнодушие не лично к нам, но к явному и неоспоримому злу.

Была ли у послевоенного мира совесть? Или годами, десятилетиями он только врал, а по ночам обывательски трясся в страхе перед северным гигантом, разлившимся по земле от Балтики до Тихого океана?

Было ли в мире – добро? Христианин ли он, перемалывающий любую новостную жвачку?

И что есть наша правда – империи или человеколюбия? С Христом ли мы сегодня или против него? Кто и что победит, когда никакая победа уже никогда не искупит принесенных жертв?

Зовом попранной справедливости и человечности вызваны к жизни строки этой книги.

Комментировать их нет сил.

Я, наверно, впервые отказываюсь оценивать, чьи строки талантливее, кто удачнее выразил весь этот ужас.

Я не назову ни одного имени, все они перед вами, а многих в этой книге нет, потому что это стихи ограниченного нашим кругозором круга лиц. Есть среди них поэты крупные, есть начинающие. В одном я убежден – эти люди, отозвавшиеся на трагедию, далеко не худшие представители русской интеллигенции. Потому что эти стихи, мятущиеся, угловатые, седые от нахлынувшей тоски, – молятся за всех убиенных.

Эти стихи не о войне, потому что стихи не могут быть о войне. Военной лирики нет именно потому, что лирика не может быть об уничтожении людей.

Эти стихи – о наших душах, подвергшихся насилию войны.

И может быть, сегодня, в огне и крови, будет сформирован костяк будущей нравственной элиты России, или… или мы опять проиграем, потому что нас расколют, заживо, на века вперед погребут в очередных «концепциях», где первую скрипку будет играть не совесть, не долг перед павшими, но очередная либерально-монетарная мерзость.

Да, расколов в такой зыбкой среде, как наша интеллигенция, будет еще предостаточно, но не в них дело.

Дело в том, что великий урок Революции и Гражданской войны повторился спустя ровно сто лет – специально для нас.

Сегодня нам кажется, что мы ясно видим врагов: вот они, упоенные нашими мертвыми телами, наслаждающиеся тем, что можно пуститься вразнос, клеймить всех и каждого «совками», лепить издевательские ярлыки, извиваться в неверных лучах предательской славы.

Но не очередная иллюзия ли это?

Нам предоставлен уникальный шанс понять, что есть наша история, каковы технологии расчленения народов на бессмысленные, бодающие друг друга стада, и как чудовищно сложен путь каждого человека к правде.

Если я сегодня надеюсь, то на одно: правду еще могут расслышать, а может быть, через сто лет, когда новые грозы разразятся над нашей землей, наши потомки не будут так убийственно слепы и примитивны, как некогда были мы, чтобы в который раз не принимать свет за тьму.

* * *

Сергей Арутюнов – российский поэт, публицист, литературный критик. Родился в 1972 году в Красноярске, окончил Литературный институт им. А. М. Горького. Печатается в толстых журналах и литературных изданиях с 1994 года, с 2005 года ведет творческий семинар в Литературном институте им. А. М. Горького. Лауреат премии им. Бориса Пастернака (2004) и некоторых других литературных премий, член редколлегии журнала «День и Ночь» (Красноярск).

Предчувствие

В данном разделе собраны стихи, написанные их авторами в «шоковый» для русской поэзии период 1987–2013 годов – и в полной мере отражающие как целостность, особость и самость Русского мира, так и его неизбежное противостояние миру Запада, «западной» цивилизации в качестве доминирующего над всем человечеством «центра силы». Собственно, подобное миропонимание и является семенем, породившим нынешний феномен Русской Весны. При этом важно не ставить знак равенства между приведенными здесь стихотворениями, многим из которых – годы или даже десятилетия, – с последующими творчеством и жизненной судьбой их авторов.

Светлана Сырнева

Прописи

Д. П. Ильину

Помню, осень стоит неминучая,восемь лет мне, и за руку – мама:«Наша Родина – самая лучшаяи прекрасная самая».В пеших далях – деревья корявые,дождь то в щеку, то в спину,в сапожонки дырявыезаливается глина.Образ детства – навеки:как мы входим в село на болоте.Вот и церковь с разрушенным верхом,вся в грачином помёте.Лавка низкая керосиннаяна минуту укроет от ветра.«Наша Родина – самая сильная,наша Родина – самая светлая».Нас возьмёт грузовик попутный,по дороге ползущий юзом,и опустится небо мутноек нам в дощатый гремучий кузов.И споёт во все хилые ребраоктябрятский мой класс бритолобый:«Наша Родина – самая вольная,наша Родина – самая добрая».Из чего я росла-прозревала,что сквозь сон розовело?Скажут: обворовалабезрассудная вера!Ты горька, как осина,но превыше и чести, и срама —моя Родина, самая сильнаяи богатая самая…

"Корка хлеба ржаного, стакан молока"

На картину Александра Веприкова «Синь и золото»

Корка хлеба ржаного, стакан молока —и от этой ничтожности сытость была,словно чья-то, не зримая нами, рукаклала что-то еще на пустыню стола.Перемётный барак незапамятных лет,на задворках сарай обветшал и осел.Его крыша дырява, но в каждый просветвходит небо – и мир твой по-прежнему цел.Так мы жили, не зная, что можно пенятьна провалы, прорехи, гнильё да быльё.Безотказно спешила душа восполнять,восстанавливать мир из себя самоё.Нет в России пустот, позабытых полей,всё надстроено здесь до великих твердынь.И на месте пропавшей деревни моей —синь и золото, Саша, берёзы и синь.Видно, так и завещано нам выживатьна холодной земле, на пожухлой траве:извлекать из пустот, в пустоте вышиватьпо начертанной Богом незримой канве.Журавлиная к северу тянется нить,отступает зима, торжествует весна.И щедрот иноземных к нам некуда лить,ибо чаша была и осталась полна.

Олег Бородкин. Восток и Запад

Павел Филонов, 1912–1913 гг., бумага, масло, темпера, гуашь, 38,5×42 см

восток, конечно, дело тонкое.но кольпорвётся, то чреватсплошной резнёю:брат старший уж и враг,и просто ноль…модерн частенькокажется бронёю,однако нацодеждыбьет и моль,и пули, и…мы все здесь – рыбаки…Евразия,пора бы вам очнуться!..рыб разноцветныхтащим косякисетями из воды мы,и смеютсянад нами рыбы:браво, мужики!

Иосиф Бродский. На независимость Украины

Дорогой Карл XII, сражение под Полтавой,Слава Богу, проиграно. Как говорил картавый,Время покажет «кузькину мать», руины,Кость посмертной радости с привкусом Украины.То не зеленок – виден, траченный изотопом,Жовто-блакытный Ленин над Конотопом,Скроенный из холста, знать, припасла Канада.Даром что без креста, но хохлам не надо.Горькой вошни карбованец, семечки в полной жмене.Не нам, кацапам, их обвинять в измене.Сами под образами семьдесят лет в РязаниС сальными глазами жили как каторжане.Скажем им, звонкой матерью паузы метя строго:Скатертью вам, хохлы, и рушником дорога.Ступайте от нас в жупане, не говоря – в мундире,По адресу на три буквы, на стороны все четыре.Пусть теперь в мазанке хором гансыС ляхами ставят вас на четыре кости, поганцы.Как в петлю лезть, так сообща, суп выбирая в чаще,А курицу из борща грызть в одиночку слаще.Прощевайте, хохлы, пожили вместе – хватит!Плюнуть, что ли, в Днепро, может, он вспять покатит.Брезгуя гордо нами, как оскомой битком набиты,Отторгнутыми углами и вековой обидой.Не поминайте лихом, вашего хлеба, небаНам, подавись вы жмыхом, не подолгом не треба.Нечего портить кровь, рвать на груди одежду,Кончилась, знать, любовь, коль и была промежду.Что ковыряться зря в рваных корнях покопом.Вас родила земля, грунт, чернозем с подзомбом,Полно качать права, шить нам одно, другое.Эта земля не дает, вам, колунам, покоя.Ой, ты левада, степь, краля, баштан, вареник,Больше, поди, теряли – больше людей, чем денег.Как-нибудь перебьемся. А что до слезы из глаза Нет на нее указа, ждать до другого раза.С Богом, орлы и казаки, гетьманы, вертухаи,Только когда придет и вам помирать, бугаи,Будете вы хрипеть, царапая край матраса,Строчки из Александра, а не брехню Тараса.

Андрей Домбровский. "Пока пурга звенит всё ниже…"

Пока пурга звенит всё ниже,как бы монистами о куст,мне снится сон. Я сплю и вижуспокойный пламень Ваших уст.Но лишь инкаустовым ядомпересыщается рука,пока Вы дышите не рядом, —на том конце материка,где за оградой ковыля,ничьих не ведая промашек,лежит спокойная земляв негромком пламени ромашек.Там дурень думкою богат,там только тень за тенью встанет,как дед из дудочки помянетединокровного врага.И, гетьман армии теней,Москвой разжалован поныне,как о покойнице-жене,я думаю об Украинеи вьюга пахнет чабрецоми распускается монистомпред лирником и чернецом,чей гетьман севером освистан.