Комнаты девочек находились наверху. Я бодро взбежал по лестнице, но на последних ступенях ноги отказались идти. Как же ее пригласить? – Не желаете, Кузина, сходить на каток? Или: – Могу я вас пригласить покататься на коньках? А если она ответит: – Нет!? С вами мне не хочется. Вы – растяпа, каких свет не видывал. Может, лучше передать приглашение через горничную. Или Машу сперва кликнуть. Да где же горничная Дуняша?

Сделав несколько трудных шагов, я застыл у двери перед комнатой девочек, не решаясь постучать. Прислушался, но с той стороны не доносилось ни звука. У меня не было сил дотянуться до медной сияющей ручки. Мне казалось, что по ту сторону сейчас находится волшебное королевство, где живут феи… Там владение прекраснейшей Анны, самой главной волшебницы…

– И что вы замерли, как статуя командора? – услышал я сбоку голос феи. Вздрогнул всем телом. Оказывается, Анна сидела на подоконнике в холле и читала книгу. Тяжелая занавесь скрывала ее. Теперь же она грациозно спустилась с подоконника и торжественно прошла мимо меня. Отворила дверь. – Вы хотели пригласить меня на каток, я правильно поняла? – Внимательно посмотрела мне прямо в глаза, отчего я действительно чуть не превратился в статую.

– Буду безмерно счастлив…– пробурчал я.

–Так подождите внизу. Мы сейчас с Машей оденемся и спустимся.

Я выдохнул. Все оказалось намного проще.

Овал катка походил на зерцало в снежной оправе. Озябший оркестр играл фальшиво, но задорно. Тут же толкались торговцы с горячими калачами и медовым сбитнем. А на катке множество людей. Не смолкал гомон, смех. Пузатые чиновники не спеша катят, о чем-то важном беседуя. Молодые барышни, спрятав руки в меховые муфты проносятся, словно стайка стрижей, весело щебеча. За ними следом их кавалеры, гордо вздернув носы. Низенький господин, часто перебирая ножками, толкает перед собой финские сани, в которых сидит толстая дама преклонных лет. Кто-то неловко упал, и вокруг все засмеялись. Неудачника поднимают, отряхивают, а он снова выкидывает коленца и валится, да еще товарищей сбивает с ног.

Мы спустились по каменной лестнице. Маша тут же пристала к Жану:

– Вы будете меня вести. Я плохо стою на коньках.

– Буду безмерно счастлив, мадмуазель, – с готовностью ответил Жан.

Степан принял наши шубы и встал в сторонке.

– Вот же странная забава, – усмехнулся он. – Эдак шлепнешься, и зубы здесь оставишь.

К нам тут же подошел распорядитель катка с большим ящиком, в котором лежали коньки. Подобрал нам пары. Деревянные дощечки по форме ступней с тонкими шнурками, а снизу прочно приделаны отточенные лезвия коньков. Носы изящно загнуты. Распорядитель долго возился, подбирая Машеньке пару на ее маленькие ножки. Мы с Жаном сами быстренько нашли нужные коньки.

– Вы мне поможете, кузен Александр, – попросила Анна.

Я присел и аккуратно затянул шнурки коньков на её тонких замшевых сапожках. – Спасибо. Вы очень любезны.

От этих слов, от ее бархатного голоса сердце превратилось в кузнечный молот, бьющий со всей силы о наковальню.

Оркестр грянул мазурку. Подлетел какой-то щеголь, лет шестнадцати.

– Позволите вас провести по кругу? – Протянул он Анне руку в лайковой перчатке, с видом, не приемлющим возражений. Я готов был разорвать его на части. Что за наглость? А Анна? Неужели она согласится?

– Мерси, – ответила девушка холодно, кокетливо склонила головку, – но я уже занята. Может, в следующий раз.

В душе у меня взорвался салют.

Щеголь пожал недовольно плечами и поехал искать другую пассию. Заметив мое напряженное выражение лица, она звонко расхохоталась. Неужели все поняла?

Я вел Анну по кругу. Снял свою перчатку, чтобы лучше чувствовать тепло ее тоненьких пальчиков под меховой варежкой. Она прекрасно стояла на коньках. Мы резво скользили, лавируя между грузных дам и важных господ. Анна порозовела от морозного воздуха. Она задорно смеялась, показывая ровные белые зубки. Ямочки на щеках так и играли. А когда я не рассчитал скорость и на повороте свалился в сугроб, она налетела на меня. Мы сидели в снегу и долго хохотали.

Домой вернулись мокрые, разгоряченные… Я никогда до этой поры не испытывал столь странного чувства: сочетания высшего счастья и безграничной свободы, когда весь мир с его радостями и горестями теряет смысл перед одной ее улыбкой. Вся философия вселенной заключена в ее загадочном, манящем взгляде. Она и есть – вселенная.

Но чудеса в этот вечер не закончились. Отец вызвал меня в кабинет. Показал красочный конверт.

– Князь Аршинский, Илья Егорович, устраивает детский крещенский бал в честь своих дочерей. Вот, прислал тебе приглашение.

– Но, отец, у нас траур. Я не могу пойти. Да и что там интересного? Соберется детвора… Какие-нибудь глупые игры затеет гувернер. Потом всех угостят сладостями и устроят танцы под клавесин.

– Не совсем, – качнул головой отец. – Дочерям его исполнится четырнадцать, так что, приглашены отроки твоего возраста, ну и чуть постарше, но детворы, как ты выражаешься, там точно не будет. Заказан оркестр из Императорского театра31, а не один пианист. И, я, конечно, этого не одобряю, на столах выставят слабое шампанское.

Настоящий бал! Вот это – здорово! Я еще никогда не присутствовал на настоящем балу. Пусть для подростков, но с оркестром, с шампанским! Не утренник до обедни, а настоящее ночное веселье. Раньше меня вечно приглашали с Машей на скучные утренники для малышни с шоколадными тортами и крюшоном. А тут!..

– Но, отец, у нас траур, – напомнил я еще раз.

– Я знаю. Замолю как-нибудь этот грех за тебя. Хочу, чтобы ты сводил Анну. Когда еще ей удастся к нам выбраться и посетить настоящий петербургский бал?

С Анной на бал? На настоящий бал! Я буду с ней танцевать! Это – сказка! Чудесная сказка!

***

Я пребывал в полной растерянности, перебирая свой гардероб. Как же я покажусь с Анной на балу, если у меня вся одежда какая-то мальчишеская. Мы с Жаном и с гувернером месье Де Бельте перевернули ворох одежды, но я так ничего и не подобрал. Мне казалось – все не то, блузка слишком широкая. Фрак совсем не идет к панталонам. А башмаки с какими-то дурацкими пряжками.

Постучался Степан, сказал, что карета готова.

– Ой, барин, так вы еще не при параде, – всплеснул он руками.

– Я не знаю, что надеть, – с отчаяньем в голосе выпалил я.

– Вы, прям, как покойный граф наш Петр Васильевич, царство ему небесное. Тоже вечно, как собирается куда, не знал во что рядиться. А батюшка мой ему говорил: – Бросьте, Петр Васильевич выкаблучиваться. Наденьте, что первое под руку попалось.

– И что? – не понял я.

– И получалось, – усмехнулся Степан.

Я так и поступил. Что попалось – то и надел. И тут Степан оказался прав. Надо же – сработало! Платье сидело на мне ладно и в тон. Колдун этот Заречный, не иначе?

Анна грациозно спускалась по лестнице в чудесном розовом легком платье, перехваченное пояском чуть выше талии. Казалось, плыла по воздуху, не касаясь ступеней. Как же она была прекрасна и воздушна. Завитые локоны, дерзко спускавшиеся на виски, делали ее еще детское лицо строже. Маша робко провожала ее, шагая чуть сзади. Она с восхищением смотрела на кузину, улыбалась, но с глаз готовы сорваться слезы. Обидно, что ее не взяли. Но ничего не поделаешь – она еще маленькая.

Степан подогнал карету. Я помог Анне подняться. Сам с Жаном сел на против. Невский загадочно светился вечерними фонарями и большими окнами магазинов. Народ гулял, несмотря на мороз. Множество саней и карет проносилось мимо. Вскоре мы подъехали ко дворцу на набережной Фонтанки. Окна сияли от сотен свечей. Хрустальная музыка выливалась на улицу. Пришлось стоять в очереди из карет, пока мы не попали к парадному подъезду. Лакеи в красивых красных ливреях встречали нас.

Я повел Анну по широкой мраморной лестнице с золочеными перилами. Наверху гостей встречал хозяин дома, князь Аршинский и две его очаровательные, пухленькие дочери-близняшки.

–Ах, Александре Очарофф, – в нос, на французский манер произнес князь, с прищуром разглядывая нас сквозь серебряный лорнет. – Вы возмужали за последний год. А что за очаровательная спутница с вами?

– Моя кузина Анна, – представил я. Поцеловал пухленькие ручки в атласных перчатках именинницам.

– Прошу вас в зал, – попросил князь, и уже раздавал скудные комплименты следующим гостям.

Мы летали и кружились, едва касаясь навощенного до зеркального блеска, паркета. Музыканты Императорского театра играли отменно. Вокруг стройные юноши во фраках, камзолах, словно кузнечики и хрупкие девушки, похожие на пестрых мотыльков. Все вертелось и дышало весельем. Настоящая феерия!

Анна попросила передышки. Я подвел ее к диванчику с полосатой атласной обивкой. Тут же лакей предложил ананасовый сок и шампанское.

– О, нет, нет, – отказалась Анна от шампанского. Пригубила сок.

– Позвольте вас на тур вальса.

Перед нами вырос белокурый статный юноша в сером мундире польского улана. Он был чуть старше меня, чуть крупнее, но держался так, будто бывалый вояка – небрежно, нагло, как мне показалось. В общем – неприятная личность. С неудовольствием я узнал в нем Яна Понятовского. Черт! Откуда он тут взялся?

– Мадмуазель устала, – холодно сказал я.

Он кинул в мою сторону взгляд полный презрения, и вновь обратился к Анне:

–Я настаиваю. Будьте моей Терпсихорой32.

Я хотел погрубее отшить этого наглеца в польском мундире, но к моему удивлению, Анна грациозно поднялась и протянула ему руку, при этом лицо ее просияло.

Как же так? Мое неожиданное счастье также неожиданно рухнуло, словно подпиленное дерево. Я растерянно следил, как этот наглец повел Анну чуть ли не в центр залы и закружил, понесся по кругу, словно в галопе. Движения небрежные, развязанные, но умелые. А она? Она подчинялась каждому его шагу. Мне он представлялся отвратительным пауком, поймавшим в сети несчастную бабочку…

– Ах, какой красавец, – услышал я слова князя Аршинского, сквозь лорнет, разглядывающего танцующих, и говорил он именно о пауке в польском мундире. – Статен, ловок… Экий жених…

– Ну, что вы, папа, – смущенно отвечали близняшки – дочери, краснея.

– Говорят, у его матери огромные имения в Малороссии, с неплохими доходами, – продолжал размышлять князь, уже для себя, прикидывая, как бы можно было выгодно пристроить одну из дочерей.

Музыка плавно стихла, и этот паук-красавец, вместо того, чтобы проводить свою пассию на место, ко мне, – повел Анну в другой конец зала и усадил на неудобный маленький стульчик. Я поспешил к ним. Анна счастливая, раскрасневшаяся, обмахивалась веером. В танцах объявили перерыв, дабы дать музыкантам минутную передышку.

– Позвольте пригласить вас на мазурку, – сказал я.

– Ах, Александр, – растерянно произнесла Анна, – но я уже обещала мазурку.

– Кому? – моему возмущению не было предела.

– Мне, – возник вновь польский наглец и протянул Анне бокал с искрящимся шампанским.

– Но, Анна, вы приехали со мной, – в отчаянии воскликнул я.

– Я же не могу теперь отказать, – в ее голосе послышались металлические нотки раздражения.

– Не расстраивайте девушку. Пойдите, поищите себе другую пассию, – ухмыльнулся поляк.

Негодование обуяло мной после столь наглого предложения. Да как он смеет мне указывать!

– А не пойти бы вам поучиться вежливости, – заявил я.

Лицо поляка напряглось, на бледных щеках проступила краска.

– Уж не вы ли хотите стать моим учителем? – прошипел он.

– С удовольствием. Люблю учить наглецов. Только, вот, перчатки сменю на другие, чтобы не запачкать.

Его всего перекосило. Он очень тихо произнес:

– Извольте следовать за мной.

– Александр! – кузина вскочила со стула. Она не на шутку перепугалась. Грудь ее часто вздымалась. Губы дрожали.

– Не беспокойтесь, мадмуазель Анна, – нагло-вежливо поклонился поляк. – Мы лишь на пару слов…, – и он величественно зашагал к выходу.

– Александр, не смейте, – пыталась удержать меня Анна.

Я обернулся и холодно взглянул на нее, – поздно! – отчего она чуть не потеряла сознание.

На крыльце гулял холодный ветер, пытаясь задуть пламень фонарей. Никого вокруг, только голые черные деревья и высокие сугробы.

Поляк, шедший впереди, резко обернулся.

– Будьте добры объясниться! – потребовал он.

– Это вы будьте добры объяснить свое наглое поведение!

– Если мадмуазель Анна – ваша кузина, это еще не значит, что вы должны ей указывать: с кем танцевать.

– Если на вас военный мундир, это еще не значит, что вам все дозволено.

– Мой мундир, – прорычал он, багровея, – Мундир великого Войска польского.

– И что с того? Да вы на коне хоть умеете сидеть?

– Я – корнет уланского полка! – затрясся он от злости.

– Всего лишь – корнет, – зло усмехнулся я.

– Хотите испробовать мой удар?

– Когда угодно и где угодно, – горячо выпалил я.

– Здесь и сейчас. У меня в карете есть сабли. Вам первый выбор.

– Кого выберем в секунданты?

– С моей стороны – мой ординарец.

– Хорошо, а с моей – кучер.

– Что? – возмутился он. – В секунданты мужика?

– Можно подумать, ваш ординарец из благородных кровей.

– Он – поляк, и этого достаточно.

– И что с того? – зло усмехнулся я. – С каких это пор польские мужики стали выше русских мужиков?

– Довольно! – зло прошипел улан. – Это смешно, в секунданты – мужиков. Что за варварство?

В это время в дверях показался Жан. С растерянным видом глядел на нас.

– Он будет секундантом, – указал я на Жана.

– Что произошло? – не понимал мой друг.

– Этот мальчишка хоть разбирается в правилах дуэли? – высокомерно ухмыльнулся поляк.

– Он – дворянин, к тому же – француз. Или этого вам тоже недостаточно? – спросил я сквозь зубы.

– Че сем стало, пане Янек? – из темноты вышел здоровый улан с длинными свисающими усами. Его шинелью можно было укрыть лошадь. А в один сапог поместилось бы две мои ноги.

– Допровади саблям, Петер.

– Пан Янек, для чего тегун?

– Не пытай, а выконый, – прикрикнул он требовательно.

– Сухач, – приложил два пальца к своей конфедератке усач и отправился выполнять приказ.

– Ну? – оценивающе оглядел он меня с ног до головы. – С чего начать? Ухо обрезать или сами прощение попросите?

– Чье ухо окажется на снегу, тот и просит прощение, – небрежно ответил я.

– Предупреждаю, – высокомерно произнес пан Янек. – Я отличный фехтовальщик.

– Поэтому побоялись стреляться?

– Польский улан ничего не боится! – вновь вышел он из себя. – Хотите пистолеты – будут вам пистолеты.

Появился Петр, неся в руках две сабли.

– Ровно минуту бьёмся на саблях. Если сможете устоять против меня – стреляемся. Прошу, – позволил мне наглец первому выбрать оружие.

Я вынул из ножен тонкий, почти прямой клинок. Этот подойдет. Второй больше напоминал палаш, тяжелый и длинный. Поляк уверенно вынул его из ножен и мастерски продемонстрировал владение столь грозным оружием, со свистом рассекая воздух.

Вот тут я вдруг осознал всю безнадежность моего положения. Меня учили красиво фехтовать шпагой, но с саблей я дело не имел. А по тому, как мой противник уверенно держит оружие… Я представил, как мое ухо окровавленным кусочком мяса шмякается в снег.

– К чему тянуть? Приступим, – уверенно сказал поляк, – Вон там внизу под фонарями отличная позиция.

Мы спустились и стали друг против друга на расстоянии двух шагов.

– Господа, господа! – жалобно пищал Жан, – поговорим о примирении.

– К черту! – рявкнул на него поляк. – Следите за дуэлью – и покончим на этом.

– Ага, – довольно хихикнул Петр, покручивая ус. – Вы, только пани Янек этого воробушка не загубите. Так, огрейте его пару раз плашмя по башке, чтобы мозги на место встали.

– Господь с вами! – запыхавшийся Степан встрял между мной и моим противником, – Христом-богом прошу, – остановитесь.

– Мужик, тебе чего надо, – скривил в презрительной усмешке полные губы пан Янек. – Здесь благородные господа выясняют спор. Это твой слуга? – крикнул он мне. – Убери его.

– Степан, – тихо сказал я.

– Барин, опомнитесь, – пытался он вразумить меня.

– Степан, не позорь меня. Вызов уже сделан. Я не могу отказаться от поединка.

– Но, барин!

– Уйди, – тверже сказал я. – Я защищаю свою честь. Не мешай.

Степан отступил, растерянно разводя руками.

– Платочек чистый приготовь, – издевательски крикнул ему Петр. – Ухо отрубленное завернуть.

– Может, хватит болтовни? Приступим, наконец, – осадил я наглеца.

– Действительно, – согласился Янек. – Скоро продолжатся танцы, а мне Анна обещала мазурку.

– Прекратить! – к нам быстрыми шагами приближался князь Аршинский, хозяин дома. За ним двое лакеев несли фонари. Из-за его спины выглядывала испуганная Анна.

– Что вы здесь устроили? Как посмели в моем доме? Мальчишки! – грозно кричал он, брызгая слюной.

– О, князь, я просто показал моему другу оружие, что мне прислал дядя из Персии. – Поляк подошел ко мне и крепко обнял за плечи, как хорошего друга. Меня всего перекосило от отвращения.

– Не смейте врать, – погрозил кулаком князь. – Вы, надевший мундир, смеете устраивать дуэли, да еще с кем? С неоперившимся юнцом. Вы подумали о последствиях?

– Простите, князь, но мы взрослые люди и способны сами отвечать за свои поступки, – вмешался я.

– Что? – глаза Аршинского чуть не вылезли из орбит. – В моем доме! Да вы… Что это такое? Оба – вон! Во-он! Не желаю вас видеть!

Пришлось уезжать с позором со столь чудесного вечера. Анна забилась в угол кареты бледная и сердитая. Жана до сих пор трясло. Но он все повторял с облегчением:

– Tout a! Tout a! Ave Marie, sauvegarder et protéger!33

А из дворца сквозь высокие яркие окна продолжала литься музыка, мелькали танцующие пары. Сновали лакеи, серебряных подносах напитки и тарталетки. Но для нас праздник закончился.

Вдруг карета резко остановилась.

– Куда прешь? – раздался грозный окрик Степана.

– Сам – прочь с дороги! – раздался в ответ.

Я глянул в окошко. На выезде из двора наша карета чуть не столкнулась с другой, тоже пытавшейся выехать. На облучке сидел Петр, ординарец моего недруга. Да он и сам высунул белокурую голову, узнать: что произошло.

– Подай назад! – требовал Петр, замахиваясь кнутом.

– Сам подай, – отвечал на это Степан. – Только попробуй, – указывал он на кнут, – враз тебе руку перешибу.

– Може, по-мужски спор решим? – соскочил на землю Петр.

– Проучи-ка этого мужика, – подбодрил его Янек.

– А, давай, – согласился Степан, одним взмахом скинул с себя тулуп и спрыгнул на землю.

– Что же вы? Остановите их! – испугалась Анна.

– Степан, прекрати, – я выскочил из кареты.

– Испугался за своего мужика, – усмехнулся Янек. – Сейчас Петр ему поправит рожу.

– Степан! – в отчаянии крикнул я.

Заречный обернулся и хмуро посмотрел на меня:

– Не мешай, барин. Теперь я за свою честь постою.

Вокруг собрались зеваки. Мужики подзадоривали драчунов. Бабы грозились кликнуть городового, если они не прекратят…

– Поглядим, как ты удар держишь, рожа москалева, – грозно надвинулся на Степана Петр, размахнулся и со всей дури стукнул огромным кулаком ему в грудь. Степан крякнул, отшатнулся, но устоял.

– Слабовато бьешь, – хрипло выдавил из себя и в ответ саданул по груди поляка так, что тот попятился и чуть не сел.

– Ох, – потер он широкой ладонью ушибленную грудь, – а в лоб выдержишь?

Степан чуть не свалился, приняв удар в лоб, сделал пару шагов назад, тряхнул головой. Весело оглядел замершую толпу.

– Не понял что-то я, кто снежками кидается? Эй, поляк, получи в ответ, – да так врезал в лоб Петру, что тот грохнулся в сугроб, под хохот собравшихся людей. Конфедератка отлетела в сторону.

– Ах, так! – взревел Петр. Поднялся и кинулся на Степана.

Посыпались удары. Но бойцы не уступали друг другу в силе, нещадно молотили в лоб, по уху, в скулу… Вновь зеваки подзадоривали драчунов, а бабы голосили, зазывая околоточного.

– Александр, умоляю, остановите! – чуть не плакала Анна, с ужасом глядя на кровавую, остервенелую драку двух здоровых мужиков.

Но все закончилось без моего вмешательства и помощи околоточного, который уже расталкивал толпу, пробираясь к месту поединка. Степан удачно врезал противнику в нос, так что кровь брызнула во все стороны, а потом еще раз – снизу в челюсть. Громко клацнули зубы, и поляк, раскинув руки, грохнулся в снег. Степан издевательски поклонился Янеку:

– Прошу, пане, забирай свою дохлятину.

Взобравшись на козлы, он спокойно накинул тулуп, щелкнул кнутом по мордам лошадей польской упряжки. Те подались назад. Заднее колесо въехало в сугроб, и карета угрожающе накренилась.

– Что за беспорядки? – грозно закричал околоточный, наконец-то оказавшийся на месте.

– Да, вон, мужик какой-то пьяный валяется, – простодушно ответил Степен. – Посторонись, служивый. Не видишь, графа везу.

Я уже сидел в карете. Мимо меня проплыло разъярённое лицо Янека.

– Жду вашего секунданта, – крикнул он вслед. – В любое время и в любом месте.

– Обязательно пришлю, – ответил я с напускным равнодушием.

– Что вы наделали? – Анна плакала в углу кареты. – Видеть вас не могу…

Мне самому было ужасно неприятно. Что за глупая ссора? Но я должен был отстоять свое имя! Как же иначе? Всегда так решают споры.

***

Отец вызвал меня в кабинет. Мрачно оглядел с ног до головы и каменным голосом произнес:

– Я требую объяснений.

– В чем?

– О твоем поступке, достойном сопливого мальчишки.

– Разве отстоять свою честь – это поступок сопливого мальчишки?

– Кто позволил тебе браться за оружие?

– Моя гордость и мое имя.

– Но ты не умеешь владеть саблей. Если бы этот улан раскроил тебе череп?

– Тогда бы никто не посмел сказать, что я трус и не достоин звания русского дворянина.

– Да что за бравада? – возмутился отец. – Вижу, заранее подготовил речь. Но помимо гордыни, надо еще мозги иметь. Весь город говорит о вашем скандале. Не хватало, чтобы тебя еще вызвали в ведомство полиции и учинили допрос. Представляешь, каково мне будет краснеть за тебя?

– Прости, отец, – осознал я справедливость его упрека. – Но тогда скажи, как мне надо было поступить.

–Уладить миром.

– То есть – просить прощения у этого наглеца? – вскипел я.

– Нет, надо было быть умнее и не доводить дело до скандала.

Вот тут – он прав. На это я ничего не мог возразить. Это же я первым задел поляка. Ну, провела бы с ним пару танцев Анна – ничего страшного. Она девушка разумная, все равно потом бы танцевала со мной…

– Прохор, – кликнул отец лакея. Тут же появился в дверях слуга. – Позови Степана.

Осторожно вошел Заречный и робко поклонился. Понимал, зачем позвали.

– Кликали меня, барин? – прорычал виновато он.

– И что у тебя с лицом?

– А, это? Так, забава есть такая русская, кулачная, – начал оправдываться Степан, криво улыбаясь разбитым ртом.

– Поляков бить? Так? – закончил за него отец.

– Извини, конечно, барин, но рожей москалевой я себя безнаказанно обзывать не позволю, – тут же распалился Степан.

– И этот – гордец! – раздраженно воскликнул отец. – А как ты с такой рожей завтра меня к градоначальнику повезешь? Да потом по строительным делам?

– Ну.., – Степан осторожно потрогал фингал под глазом, оплывшую губу. – Воротником прикроюсь.

– Воротником! – передразнил его отец. Открыл шкатулку, что стояла на столе, вынул ассигнацию. – Поди к доктору Ивонталю, пусть тебе надрез сделает, да кровь выкачает. Примочку купи в аптеке…

– Да, само пройдет, – махнул рукой Степан. – Что мне, впервой с разбитой рожей ходить? Эвон, на кажную масленицу, да на Купалу колотимся…

– Сходи, коли приказываю, – твердо сказал отец.

– Сделаю, – буркнул Степан, пряча ассигнацию в кармане.

– И не вздумай водку пить на эти деньги.

– Да не пью я, – обиделся Заречный. – Что я, чухонец какой-то, нажираться до свиньи?

– Опять ты начинаешь: то поляки у тебя плохие, то чухонцы – свиньи, – начал злиться отец. – Иди. И ты иди, и подумай о своем поступке, – сказал он мне.

Думай – не думай, он еще не знает, что поединок не окончен.

Возле двери в мой кабинет, я увидел Анну. Она стояла в тени мраморной колонны в белом строгом платье. И лицо у нее было такое же строгое. Она мне показалась холодная и бледная, как статуя в Летнем саду.

– Анна?

<1...4 5 6 7 8 >

На страницу:

Перейти

6 из 8