Она не умела стрелять

– Но он… того… обои рвет, паршивец, и… гадит где ни попадя.

– Да пусть хоть кто-то гадит. А то совсем тяжело одной. Не волнуйтесь, я за ним буду хорошо смотреть.

Так Бегемот стал собственностью Зоечки и довольно быстро избавил ее от депрессии.

В этот зимний вечер дел не было. Зоя решила перебрать книги и вытереть в серванте пыль – все же занятие. Бесполезные хрустальные бокалы, в свое время любовно собранные матерью в приданое дочери, давно потускнели, утратили алмазный блеск. Их она решила не трогать и вытащила с нижней полки сложенные в четыре ряда книги, разложила стопками на ковре. «Надо половину выкинуть, а лучше – все. Вместе с бокалами». Внезапно ее руки нащупали знакомый фотоальбом в кожаном переплете. Детство, школа, смеющиеся родители…

Они очень любили друг друга, но детей не было. Внезапная беременность наступила в совершенно невероятном возрасте. Маме было сорок восемь, папе пятьдесят четыре. Долго решали, жить или не жить Зоечке. Пока думали, избавляться стало поздно. Она родилась в срок и совершенно здоровенькой. Детство и школьные годы были благополучными, богатыми, веселыми. Родители души в ней чаяли, позволяли абсолютно всё. Но почему-то так вышло, что избаловать ее не удалось: не было в любимой дочке ни спеси, ни хвастовства, ни эгоизма. Зоечка отличалась от сверстников какой-то особой созерцательной медлительностью, будто постоянно о чем-то напряженно размышляла. Ее трудно было задеть, вывести из себя, рассмешить или довести до слез – казалось, она была не способна быстро и правильно реагировать, пребывая в собственном параллельном мире. Именно поэтому она сторонилась шумных компаний, не успевая за их сумасшедшим ритмом общения. Одноклассники обходили ее стороной, между собой называя «отмороженной», но Зоечку это никак не задевало. К тому же, будучи отличницей, она охотно давала всем списывать, и это примиряло с ней нетерпимых одноклассников. И только непоседливая Шурочка, обнаружив в Зоечке благодарную слушательницу своих фантастических историй, составляла ей компанию на переменах, шла с ней после школы домой, помогала на субботниках.

Когда после киевской консерватории Зоечка вернулась в родной город и устроилась на работу в музыкальное училище, стареющие родители, отдавшие все силы, чтобы поставить дочь на ноги, как-то вдруг одновременно заболели, будто до этого времени держались, тянулись, зарабатывали, но их жизненный запас в конце концов окончательно иссяк. Теперь Зоя стала ухаживать за ними. Вроде и ребята предлагали встречаться, и постарше поклонники были, но все свободное время занимала мама – тяжелое прогрессирующее заболевание уложило ее в постель. Зоя читала ей книги, слушала ее истории, рассказывала о делах на работе. Мама постоянно толковала, что дочке нужно найти пару, нельзя столько времени просиживать с больной, есть отец, он справится. Но претенденты на роль жениха почему-то переставали звонить, узнав, что в доме лежачая больная. Зоя ничего никому не объясняла, отношения не выясняла, не обижалась. Воспитанная на книгах, она свято верила, что того, кто ее полюбит по-настоящему, трудности не испугают. Часто, мучаясь бессонницей, она наивно мечтала о том, что вот-вот появится ее единственный человек и поможет, возьмет на свои сильные плечи ее бытовые трудности. Но этого так и не случилось.

После смерти родителей Зоечка совсем потеряла интерес к женихам, осталась жить старой девой. Впрочем, этот факт ее не сильно расстраивал. Была работа концертмейстером и преподавателем в музыкальном училище, были многочисленные бестолковые ученики, отнимавшие последние силы, был любимый котище Бегемот, в котором она души не чаяла. Жизнь ее состоялась, не было желания что-то менять, Зоечку все устраивало. Она захлопнула альбом, вытерла салфеткой, бережно поставила на полку. Туда же поспешно сложила и книги, вызвавшие внезапный приступ ностальгии. И тут раздался телефонный звонок. Это была Ксана. Зоя обрадовалась: они не виделись почти год, разбежавшись в стороны после случайной встречи возле Сельпо. Тогда обеим было некогда – они торопливо поделились новостями, пообещали друг другу обязательно встретиться на выходных, но так и не встретились. Как здорово! Наконец-то они смогут наговориться от души!

…Увидев на пороге квартиры подругу, Зоя сразу не поверила, что это ее любимая Ксана. Перед ней стояла постаревшая женщина с изможденным лицом и лихорадочно блестевшими глазами. Потертая цветастая болоньевая куртка с капюшоном, явно чужая, и грязные джинсы в пятнах сделали ее похожей на бомжиху. Но Ксана не стала ждать, пока пройдет Зоечкино изумление, захлопнула за собой дверь и, тяжело дыша, привалилась к ней спиной.

– Это я, не пугайся. Ты ведь знаешь, что произошло?

Зоя ошалело помотала головой и сделала движение, чтобы обнять подругу, но Ксана ее остановила.

– Я грязная, не прикасайся ко мне. У тебя есть кофе и еда? Очень хочется есть.

– Пойдем в кухню.

Зоечке показалось, что вместе с подругой в ее квартиру ввалилась беда – осязаемая до дрожи в пальцах, придавившая к земле, лишившая возможности спокойно думать. Ей стало страшно. Ксана тяжело опустилась на табуретку, будто ее плохо держали ноги, облокотилась локтями на стол.

– Я в розыске по обвинению в убийстве, поэтому ты прямо сейчас можешь выставить меня за дверь, пока не поздно, – у нее был незнакомый бесцветный голос, чуть хрипловатый, почти неживой.

Зоечка застыла с чашкой в руке, ее глаза сделались изумленными. Ксана усмехнулась.

– Зоечка, я не шучу. В центре города вчера убили человека, на видеосъемке стреляла женщина с моим лицом, но меня там не было, я даже стрелять не умею, никогда не держала в руках оружие, ты об этом знаешь. Ну, выставишь?

Зоечка энергично тряхнула черными, как вороново крыло, волосами, лицо ее вдруг сделалось упрямым, взгляд – жестким.

– Знаешь, любимая подруга, мне опасаться нечего, я давно одна. Даже если сейчас сюда залетят маски-шоу, сильно не расстроюсь. Скорее развлекусь. Бегемота только жаль, он беспомощен. Ты лучше расскажи о том, что стряслось, и мы вместе подумаем, как быть дальше.

Ксана чуть заметно выдохнула и расслабилась.

– Тогда разреши мне у тебя выкупаться, я уже сутки гуляю по улицам в этой одежде.

Пока Зоечка жарила оладьи, Ксана долго и с наслаждением плескалась в душе. Потом они ужинали, пили чай, обсуждали происшедшее. Зоечка, пропустившая сообщение по телевизору, расспрашивала подробности – ей было дико слышать о том, что ее домашняя беззащитная подруга, неспособная даже мухи обидеть, вынуждена бежать, скрываться, прятаться в заброшенном доме. Сама ситуация показалась настолько нелепой, что не укладывалась в голове, Зоечка не верила услышанному.

А Ксана не знала, как попросить подругу уложить ее спать, потому что спать хотелось просто невыносимо. Когда Зоя наливала очередную чашку чая, Ксана задремала прямо за столом и едва не свалилась на пол. Через две минуты она уже спала на продавленном, но таком уютном после суточных скитаний диване – вместе с примостившимся в ногах Бегемотом.

…Секс был бурным и продолжительным. Георгий соскучился по своей желанной лапочке, которая на самом деле была не лапочкой, а вполне серьезной бизнес-леди. Но это не мешало ему чувствовать себя рядом с ней сильным, уверенным и слегка снисходительным. Когда всё закончилось, и женщина, отдыхая, затихла в его объятьях, он задумался.

Раньше, до развода, они встречались урывками – во время обеденных перерывов, редких совместных командировок, иногда после рабочего дня. Впрочем, вечером часто было не до секса – оба уставали так, что не оставалось сил. Тогда они пили кофе, болтали, целовались. Это были хорошие, сладкие встречи, единственный недостаток которых был в том, что они быстро заканчивались. Хотелось еще. После развода он стал приезжать чаще, даже по выходным, но ни разу не оставался у любовницы ночевать, опасаясь, что бывшая жена все расскажет матери. А та – Жорик в этом даже не сомневался – быстро выставит его за дверь. К такому повороту событий он был не готов, намереваясь уйти красиво – так, чтобы его уход запомнили навсегда. Как это можно будет обставить, он пока не придумал и выжидал удобного случая.

Идиот, только время потерял! Сейчас жил бы на квартире и горя не знал. С другой стороны, была бы лишняя трата денег, не совсем внятные отношения с любовницей… В глубине души он надеялся, что она пригласит его к себе, узнав, что он ушел от жены. И боялся, что она этого не сделает – тянул время. Тогда бы он точно остался в дураках.

Интересно, где сейчас Лекса? Уже сутки прошли, а она как в воду канула.

Мысли о жене были неприятными, зудящими, словно укус комара. Эта недотепа в очередной раз все сделала неправильно, вне всякой логики – увидела служебные машины и пустилась наутек. Он даже не предполагал, что его жена способна на такие сложные действия. Это же надо? Решила спастись! Но от чего? Уж ей-то как никому другому было отлично известно, что ситуация в таких случаях безвыходная. Может, она запаниковала и потеряла остатки разума? Похоже на то. Значит, скоро ее найдут – сломленную и трясущуюся от страха.

Он давно привык к тому, что достаточно было слегка подшутить над ней – она пускалась в слезы, чуть нагрубить – у нее все валилось из рук. Возвращаясь домой, Жорик часто размышлял, что бы такое устроить новенькое, чтобы вывести эту дуреху из равновесия, это его забавляло. Предположение, что она способна сопротивляться обстоятельствам, было в высшей степени иррациональным, как сказал бы его шеф, любивший замысловатые словечки.

К сожалению, ночью ее не нашли – слишком много на окраине города было извилистых улочек, слишком они оказались темны. Жаль, день потерян напрасно.

Как же Георгий Романов ненавидел этот затерянный марьинский «шанхай», густо застроенный частными домишками и убогими послевоенными бараками, которые в любой момент готовы были вспыхнуть от зажженной спички! Ему страстно хотелось жить в центре города, где-нибудь на четвертом этаже старинного особняка, в тени раскидистых кленов и платанов. И чтобы в квартире непременно были высокие потолки и буфет натурального дерева с немецким фарфоровым сервизом, а возле подъезда – парковая аллея. По ней было бы приятно прогуливаться теплыми летними сумерками, вежливо здороваясь с пожилыми соседками с породистыми собачками на тонких поводках. Но его недоделанная жена дом в забытой богом «тьмутаракани» ни на какую квартиру менять не соглашалась. …Вот дура! Все равно поймают!

В тот вечер Жорик давал операм показания до часу ночи. Двое допрашивали его, двое ушли к соседям, двое тщательно обыскивали комнаты, равнодушно вываливая содержимое ящиков из комода, перебирая грязными руками его нижнее белье и чистые, старательно выглаженные Лексой рубашки. Казалось, они намеревались поднять линолеум – внимательно заглядывали под шкафы, изучали плинтусы. Но, к счастью, не подняли. Остальные в это время прочесывали ночные улицы, но Лекса как сквозь землю провалилась. Впрочем, идти ей было некуда, найдется. Всех общих знакомых, ее приятельниц и подруг Жорик вспомнил, обо всех рассказал, блокнот и телефон из ее сумки отдал. Утром, невыспавшийся, злой, он позвонил любовнице и вот, наконец, с наслаждением проводил вечер в ее уютном двухкомнатном гнездышке, не опасаясь больше случайных звонков жены.

Женщина пошевелилась. Георгий ласково погладил длинные соломенные пряди своей подруги, с наслаждением провел ладонью по нежной коже спины, коснулся упругой ягодицы.

– Иннуся, лапочка моя, козочка ненаглядная, ну, скажи мне что-нибудь!

– Котик, налей шампанского…, – Георгий отпустил ее, и женщина с облегчением раскинулась на шелковой простыне персикового цвета, в тон обоям спальни.

Инне Николаевне на самом деле было не до его нежностей. Весь этот вечер она мастерски изображала возбуждение, гладила и ласкала его, будто невыносимо соскучилась, томно вздыхала – нежная, ранимая, беззащитная. И Жорик был в полном восторге от того, что заместитель главного редактора журнала «Бизнес ₰ Время», властная и деловая, – так нуждается в его ласках и буквально тает в его сильных мужских руках.

Стремясь заполнить возникшую паузу, Инна стала расспрашивать об обыске. Жорик оживился, начал вспоминать подробности. Он говорил и говорил, словно стремился найти облегчение в словах, и вдруг поймал себя на гадкой мысли – до чего же он презирает Лексу, до чего же она ему опостылела за пятнадцать лет с ее жалостливым коровьим взглядом бесцветных глаз, неистребимым желанием слащавого семейного счастья, дешевой одеждой и скупой косметикой. Как было бы хорошо, если бы она исчезла из его жизни навсегда! Это абсолютно неуместное, но такое сладкое желание выплеснулось из него едкой кислотой, обожгло, заставив испытать мимолетное, но острое чувство вины – из-за детей, которых он должен был любить, но почему-то не любил.

Чуткая Инна уловила в его глазах ненависть, но он, занятый своими переживаниями, не заметил цепкий оценивающий взгляд из-под густых накладных ресниц. Ей надо было срочно подумать, как использовать полученную информацию, она снова стала целовать его губы, случился непродолжительный секс.

Откинувшись на подушки, уставшая Иннуся пила шампанское из запотевшего бокала. Георгий положил голову ей на живот, ласково трогая губами загорелую шелковую кожу.

– Гошенька, неужели ты вернешься в этот погром? Как ты там будешь жить один?

Он скривился:

– Детка, давай не будем о неприятном. Не хочется.

– Но она совершила страшное преступление, жила двойной жизнью, притворялась! И ты ничего об этом не знал! Еще и сбежала!

– Доказательств никаких. Да и не верю я, что это она. Ну не верю! Я ее уже пятнадцать лет знаю – дура дурой! К счастью, успел развестись, – своевременный развод Жорик, конечно, приписал себе как неоспоримую заслугу.

Инна сделала маленький глоток.

– Ты можешь не верить, но труп в морге, двое в реанимации. Запись тоже есть. И не пустилась бы она в бега, если бы была невиновна, ей бы это даже в голову не пришло. Согласись, но я тоже ее отлично знаю!

– Понимаешь, как-то слишком все очевидно в этой истории, и свидетели, и видеозапись, – кисло проговорил Жорик, – будто на блюдечке с голубой каемочкой. Вот вам убийца, а вот вам доказательства – и ничего не нужно больше искать. Берите…

Инна погладила любовника по голове.

– Знаешь, милый, мы всегда говорим неправду. А правда заключается в том, что ты очень хотел бы подтверждения ее виновности. Ты устал от своего супружества, я это знаю. У тебя появился шанс стать свободным, ты его использовал. Да и кто теперь будет разбираться детально? Убит один из украинских миллионеров, дело нужно как можно быстрее закрыть. И поверь мне как профессионалу, его закроют быстро.

Жорик брюзгливо проворчал:

– Что же тогда твой миллионер без охраны в чужой город поперся из такой надежной столицы?

– Шельф, милый… Это шельф, который никак не могут поделить – там, в верхах. Если бы он приехал со всей официальной помпой, ему бы помешали. Видимо, он решил рискнуть, но не рассчитал силы. Нашу крымскую специфику вообще мало кто осознает до конца. Здесь же украинская Сицилия, государство в государстве, со своими законами. Но столичные гости почему-то наивно думают, что уже само их появление в Крыму способно творить чудеса. Как видишь, чуда не произошло. Скорее наоборот.

– Ну ладно, тебе виднее. Кстати, о шельфе…, – Жорик вдруг задумался, – она должна была собирать материалы. Она всегда так делает, если существует проблема. Складывает в папку, нумерует по датам, перечитывает. В доме этими ее папками все свободные полки завалены, и выкинуть не дает. Но информацию про шельф не нашли. Может, на работе?

– Папка? – Инна вдруг улыбнулась, залпом допила шампанское и, спрятав за ресницами глаза, вспыхнувшие догадкой, стала целовать его губы. – Какая папка? Никакой папки… А вот я поцелую здесь… И здесь…, – она стала щекотать светлой прядью его шею, грудь, опустилась ниже, поцеловала, еще ниже…

Он охнул, снова почувствовав напряжение. Секс получился страстным, обжигающим, Инна, словно сбросив с себя непомерную тяжесть, больше не притворялась и по-настоящему пережила оргазм. Вконец изнуренный ее ласками, Жорик через несколько минут уснул, а она, улыбаясь, еще долго смотрела на пляшущие огоньки ночника. «Спасибо, милый, за подсказку… Будет теперь надежная улика!»

Совершенно удовлетворенная, она вскоре уснула рядом со своим любовником.

…Рано утром, выбравшись из шелковых простыней и нежно поцеловав спящую Иннусю, Жорик наскоро оделся и направился к ненавистному дому в Марьино. Наверное, надо было как-то начинать воспитывать детей, о чем он не имел ни малейшего представления. А лучше всего – перекинуть эти проблемы на тещу. В конце концов, это теперь ее прямая обязанность – помогать ему в такой сложной ситуации. И главное – надо было выпить кофе и успеть привести себя в порядок. Не ехать же на работу в несвежем белье!

Когда Жорик открыл ключом дверь калитки, его ожидал крайне неприятный сюрприз. На пороге стояли три чемодана и объемистый пакет с обувными коробками, за ними стеной возвышалась Валентина Захаровна. Вечно страдальческое лицо ее было перекошено от злости.

Жорик опешил. Это еще что за новости? Взяв себя в руки, он преувеличенно вежливо попросил:

– Дайте, пожалуйста, пройти.

Она агрессивно уперла руки в бока цветастого махрового халата с крупными красными маками и, сощурив такие же бесцветные, как у дочери, глаза, процедила сквозь зубы:

– Ну что, натрахался, козел? Никуда ты больше не пройдешь. Забирай свое барахло и сваливай.

Жорик поджал нижнюю губу.

– С чего бы это? Не имеете права, дорогая теща, я здесь прописан.

Она достала из кармана розовый бланк, помахала перед его лицом.

– Я тебе, тварь, больше не дорогая теща. А насчет прописки – чтобы в течение месяца духу не было, иначе выпишу через суд.

Жорик похолодел. Такой прыти он от своей вечно страдающей родственницы никак не ожидал. Перед ним стояла взбешенная фурия, готовая вот-вот вцепиться в лицо. Глаза ее метали молнии, крашеные волосы воинственно торчали во все стороны, вид был угрожающим и комичным, но ему стало не до смеха.

– Ну? – она сделала резкий шаг в его сторону, притопнула ногой, Жорик испуганно отшатнулся. – Вон! – он трусливо отступил назад, к машине.

С трудом приподняв тяжелые чемоданы, Валентина с силой выпихнула их за калитку, и, не говоря больше ни слова, громко захлопнула железную дверь – так, что по забору прошла волна и посыпалась штукатурка. Из соседних домов вышли перепуганные последними событиями соседи и, вытягивая шеи, стали наблюдать за происходящим. Красный, как рак, Жорик начал аккуратно укладывать чемоданы в багажник, один из них оказался не застегнут, содержимое вывалилось под колеса машины. Этого еще не хватало! Стоять посреди улицы и собирать с грязного асфальта мятое исподнее – более мерзкого позора он в своей жизни еще не переживал.

– Ч-черт! – злобно прошипел Жорик. – Да будь ты проклята, ведьма, вместе со своей недоделанной дочерью.

Подошедшая со спины бабуля тихо проговорила:

– Нельзя проклинать, молодой человек, беда будет.

– Да пошла ты, карга, отвали, – подвинув бабку, Жорик со злостью запихнул в багажник с трудом закрытый чемодан и добавил, – тебе что, старая, больше всех надо? Твое место давно на кладбище!

Бабка молча плюнула на его дорогие брюки и пошла прочь. Он хотел ее догнать – кулаки чесались избить паскуду, но вокруг собрались люди, с интересом разглядывая Жорика и его чемоданы. Даже в окнах напротив белели удивленные любопытные лица. Он быстро огляделся вокруг, не осталось ли чего ценного, аккуратно закрыл багажник, сел в машину и резко тронулся с места. Пусть подавятся! Никогда больше он не вернется сюда, даже если эта сука теща будет перед ним ползать на коленях и умолять помочь. За такое оскорбление надо наказывать жестоко, и он их обязательно накажет.

…Солнце осторожно заглянуло сквозь балконное окно в комнату, слегка запутавшись в белоснежных тюлевых занавесках, и наполнило ее дрожащим светом. Ксана открыла глаза, стала смотреть, как в желтых лучах танцуют белые пылинки. В ногах чуть посапывал массивный Бегемот. В последний раз, когда она его видела пару лет назад, был он толстый, вальяжный, угольно-черный. Сейчас его спина прогнулась, бока стали впалыми, шерсть местами выцвела и приобрела коричневатый оттенок. И только глаза горели таким же неистовым желтым огнем.

Это было уже второе пробуждение вне дома. Ксана ощутила себя окончательно потерявшейся, оторванной от привычной реальности – словно изнеженный домашний спаниель, которого за ненадобностью вывезли за город и выкинули из машины вон. Несмотря на то, что она лежала на диване в тепле и комфорте, ощущение внутреннего холода не покидало. Накануне вечером, за ужином, они с подругой битый час обсуждали, к кому можно было бы обратиться за помощью. Ксана, потратив на размышления весь предыдущий день, знала, что это бесполезно, разговор был больше для Зоечки, чтобы хоть как-то успокоить подругу. С трудом преодолевая дремоту, Ксана терпеливо вспоминала своих знакомых – человека за человеком – и всех равнодушно отбрасывала в сторону. При таком широком круге общения, какой у нее был, настоящих друзей, способных рисковать свободой, не оказалось, кроме единственной подруги, к которой она решилась прийти переночевать.

В конце концов Зоечка не выдержала и вскрикнула:

– Я не верю тебе! Не может такого быть! Неужели ни один человек в городе не протянет тебе руку помощи?

– Не забывай, это убийство. У всех семьи и дети. Правда, я могла бы довериться Антону Коваленко, но он непрактичный, не от мира сего. Испугается. Да и что он может сделать? Увезти меня на Казантип, в грязную палатку?

– Хорошо, давай я с ним сама поговорю.

Ксана обреченно покачала головой:

– Бесполезно. Мы с ним дружили, он сейчас точно под наблюдением. Может, не раньше, чем через месяц, но через месяц я уже… – она хотела сказать, что, наверное, умрет, но вместо этого всхлипнула, по щекам покатились прозрачные слезинки.

Нежная, беззащитная Зоечка вместо того, чтобы тоже заплакать, вся подобралась. С того момента, как Ксана появилась на пороге квартиры вместе со своей непосильной бедой, внутри нее все словно заледенело. Совершенно расхотелось жаловаться на судьбу, страдать, изводить себя страхами. Такое с ней было впервые. Реальная угроза потерять единственную верную подругу была такой же кошмарной, как и те последние, наполненные безысходностью дни, когда в мир иной друг за другом уходили родители. Зоечка понимала, что ничем не может ей помочь, и от этого злилась все больше.

– А сколько ему лет?

– Тридцать пять.

– Не так уж и молод.

Ксана вытерла слезы и тепло улыбнулась.

– Зоечка, поверь, он полный балбес и большой ребенок. Его самого легко обидеть.

Зоя потерла пальцем несуществующее пятно на пластике стола.

– Ксана, послушай, в твоем положении все средства хороши. Скажи, а где он бывает, кроме редакции? Туда я теперь точно не пойду.

– Винный подвальчик на Горького. Кажется, «Кассандра». Адрес не помню, ближе к улице Толстого. Он любит там зависать с какими-то гопниками, у них что-то вроде постоянной тусовки по пятницам. Но сейчас искать его там бесполезно, я в этом уверена.

Разглядывая пылинки, пляшущие посреди комнаты, Ксана вдруг подумала, что напрасно сказала Зоечке про «Кассандру». Сама она туда пару раз заходила после работы, передавала Антону материалы от клиента для верстки. Ничего плохого там не было – довольно чисто, даже как-то мило и богемно. Деревянные панели, статуэтки в углах, панно на стенах, сухие цветы в вазах, мягкое освещение – вполне приличный интерьер. Правда, шумно и накурено. Но Зоечка никогда не бывала в таких местах, куда ей идти одной! Она там привлечет к себе внимание, может попасть в неприятности. Впрочем, вряд ли подруга решится, это ей точно не по силам.

Ксана выбросила из головы мысли о «Кассандре» и Антоне, стала вспоминать свой дом. Как он без нее теперь? Совсем загрустил… Она представила детей. Вот Ромка в круглых наушниках «Fillips» увлеченно «режется» в «стрелялки» и ничего не слышит вокруг. Она мысленно подошла к нему, стала гладить по густым волосам, но сын ее не заметил, как старался не замечать ее и раньше. Вот Катя – разрисовывает за столом картинку с принцессой. Ксана с болью в душе обняла ее, вдохнула запах светлых вьющихся волос, но Катя досадливо передернула острыми плечиками.

Дети выросли, она стала рядом с ними лишней, чувствуя, что тяготит их своей заботой. Как с этим мириться, она не знала. О пресловутой дружбе с дочерью и сыном не было и речи – психологи, как ей думалось, красиво обманывали, навязывая жизнеутверждающие постулаты о гармоничных отношениях. Не было никаких гармоничных отношений – только изнуряющая борьба за главенство в их маленькой «стае» и обида, если что-то не удавалось. А, может, дело было совсем не в ней, а в том, что с ними жил Жорик? Может, это именно он задавал семейным отношениям неправильный тон своим пренебрежением к бытовым проблемам, которые целиком и полностью лежали на ее, Ксаниных, плечах? Дети крайне восприимчивы и берут дурной пример со всех, кого видят рядом – тем более если это родной отец.