Геноцид

– Вижу, – кивнула женщина. – Но не понимаю, зачем тебе это?

– Пока еще и сам не знаю. – Вжик – ножик срезал с конца прутика широкую стружку. – Может, для чего и сгодится. – Вжик. – Сама-то чем занимаешься? – Вжик.

Женщина безнадежно махнула рукой и шагнула на соседний плот.

По дороге она заглянула в окошко одной из соседских надстроек.

– Твой старший вместе с моей снова у дурачка на плоту сидит, – сообщила она прибиравшейся в комнатке женщине.

– Пусть себе сидит, – упершись ладонью в поясницу, хозяйка выпрямила спину и зевнула в полный рот. – Без него дома спокойнее.

– Думаешь, Отци его чему хорошему научит? – сварливо поинтересовалась мать девочки.

– Пусть себе учит, – безразлично махнула зажатой в руке мочалкой хозяйка. – Все равно ничего у него не выйдет. Вон, отец сколько пытался научить его корзины плести. И что?..

Она вопросительно посмотрела на гостью.

– И что? – растерянно повторила та.

– А ничего, – развела руками хозяйка. – Так и плетет один. И я так полагаю, что, ежели отец сына делу обучить не сумел, то дурак его и подавно ничему не научит.

Логика хозяйки показалась матери девочки неубедительный. Но спорить и доказывать что-то свое она не стала. В конце концов, каждый сам решает, как ему детей воспитывать. И стоит ли вообще этим заниматься. Вон, у Саттиддары сыну всего пять лет, а он с утра до ночи по всему острову носится, неизвестно, где и что ест, а случается, что и ночует у знакомых. А мать и в ус не дует. Бывает, спросит кто ее, где сын-то твой, Саттиддара, а она задумается, лоб наморщит, брови сдвинет, как будто понять не может, о ком идет речь?

– Я тебе сколько раз говорила, чтоб ты сюда не ходила! – мать схватила дочь за руку и потащила ее за собой, прочь с Отциваннурова плота.

Девочка захныкала, стала упираться. Ей было интересно посмотреть, чем закончатся приготовления Отциваннура. В отличие от взрослых, дети могут испытывать неподдельный интерес, за которым не стоит ни выгодный расчет, ни продуманная стратегия, ни тщательно завуалированный обман. С возрастом это, конечно, проходит. Почти у всех.

Отциваннур оторвался от своего занятия, поднял голову, вытащил изо рта концы струн и зажал их в кулаке.

– Она мне не мешает, – сказал он.

Мать как будто не услышала его слов или решила, что они адресованы не ей.

– Что тебя сюда все время тянет? – тащила она упирающуюся девочку за руку. – Нет других мест на острове?

– Мы все вместе сюда приходим, – вступился за девочку паренек, тот, что постарше. – Здесь интересно.

– А тебя вообще не спрашивают! – женщина гневно глянула на мальчика через плечо. – Интересно ему… Вот скажу твоим родителям, где ты болтаешься!

– А они и так знают, – безразлично пожал плечами мальчик.

– А раз знают…

Женщина запнулась, не зная, что сказать. Разговаривать с мальчишкой о теории воспитания было бессмысленно. Говорить, что у каждого свой подход к воспитанию, – впустую. Обвинять родителей в том, что не занимаются детьми, – глупо.

Дабы не ввязываться в дальнейшую словесную перепалку – бессмысленную, глупую и пустую, – женщина подхватила на руки отчаянно брыкающуюся и орущую во весь голос дочь, – на соседних плотах люди уже стали посматривать в их сторону, – и понесла домой.

Глядя ей вслед, Отциваннур покачал головой.

– Родителей надо слушаться, – сказал он, повернувшись к ребятишкам. – Это, я надеюсь, вам понятно?

– Понятно, – кивнул тот, что помладше.

– Даже если родители неправы? – пошел на провокацию старший.

– Родители всегда правы, – ответил Отциваннур. И после небольшой паузы, улыбнувшись, негромко добавил: – Даже в том случае, когда они неправы.

Мальчишки весело засмеялись. Шутку эту они слышали уже не впервой, но каждый раз она казалась еще смешнее, чем прежде. Может быть, потому, что незаметно для себя они с каждым днем становились взрослее?

А Отциваннур снова принялся за дело.

Следующими к плоту, на котором что-то происходило, подошли двое мужчин в возрасте. Делать им было нечего, вот и решили они посмотреть, чем там дурачок занимается. Облокотившись на бортовой поручень, они какое-то время молча наблюдали за тем, как Отциваннур плетет из жил косицу, – должно быть, пытались угадать, что на сей раз дурилка затеял. Но с разгадыванием загадок дела у них, видно, обстояли плохо. Сначала они начали негромко переговариваться, затем заспорили, и в итоге один из них окликнул Отциваннура:

– Эй, Отци, что это ты делаешь?

– Струны плету, – не прерывая работы, ответил Отциваннур.

– А зачем?

– Интересную штуку хочу сделать.

– И как же эта штука называется?

– Ты сам-то понял, что спросил? – Отциваннур посмотрел на соседа так, что тому неловко сделалось, – вроде бы, по делу спросил, а чувствовал себя при этом глупее глупого. – Ну, откуда я могу знать, как эта вещь называется, если ее еще нет? Понимаешь? – Отциваннур откинул в сторону свободную руку. – Не существует в природе!

– Ну, ты кончай нам зубы-то заговаривать! – вступил в разговор второй наблюдатель. Он был чуть старше своего приятеля, а значит, более уверен и более агрессивен. Хотя агрессивность эта присутствовала лишь в его манере общения и никогда не переходила в форму физического воздействия на оппонента. – Подумаешь, в природе не существует! Если ты эту штуку делаешь, выходит, знаешь, для чего она предназначена!

– Знаю, – не стал отпираться Отциваннур.

– Ну, так и скажи по-человечески, без всякой там природы!

Отциваннур наклонил голову и озадаченно почесал затылок.

– Не могу, – сказал он, искоса глянув на собеседника.

– Не хочешь говорить, – обиженно прищурился тот. – А я ведь, помнишь, тростник тебе привозил.

– Хотел бы, да не могу, – Отциваннур снова взмахнул одной рукой, поскольку вторая у него была занята. – В языке нет таких понятий, которые могли бы объяснить то, над чем я сейчас работаю.

– Ага, ага, – еще больше обиделся мужчина. – Попросишь ты у меня еще тростника-то, Отци.

– Слушай, – болезненно поморщился Отци. – Подожди немного, сам все увидишь. Мне работы-то осталось всего ничего.

– Да нужна мне твоя ерундень!

С жутко обиженным видом мужчина отвернулся. Но не ушел. Остался стоять, привалившись плечом к столбу.

Отциваннур быстро доплел последнюю, пятую, косичку. Теперь оставалось только пристроить их как следует. Струны уже были привязаны к большому пальцу левой ноги. Сделав петли на других концах струн, Отциваннур продел в них пальцы левой руки и поднял растопыренную пятерню, натягивая струны.

К плоту подошли еще несколько человек, бродивших неподалеку в ожидании, когда Отциваннур закончит подготовку и перейдет к демонстрации своей новой штуковины. Им тоже хотелось взглянуть на то, что получилось. Чтобы потом можно было посмеяться над дурачком, не слушая историю, а рассказывая ее, – так ведь оно куда как забавнее.

Отциваннур зацепил ногтем первую струну, слегка оттянул и отпустил. Струна издала негромкий вибрирующий звук. Приподняв палец, Отциваннур туже натянул струну и снова дернул. Звук получился громче, протяжнее и выше. Отциваннур дернул другую струну, и она ответила ему звуком, похожим на тот, что издала первая струна, но одновременно чем-то почти неуловимо отличающимся.

Отциваннур блаженно улыбнулся и закатил глаза. Плетя струны, он примерно представлял, что должно было получиться, но результат превзошел все его ожидания. Созданные им волшебные струны издавали звуки, которых не существовало в природе! Не существовало до тех пор, пока он, Отциваннур, не научился извлекать их!

Восторг и осознание собственного величия переполняли Отциваннура. Он чувствовал себя едва ли не властелином мира! А как же иначе, если он оказался приобщен к акту творения! Прежде, работая над своими изобретениями, Отциваннур лишь повторял, отчасти совершенствуя, то, что удавалось подглядеть в окружающем мире. Но на этот раз он создал то, чего прежде не существовало и не могло появиться без его участия.

Одну за другой, Отциваннур дернул все пять струн. Сделал он это так быстро, что звуки, издаваемые каждой струной, наложились друг на друга, создав новую гармонию, отдаленно напоминавшую то, как поют под ветром туго натянутые снасти. Но это было не то. Совсем не то! Такое сравнение можно было использовать лишь потому, что звучание струн не с чем было сравнить!

Слушая плывущие по воздуху звуки, Отциваннур закрыл глаза, а потому не видел лиц людей, собравшихся возле его плота. Люди тоже не видели друг друга, потому что смотрели на Отциваннура. Вернее, не на самого Отциваннура, а на его руку, удерживающую паутину струн.

Люди были растеряны. Люди были сбиты с толку. Люди не понимали, что происходит.

Так обращаться с людьми нельзя!

Людей можно дурачить. Можно выводить их из себя. Можно заставлять верить в то, чего не было, нет и никогда не будет. Человек вообще очень терпелив, и с ним можно проделать очень многое из того, что, казалось бы, должно быть противно самой его природе. Но никогда, ни в коем случае, ни при каких обстоятельствах нельзя давать ему понять, что он упустил в жизни что-то, чему пока и сам не знает названия, но чего уже не удастся вернуть, о чем он будет жалеть до конца своих дней.

Именно это непреложное правило нарушил Отциваннур. Скорее всего, неумышленно.

Люди, слушавшие звуки, что издавали созданные Отциваннуром струны, поначалу пришли в замешательство. Они переглядывались, как будто хотели спросить друг друга: что это? откуда? зачем?

Затем появился главный вопрос: почему раньше мы этого не слышали?

А следом за ним еще: нужно ли нам это? А если нужно, то для чего?

Поскольку ни один из присутствующих так и не решился озвучить хотя бы часть вопросов, витавших в воздухе вместе со странными звуками, каждый пытался сам найти ответы на них. А лучше всего – один. Эдакий прямой, конкретный и ясный ответ, после которого уже не останется никаких вопросов.

Несомненно, так было бы проще всего. Но – не получилось. Вопросы роились, будто мальки в стае, но стоило только протянуть к ним руки, как они тотчас же прыскали в разные стороны. Вот он был – и вот его нет. В руке – пустота. В голове – примерно то же самое.

Неприятное это ощущение знакомо, должно быть, каждому. Поэтому каждый знает, что должно за этим последовать.

Так оно и произошло.

– Эй, Отци! – окликнул Отциваннура мужчина, один из тех, что первым подошел посмотреть, чем занимается дурачок. – Кончай!

Пальцы замерли, не коснувшись струн. Отциваннур посмотрел на говорившего.

– Кончай, – еще раз повторил мужчина, совсем не так уверенно, как поначалу.

Ему показалось, что в возникшей вдруг тишине голос его скрежещет, как пластиковая палуба, когда ее драют песком. К тому же на него смотрели все собравшиеся.

– Я на своем плоту, – спокойно ответил Отциваннур и дернул третью струну.

И он был прав. До какой-то степени. На своем плоту каждый мог заниматься всем, чем заблагорассудится. До тех пор, пока это не нарушает права соседа спокойно заниматься своим делом. Загвоздка в том, что никогда прежде никто не извлекал звуков, подобных тем, что наловчился выдергивать из струн Отциваннур.

Все смотрели на мужчину, велевшего Отциваннуру прекратить дергать струны, и ждали, что он найдет достаточно веские аргументы для того, чтобы настоять на своем, в то время как сам он ожидал поддержки со стороны соседей. Вопрос был сложный – создавался прецедент.

– Послушай, Отци, – сказал кто-то другой. – Зачем тебе это?

– Что? – дурашливо вскинул брови Отциваннур, будто и правда не понимал, о чем идет речь.

– То, чем ты сейчас занимаешься?

– А чем я занимаюсь?

– Не знаю, – пожал плечами говоривший.

– Ты издаешь странные звуки, – нашел определение действиям Отциваннура кто-то третий.

– Не я издаю звуки, – усмехнулся Отциваннур, – а то, что у меня в руке.

Он выше поднял руку с растопыренной пятерней, туже натягивая струны, и резко ударил сразу по всем ногтем большого пальца. Струны взвизгнули. Отциваннур чуть опустил ладонь, а затем снова резко потянул струны вверх. Звук дернулся, покачнулся, поплыл.

Людям показалось, будто большая волна подкинула плоты высоко вверх, а затем ухнула их вниз, да так глубоко, что небо потемнело.

Сидевшие на краю Отциваннурова плота мальчишки восторженно вытаращили глаза.

Отциваннур удовлетворенно хмыкнул, он и сам не ожидал подобного эффекта.

Мужчина наклонил голову, недобро прищурился и направил в сторону Отциваннура согнутый указательный палец. Затем он тряхнул головой, будто хотел откинуть со лба густые темные вьющиеся на концах волосы, повернулся спиной к блаженно щурившемуся, словно от яркого солнца, Отциваннуру и, перепрыгнув поручень, быстро зашагал, почти побежал прочь от дурацкого плота. Он знал, а может быть, только чувствовал, не в силах объяснить почему, что если ушей его снова коснется звук Отциваннуровых струн, мир вокруг перевернется с ног на голову. Вода станет небом, небо – водой. Солнце ухнет в Глубину, превратившись в отблеск гигантской рыбы-луны. Плоты Квадратного острова рассыплются и поплывут в разные стороны, влекомые не ветром, не течениями и не ударами весел плотогонов, а подчиняясь звукам струн, что дергают пальцы дурака.

Другие тоже стали расходиться.

Люди не обсуждали то странное чувство, что вызвали звуки струн. Они хотели забыть о том, что произошло. Потому что так было правильно. Так было правильно и спокойно. Дни должны следовать своей чередой. Ночь должна сменять день, а день – идти на смену ночи. Ветер должен гнать волны. Рыба должна хватать наживку и попадаться на крючок. Покой – суть неизменности. Неизменность – первооснова жизни. Этого не нужно было произносить вслух, потому что это знал каждый. А звуки струн Отциваннура – люди чувствовали это! – нарушали установленное в природе равновесие. И это было неправильно. Это было нехорошо.

Пользуясь отсутствием взрослых, двое мальчишек поближе подобрались к Отциваннуру.

– Можно мне попробовать? – негромко спросил старший.

– Конечно.

Отциваннур потуже натянул струны.

Мальчик осторожно подцепил пальцем вторую струну, чуть-чуть потянул ее и отпустил.

Струна тихо тренькнула.

– У тебя отлично получается, – ободряюще улыбнулся Отциваннур. – Если хочешь, я сделаю для тебя комплект струн.

– Нет, – мальчик качнул головой и невесело улыбнулся. – Мамка все равно выкинет.

– Ну, тогда можешь в любое время приходить ко мне и тренироваться, – предложил Отциваннур. – Годится?

– Годится, – кивнул паренек и еще раз, гораздо увереннее, дернул струну.

На Квадратном острове слишком мало детей, глядя на мальчика, с тоской подумал Отциваннур. А без детей у людей нет будущего. Прав Виираппан, конец истории неизбежен. Но почему это должно случиться именно здесь, на Квадратном острове? У Отциваннура не было ответа. Поэтому он не стал задавать себе другие вопросы.

Глава 6

Оновой игрушке, придуманной Отциваннуром, первой рассказала Упаннишшуру жена.

Так случалось всегда. Что бы ни произошло на Квадратном острове, Упаннишшур узнавал об этом, когда в надстройку, где он спокойно занимался своим делом, влетала худая растрепанная женщина и с порога, даже не потрудившись дверь за собой прикрыть, пафосно восклицала:

– Нет, ты только посмотри, что делается! Куда, я тебя спрашиваю, катится мир?

– Мир никуда не катится, – спокойно отвечал жене Упаннишшур. – Мир стоит на месте. И даже твои крики не способны сдвинуть его хотя бы на волос.

– Ах, подумаешь, какой умный! – Руки – в бока, голова от плеча к плечу качается, того и гляди отвалится. – Сидишь тут и не знаешь того…

Ну, а дальше следовала сама история, ради которой, собственно, и начат был разговор. Если, конечно, подобный обмен традиционными фразами можно считать разговором.

Обычно новости, которые приносила жена, не представляли для Упаннишшура никакого интереса. Это был либо рассказ о ссоре между соседками из-за какой-нибудь ерунды, либо история утки с невообразимой тягой к свободе, что помогла ей выбраться из клети, добраться через тринадцать плотов до открытой воды и уплыть в неизвестном направлении, либо, – что случалось чаще всего, – причитание по поводу того, что другие, вот, живут, как люди, а у них в семье… Ну, это даже и не новость была. Упреки в свой адрес Упаннишшур слышал регулярно, вполне к ним привык и обращал на них внимания не больше, чем на жужжащую над ухом муху. Сводились они, по большей части, к тому, что при том авторитете и уважении, что испытывали к нему люди, Упаннишшур давно бы мог переместить свой плот в центр острова и даже пару грядок заиметь на общественном огороде. Ну как было объяснить глупой женщине, что люди как раз и уважали Упаннишшура за то, что его образ жизни являл собой образец для каждого, кто осознавал себя не просто владельцем плота, но членом общества. Упаннишшуру были чужды какие-либо желания и стремления, он довольствовался тем, что имел, на большее не замахивался, а потому и плот его стоял на самом краю острова. Но зато неподалеку от причала, у которого ставили плоты вернувшиеся с добычи плотогоны. И, между прочим, почитай что каждый из них, едва ступив на остров, спешил заглянуть к Упаннишшуру, чтобы засвидетельствовать свое почтение и оставить что-то в знак уважения. Хотя Упаннишшур никогда, ну или почти никогда, не использовал свой авторитет с тем, чтобы кому-то помочь или же, напротив, перекрыть человеку путь. Но, поскольку всякий знал, чего стоит слово Упаннишшура, ему даже не требовалось это слово произносить.

Итак, худая растрепанная женщина влетела в надстройку, где Упаннишшур старательно наматывал на рукоятку столового ножа узкую полоску шкуры рыбы-зверя, и с порога заголосила:

– Ой, что делается! Что делается, люди добрые! И куда ж только этот проклятущий мир катится?

С некоторых пор Упаннишшур стал подозревать, что жена его пестует в себе лицедейский комплекс.

Болезнь эта не смертельная и не заразная, но постыдная, как ночное недержание мочи. В не слишком запущенных случаях лицедейский комплекс сводился к тому, что больной без какой-либо видимой причины всеми силами старался привлечь к себе внимание окружающих. При этом он не только вел себя так, как обычно ему было не свойственно, но даже пытался копировать манеру поведения других людей. Помогает больному покой, отвар из корня донного широколиста и, что самое главное, полное невнимание со стороны тех, на кого рассчитано его выступление.

Придя к выводу, что жена, не закрывая двери, разговаривает с ним на повышенных тонах не по причине чрезмерной экзальтации, а совершенно умышленно, стремясь таким образом сделать своими слушателями не только мужа, но и соседей, Упаннишшур стал принимать упреждающие меры. В случае долгого отсутствия жены он обходил плоты соседей, заранее принося извинения за представление, свидетелями которого им, возможно, придется стать. Поскольку речь шла о больном человеке, соседи с пониманием относились к проблеме Упаннишшура и, едва заслышав голос его жены, тут же перебирались с палуб в надстройки, не забывая плотно прикрыть за собой двери.

– Закрой дверь, дорогая, – негромко произнес Упаннишшур.

– А? – подалась вперед жена.

– Закрой, пожалуйста, дверь, – отложив в сторону нож, Упаннишшур повернулся в сторону жены. – Ты же знаешь, я боюсь сквозняков.

Женщина сделала шаг вперед и хлопнула дверью.

Упаннишшур смотрел на худую, с расплывшимся задом и обвисшими грудями женщину, с лицом, похожим на водяной боб, и коротко остриженными волосами, – однажды она решила, что следить за прической слишком обременительно, – и не мог вспомнить, что в ней привлекало его когда-то? Они были вместе уже много лет. Сколько именно, Упаннишшур не знал. Когда пара плотов Упаннишшура встала на якорь возле скопления плотов, из которого со временем сложился Квадратный остров, эта женщина уже жила в его надстройке. И он считал ее женой.

– Ты слышал, что учудил дурачок Отци? – спросила Упаннишшура женщина.

Упаннишшур поморщился, вспомнив, как у него болел коренной зуб, вырванный год назад. Вопрос был задан так, будто женщина заранее знала, что ему уже все известно и, более того, именно он, Упаннишшур, в ответе за случившееся. А если так, зачем спрашивать?

Но женщина стояла перед ним, упершись руками в бока, и ждала ответа.

– Нет, – сказал Упаннишшур. – Я уже неделю не видел Отци и не знаю, что он сотворил на этот раз.

Женщина выставила вперед растопыренную пятерню и пошевелила пальцами.

Упаннишшур недоуменно поднял левую бровь.

– Отци привязал к пальцам нитки и извлекает из них звуки!

– Из пальцев?

– Из ниток!

– Ну и что?

– Как это что! – всплеснула руками женщина. – Он пугает людей!

– Пугает?

– Именно!

– Чем?

– Своими звуками!

Упаннишшур поджал губы и озадаченно почесал коротко подстриженную бородку. Не иначе как у жены началось обострение лицедейского комплекса. Выходит, настой из корня донного широколиста не помог.

– Ты сама это видела?

– Что?

– Как Отци извлекает из нитей звуки, которые пугают людей?

– Да все вокруг только об этом и говорят! – женщина сделал широкий жест рукой, как будто комната была полна людей. – Пора положить этому конец!

Упаннишшур снова почесал бородку. Затем протянул руку, взял глиняный кувшин и плеснул в чашку целебного настоя.

– Выпей, – протянул он чашку жене. – Ты слишком взволнована.

– Кончай делать из меня дурочку!

Взмахнув рукой, женщина выбила чашку из руки Упаннишшура. Чашка ударилась о стену и раскололась на три почти одинаковых осколка. А женщина гневно сверкнула глазами, развернулась на голых пятках и вылетела из надстройки.

Упаннишшур почесал бороду.

Наверное, стоило догнать ее и заставить вернуться. Но Упаннишшуру страшно не хотелось это делать. Без жены в надстройке было так тихо, спокойно и уютно. Только когда жены не было рядом, Упаннишшур мог поверить в то, что у него есть дом.

Упаннишшур не придал большого значения истории о странных нитях Отциваннура. Но спустя несколько часов, выйдя прогуляться, он услышал ту же самую историю от соседа, человека здравомыслящего и уравновешенного. История, рассказанная соседом, звучала не столь драматично, как та, что слышал Упаннишшур от жены, но по сути обе они были похожи. В интерпретации соседа, звуки, извлекаемые Отциваннуром из странных нитей, не приводили людей в ужас, но раздражали их, не давали спокойно отдохнуть, насладиться покоем.

– Причина в том, что это звуки искусственного происхождения, – сделал свой вывод сосед. – А следовательно, не несут в себе никакой смысловой нагрузки. Бессмысленность и пустота звуков вызывает у людей раздражение. Это все равно, как сделать из глины полый внутри шар. Вроде бы, сосуд, но ни налить, ни вылить ничего нельзя. Только и остается, что грохнуть его о стену.

Упаннишшур, уже в который раз за день, принялся скрести ногтями бороду.

Распрощавшись с соседом, Упаннишшур отправился на причал. Просто так, без ясной цели. Ему хотелось обдумать услышанное, а дома сделать это было невозможно, – в любую минуту могла вернуться жена, пустая болтовня, да что там болтовня, само присутствие которой было совершено несовместимо с размеренным мыслительным процессом. Почему так происходило, он и сам не мог понять, но стоило только жене переступить порог надстройки, как все мысли в голове Упаннишшура, уже почти выстроенные в ровную логическую цепочку, превращались в кусок старого мочала, концы из которого торчали во все стороны. Поэтому, когда требовалось что-то обдумать, Упаннишшур старался уйти подальше от дома.

На причале Упаннишшур встретил человека, который занимался тем, что проверял, насколько хорошо и надежно скреплены между собой плоты Квадратного острова. Это был единственный обитатель Квадратного острова, который не знал своего имени. А от всех попыток придумать ему имя или хотя бы прозвище он категорически отказывался. Несколько лет назад он приплыл к острову на двух плотах, один из которых сразу же отдал под общественный огород. Никто не поручал ему следить за тем, как причалены друг к другу плоты Квадратного острова, – человек без имени сам взялся за эту работу. Выполнял он ее с таким старанием и усердием, что, наблюдая за ним, Упаннишшур думал порой, что вот наконец-то он видит человека, нашедшего смысл жизни хотя бы для себя одного.

Упаннишшур рассчитывал перекинуться с человеком без имени двумя-тремя ничего не значащими фразами и проследовать дальше, в сторону Безопасного угла, но, к своему удивлению, вновь услышал про Отци-дурачка.

Человек без имени лично наблюдал за тем, как развлекается с нитями Отциваннур. Он так и сказал – «развлекается», потому что, в отличие от прочих, не усмотрел в занятии Отци ничего предосудительного. И тем не менее он тоже обратил внимание на то, что многие присутствующие болезненно реагировали на звуки Отциваннуровых струн.