Автоматная баллада

К тому же середина лета – время года для бармаглотов не то чтобы удачное, а совсем наоборот. Сейчас они кто на север откочевал, кто в спячку залег. Из нор полезут лишь поздней осенью. У шатунов же, как правило, шкура такая облезлая, что с ней никто и не заморачивается.

Но Сереге стукнуло, а когда ему вот так чего ударяет – разрывной не вышибешь! Спасибо еще, что к портному не потащился, хоть на это ума хватило. Там бы сделали в лучшем виде, только чтобы оплатить ее, пришлось бы с самого Шемяки кожу содрать, да и с меня тоже… верхний слой, тонкой стружкой.

Базар в этот день был один из самых больших на моей памяти. Только палаток сотни две, да еще столы под навесами. Ну и толпа на пару-тройку тысяч рыл. Пустыря, само собой, не хватило, и хозяевам пришлось в ударном темпе отгораживать частоколом здоровенный кусок пастбища, что на упорядоченности торгового процесса сказалось отнюдь не благоприятно. В том смысле, что и раньше на здешнем базаре черт мог запросто оба копыта сломать и левый рог в придачу, прежде чем что-либо нужное отыщется. А теперь…

Не-е, все-таки правильно нам тогда с Айсманом дед Павел сказал: «Такие, как мы, – мизантропы по натуре!» А уж когда толпа людей, да еще на ограниченном пространстве… шум, сутолока, пылиша, мельтешня… у меня от таких вещей чувство, словно ствольная коробка вот-вот трещинами пойдет. Так бы взял да полоснул длинно, на весь рожок, – сразу б небось тихо стало, спокойно…

Серега моего пакостного настроя не замечал. Или делал вид, что не замечает. Шел вразвалочку, не торопясь, задерживаясь чуть ли не у каждого прилавка, хотя, чтобы определить наличие-отсутствие искомого, то есть куртки, хватило бы одного беглого взгляда. Не заметить выделанную бармаглотовку – на такой подвиг, по-моему, разве что дальтоник способен.

Ну, в особо тяжелых, точнее, в особо идиотски-бессистемно разложенных случаях, так и быть, не взгляда – одного вопроса торгашу.

В результате этого улиточного марша три ряда, отведенных для торговцев шмотьем, которые по-хорошему можно было пробежать минут за пятнадцать максимум, одолевали мы с ним час. Битый, тот самый, за который двух небитых дают. По крайней мере, я ощущал себя так, словно по мне весь этот час кувалдой постукивали – вполсилы, но с оттяжечкой, так, чтобы звон долго не затихал.

Подходящей куртки не было. Как я и ожидал. Было с полдюжины ношеных, но те, что подходили Сереге по габаритам, выглядели далеко не на сто два процента, а уж цену за них ломили – у меня чуть магазин не вывалился, когда услышал. Жадность жадностью, я и сам, чего греха таить, иной раз очередь обрезаю раньше, чем стоило б, но эти рыла, похоже, совесть и ум на оптимизм променяли. Причем безудержный и безграничный. Хотел бы взглянуть через прицел на того уникума, который эти обноски купит… только сдается мне, что без консервационнои смазки не дождаться чуда эдакого.

Шемякино упрямство, впрочем, тоже вполне заслуживало пары ласковых… эпитетов. Убедившись, что нужной ему тряпки в шмоточных рядах нет, он не развернулся и не направился обратно на постоялый двор, а выхлебал кружку ледяного кваса и продолжил свое прочесывание базара дальше. Причем все в том же сонно-мушином ритме.

Мне в тот момент очень захотелось соскользнуть с плеча и садануть этого ишака ребром приклада по колену – когда я злюсь, у меня этот фокус хорошо получается, а злился я так, что, казалось, смазка вот-вот закипит. Но Айсману повезло, причем дважды: сначала я отвлекся на пару очень симпатичных накладочек на рукоятку, а около следующего прилавка мы нос к носу столкнулись с Коляном.

Колян, как обычно, стволом вниз висел на правом плече Евграфыча – он по части стрелка такой же однолюб, как и я, и так же считает, что от добра бобра не ищут, слишком велик шанс на козла напороться. И коль уж попал к человеку, у которого руки не из задницы растут и должный уход обеспечивают, то человека такого надо любить, холить и лелеять. А дураки, которые думали по-иному: что, мол, жалеть о человечишках, я железный, он из плоти, чуть оцарапался – кровь ручьем, а там и гангрена с могилой. Сегодня один, завтра другой – расходный материал, вроде патронов… мясо! Ну и где теперь эти «умники» в подавляющем большинстве своем?! В земле… сломанные, изъеденные ржой… а то и в горн, на переплавку – чего зря металлу пропадать.

У Коляна в этом смысле опыта куда больше, чем у меня. «КО-44» с ПУ – карабин трехлинейный, образца 44-го, с прицелом оптическим… он счет ведет не с последней войны – с предпоследней.

– Доброе утро.

– Утро добрым не бывает, шемуля! – словно в подтверждение своих слов Евграфыч продемонстрировал Шемяке одну из своих лучших, на целых семь зубов, улыбок.

Сторонний человек при этом запросто мог бы и сбледнуть – удар, лишивший Евграфыча большей части зубов, основательно задел также лицевые нервы. И хотя обычно лицо старого следопыта выглядело почти нормально – полдюжины давно затянувшихся шрамиков не в счет, подобными украшениями мог бы похвастать каждый третий мужик его лет – стоило ему лишь попытаться улыбнуться, как правую сторону лица перекашивало совершенно жутким образом. Сергей знал, что минимум дважды подобные ухмылки едва не стоили Евграфычу жизни – причем во второй раз «мутанта» даже успели облить бензином.

Шемяку же эта улыбка могла испугать разве что едким чесночным запахом – чего бы старик ни сожрал на завтрак, шибало у него сейчас из пасти здорово, метра на три.

– Это кому как.

– Тож верно, – кивнул Евграфыч. – У дураков и мутантов, как обчеизвестно, все не как у людев. Мож и утро тож. Давно с промысла-то?

– Второй день. А ты?

– Пятый. Ходил с Юркой-Скелетом и Лампочкой к Дальнему Острову.

– И как?

– Так себе. А у тебя?

– Аналогично.

Этот ритуал всегда казался Айсману забавным – с одной его стороны считалось обязательным спросить, как идут дела у брата-следопыта, с другой же хвастаться удачным уловом считалось дурной приметой. Равно как и жаловаться на пустышку, если вернулся живой и относительно целый – значит, тетке Фортуне твое рыло еще не окончательно наскучило.

Впрочем, если у человека есть глаза и голова и он умеет ими, особенно последней, пользоваться…

К примеру, на Евграфыче из-под его старой вязаной безрукавки выглядывает черная рубаха – по виду новенькая… как бы даже и не шелковая. Это раз. А два – Юра-Скелет на скелет внешне совсем не похож, а похож он на шкафчик два на полтора метра. Говорили, что два года назад, потеряв напарников, Скелет в одиночку доволок сломавшийся болотоход с полным кузовом, ни одного ржавого ножа не выбросил – и, повидав Юрку вблизи, Шемяка этому рассказу верил безоговорочно.

Вот если взять да и сложить эти раз и два…

Евграфыч неожиданно топнул – и уже почти дотянувшийся из-за его спины до кисета на поясе оборванец шарахнулся прочь, тоненько подвывая при каждой попытке наступить на отдавленную тяжелым ботинком ногу.

– Малехо пострелять пришлось, – спокойно продолжил следопыт. – Сначала по дороге с какой-то ватагой схлестнулись, потом на самом Острове – с этими… клановцами.

– Которыми?

– Которые Медведи. Не знаю уж, – Евграфыч сморщился, – чего в них медвежьего, окромя разве что дерьма. Умишка, так точно нет, даже утиного.

– Чего они хотели?

– Да как обычно: здесь земля наша, копать не смейте, чего уже нарыли – гоните нам и еще сапоги будете целовать, что целыми уйдете. Это вчетвером-то против нас троих! Мы от такой наглости аж ошалели. И то – вдруг по кустам еще дюжина расселась.

– Я смотрю, – задумчиво произнес Шемяка, – с клановцами этими проблем с каждым годом все больше.

– Вони от них с каждым годом все больше, – проворчал старик. – Жаль, лет пять назад, когда они самые первые… Арцыбашевцы и кто там еще был… псину еще у себя на куртках малевали…

– Головаши вроде.

– Голованы. Тогда вот надо было собраться да и развесить их на какой-нибудь рощице… поживописней. Леха Пегий так и предлагал – не послушали. Их ведь, – огорченно добавил Евграфыч, – и была полусотня, не больше. А сейчас даже и считать неохота…

– Я бы, – заметил Шемяка, – пошел.

– Да и я хотел, – Евграфыч зло сплюнул, – только Трофим… помнишь его? Черный такой, в драном ватнике постоянно шлялся?

– Это у которого катер синий был? Еще ракетой по нему пуляли?

– Он самый. Вот он и еще один парень, с севера, начали ныть: ой, да блин, куда-то идти, время тратить, патроны жечь, да ну, месяц в самый сезон, делом надо заниматься. А эти уроды, мол, сами друг друга перестреляют, а кто останется, те зимой всенепременно загнутся.

– Ну, почти угадали, – хмыкнул Сергей. – Тех же арцыбашевцев, насколько я помню, свои же клановцы и уделали.

– Они, мля, друг другу свои, как питону – бешеный кролик. Между собой грызутся, с болотниками постоянно пальба…

– Так у них же это, – заметил Шемяка, – как бы политика. В смысле, с болотниками воевать.

– Политика, мля… че-то болотников от этой политики сильно меньше не становится. Будь иначе – я бы, ей-ей, первый сказал: надо ж, хоть что-то полезное клановцы сделали. Но пока что толку не видно, а эти, с Болот, совсем нервные заделались. Раньше с ними хоть иногда поговорить можно было…

– Вроде даже и сейчас какая-то торговлишка идет…

– Идет, – кивнул старый следопыт, – да не по нашу душу. Вернее, как раз по… в общем… ты где остановился? У Матрены?

– У нее.

– Я так и подумал – раз не у нас, в «Ослике», то у Матрены. Короче, – Евграфыч цепко глянул по сторонам, – сегодня или, нет, лучше завтра вечером подваливай к нам.

– А что, – вполголоса спросил Айсман, – разговор какой серьезный намечается?

– Не… – старик поправил ремень карабина, – не намечается. Но ежли зайдешь, поговорить о чем будет. Ты, щенуля, хоть и сосунок, но сосунок правильный… с думалкой. А это по нонешним грустным временам куда ценнее иной седой башки. Считай: в «Ослике» из наших я, Лампочка, Матвей Ямпольских, Две Удочки, Женька Багрянцев… че мы, тему не нароем?

– Ну вы, я погляжу, окопались.

– Дык… в «Ослике» ж пойло свое – аппарат на кухне, прям из змеевика в кружку капает.

– У Матрены зато еда не в пример, – возразил Шемяка.

– Ну это кому что, щенуля, кому что… так ты подумай насчет зайти.

– Подумаю, – пообещал Сергей. – Да… Евграфыч… насчет работенки чего слышно? Намечается чего-нибудь в ближайшее?

– Вроде нет, – Евграфыч, сдвинув кепку, потер висок, нахмурился. – Я-то точно буду Юрку ждать, а он раньше конца июля навряд ли стронется.

– Чего так?

– А таратайка евойная на обратном пути чуть не сдохла. Верней, пару раз почти сдохла… думали уж, запрягаться придется, а то и вовсе… так что он ее в Сажино повез, а это пять дней дороги в один конец.

– Ясно. А вообще?

– В ва-абче… тихо. Разве что… – Евграфыч сделал паузу, – скупщик один вчера болтал мне, что его какая-то странная девка насчет следопытов пытала: кто, мол, и как…

– Хм. Что за барыга и что за девка?

– Скупщик – тезка твой, Сергей. Фамилии не помню… у него еще правое ухо наполовину срезано…

– Знаю, – быстро сказал Шемяка. – У него в подвале близь Западных ворот лавчонка, с черной такой вывеской. А девка?

– Тут я без малейшего понятия, – Евграфыч едва заметно повел плечами. – Барыга про нее сказал – чокнутая.

ШВЕЙЦАРЕЦ

Вихрастый не соврал – все «бу сде» в лучшем виде, и когда Швейцарец выходил из райкома, около витрины напротив уже собралось человек семь. Правда, вокруг стола для жучиных бегов в дальнем конце улицы народу толпилось как бы не больше…

А вот выглядывающая из-за его, Швейцарца, мотоцикла клетчатая кепка – это было и впрямь нечто удивительное.

Когда-то, давным-давно, Швейцарец возил с собой толстую цепь и здоровенный амбарный замок. Недолго – всего несколько месяцев. Затем он перестал возить цепь, а люди перестали приближаться к его машине ближе чем на три шага, и в последующие годы эта дистанция лишь увеличивалась.

Сейчас же он едва не перешел на бег. Но, пройдя несколько шагов, увидел торчащие из-под кепки уши, понял и оставшуюся часть пути отшагал прежним спокойно-размеренным шагом.

– Смотришь?

– Ага, – отозвался обладатель кепки, звонко чихнул и размазал носом по запястью очередное влажно-грязное пятно. – Твоя телега?

– Моя, – серьезно кивнул Швейцарец.

– Здоровская!

– Здоровская. Тебе девять или восемь?

– Годов? – обладатель кепки гордо выпятил грудь. – А вот и не угадал, не угадал! Семь полных и два месяца.

– Шляпа не жмет?

– Нормалек, – попытка мальчугана скопировать вальяжные нотки кого-то из старших заставила Швейцарца улыбнуться. – Самое то размер. И выглядит здоровски.

– Верю. Выглядит и в самом деле здоровски.

«Желтый с черным хорошо гармонирует, – мысленно добавил он, – и если ты когда-нибудь узнаешь, что означает слово „гармонирует“, скорее всего согласишься со мной.

Проклятие, – с неожиданной тоской вздохнул он, – неужели я когда-то тоже был таким? С такой же несуразно тонкой шеей, лопоухий… Интересно, что же подумал Старик, когда эдакое чудо вышло к ним из тайги? Он никогда не рассказывал…

…а я никогда не спрашивал».

– А ты, выходит… – мальчишка отступил на шаг и, наклонив голову, разглядывал Швейцарца. Смотрел с любопытством, без малейшей тени страха – так на него последнее время редко кто глядел.

На миг ему вдруг показалось, что малой похож на Пашу, Человека-Птицу. Бред, мистика – как, спрашивается, семилетний пацан может быть схож со взрослым, у него еще пять раз все черты переменятся! Но все же Швейцарцу пришлось моргнуть, прежде чем наваждение спало.

– Этот… ну, тот самый.

– Выходит, – Швейцарец неторопливо обошел мотоцикл и присел на корточки. – И входит.

– Ну тот… которого все боятся.

– Что, так страшно выгляжу?

– Не… – мальчишка дернул подбородком. – А вот когда я только подойти к мотику хотел, меня одна тетка за рукав схватила. Я вырвался и подбежал, а она забоялась. Крикнула пару раз и убежала.

– Это все репутация.

– Репа-чего?

– Ре-пу-та-ция, – четко выделяя каждый слог, повторил Швейцарец.

– А чего это значит? – немедленно спросил мальчишка. – Когда все боятся, да?

– Вроде того. Ре-пу-та-ция – это когда все боятся, даже если ты ничего не делаешь.

– Совсем-совсем ничего? – с явным недоверием переспросил обладатель кепки.

– Почти.

Отчего-то ему сейчас очень не хотелось отвечать на вопрос: что же включает себя это самое «почти». В особенности – использовать в качестве примера витрину с головами.

Глупость, конечно же…

– Слышь… а чего тебя кличут так странно?

– Странно – это как?

– Ну, непонятно. У всех если кликухи так кликухи: Черный, ну или Хромуля… брательника вон моего, – мальчишка махнул ладонью вдоль улицы, – все норовят Сплющенным прозвать… у него физия и впрямь будто дверью прихлопнутая. Меня раньше Занозой звали, а сейчас уже три дня как – Метр-Кепки, во! А у тебя заковыристое, с ходу и не выговоришь. Швец-и-чего-то-там…

– Швейцарец.

– Во. Швец, царь и еще ларец, – мальчишка засмеялся. – Нерусское, что ли?

– А ты про Швейцарию никогда не слышал?

– Не. А чего это такое? Район за горами?

– Примерно, – Швейцарец выпрямился. – Это страна.

– Страна? – переспросил Метр-Кепки. – Как до войны было, Союз, Америка и все такое?

– Да.

– Так их же тю-тю, – удивленно присвистнул мальчишка. – Батя говорит, что ни одной не осталось. Кого не закидали, те либо Зимой повымерзли, либо позатопляло их после.

– Может быть, – отозвался Швейцарец. – С подавляющим большинством именно чего-то из перечисленного и произошло. Но лично я склонен считать, что если у этого правила есть исклю… Говоря проще, я думаю, что Швейцария уцелела.

– Она что, вся такая самая особенная была, эта твоя Швейцария?

– Да.

– А чем? – тут же требовательно вопросил Метр-Кепки.

Вместо ответа Швейцарец расстегнул плащ. Вытянул из левой кобуры пистолет, выщелкнул обойму и рукояткой вперед протянул оружие мальчишке.

– Ух ты! Здоровско!

Пистолет немедленно был направлен на ближайшего прохожего, который вроде бы и не смотрел в их сторону, но при этом шарахнулся с предполагаемой траектории выстрела с внушающей уважение быстротой… и подпрыгнул, когда ствол со звучным «паф-ф» дернулся следом.

– Те самые, твои… слышь, а… правду говорят, что ты из них за двести шагов в глаз на выбор лупишь?

– Не знаю.

– Как не знаешь? – от удивления Метр-Кепки даже опустил пистолет.

– Никогда не пытался попасть из них за двести шагов в чей-нибудь глаз, – объяснил Швейцарец. – Тем более «на выбор».

– А-а-а…

– Смотри, – Швейцарец вновь опустился на корточки рядом с мальчишкой. – Видишь, на щечках рисунок: красный щит с крестом.

– Ага. И чего эта?

– Герб.

– Вроде как на старых монетах? Там рисунок хитрый: мяч и колосья вокруг… но у тебя красивше, – неожиданно закончил Метр-Кепки и вновь шмыгнул носом.

– Это герб Швейцарии. До войны считалось, что все сделанное там – всегда самое надежное и точное. Известнее всего были часы – знаменитые хронометры…

– О! Вспомнил! – перебил Швейцарца мальчишка. – Где я про твою Шве., эту саму., слышал. Как ты про часы сказал, сразу вспомнил. Мамка на батяню все время ворчит: ты, мол, над тикалками своими трясешься, словно они у тебя эти… швейцарские. Во, выговорил!

– Молодец.

– А у тебя, – жадно спросил Метр-Кепки, – небось и часы настоящие… ну, из этой Швейцарии?

– Нет, – спокойно солгал Швейцарец. – У меня часов нет вообще.

– Совсем?

– Совсем. Я просто никогда никуда не тороплюсь.

– И что, – насмешливо сказал мальчишка, – постоянно опаздываешь?

– Наоборот. Всегда успеваю.

Метр-Кепки недоверчиво мотнул головой.

– Так не бывает, – авторитетно заявил он. – Если ты говоришь, что часов не таскаешь, откуда узнаешь, вовремя пришел или нет?

– Просто. Я, – Швейцарец чуть повысил тон, – всегда прихожу правильно. А если меня кто-то ждет, значит, этот или эти кто-то пришли раньше, чем было нужно.

– А-а… – разочарованно вздохнул мальчуган. – Ну конечно, если ты большой и сильный, тебя ждать будут.

– Да. Потому я и сказал, что все просто. Ты тоже так можешь: стань большим и сильным, и тогда не ты будешь опаздывать, а другие будут приходить раньше времени.

– Хорошо бы, – Метр-Кепки вздохнул еще раз. – Да пока вырастешь… а сейчас мне домой бежать надо, а не то мамка разозлится и ка-ак всыпит…

Он с тоской глянул на пистолет в своей руке… провел пальцем по затейливой вязи насечки… снова вздохнул – и решительно протянул пистолет Швейцарцу.

– На, держи! А я побежал.

Он и в самом деле сорвался с места еще прежде, чем Швейцарец начал вставлять на место магазин, но уже через два шага резко затормозил, подняв при этом босыми ногами целое облако ныли, обернулся и, весело скалясь, крикнул:

– Слышь… а я так и не понял – чего тебя все боятся-то?!

Ответа он не ждал – выкрикнул и понесся дальше, ловко перепрыгивая через пробившиеся сквозь асфальт пучки остролистой травы.

САШКА

И тут – мать моя фреза! – я увидел Ее!

Это было, как выстрел в ночи, – вспышка, после которой слепнешь, глохнешь и перестаешь замечать все вокруг. Кроме Нее.

Аккуратная, чистенькая, она прямо-таки завораживала меня своими изящными очертаниями – не магазинная худышка, но и без всяких там пулеметных излишеств. Длинный ствол, пистолетная рукоятка, черная ребристая ствольная накладка…

Определенно, это было то, что люди называют любовью с первого взгляда. Именно так – едва увидев Ее, я понял, я ощутил, что мы созданы друг для друга, созданы, чтобы быть вместе. Я – и Она.

«АКС-74»и«М16А1».

Спутника же ее я удостоил куда меньшим вниманием. Да он и не выделялся ничем особенным, по крайней мере с виду. Обычный «АКМС», позднего, судя по красновато-коричневому цвету рукояток, выпуска, штык-нож примкнут. Последняя деталь меня в любой другой момент изрядно бы насмешила – на кого, интересно, его хозяин собрался бросаться в штыковую? – но в тот миг я мог думать только лишь о Ней.

Меня, словно закаливаемый клинок, бросало то в жар, то в холод. В одно мгновение казалось, что вот-вот – и ствол начнет оплывать, словно под лучами термоядерной, пятная землю горячими каплями. И тут же арктический, нет, космический холод стискивал меня со всех сторон.

Наверное, будь я человеком, то счел бы, что подхватил какой-то сильнейший вирус, из свежемутировавших… лихорадка мгновенного действия. Но у автоматов не бывает насморка, и чихать, и кашлять мы можем, только лишь «наевшись» отсыревших патронов.

Я смотрел, как, покачиваясь в такт шагам, она проплывает мимо – медленно, неимоверно медленно, по миллиметру в час, в день… в вечность… и при этом все равно ужасающе быстро. Нет, нет, как же так – только ведь она шла навстречу и вот уже проходит мимо… и сейчас окажется позади… и скроется из виду в пестрой галдящей базарной толпе, исчезнет, заслоненная людскими спинами… Нет!

Клянусь последним патроном, если бы она прошла мимо, то я… я бы… сотворил нечто безумное! Например, высадил бы весь рожок прямо в ослепительную голубизну небес – плевать, что в патроннике пусто и предохранитель наверху! Я – автомат, а не какая-то там примитивная мышеловка! Венец прогресса и эволюции, шедевр механики, дитя человеческого гения, рожденное убивать и научившееся думать… чувствовать…

…и любить!

Она не прошла мимо. Тот «АКМС», ее спутник, что-то коротко лязгнул – она остановилась, неторопливо развернулась в мою сторону, приблизилась… окинула взглядом… оценивающе – и одобрительно качнула рукояткой.

Мне казалось, на меня сейчас должно пялиться не меньше трех четвертей базарной толпы. Еще бы – не каждый ведь день увидишь, как ствол спокойно висящего на хозяйском плече автомата вдруг, ни с того ни сего, начинает медленно наливаться краснотой. Словно его положили в невидимый кузнечный горн… или же пытаются одной непрерывной очередью отстрелять сквозь него столь же невидимую и вдобавок неслышимую ленту на пару тысяч патронов. Почти незаметный отлив поначалу… затем цвет все гуще… из кирпично-красного в темно-вишневый…

Если что-то умеет думать, то оно ведь и с ума может сойти? Логично?

А я просто хотел спросить, как ее зовут. Всего лишь. Хотел – и не мог. Как будто расплавленного свинца в ствол залили – щедро так плеснули, не скупясь, полкотелка минимум. Для надежности же еще и прошлись по ствольной коробке электросваркой, намертво приваривая все, что может лязгать, щелкать и вообще сдвигаться хоть на микрон.

Она тоже молчала. Висела прямо передо мной, вся такая стройная, изящная, чуть откинувшись всем телом назад и выпятив при этом приклад, – и не издавала ни звука.

У людей, кажется, такое вот молчание именуется загадочным. Не знаю. По мне, так это была самая натуральная пытка. Да-да, именно так. Мне доводилось слышать, как кричат, корежась и разламываясь, мои собратья, угодившие под беспощадный пресс танковых траков, – сейчас бы я мог кричать так же или даже еще страшнее.

Между нами было всего полметра. Полметра! Качнуться, соскользнуть с Серегиного плеча и, вращаясь, словно бы нечаянно, ненароком дотянуться до Нее кончиком рожка. Одно мимолетное касание – и неважно, что будет после!

Это было на-важ-де-ние. Я избавлялся от него – понемногу, словно бы остывал после жаркого боя. Так же неожиданно вдруг оказывалось, что в мире есть еще звуки, кроме грохота моих выстрелов, какие-то цвета, кроме хлещущего из ствола пламени, и вообще мир отнюдь не ограничен той, единственной, в которую нити выпущенных мной пуль… не ограничен мир – целью.

Прошло – осознал, что пока вид заокеанской красавицы бросал меня в экстремальные термические перепады, наши хозяева вели довольно оживленную беседу. Местами даже переходя на повышенные тона.

Кстати, о хозяевах. Выбор черной красотки меня, откровенно говоря, слегка озадачил. Женщина… слабый пол… ну, допустим… наши с ней три с хвостиком кило к разряду неподъемных тяжестей отнести сложно. Тем более что мускулатура данной конкретной особи, насколько я мог судить по открытым для публичного обозрения участкам тела – открыто было изрядно, коротенькие рукава, шорты… мечта комара во плоти, – так вот, мускулатура была развита вполне достойно. Не комки вперемешку с буграми, но и отнюдь не тряпки. И общее сложение вполне себе пропорционально. А вот стиль прически, вернее сказать, отсутствие такового, будил во мне кое-какие не очень приятные воспоминания. Знавал я одну винтовку, чья хозяйка также предпочитала «свободную до плеч». Ухода эта копна требовала практически ежедневного – и бывали случаи, когда уход сей совершался в ущерб уходу за оружием. Про то, как замечательно вышеуказанная копна цеплялась за ветки, я промолчу и просто скажу, что итог, как и следовало ждать, был печальный – именно тех трех четвертей секунды, которые ушли на откидывание с прицельного глаза непослушной пряди, им с винтовкой не хватило, чтобы опередить вражеского пулеметчика. Три пули в винтовку, пять в хозяйку… их и похоронили вместе.