Нам больше нравится ночь

Санька хмыкнула.

– Ах, Тамара Марковна. Ну, что же. Прыгайте, как рыбки.

Она показала рукой на забывшуюся и весело смеявшуюся Нюту. Та, повинуясь бешеному окрику и цепляя спортивные туфли за мат, нехотя поплелась к разбегу.

Потоптавшись и отдувая пряди волос, девочка опрометью бросилась к козлу, и – никто засмеяться не успел – легко, почти не коснувшись, перемахнула через него.

Лиля на подстраховке только губы выгнула.

Ошарашенная Нютка смотрела вокруг себя, не зная, будут ли её ругать…

Санька вдруг захлопала в ладоши, как ребёнок.

– Как птичка! – Вырвалось у неё. – Ишь, Тарасик.

Она даже похорошела. О да, персонал шкрабов в старой гимназии в городе на берегу великой реки, недаром числился на отличном счету в генеральной инспекции. Знала ли Санька или в её институте не преподавали постулат «учитель умирает в ученике», но она всегда словно бы и впрямь обмирала от удовольствия, когда видела успех ученицы.

Опомнившись, она буркнула с напускной суровостью:

– Ну, добровольцы?

Кира подняла руку и неторопливо подошла к разбегу. Тщательно упомнив все движения Саньки, она почти пошла к козлу, ударила об него руками и сама не поняла, как оказалась по ту сторону.

Санька сияла.

– Можете, ежли захотите. Прямо как обезьяна.

Девочки хихикнули, но Санька так свирепо посмотрела на них, что смех обморочно увял. Взгляд Саньки остановился на Лиле.

– Подружки вы, кажется. Ну, давай, нечего на подстраховке прохлаждаться.

Кира подошла и заняла Лилино место.

Рыжая направилась к разбегу танцующей походкой, как на прогулочке по набережной. Не получится у неё, с тревогой подумала Кира.

Лиля постояла на месте, небрежно поглядела на подруг и вдруг с такой скоростью, что по залу не успевая, дико метнулась тень, бросилась к козлу, будто хотела пробежать сквозь стену. Кира потом не могла вспомнить, коснулась ли она руками козлиного крупа, так заморочно выглядел прыжок. Ещё ей показалось, что Лиля не была похожа сама на себя – точно это кто-то другой промчался по залу и прыгнул, извиваясь высоко в воздухе гибким и очень сильным телом. Что-то чужое успела усмотреть Кира в Лилиных движениях, как если бы внутри у той раскрутилась чёрная пружина.

Санька стояла молча.

– Ну, это, прям, дракон какой-то. – С некоторой неуверенностью выговорила она впервые употребленное слово. – Прям, какое-то чудище. Отлично, Каменева.

8

Тёплым послеполуднем девочки спустились по школьному крыльцу. У седьмого класса под литерой «Б» в пятницу по расписанию числилось пять уроков, но Почечка С Листочками ещё не вернулась с курсов повышения квалификации, на которые её спешно послали в связи с изменением Покорения природы на Биологию, а урок ритмики – дело тонкое.

Администрация ещё не сговорилась с длинным, проглотившим дециметровую линейку учителем со стороны, который вёл свои занятия частным порядком, по мере оплаты родителями курса танцев (народные, бальные и прогрессивные современные) и его аккомпаниатором, крохотным толстяком, которого ученицы всегда видели только сидящим на специальном стульчике с великолепным союзническим аккордеоном на коленях, и потому не представляли в других позициях.

Ходил слух, что Дециметр активно ведёт переговоры с кинотеатрами и другими зрелищными учреждениями, предлагая свои услуги – дескать, в лучших городах принято давать концертик перед киносеансом. Но вроде бы у него ничего не выходило, его предложения не оценили по достоинству. К счастью для Анны Станиславовны, которая не мыслила воспитания без умения двигаться под музыку, и для её питомиц, которым, в сущности, ужасно нравилось прыгать и чинно приседать в рекреации под надзором добрых глаз князя, глядевшего устало, и акулообразного создания, помещённого произволом архитектурной фантазии на потолке, Дециметр обещал подумать.

Таким образом, девочки освободились пораньше и были распущены после предварительных, ставших почему-то ежедневными, наставлений Лидии Анатольевны «сделать уроки и погулять, по городу зря не бегать».

– Если мама в магазин попросит сходить или к подружке вместе разобрать, что непонятное, – спокойно говорила всегда несколько отстранённая и высокая женщина с худым некрасивым лицом, освещённым прекрасными тёмными глазами. – И помните о наших разумных правилах.

Девочки молчаливо подтверждали, что внимают каждому слову. При слове о правилах самые почтительные закивали гладенькими и ершистыми головами, так что косы принялись ползать по школьной форме, – целый выводок змеят. Им очень нравилось, когда Лидия Анатольевна говорила, это вам не Санька с её ораторскими способностями и даже не Анна Станиславовна, которая до смерти пугала девочек своей холодной манерой изъясняться, так что не поймёшь, чем это всё кончится – иронизирует она или, взаправду, серчает.

И потому упоминание о разумности правил, якобы она говорит со взрослыми, всё понимающими людьми, не вызвало обычного глухого протеста, когда о них говорил кто-то другой, кто по умолчанию считает подростков слабоумными.

– С наступлением сумерек вы можете выходить на улицу только в сопровождении взрослых. А в девятнадцать ноль-ноль вас вообще никто не должен видеть вне дома и, в крайнем случае, закрытого двора.

Она подумала и добавила:

– Разумеется, для каждого правила есть исключения… например, посещение аптеки, которое, увы, иногда бывает неотложным. Но, полагаю, в таких случаях… да, в подобных случаях…

Она замолчала и распустила девочек.

Лиля и Кира задержались из-за Нюты, которая долго возилась в гардеробе и сетовала, что у неё с нового пальто оторвалась пуговица.

– Как же это… – Расстроенно приговаривала Нюта. – Мама давеча проверяла и заново всё укрепила.

Кира поучительно подергала её за льняной косичкин хвост.

– Самой надо пуговицы пришивать, тетеря. Может, мама нарочно некрепко пришила, чтобы тебя от тунеядства отучить. А, Лилька?

– Или домовой оторвал. – Заметила Лиля, спокойно ожидавшая в своём сером плащике, воротник которого она подняла, несмотря на то, что день за открывающейся то и дело дверью мелькал светлый и тёплый.

– Ну, я в домового не верю, – говорила Кира, когда они, наконец, отлепили Нюту от стойки с одеждой и все вместе протиснулись в основательную, как ворота, дверь.

Умирающий полдень ранней осени сразу завладел ими. Даже Нюта прекратила крутить осиротевшую петельку и рассеянно оглядела широкую улицу, в ярком золоте акаций неторопливо спускающуюся к реке. Нежное солнышко, как клубок жёлтой шерсти, висело над городом. У реки, наверное, светлее и ярче – серые волны окрашиваются на срезах, точно камни с ценной рудой.

– Верь-не верь, это факт твоей биографии. – Лиля, не щурясь, сквозь густые ресницы поглядела на солнце.

– Это что значит?

– То, что ему без разницы, веришь ты или нет.

Кира ухмыльнулась.

– Его нету.

– А он, – тихо улыбаясь своим мыслям, невыразительно продолжала Лиля, – думает, что тебя нету. К примеру. И он в тебя не верит.

Нюта радостно засмеялась – в спор она не вникала, но, как птица на ветке, следила за интонациями. Природа без спросу наградила её приличным музыкальным слухом, дома у неё громоздился в столовой рояль, на который Нюта смотрела, как на Анну Станиславовну, – с тоской и благоговением.

Кира не сердилась.

– Ежли он не верит, зачем он Нютке пуговицу оторвал.

Лиля пожала плечом.

– А может, не отрывал. Может, кто другой оторвал.

Киру без предупреждения посетило диковатое ощущение. Несмотря на солнечный день, её, как утром в учительской, пробрал холодок. Почему, она не знала – но в том, как Лиля это произнесла, послышалось что-то ненужное, цепляющее. До чего же Лилька любит валять дуру.

Кира и вообще не любила попусту болтать. Она заговорила о другом, забыв обернуться:

– Так что насчёт вечерних планов?

Лиля, шедшая чуть позади, громко и небрежно отвечала:

– Это ты насчёт библиотеки?

Кира хотела возразить, мол, сколько можно дурачиться, но тут же услышала дыхание за спиной и шаги. По чьей-то спине молотил ранец – звук, по которому сразу узнаёшь, кто тебя догоняет.

– В какую библиотеку? – Спросил громкий голос.

Кира поняла, что зря не обернулась и, скрывая неприязнь, посмотрела на безвредную, но утомительную каким-то насекомым любопытством Светку Чах.

– В городской мало, что осталось. – Сразу влезая в разговор по самые локти, которые она ловко вклинила между Нютой и Кирой, торопливо говорила Светка. – У них только и понту, что лампы на каждом столике с шалью… и лампы-то через одну светят.

Девочки молчали.

– А в школьной-то никто работать не хочет. Мой папа говорит, мол, за такие гроши разве мыша какая захочет, да и то, если бесплатное блюдечко с молоком ставить.

И Светка захохотала, явно воспроизводя такие же шумовые помехи своего отца.

– Так куда вы?

Лиля вмешалась. Лениво и широко зевнув, так что высунулись клычки, она сообщила:

– А мы шаль пощупать. Мне бабушка вяжет, так я обещала ей петельки посчитать.

Светка немедленно заглотила наживку.

– У тебя бабушка есть?

– Ну.

С опозданием бедняжка учуяла каверзу.

– Я что-то не помню, чтобы ты говорила про бабушку. – Подозрение придало ей вовсе неописуемый вид.

Здесь по всем правилам, но не по тем, которые упоминала Лидия Анатольевна, полагалось ответить:

– А тебе что за дело до моей бабушки? Жениться, что ли хочешь?

За сим следовал краткий обмен репликами и ссора, иногда на неопределенно долгий срок, ибо девочки этого города, в монастыре они учились или в обычной школе, были, как говорили, схватчивы на язык и отличались злопамятностью.

Но Лилька, доброжелательно поглядев на Светкины вздрагивающие от назойливости щёки, промычала:

– А разве нет? Она в деревне живёт. Хочешь, она и тебе чего свяжет? Носочки, к примеру?

Светка замерла, ощущая, что её дурят особым жестоким способом, когда придраться и затеять ссору с вытекающими последствиями, ну, никак нельзя. Она, задышав, обдумывала, как поступить. Кира хранила ледяное молчание. Нюта с интересом рассматривала Светкину беретку.

Лиля ласково смотрела, опустив рыжие ресницы, куда-то мимо Светки. Та сообразила, наконец, что не выгорело, и торопливо распрощалась.

Она покатилась колобком вперёд, и скоро аллея смыла её за поворот. Кира незаметно покачала головой в маленькой перешитой пилотке. Лиля встретилась с ней таким равнодушным взглядом, что Кира не сразу рассмотрела золотые искорки, плясавшие у неё в глазах. Девочки тихонько прыснули. Нюта еле выговорила:

– Вот ду-ура прицепливая.

Лиля возразила:

– Нет, это не она.

– А кто? – С величайшим любопытством осведомилась, вытягивая шею в расстегнутом воротнике, беленькая.

– Тот, кто говорит, забыв посмотреть за плечо.

Кира возразила:

– А ещё тот, кто…

Лиля подняла брови и закашлялась. Кира оглянулась, пугливо подняв плечо. Никого. Извивающаяся, как река, дорога лежала пустая за ними. Только они – три маленькие монастырки – шли сейчас между дрожащими в солнечных лучах деревьями.

Кира облегчённо вздохнула и ткнула кулачком Лильку в плечо.

– Иностранка. – Проворчала она.

Это было давнее забытое прозвище Лили, причем, прозвище семейное, и то, что оно всплыло сейчас у Киры в памяти, говорило о том, как далеко уходит дружба этих детей.

Нюта не помнила прозвища и принялась расспрашивать. Лиля, не отвечая, подняла палец. Девочки прислушались. Они прошли мимо развилки и на сей раз не взглянули на тающий в высоком небе знак защиты. Из города, где вдоль улицы прятались среди деревьев крыши домов, доносился слабый звук. Он напоминал тончайший свист и струился вместе с тёплым потоком воздуха от неостывшей реки.

На оживлённой части улицы, где прибавилось горожан, им следовало попрощаться, но они остановились. Проезжали военные серебристые, как волосы Нюты, эмки.

Слева помещалась за сквером небольшая площадь для ярмарок. На мешках с песком, которые готовили для зимы, сидел мальчуган, двумя годами моложе барышень, и дудел в извилистый стручок акации.

Девочки послушали. Мальчик типа шантрапа не обращал на монастырок ни малейшего внимания, хотя приметил их. Он выглядел совсем по-детски и, очевидно, пребывал в официальном статусе «не водись с ним». Подруги невольно увидели себя со стороны «теми большими девочками, совсем большими», как сами они смотрели на девятиклассниц.

Закончив играть, «шантрапа» бросил стручок – они всюду валялись во множестве – и, пройдя мимо девиц, тщательно озвучил страшное ругательство. Смысл его сводился к тайнам любви и выражал отношение некоторой части горожан к женской школе со строгими правилами.

Кира, выслушав, поглядела в его плоское, как блин, неоформившееся лицо и, понизив голос, внятно ответила ему. Мальчик хмыкнул и, добавив отдельно Кире:

– Уродина, – смылся, прихватив портфель, носивший следы многочисленных харизматических выплесков владельца.

Нюта хихикала без передышки.

Лиля крикнула вслед:

– Без пряника не заигрывают.

Потом отправила Кире затяжной взгляд и уважительно протянула:

– Воительница…

Девочки спускались к реке, хотя ещё не видели её. Кира так и не увидит. Возле подслеповатого переулка она сказала:

– Ну, милые, не выходите в темноте, а то банда Штурмютцеля поймает и заставит посуду мыть.

Она после этого сурового напутствия собиралась уйти вниз в петляющий мимо маленьких перекошенных домов скос улицы, но Лилька окликнула:

– Насчёт библиотеки.

Кира мигом обернулась. Всё говорило о том, что это очередной розыгрыш, и потому она, подчёркнуто незаинтересованно, уставилась сумрачными умными глазами на бледное лицо рыжей – солнце по-всякому играло с тенями, и Лилькино лицо казалось сильно подкрашенным.

– Тут кто-то утром хотел побольше узнать про ЭТО.

– Не помню. – Ответила Кира. – Чтобы кто-то изъявлял такое желание.

Нюта вмешалась.

– Нет, ну, как же. Вы всё утро с Лильком стрекотали.

– Устами блондинки… – Подхватила рыжая.

Она поближе подошла к неподвижной Кире.

– Я накнокала одно местечко.

– Не буду спрашивать, как это произошло.

– Библиотека при казармах.

Кира, забыв сохранить выражение безразличия, грубо переспросила:

– Врёшь?

Лиля серьёзно предложила:

– Хочешь, на голову встану?

Нюта алчно воскликнула

– Да! Да! Валяй!

Кира отмахнулась. О казармах как-то не принято было упоминать в бытовом разговоре. Сейчас они постепенно пустели. Подразделение, стянутое в войну сюда, в их огромный приречный город, которому прочили статус столицы «в случае чего», стало за последний год незаметно рассасываться. Похоже, громадные военные силы и масса влиятельных людей, собранные в локусе, напоминающем естественную крепость со своим речным флотом и ограждающими цитадель с трёх сторон света холмами, вызвали у кого-то сомнения. Война кончилась, необходимость в городе – как двойнике столицы – отпала.

9

Отменное здание казарм, вернее, ряд зданий, самих по себе подобных крепости, выстроенной в виде лабиринта на севере города у подножия коричневых и зелёных холмов, было оснащено всем необходимым. Всеведущая соседка на офицерской кухне утверждала даже, не особо понижая резкий голос, что там есть и бункер – пещера в земле, облицованная «мраморами» и со всякими кнопками – нажмёшь, и полстраны взлетит выше кучевых облаков.

Кира подумала, что и библиотека по идее там должна иметься. Она с неприязненным интересом взглянула на Лильку – у той на белом лице под глазами лежали чёрные полоски теней. Так она была похожа на мелькнувшую фотографию, которую девочки однажды передавали из рук в руки в дровяном сарае позади школы.

«И откуда ты знаешь?» – Говорил Кирин взгляд. Она, впрочем, и сама повторила это.

Лилька не ответила.

– И чего мы туда сунемся? Нас ведь не пустят?

Лиля подняла с земли стручок акации – красный и длинный.

– Вы слыхали, что есть оперетта «Белая акация»? – Немедленно спросила Нюта. Её мысли быстро перемещались с одной вещи на совсем другую.

Кира и не посмотрела на неё, вытащила стручок из Лилиной руки, как раз тогда, когда та пыталась на манер городских мальчишек посвистеть.

– Эй.

Лиля возразила Кире:

– С чего бы? Это ведь не засекреченный объект. – С некоторым усилием выговорила она. – Войдём… что ж нас, арестуют?

И она заложила руки за спину, закатив глаза.

– Ой, ты похожа на Андромеду! – Вскричала Нюта. – Помните, девочку, которую съело чудище?

Лиля сухо взглянула на неё.

– Но, но, но. – Заметила она. – Никто меня не съел.

Она была так потешна, так мила, так завлекательно и любовно пялилась на Киру, что та с тяжёлым сердцем приказала:

– Ну, не осли. Выкладывай.

Лиля тотчас выпрямилась и, притянув к себе за воротник Нюту, склонилась к Кире, отшвырнувшей стручок.

– Там дежурный. Библиотекаря у них нет… был старик-офицер. Ему лет сто, я слышала… в больших чинах и вообще он какой-то дикий… вроде колдуна. Соседка наша… тётя Маля всё такое знает.

– Наверное, военный советник. – Поправила Кира.

– Ну, может. Это мне по барабану. А вот теперь там дежурят время от времени, ну, типа наряд по кухне – всякие офицерчики. Мы скромно придём… спросим.

Нюта серьёзно подхватила

– За спрос не бьют в нос. Так моя мама сказала… а я думала, акация только жёлтая.

– Правильно мама сказала. – Лилька не глядела на Киру. – Прикинь, туда свозили классные книжки… со всей страны… тому военному советнику они потребовались. Ну, вот, они там все стоят.

Кира со всей силой развитого чтением воображения представила – тяжелоногие полки, как стадо слоних, и пыльные, пахнущие дорогами и городами, толстые книги с картинками в серой завесе защитных листков. Строки, которые затёрты руками… и, главное, – информация, любимое в городе слово, – жгучие, яркие до боли в голове, видения… полусны, полные вопросов и страха…. Это всё разъяснится. Новые ужасные мысли, ужасные мысли… и…

Лиля удовлетворённо следила за широким смугловатым лицом Киры.

Не тратя больше слов на неё, она обернулась к Нюте

– Так, не болтать, болтун находка для врага. И дома ничего. Ни слова. У чертобоя, в двадцать.

И она мигом повернула к ним узкий тыл в затянутом на талии плаще.

Кира вслед прокаркала с нотками сомнений:

– Засекут, худо будет, Лилька.

Лиля полуобернула над высоким воротником легко очерченный полупрофиль.

– Монастырки все по домам сидят.

Она подмигнула. Нюта внимательно слушала ту и другую.

– В темноте патруль остановит.

Лиля усмехнулась

– Ой, я вас умоляю. Патруль на территории казарм не ходит.

– Или, – размышляя, предложила Нюта, – скажем, мы в аптеку идём.

– За касторкой. – Прибавила Кира, и благонадёжную тишину взорвали три варианта девичьего хохота.

Прохожий обернулся на них.

Нюта замолчала.

– А что, ведь темно будет? – Спросила она, боязливо поглядев вслед прохожему.

Лиля кивнула.

– Очень. Мой отец три года назад за полночь возвращался, так он по городу с двумя револьверами ходил.

Девочек не удивило это сообщение, сопровождаемое лаконичным и оттого выразительным показом. Они решили проводить Нюту и по пути болтали о том, кто водится в темноте. Нюта слушала с удовольствием и пугалась тоже с удовольствием. Возле Нюткиного особнячка девочки тихо запели:

Люблю я сосиски с капустой

И бобика тоже люблю

Но шо-то в душе моей пусто

И вот говорю я блю-блю…

Лиля прервала пение и, как обычно, принялась утверждать, что последнюю строчку надо петь по-другому.

– Но ведь это грубо. – Пожимая плечами под плотно сидящими ремнями ранца, как всегда, ответила Кира. – А грубо – значит глупо.

– Нет, в этом есть что-то умное. – Как всегда, ответила Лиля.

Нюта слушала. Ей стало скучно, захотелось домой.

– Зайдёте за мной! – Крикнула она и, подпрыгивая в своих игрушечных ботиночках, побежала к застеклённой двери дома. Окна в особняке, узкие и высокие, делали его иллюстрацией к сказке про Синюю Бороду.

Кира, прежде чем уйти, сделала ещё один заход:

– Лилька, а другая соседка видела…

– Что? – Переспросила Лиля, заслоняя глаза от солнышка, тихонько испепеляющего небольшое облако.

Кира махнула на неё и, молча, удалилась. Если дипломатова дочка прочла, что написано в записке, это даст ей пусть маленькую, но власть над Кирой. А Кира это ненавидела.

Да, Кира ненавидела власть над собой.

Переулок ещё раз повернул, сделавшись совсем уж хилым. Мостовая определённо плоха, руки у мэрии ещё не дошли до этой части города. Даже сентябрьский день слегка померк, потянуло холодком и гнильцой затопленных подвалов.

10

Кира свернула по тропинке, вымощенной щебнем и, стараясь ступать аккуратно, чтобы не сойти на обочины в мятой траве, добралась до суетливо пристроившихся друг к дружке домиков. Один из них жил-поживал сам по себе в самом конце переулка. Ах, нет, дальше примостился ещё один, но он пустует, бедолага. А, может, ему хорошо без никого. Никто не копошится внутри, не лезет со своими мыслишками.

Кира остановилась возле колонки и тщательно сполоснула подошвы. Стащила с шеи ключ на верёвочке и открыла покосившуюся дверь. В домике было чисто и холодно. Разувшись и отнеся ранец в уголок комнаты, где на подоконник прилажена доска, она выбралась из формы, как из кокона и, надев красный халатик и галошки, вынесла хранящее её тепло школьное платье с передником на верёвку за домиком проветриться. Тут был настлан старый шифер, чтобы земля не размокала под верёвкой.

Вернувшись, Кира зашла за выцветшую занавеску, отделявшую кухонный уголок, вымыла руки под рукомойником и вытащила из духовки противень, на котором плотно лежали тонкие ломти картошки. В облезшем шкафчике она в углу нащупала жестяную банку, рассмотрела – это растворимый кофе, который мама разрешала ей пить, когда у Киры болела голова. А она болела. Ещё на улице, на прогретой аллее Кира опознала тянущую боль вокруг лба – обруч надели.

Она взяла воды из большой банки на столе и вскипятила на примусе. Заварив кофе, она некоторое время дышала над чашкой. Острый терпкий дух проникал внутрь головы и делал своё целебное дело. Во лбу что-то грело, как маленькая свечечка, всегда стоявшая на столе в жестянке. Мама зажигала её на пару минут, когда стемнеет.

Кире стало легче, и она принялась неторопливо отковыривать кусочки картошки и запивать их кофе. Через некоторое время приступ прошёл, и Кира устроилась за своим подоконником делать уроки.

В ту минуту, когда Кира надевала красный халатик, Нюта ждала, чтобы мама завязала ей бантом широкий пояс домашнего платьица в голубую клетку.

– Девочки почему не зашли? – Спрашивала мама, разглядывая бант и последним движением расправляя его.

– Они торопились. – Приглаживая волосы двумя руками и притопывая ножками в пушистых тапочках, объяснила Нюта. – Я сегодня с ними погуляю?

– Не очень долго, ты же знаешь…

Мать поцеловала её и повела в свою спальню, где всегда поила дочку чаем после школы, беседуя с ней о том, о сём.

– Мы пойдём в библиотеку.

– А, ну это…

Мама мельком спросила:

– И Кира будет?

– Так это её идея.

Та кивнула.

– Дельная барышня.

Но в тоне её не чувствовалось теплоты, одно лишь облегчение.

– Вы в городскую, конечно. – Сама с собой толковала мама, намазывая хлеб вареньем.

Нюта благоразумно промолчала.

– Почему я не могу гулять, когда стемнеет?

Мама подумала.

– Да вот даже подполковник Каменев, уж на что крутой человек, но и он…

– Я знаю. – Нетерпеливо заметила Нюта. – Но ведь была война… а теперь они исчезли.

– Кто? – Застыв с чашкой, спросила мама, её круглое пухлое лицо в кудряшках, скрывающих уши и щёки, слегка изменилось.

Нюта надолго скрылась в облаке пара из чашки.

– Ну… враги… шпионы…

– А.

Мама, казалось, не обратила внимания на заминку.

– Ну, осторожность не помешает. Бережёного, как говорят…

Лиля, распрощавшись с подругами, быстро спустилась по Дворянской улице и, завернув к большому дому, ограждённому красивой чёрной решёткой, остановилась на минуту, вглядываясь в окна второго этажа. Шмыгнув, как ящерица, под решёткой, чтобы не скрипеть воротами, она подошла ближе и вновь изучила обстановку.

В окне кто-то появился, белый и небольшой. Коридорный пёс Бельчик устроился, поставив лапы на подоконник. Он склонил острое рыльце набок и смотрел Лиле прямо в глаза. Бельчик был злющим псом и признавал только двадцать семь семей из своего коридора. Подруги из-за него не могли заходить за Лилей – боялись. Они выкрикивали её со двора, а Бельчик с ненавистью смотрел на них из окна, подозревая, как видно, в неблаговидных относительно Лилиной нравственности намерениях.