Имена. Часть первая

Опытного разведчика сразу насторожило такое полное несоответствие её фамилии и размеров тела, но чего в прочем не бывает.

Но как, как, прожить в наше время честно, оставаясь при этом бесплатным внештатным разведчиком? Это было делом немыслимым в любой ипостаси в любой стране мира!

Да, на одних только взносах на содержание платных штатных разведчиков с легкостью можно было сразу же разориться.

Но за великую честь приобщения к разведывательному делу всем внештатникам хотелось платить, а иначе быть тебе вычеркнутым из всех списков.

– Да, как же вы жили всё это время, милая?

– Чудовищно хорошо.

– А где?

– В самом Санкт-Питере! – с гордостью отвечала преданная разведке патриотка.

– Прямо в самом?

– Да! В шести километрах от границы.

– С Финляндией?

– Да, нет же. Я совсем немножко недалеко от города жила. Если приглядеться на карте, то всего шесть или восемь километров от города, почти в лесу. А в лесу, вы знаете всегда можно прожить и заработать.

– Чем?

– Всем.

– Да-а?

– Да!

Сколько лет о её деятельности, да и о ней самой (кроме взносов, конечно), не было ни слуху, ни духу. Да, что там скрывать, у неё давно закончился и дух, и закончились все духи. Её любимые Шанели под номером пять. В последнее время, открываемые и пользуемые только в великие праздники, в дни получения надбавок к пенсии. Купить новые духи было совсем не по пенсионерскому карману. Не было духов и соответственно не было и духа. Куда настоящей женщине без настоящих духов?!

Хорошо, что хоть родное государство оценило её заслуги перед Родиной, то есть оно оценило её пенсионный возраст, начислило и выдавало ежемесячно, пусть небольшую, но пенсию.

А если бы не так, жить было бы абсолютно не на что, ведь всё осталось в бурном прошлом.

Старая проститутка, пардон, внештатная разведчица, совсем не имела накоплений. Да и сфера её пошлой, пардон, прошлой деятельности не располагала к этому.

Детей у неё не было. В начале жизни ей, как стрекозе из басни Крылова, было слишком разгульно весело, к закату стало совсем беспросветно и безлюдно.

Перед самой пенсией пришлось обосноваться почти в лесу. Но воздух свежий, грибы и ягоды, заготовка дров, и ключевая вода за 1200 метров от дома, превратили жизнь в рай и смыли все гнилые воспоминания.

И тут вдруг вспомнили и про неё. Товарищи, в лице Бескрайнего, нашли её, пришли к ней и напомнили. Она очень обрадовалась своей востребованности и нужности.

Товарищи, то есть Патрикей Степнов и Бескрайний, один в трёх лицах, совсем немного поговорили с ней, и оказалось, что она еще кому-то что-то должна и неплохо бы было всё вернуть, отработав.

А, что?! Она была не против сослужить службу на благо, правда ей неизвестно чего, кого, зачем и кому?!

Но долг платежом красен и она всегда это знала, тем более разведка и вербовка – это дело для неё было более, чем привычное. Это была почти вся её сущность. Поэтому вперёд! И Мария Ивановна Доска кинулась в омут разведки с головой. Теперь уже только с головой, а не с тем, с чем кидалась раньше совсем без головы. Но те безголовые времена уже канули в лету.

Ознакомившись, издали с объектом вербовки, затем внимательно разглядывая на фото его удлинённый, почти лысый череп, она хорошо понимала, что ей легко не будет. И духов любимых уже нет, и модные очки валяются с отломанною дужкой, и времена уже не те. Но фраза, сказанная ей, что этот человек нужен живым, добавила ей оптимизма и решительности в её раздумьях.

– Раз нужен, значит, будет, – сказала сама себе старая разведчица и приступила к разработке плана.

В плане под первыми номерами шли – платье, туфли и духи (с большим вопросом), обаяние, очарование, завлекание в сети. Список с вопросами что, где, когда и как ей надобно подкрасить, завить, подмазать, подкрутить, выщипать и нарастить, окрасить, выдернуть, замазать, вместил в себя 300 наиважнейших пунктов и 200 подпунктов.

Вначале ей показалось, что получилось слишком много, но в процессе доработки, учлись все недоработки и твердою рукою в список внеслись еще 42 пункта, 94 подпункта и масса примечаний. На этом довольная Доска решила остановиться и тот час же приступить к претворению планов в жизнь.

Всё было в течение двух дней тщательнейшим образом переписано в толстенную тетрадку под названием «Мои стратегические планы по претворению моих планов в жизнь».

И Маша тут же рьяно ринулась приводить всё написанное в жизнь. Приводила час, другой, но потом утомилась и, испив чашечку, другую горяченького чаю, всхрапнула с устатку часок, другой, третий, а там и до утра.

Встав поутру, сразу заветной тетради не обнаружила, пока, то да сё, ан нет её уже нигде.

Первые три дня она её еще усердно искала, но потом, как всегда помог внезапно начинающийся, как бы невзначай, и как бы из-за угла спасительный склероз, а может быть и маразм, кто их теперь разберет, лишь бы не этот фашист Альцгеймер, а эти два супротив его дети малые. Им можно, по сравнению с этим безжалостным чудовищем, только радоваться.

Так вот склероз спас от дальнейших поисков тетради, и она про неё забыла уже на четвертый день розыска и теперь руководствовалась планом из трёх пунктов, написанных на помятом оборванном листке, приколотом булавкой к стене. Где третий пункт «Духи» стоял под большим и жирным вопросом.

В помощники был приглашен бывший возлюбленный Марии и сосед по совместительству – Иван Мефодьевич Дырка.

Доска была давно знакома с Дыркой. Когда-то она его сильно любила, но замуж он не позвал из-за её подлого, проститутского прошлого.

Но жить вместе с ней он вполне мог, и её прошлое ему ничуть не мешало, особенно, когда она прилично зарабатывала, и он мог себе позволить никогда не работать и часто болеть алкоголизмом на полную катушку.

Но рано или поздно восстребованность услуг Марии прекратилась, деньги иссякли, и парочке пришлось ввиду таких серьезных внезапно возникших обстоятельств, расстаться и разъехаться в разные углы своей комнаты в общежитии.

Никто из них уже не мог вспомнить, кто из них двоих получил эту комнату в пятнадцать метров в двухэтажном деревянном общежитии коридорного типа с водой в колонке на улице и туалетом на той же улице, но с печкой в комнате.

А, что? Затопил печечьку, когда есть дрова и тёпленько. И приготовить тут же можно. И воды нагреть, чтобы постирать вещички и в этой же воде помыться. Или наоборот.

Иван Мефодьевич всегда слыл страшно интеллигентным совестливым человеком, он никогда ни за кем не подглядывал, он всю свою жизнь только подслушивал, а потом докладывал, куда следует. Там они с Машей и познакомились.

Именно его непревзойденная совесть и не позволила ему жениться, на павшей, на самое панельное дно, проститутке. Но жить всю жизнь на её содержании он вполне мог. Просто жить на падшие деньги и быть падшим, он считал это двумя большими разницами.

Итак, они вдвоем двумя руками взялись за порученное Марии дело. Точнее будет сказать, тремя руками. Правая рука у Ивана Мефодьевича была временно нетрудоспособна.

Глава шестая. Работа. Опять тяжелая работа.

Однажды к Эросу пришла за советом на консультацию одна молодая женщина и спрашивает:

– Что нам делать с нашим мальчиком? Какое имя ему выбрать? У моего мужа, папы сына, такое имя, такое имя…. Нашего папу его родители таким именем назвали, таким именем, что даже стыдно произносить.

– Милочка, а вы, не стесняйтесь. Как врачу, всё что есть, как на духу! Как врачу, мне можно говорить обо всем. Так как зовут вашего папу?

Женщина, стыдливо опустив глаза, произнесла:

– Телефон.

Эрос недоумевающе спросил:

– Что значит «телефон»? Я, кажется, спросил, как его зовут?

– Вот я и говорю, что его зовут Телефон. Его родители, то есть родители моего мужа, назвали своего ребенка, то есть моего мужа в честь покупки ими первого телефонного аппарата. Эрос Скупердоныч, вы сможете нам чем-нибудь помочь? Я в таком отчаянии!

Эрос минуту стоял, открывши рот, не зная, что ей ответить. Но быстро пришедши в себя, предложил даме:

– Не отчаивайтесь, не надо! Присядьте, милая! Так ничего же страшного, дорогая! Ничего страшного! Изумительно прекрасное имя и прекрасно звучит. Я тут подумал и знаете, что? А вы возьмите-ка и своего сына так же назовите Телефоном. А, что, в конце концов, Телефон Телефонович – это же прекрасно! Прямо, как Полиграф Полиграфович. Да даже, в конце концов, если у Вас еще и дочка вдруг будет, то и ее можно будет назвать Телефоной. А, что? Телефона Телефоновна – это же прекрасно! И главное, как прогрессивно звучит! И прямо в одну ногу с нашим временем! Идиотским надо было бы сказать временем, но куда из него деваться?! Таким образом, милая, с этим выбранным вами именем, вы смело продолжите славную семейную традицию и сохраните такое чуднОе имя. А имя, имя оно живет, когда оно звучит! Дорогая, вы же наша хранительница редчайших имён! Честь и слава вам в веках! Уважаю!

После произнесенной с большим воодушевлением речи, Эрос, смахнув сбившийся на глаза, чубчик, схватил даму за маленькую ручку и с благоговением приблизил к своим губам, для поцелуя.

Молодая женщина незамедлительно вырвала свою руку из профессорских «клещней», но пламенная речь академика произвела на её мозг потрясающее действие.

Посетительница, радостно и согласно закивав, насыпала в руку академику полную пригоршню мелочи с предложением пересчитать её. Дружески и с благодарностью, чмокнув профессора в щеку, она побежала к выходу.

Академик был очень доволен и счастлив. И угодил, и заработал, сильно не напрягаясь. Вот всегда бы так! Но не тут-то было.

В это время в коридор из открытых настежь дверей вваливался еще один посетитель. Им была женщина наигромаднейших размеров. Огромный букет алых роз был вплетен в её белокурый парик и прекрасно отвлекал взгляд от её толстомордой, толстомясой и красномордой физиономии.

Дама, оглядываясь по сторонам, на несколько мгновений приостановила движение своего бронетела и поитересовалась:

– Ты, акадэмик?

– Я.

– Куда?

– Сюда.

Вокруг её необъятной фигуры на полу валялись лепестки несчастных алых роз. Она так и промаршировала по ним, навстречу к академику, своей безжалостной к растерзанным лепесточкам, тяжёлой поступью гренадёра. И категорически не выговаривая букву «р» в словах, обратилась к консультанту:

– Так, голубчик, коготко и ясно изъясняю обстановку на фгонте.

– Прстите, на где?

– На там! Не сметь меня пегебивать! – рявкнула на него дама бархатным баритоном и продолжила:

– На нашем семейном фгонте обстановка такова. Нами гОжден гебёнок. Сын. Тгебуется имя. Да такое! Такое! Чтобы совсем! Вот чтобы совсем! Смогёте, акадэмик, пгедоставить нам такое имя, а?

Кому и зачем, и самое главное, как это, чтобы совсем, академик пока решил у неё не спрашивать. Галантным движением руки он пригласил даму к себе на кухню в кабинет.

В комнаты пройти было нельзя. В одной – основательно поднагадили вовремя «невыгулянные», Владимир Ильич с Надеждой. Растаскали и размазали всю эту беду по полу.

А в спальне спала пьяная академическая жена – Ева Колготкина, молодая особа, когда-то страстно, сразу же при первом знакомстве любимая молодящимся академиком. А теперь люто ненавидимая Эросом за….? За что он и сам пока не знал. Лютая ненависть нахлынула на него так же скоропостижно, как и накрыла с головой его поздняя лютая любовь.

Одним словом в жилище светилы везде и повсюду был ремонт, поэтому кухня временно играла роль кабинета. А я, сказать по секрету, до сих пор не определила точное количество комнат, поэтому срочно затеяла ремонт. После его окончания, может быть, и определюсь окончательно с количеством комнат в профессорской квартире. Или пусть уже будет столько комнат, сколько кому захочется вообразить. Профессор Эрос или не профессор, в конце-то концов!?

– Присаживайтесь, душечка, на стульчик!

Душечка, глянула суровым, оценивающим взглядом, на предложенную ей под зад хлипкую табуретёнку. И без лишних слов, садится на неё, отказалась. Оглядев кухню, она решительно направилась к любимому профессорскому диванчику и с размахом плюхнулась на него. Эрос невольно зажмурился, ожидая краха его любимой меблишки, но она стойко выдержала падение туши на её натруженную, старенькую спинку.

Эрос за свою жизнь пережил немало крушений надежд и мебели, но потерю любимой кушеточки-диванчика, таившей в себе столько романтических воспоминаний, он едва бы пережил. Но всё обошлось, как нельзя лучше. Дама сидела, а кушетка всё еще стояла. Академик тоже стоял.

Он немного побаивался эту необъятную гору жира, разговаривающую низким мужским голосом и обладающую такой неприятной красной мордой, что не в сказке сказать, ни пером описать те чувства, которые своим устрашающе-угрожающим видом, эта морда вызывала. Эрос никак не решался присесть в обществе такого чудовища. У него было страшное предчувствие, что оно может его сожрать. Вот таким всехпожирающим взглядом, именно всех, владело это чудовище. Страшно было подумать о том, что оно могло еще кого-то там родить, а еще страшнее было представить, от кого?

– Садись уже! Чё встал? Не на пгиёме, – резко скомандовала мадам, и от неожиданности и грома её голоса, академик рухнул на близь стоящий стул, как подкошенный тростник.

– Так! Мне тут с тобой некогда газводить люли-бегюли. Имя надо для человека. Страшно великое имя, но не абы там чё! ПонЯл?

– Я понял! Я понял! Я всё понял! – затараторил лауреат, быстренько в уме перебирая подходящие имена. Упомянуть про свои расценки он в такой обстановке счел не совсем приличным и совсем небезопасным.

– Пгиступай к габоте, я уже запотеваю.

– Чудненько. Пару секунд. Ну, вот хотя бы это! Закройте глаза! Расслабьтесь. Успокойте своё дыхание! И внимательно вслушивайтесь в эти диковинные чарующие звуки!

Профессор и сам плотно закрыл глаза, и мерно раскачиваясь на стуле, стал вещать заупокойным голоском:

– Квази – пузли – стат! Квази-пузли-стат! Что может быть прекраснее звучания сего, в высшей степени, научного имени?! Единственного и неповторимого в своём роде. Вы только вслушайтесь в прекрасное звучание такого отчества. Ведь человеку с таким именем когда-нибудь придётся подумать и о потомстве. Квази-пузли-стато-вич! Квази-пузли-ста-тов-на!

На мгновение обалдевшая и на время онемевшая, мадам с открытым ртом и до невозможности вытаращенными глазами, неотрывно смотрела на раскачивающееся из стороны в сторону в такт словам, худосочное профессорское тельце. И вдруг резко пнула по ножке академического стула.

– Вы, чё тут гоните, пгитыгок несчастный? Какой ещё квази с мазей?! Умбылдоном моего сына может еще назвать?

Она со скоростью огромной, злой и жирной птицы сорвалась со своего насиженного места и подлетела к профессору с множеством вопросов:

– Это, чё называется? Это, чё за имя солидному человеку? Сыну выдающегося грабителя и я не побоюсь этого слова, всей нашей эпохи, дэбильское имя? Всей, всей нашей эпохальной эпохи! А не то, что там где-то! Да мы тебе здесь чё пгишли? Дугаками что ли пгикидываться? Да, если мы когда заплатили, то нам давай имя из гяда вон выходящее! Чтобы так вот так, а не так, чтобы вот так. Надо, чтобы пгямо на века. И чтобы как кость в гогле комом стояло! И чтобы на всю истогию грабительства нашей стганы гъемело! И чтобы у всех гадов завистливых ухи поотвалились! Вот так! ПонЯл!

Грабитель и грабительство- мадам произносила весьма правильно. Потому что это были генетически родные слова всего рода, передающиеся по крови вместе с чужой кровью.

Академик, испуганно глядя на разъярённую мадам, молниеносно осознал, что вес такого тела он просто непроизвольно нагнетает вес и в обществе, и положение там же в этом же обществе. И происходит этот набор веса в обществе, именно за счёт силы своей массы и сильного звука, исходящего из этих масс. Ну и по родовой линии, сугубо по наследству.

И он, академик, сразу же из последних сил постарался, как можно быстрее определиться с именем.

– Ну, вот! Вот разве что вашего драгоценного сыночка, Аменхотэпом, назвать?

– Что?! Это кем ещё?! Ты нам сюда иносганщину не суй! Мы всецело гусские люди. Патгиоты своей Годины. Мы только своё грабим и пгодаём! Нам, исконно гусское пгиподнеси. Как пгиличным людям на фагфоговом блюде! А не то зашибу сейчас тебя, паскуду! – торжественно подытожила мадам.

Профессор не на шутку испугался, растерялся и нервно заёрзал на своём стульчике, предчувствуя, что его теперешнее положение на стуле, может быстро и резко измениться в непредсказуемую сторону. Но профессорская голова, в который раз спасая тело, не подвела своего носителя и, в конце концов, выдала превосходный результат.

– Только не волнуемся. Не волнуемся, душечка, (в случае мадам относительно профессора не вдаваясь в глубины, просматривался единственный корень со словом «задушить») есть имя! Феррапонтом Первым сына называйте! – на одном дыхании выпалил профессор и замер. Секунда длилась долго и утомительно долго. Академик уже всеми частями тела ощутил угрозу жизни этому еще сравнительно нестарому и всеми силами, молодящемуся телу.

Мадам резво и резко подпрыгнула на месте. При её приземлении кушетка жалобно скрипнула и сильно застонала.

– Да, точно! Слушай, ну точно имечко, не в бговь, а пгямо в могду! Ну, ты точно не дугак, академик!

– Любой дурак в такой момент станет академиком, – пробурчал спасённый себе под нос.

Туша, немыслимо изогнувшись, достигла академической спины и от переполняющего её восхищения, дружески трахнула своею кувалдообразной ручищей, академику прямо по больному позвонку.

В его глазах «погасли фонари», но покалеченный, не посмел даже пикнуть. Стонала одна кушетка от резких движений на ней, увесистой мадам.

От жуткой боли, учёный, чуть было окончательно не потерял рассудок и, опасаясь за свою дальнейшую судьбу, решился уточнить у консультируемой, что это всё значило? И возможно ли ему продолжить дальнейшее существование? На что он еще может или уже не может претендовать, плакать ему надо или разрешается смеяться?

– Драгоценнейшая, уважаемая! А вы, не могли бы мне обосновать…

– Дугимаг, что ли? Чё, тут еще обосновывать – то, Феггапонт Пегвый и никаких! Всё! Всё! В имени его! И понт! И Фегга! Я же не дуга с обгазованием, мы же тожить чё ни чё смыслим! Фегга – тож железа. Железные понты, когоче! А пегвый – это ж само собой. Мы втогых не дегжим. У нас, у Лобзиковых-Шкугодёговых всё и везде самое пегвое. Вота, мы сыночке – то своему имя оггебли. Вота, чё значица, к пгифессуге пошли. Гадалка, цегква и наука! Вота наша фамилиягная ипоностась. Ежлик мы вегущие люди-кгестияне, значица всё обязательно должны сполнять, чё стагые бабки в цегкви сказали. Вегить во всё такое надо! Вегить!

Букет алых, почти осыпавшихся роз, поднялся и с гордым видом, не расплатившись, стал удаляться. Богатым же все и много должны, а не просто обязаны.

Дама гордо доудалялась почти до самой выходной двери, но была зажата в тесном проходе, вовремя опомнившимся ученым. С табуретом наперевес, забыв про адскую боль, академик бесстрашно бросился в бой с чудовищем за свой гонорар. Но мадам оказалась крепким орешком.

Пыхтенье, визг и баритон, звон медяков, стук дверью, потом усталые шлепки, старыми шлёпанцами на кухню. Эрос победил. Он получил свои монеты. А если б нет, то тогда бы он считал себя сильно и жестоко изнасилованным.

Глава седьмая. Мадам Шкуродерова.

Эрос зашел в туалет, вышел обратно, так и не вспомнив, зачем заходил. Пошел на кухню, разминая руки и скрюченную на бок шею, высыпал на стол монетки, добытые в смертельной схватке с левиафаном. Посмотрел на них свысока, потом опять зачем-то сгреб и зажал в кулаке, и остановился перед столом в глубоких раздумьях о судьбах своей Родины.

После изнурительной борьбы за свои кровные, вспотевший профессор, хотел было проследовать в ванную, чтобы смыть с себя следы отчаянной борьбы за презренный металл. Но пришла его домработница, обвешенная с ног до головы сумками. Эрос принялся помогать женщине, избавиться от груза и заодно пожалился на происшедшее с ним недоразумение:

– Марьюшка, вы бы только видели, с каким драконом мне сейчас пришлось сражаться! Чуть руку мне эта гадость не сломала, а потом чуть не задушила.

– А, Евка – то, чего? Где оно? Опять, поди, гуляет?

– Ева Аркадьевна, почивать изволили.

– Всё никак не напочивается, бездельница. А энта, чего котора дракон? Ужель новую, змею в дом притащили?

– Ни в коем разе. Сугубо, рабочий консультационный момент.

Эрос ходил вокруг домработницы, потирая ушибленные места на теле, вертя и крутя головой в разные стороны, пытаясь путем разминок, придать своему телу и своей фигуре прежнюю конфигурацию.

Удавалось плохо. Болело всё.

– Я с ней вначале насмерть бился за цену. Пришлось, конечно, немного уступить, а потом я уже сражался, как лев, бился за каждую копейку до последней копейки.

Эрос с победным видом протянул Звездине кучку мелочи в своей ладошке и с видом победителя ссыпал всё в её лапищу.

– Нет, ну сколь раз, дурню, говорила, чтобы деньги брать наперед. Но, вы, же умного из себя выкаблучюете и грамотного человека, а сам дурак дураком.

– Но, позвольте, я, же победил! Вырвал, так сказать из лап дракона свои деньги!

– А если бы она ваши лапы из вас вырвала вместе с деньгами, а? Вот, сколь былО говорено слов для вашей лысой башки?!

– Кое – где…

– Что, кое – где?

– Кое – где лысой!

– Это, смотря, откеда наблюдать, а так-то уже почти везде. И не спорьте со мной тута, я лучшее вас про вас всё знаю! Вы, молнией деньги из рук должны выхватывать, ежлик заранее, не хочется вам деликатничать, чтоб вам их наперед давали.

– Да, я не то чтобы, я не всегда, просто так получается, я просто забываю.

– А, вот не надо, энтого, забывает он. При первом явлении денег из кошелька, сразуть хватайте их мертвой хваткой, потом силенок не будет, их из рук выкручувать. Сфатил и стой спокойно, али меня на помощь ори во всю глотку.

– Я всё понял.

– Вы, какося модным-то стали, так кто к вам ходит?! Одна шваль и ходит. Одни дешевки ходют и ходют, прохода нет от энтих финансовых магнатов. Никада при их денег нет, а услугу подавай. Цыгане ихины папы.

– Правда ваша, на этот раз и спорить не буду.

– А чрез чё спорить-то? Вот, чрез чё все богачи, энти дешевки, при деньгах? Да, потому что они во как, деньги в своих ручищах держат, спробувай, возьми у них чё! Они тебе, ежлик руку из корня не выкрутют, то по плечо откусят! Они у людей деньги из любой глотки достанут! По плечо руку к вам в пасть засунут, и из желудка достанут. А вы у них монету из рук вырвать схотели, да как она вас насмерть не загрызла, я просто поражаюсь?! А, это у вас, что висит на шее?

Звездина ткнула пальцем на грудь профессору.

Эрос опустил глаза и увидел, висящую на его груди маленькую дамскую сумочку.

– А-а-а! Это, когда мы боролись с ней, она меня душила какой-то цепью. А я и не заметил в борьбе, что сумка её у меня на шее болтаться осталась.

– Видать, вы точно, громкое имя им поставили, раз она вас пожалела. Видать от большой радости. Дайте, я гляну чего там? Паспорт? Нет? Удостоверение. Так и чё? На имя – Лобзиковой – Шкуродеровой. Начальник по Главной Соцзащите. Мамочка, рОдная, да как же вы в живых жить остались?! Да, вас, сам Бог спас, больше никто не совладал бы с этой гипопотамой, я это чудовище крепко знаю.

– Откуда?

– Я пособию у них двадцать два разА пыталась получить.

– И что?

– Да, куды ж нам с нашим свиным рылом, да в соцзащиту за пособией?! С чертовой дюжины раз докУменты с меня кое- как взяли. Месяц их по костям разбирали, я энто али не я? Али из-за границы кто прибыл с моими докУментами. А потом, значица и говорят, что дайте, новы, энти прочесть невозможно. Так видать шоркали их, мяли, да на зуб пробовали, что все докУменты до дырок стерлись.

– И что?

– Дак ничего, я за новыми ходить, а там мужик этой начальницы в начальниках заседает и докУменты строгает по триста пятьдесят рублей за штуку. Те, значица тама их трут, буквы сО свету стирают, а энтот новы со стираемыми буквами выдает. А отец ихин, главный Лобзик Шкуродер, в конторе засел по выдаче стираемых номеров для машин.

– И что?

– А, ничего! Он, значица, патент у одного просчелыги прикупил, чтобы автомобильны номера выделывать. Какося получил и прикрутил, их видать былО, а как завелся и поехал, чтобы сразуть начинали исчезать с глаз долой. А за углом на подворотне ихинский сват с жезелом стоит и ловит за деньги. Вота ихин папаша энтот рацинавализатор и есть. А его жена, да снохи, да зятья, да дочки и рОдные сыночки, по всем теплым местам рассажены. Башня Вавилон, однако, здоровенна уже отросла из энтих сукинов сынов и защитна Китайска стена вокруг кормушек для сватьёв, да ихиных братьёв. А мы, дураки, им всем должны и обязаны быть должными.