От любви до судьбы

Сердце сжалось в маленький комок и стучало, казалось, у самого горла.

Она уже бежала, загремел, откатившись, бидончик, и раскрылся бледным молочным пятном на сером булыжнике мостовой.

Она бежала, ноги стали ватными, глаза застилала пелена, она бежала.

Она бежала уже давно, дни сменялись днями, месяцы пролетали – она бежала…

Она бежала сквозь эти дымные годы, смерть и могилы…

Она бежала сквозь одинокие, проплаканные, бессонные ночи, искусанные губы, ногти, впившиеся в ладони.

Она бежала от постылого человека, ставшего её мужем…

Она бежала к тому, кто живой или мёртвый, но остался для неё навсегда единственным.

Вместо дыхания – свистящие хрипы, вот, он уже близко, ещё немного… больше нет сил, ещё шаг… всё, чёрная мгла опустилась…

Мужчина обернулся и едва успел подхватить потерявшую сознание Алю.

Часть третья. И продолжается жизнь

«Самая высокая жизнь всегда на волосок от смерти». (с)

Глава первая. Живой

Круглолицый лепной амур смешно надувал щёки, усердно натягивая тетиву лука. Стрела была направлена в сторону высокого венецианского окна, как будто там находился кто-то невидимый, кого амур должен был поразить в самое сердце.

Аля приподняла голову от подушки, оглядела небольшую светлую комнату, заставленную старинной мебелью. В окне виднелось белёсое небо с неподвижно висящими облаками.

«Интересно, куда я попала, в ад или в рай»?

Она попробовала встать, голова кружилась. Если это ад, то где же черти и топка. Может быть здесь – взгляд упёрся в старинный камин с резными решётками. Нет, наверное, это рай, там как раз место для амурчиков.

Аля уловила вдруг в застывшем воздухе какое-то движение, повернулась, и в проёме двери увидела улыбающегося Бориса.

«Ну, конечно, это рай, где же ещё она могла с ним встретиться».

Борис мягко вошёл в комнату, словно вплыл по воздуху, неся впереди себя резной поднос, заставленный чашками и чем-то ещё, от чего шёл божественный аромат.

Аля ущипнула себя за руку, неужели это не сон и не загробный мир, и она видит того, кого не могла забыть все эти тяжкие годы, несмотря на похоронку. Борис поставил поднос на маленький столик на колёсиках, стоящий возле кровати, опустился перед ней на колени, положил свои широкие ладони на одеяло, которым Аля была укрыта, и сказал просто, как будто они расстались только вчера:

– Здравствуй, моя любимая.

У Али вдруг забилось сердце так, что, казалось, одеяло поднимается на груди в такт его ударам. От его голоса, слегка хрипловатого, и такого родного, перехватило дыхание:

– Я…я… – Она пыталась что-то сказать, но в пересохшем горле рождались только невнятные звуки, – я… ждала… тебя.

Борис приподнял лежащую поверх одеяла тонкую руку, и прижался к ней губами.

Слёзы подступили к глазам, она хотела сдержать их, но не смогла. Тогда Борис наклонился к её лицу и начал целовать, ловя губами слезинки.

Она обхватила руками его голову, с такою же, как раньше, густою копной волос, но уже изрядно тронутых сединой, и судорожные рыдания сотрясли её тело.

Борис, молча, гладил вздрагивающие плечи, и от его сильных рук вливалось в Алю такое успокоение, что она постепенно затихла.

Вглядывалась в его до боли знакомое, но в чём-то изменившееся лицо, и отмечала про себя жесткие складки у рта, морщины на лбу и косой шрам, уходящий куда-то за ухо. Лишь глаза оставались такими же озорными и весёлыми.

Сколько же лет, Боже, сколько лет они не виделись, десять, всего десять, а, кажется, целую вечность. За эти десять лет они прожили целую жизнь. Они изменились, они стали другими, но то, что их соединило когда-то, не изменилось ничуть. Наоборот, это чувство перебродило за годы, и из молодого, ординарного вина, настоялось крепкое, густое и хмельное. И они пили его сейчас, и каждая клеточка их тел внимала и впитывала этот необыкновенный, божественный напиток.

Борис целовал губы, шею, грудь, и от этих поцелуев Аля напряглась, и её забывшее мужскую ласку тело рвалось навстречу этим жадным губам, этим быстрым горячим рукам, этой мужской тяжести, которую она хотела ощущать бесконечно.

Борис сбросил с себя одежду и осторожно снял с неё платье, в котором выбежала из дому за молоком. Она не почувствовала никакого смущения от того, что её рассматривает ставший за десять долгих лет чужим, но навсегда оставшийся родным человек. И когда он прижался к ней вздрагивающим от волнения и желания телом, затрепетала, ощутив знакомый запах своего единственного мужчины.

И потянулась к нему, и хотела в этот миг только одного: отдать ему всю себя без остатка, исчезнуть, слиться, став с ним единым целым. Распахнула ноги навстречу стремящемуся к ней естеству, обвила его кольцом своих рук и ног, боясь выпустить хоть на секунду, страшась, что он снова исчезнет навсегда.

И этот клубок слившихся тел, уже жил своей отдельной жизнью, двигался, как единое целое, и замирал. Души их слились, как и тела, и сердца их стали одним огромным сердцем и бились в унисон, и уже невозможно было отличить одно от другого, и мир перестал существовать.

Но вот яркая вспышка, как взрыв Вселенной, как первый миг творения пронзила их тела, и они забились в сладостных конвульсиях, предшествующих рождению новой звезды, рождению новой жизни.

Спустилась с небес душа их дочери, и обрела плоть, которую они вновь зачали в этот миг.

– Мне надо идти, любимый, ты знаешь, у меня дочка, ей два года. Я оставила её почти без присмотра.

– Я всё знаю. Нет не всё, – Борис запнулся, и Але послышались осуждающие нотки в его словах.

Она и так чувствовала себя виноватой, как будто совершила преступление, за которое нужно будет отвечать. Показалось, что он сейчас может повернуться и уйти так же неожиданно, как появился. Она и не знала толком, как он оказался в городе, и что это за чудесная сила заставила её обернуться. Борис успел сказать только, что снимает эту комнату в старинном доме уже третий день. И каждый день дежурит возле её дома, чтобы хоть одним глазком взглянуть на неё. Он и принёс её сюда, когда она потеряла сознание, благо дом этот находится совсем рядом.

Аля прижалась к Борису, он гладил её по волосам по спине, они стояли у двери и готовы были вот-вот расстаться, но не могли оторваться друг от друга.

– Боря, я знаю, что виновата перед тобой, – Аля почувствовала вдруг себя маленькой девочкой, школьницей, которую должны наказать за провинность, и думала лишь о том, чтобы это не было слишком больно.

– Да что ты, выбрось из головы даже саму эту мысль о какой-то вине, – Борис отодвинулся и голос его стал твёрже и жёстче, – ни ты, ни я, никто не виноват в том, что случилось, это война, проклятая…

Он снова прижал к себе Алю и целовал её сразу осунувшееся лицо.

– Когда мы увидимся? – спросил тихо в самое ухо.

– Вечером.

– Вечером, – повторил как эхо, и прижался губами к её губам.

Тихий, тёплый вечер опускался на город. Здесь, в южных краях, такие вечера с мягкой, подкрадывающейся прохладой, вытесняют постепенно с городских улиц дневной раскалённый жар. Качающееся воздушное марево поднимало вверх тепло остывающего камня домов, быстро наступающая темнота сумерек скрадывала неприглядность и неубранность развалин, печальных следов прошедшей войны.

Аля и Борис сидели на открытой веранде кафе, которое в этот день не могло похвастать обилием посетителей. Да им и не нужно было никого. Маленький столик на двоих стоял у самой ограды летней деревянной площадки, за которой уходила вдаль узкая, зелёная улочка. Ветки деревьев любопытно простёрли над ними свои кроны, и далёкая Вега уже вышла на тёмный небосвод полюбоваться на одинокую парочку. Женская рука покоилась в широкой мужской ладони, и было ей там тепло и уютно.

Впервые за последние годы Аля почувствовала спокойствие, когда не надо было никуда спешить, ничего решать, рядом сидел человек – кусочек её существа, который разделит все её беды и горести, и примет на себя её проблемы.

Бутылка кисловатого молдавского вина была уже наполовину опорожнена, и ровный негромкий голос Бориса только слегка рассеивал сгустившуюся тьму.

Глава вторая. На войне, как на войне

За окном вагона проплывали печальные пейзажи. Едва припорошенные снегом почерневшие развалины домов, обезлюдевшие городки и деревни, чёрные остовы сгоревшей техники, повсюду следы пожарищ и недавних боёв.

Борис задумчиво глядел в окно. Уже третьи сутки двигался эшелон к фронту. Вернее, шло с десяток эшелонов, растянувшихся на много километров. Столько понадобилось для транспортировки дивизии. Борис всё ещё переживал разлуку с Алей, в ушах звучал её мелодичный голос, руки ощущали атласную гладкость кожи.

Волновала неизвестность впереди – фронт, о котором он был уже столько наслышан. Фронт представлялся ему чем-то изначально героическим, где каждый может совершить подвиг. Так рассказывали ветераны, которых много было в дивизии, после ранения люди снова возвращались в строй. Но и то, что на фронте тесно переплетаются между собой смерть и грязь, высокое и низкое, героическое и подлое, тоже рассказывали…

Под монотонный стук колёс Борис задремал, потом улёгся на полку и проспал до утра, до той поры, пока не прозвучала команда «Подъём».

Поезд стоял на каком-то полустанке. Около разбитого здания вокзала собрались офицеры, ощущалась та тревожная суета, которая предшествует большому движению.

«Похоже, приехали», – подумал Борис.

Через час колонна бойцов уже шагала по схваченной утренним морозцем полевой дороге.

К вечеру достигли переднего края. Дивизия сменила какую-то часть, сильно потрепанную в последних боях. Ребята из пополнения успели переброситься несколькими словами с усталыми почерневшими от непрерывных боёв бойцами, и часть отвели во второй эшелон дивизии.

Каждый взвод разведроты придали трём батальонам полка для усиления, предстояло наступление. Разведчики заняли просторные, хорошо оборудованные землянки около командного пункта полка.

На следующий день Бориса и ещё несколько разведчиков вызвали в землянку командира взвода. Лейтенант Никифоров в телогрейке и кубанке, сдвинутой на затылок, сидел над картой, что-то отмечая на ней карандашом. Наконец, когда все собрались, он оторвался от карты и как-то буднично произнёс:

– Нам поручено взять «языка».

Для разведчиков это была опасная, но привычная работа. Лейтенант рассказал, как будет проводиться операция. Расчёт строился на внезапности: снять часовых, проникнуть в блиндаж и захватить немца, желательно офицера. Потом немедленно отойти к своим. Вести «языка» будут двое, остальные две пары разведчиков по очереди обеспечивают прикрытие. Всего в операции участвует шесть человек. Возглавлять группу поручили старшему сержанту Горбанько, опытному, закалённому в боях разведчику.

Спустя три часа группа собралась в траншее и по команде бесшумно растворилась в темноте. Стояла безлунная безветренная ночь. Слегка подмораживало, изредка взлетали ракеты, разрывали темноту пулемётные и автоматные очереди.

К первой траншее группа подобралась незамеченной. Некоторое время выжидали, но в траншее так никто и не появился. Горбанько шепотом сказал:

– Фрицевское начальство по блиндажам греется, а здесь только часовых можно встретить, много ли от них толку, как от «языков». Продвинемся глубже в оборону немца.

Разведчики осторожно поползли вперёд, пока не наткнулись на землянку. Около неё ходил часовой. Один из разведчиков обнаружил провода, и Горбанько подумал: – «Значит, штабная». Жестами показал, что именно здесь будут брать «языка».

По сигналу двое солдат сняли часового, а Борис и ещё один разведчик, включив фонарики, ворвались в землянку. Короткая схватка, четверо фашистов упали под пулями. Борис навалился на офицера, но тот изворачивался и не давался. Вбежавший в землянку Горбанько ребром ладони ударил немца по шее, тот сразу сник. Старший сержант засунул ему в рот кляп, а Борис с появившимся в землянке бойцом дали несколько очередей по оставшимся в живых фашистам, которые не могли прийти в себя от ужаса. Всё произошло в считанные секунды.

Спохватились фашисты быстро и открыли беспорядочную стрельбу вслед разведчикам, но группы прикрытия, удачно сменяя друг друга, ударили по немецким траншеям из автоматов и, пользуясь замешательством, догнали товарищей. Один из разведчиков был ранен, и его пришлось нести. Борису, как физически более сильному, поручили тащить «языка».

Пленный немецкий офицер дал важные сведения, так необходимые командованию перед наступлением. Разведчиков представили к наградам, Борис получил свою первую награду – орден Красной Звезды.

В середине февраля внезапно началась оттепель с обильными снегопадами и ветрами. Не успевшие промёрзнуть болота наполнились водой, образовав целые озёра, которые с трудом можно было преодолеть. Скрывшиеся под талым снегом и водой тропинки и дороги задерживали продвижение вперёд. Бойцы не имели возможности просушить обмундирование и обогреться. Кухни опаздывали, и вместо горячей пищи частенько приходилось довольствоваться сухим пайком.

Дивизия, преодолевая яростное сопротивление немцев, медленно продвигалась вперёд, переходя к обороне в тех местах, где противник был особенно упорен.

Весной наступило затишье. У Бориса появилось время для того, чтобы писать Але подробные письма. Он переживал вместе с женой беременность, вчитывался в её рассказы о шевелении ребёночка, и они вызывали у него какое-то удивление и такую сладость, и нежность в груди, словно уже держал на руках свою кровиночку.

В преддверии лета начали готовиться к широкому наступлению. Нашим войскам предстояло сокрушить мощный оборонительный рубеж на пути в Прибалтику под названием «Пантера». Немцы готовились стоять насмерть, ведь с потерей Прибалтики они теряли и источники сырья и продовольствия, а для Красной армии открывался прямой путь в Восточную Пруссию и выход к Балтийскому морю.

Наступление намечалось на двенадцатое июля, но уже десятого войска заняли исходное положение. Утром взвод разведчиков, где Борис командовал отделением, придали штурмовой роте для проведения разведки боем. Рота выбила противника из траншей и захватила пленных, которые показали, что получен приказ отойти на запасной тыловой рубеж. Этим решило воспользоваться командование и ввело в прорыв штурмовые батальоны. В течение суток оборонительный рубеж противника был прорван, и подразделения вклинились в оборону врага на сорок километров, очистив от фашистов триста населённых пунктов.

Части дивизии безостановочно двигались вперёд, преследуя отступающего противника. Проселочные дороги, по которым двигались войска, тянулись через лес, идти было тяжело, все медленнее шагали бойцы, тёмные пятна пота проступали на давно не стираных гимнастёрках. Необходим был отдых, но командование требовало быстрее выйти к реке Великая и захватить мост. Пока основные части дивизии двигались к мосту, решено было перебросить к нему взвод разведки для захвата и предотвращения взрыва.

Разведчиков посадили на танки, и те рванули вперёд. Охрана моста не успела опомниться, когда из леса стремительно вырвались «тридцатьчетвёрки» с десантом разведчиков на броне. Танки прорвались к мосту, и бойцы, спрыгнув с них, пошли врукопашную. Высокая и сильная фигура Бориса, который, где автоматными очередями, а где и мощными кулаками прокладывал путь отделению, служила ориентиром для бойцов.

Через несколько минут всё было кончено, на мосту и вокруг него в беспорядке валялись трупы фашистов. Вскоре по мосту устремились на ту сторону реки подошедшие штурмовые батальоны.

За этот бой Борис был награждён орденом Красного Знамени.

Дивизия с боями прорывала вторую линию немецкой обороны, здесь было построено множество ДОТов и ДЗОТов, минных полей. На подходе к этой линии надо было под огнём гитлеровцев преодолевать болота и озёра. Враг непрерывно вёл артиллерийский огонь и атаковал. Развернулись затяжные кровопролитные бои, наши подразделения несли большие потери. В батальоне, которому был придан взвод разведки, убило командира, из офицеров почти никого не осталось. Командование прислало из штаба нового комбата. Им оказался бывший командир роты Бориса во время комплектации дивизии на Урале.

Два дня назад Борис вынес из-под огня раненого взводного – лейтенанта Никифорова, а когда вернулся, ротой командовать было уже некому. Тогда-то и принял Борис на себя командование ротой. Командир батальона собрал двух оставшихся в живых разведчиков, которых хорошо знал: старшего сержанта Горбанько и ефрейтора Бориса Шаталова. Командиром одной роты он назначил Горбанько, а второй – оставил Бориса.

– Слушай боевую задачу: нужно оседлать перекрёсток дорог и удержать его до подхода основных сил. – Голос командира был сиплым и прерывался кашлем, накануне он простыл, лёжа под огнём немецких гаубиц в болоте. – Оседлать и удержать – это очень важно для дивизии. Начало общего наступления дивизии в шесть ноль-ноль. К этому времени развилка должна быть в наших руках. Ясна задача?

Задача-то ясна, но как её выполнить. В роте Бориса оставалось два десятка бойцов, в роте Горбанько – немногим больше. Сложность заключалась ещё и в том, что на пути к развилке противник хорошо укрепился, и пройти напрямую было сложно. Решили одной ротой обойти укреплённый район и ударить по врагу с фланга.

А Борис повёл бойцов прямо. Идти среди огромного массива сплошных болот было трудно, тропинка то появлялась, то исчезала. Приходилось передвигаться, рискуя в любой момент провалиться в трясину. Кроме этого, необходимо было соблюдать скрытность, чтобы незаметно выйти в заданную точку. Рота блестяще совершила марш, не встретив сопротивления, она добралась до развилки дорог и заняла на ней круговую оборону.

Ровно в шесть, как и намечалось, началось наступление дивизии. Фашисты не выдержали и побежали, и тут на их пути оказался заслон на развилке. Немцы обрушили на бойцов всю свою огневую мощь, понимая, что если они не пробьются через заслон, то будут уничтожены наступающими войсками. И тут в самый критический момент, когда уже половина личного состава роты Бориса была выведена из строя, к ним пробилась рота старшего сержанта Горбанько, проделав узкий проход во вражеской обороне. Немцам так и не удалось сбросить бойцов с развилки дорог. А вскоре подоспели наступающие части дивизии.

Командир дивизии кричал в трубку комбату:

– Молодцы, передайте мою благодарность всему личному составу, а командирам рот, в особенности. – И зачем-то переспросил: – Значит, роту к развилке вывел и командовал ею в бою ефрейтор? Ну и ну, такое мне ещё встречать не приходилось. Но молодчина какой! Честное слово, молодчина!

Через пару дней в дивизию прибыл командующий армией. Командир дивизии доложил ему о Борисе, и генерал захотел с ним встретиться. Бориса вызвали в штаб дивизии. Генералу представили вконец смущённого девятнадцатилетнего парня. Он расспрашивал Бориса о службе, о семье, уточнял детали минувшего боя. Потом подозвал к себе одного из офицеров штаба и отдал какое-то распоряжение. Затем объявил, что за успешное выполнение боевой задачи, проявленный при этом героизм и воинское мастерство, ефрейтор Борис Шаталов награждается Орденом Славы второй степени и ему присваивается воинское звание – лейтенант. Генерал тут же прикрепил на грудь Бориса орден и вручил офицерские погоны.

Потом, провожая взглядом удаляющегося парня, с восхищением произнёс:

– Замечательный человек, хороший командир из него выйдет.

Известие о рождении дочери Борис встретил в госпитале.

Наши войска, прорвав оборону на узком, пятикилометровом участке, уже двигались вглубь территории противника, имея цель ликвидировать курляндскую группировку.

А через два дня гитлеровцы ввели в бой на этом участке танковую дивизию. Трое суток не прекращался тяжёлый бой. Горела земля, немцы пытались смять и уничтожить наши части. В роте, которой уже командовал Борис, осталось меньше трети личного состава. Вот перед позициями показались вражеские танки, за ними двигалась пехота. Наша артиллерия открыла огонь, но танки продолжали двигаться вперёд. Борис понял, что позицию удержать не удастся, даже если погибнут все. В это время поступил приказ отойти за реку.

Борис отдал приказ бойцам отходить. А сам остался прикрывать отход. Он лёг за пулемёт и его точные очереди косили наступающих солдат противника. Но вот танки приблизились, и Борис побежал по траншее, которая упиралась одним своим краем в лесную опушку. Он выскочил из траншеи и уже вбежал в лес, когда шальной осколок ударил его в шею. Борис упал и потерял сознание. Очнулся он, когда уже была ночь – гимнастёрка залита кровью, шею невозможно повернуть. Борис достал из сумки перевязочный пакет и попробовал им заткнуть рану, но от сильной боли вновь потерял сознание. Только через сутки бойцы его роты проникли на нейтральную территорию, где оказался Борис, и вынесли командира. Он потерял много крови и получил заражение.

Началась гангрена. Его спасло чудо: молоденькая врачиха, недавно пришедшая после мединститута, сделала блокаду появившимся уже в войсках пенициллином, и этим спасла Борису жизнь.

Два месяца провёл Борис в госпитале. Девушка – врач бывала у него каждую свободную минуту, и все к этому привыкли, даже начальство не реагировало. Лена, так звали девушку, знала, что у Бориса жена на Урале, и что дочка родилась. Но это её нисколько не смущало. На войне жизнь младших командиров недолгая, и надо жить, и любить сегодня, завтра может и вовсе не наступить.

До выписки оставалось недели две, и Борис перешёл уже в разряд ходячих больных. Почти каждый вечер после ужина он прогуливался с Леной по аллее парка, примыкавшего к больничному корпусу. Вот и сегодня они пошли прогуляться по первой пороше.

Чистый воздух вливался в пропитанные лекарствами лёгкие и вместе с ним вливались бодрость и энергия в молодое, сильное тело, которому нипочём ранения.

– Не спеши, – Лена взяла Бориса под руку, погладив, зачем-то рукав его шинели, наброшенной поверх больничного халата. – Расскажи лучше, как тебе видится жизнь после войны.

– Жизнь будет совсем другая, – проговорил Борис и замолчал. Он и не представлял, какою должна стать жизнь после войны, из его девятнадцати лет – три с половиной пришлись на войну.

Лена хотя и была старше его на пять лет, но и она не могла себе представить ту, новую, неизвестную жизнь.

– Я думаю, что люди будут любить и беречь друг друга, – произнесла она выстраданную, видимо, в мыслях фразу.

– Да, наверное.

Они уже дошли до скамейки в конце аллеи туда, где ветви деревьев сплетали свои густые лапы, создавая таинственный шатёр.

– Посидим? – Лена потянула Бориса на покрытую мелкой снежной крупой скамейку.

Борис смахнул снег полой шинели, они уселись, тесно прижавшись друг к другу.

Сколько времени прошло неизвестно, Лена зябко поёжилась и положила голову Борису на плечо. Потом спросила:

– Руки замёрзли, можно я у тебя погрею? – И, не дожидаясь ответа, сунула свою руку в распахнутый ворот его шинели.

Борис чувствовал, что Лена тянется к нему, это его приятно тревожило и волновало. Он обнял девушку за плечи. Она подняла голову от его плеча, прижалась щекой к его щеке, и он ощутил на своих губах её тёплые губы.

К ночи похолодало, и Борис с Леной заторопились к больничному корпусу. Они вошли в здание с чёрного хода, от двери которого у Лены оказался ключ. Она жила в маленькой комнатке, в блоке для служащих госпиталя. На развилке у длинного коридора постояли, целуя друг друга и всё более разгораясь. Лена расстегнула шинель Бориса, распахнула больничный халат, и обхватила руками его такое манящее, сильное тело. А Борис под тёплой курткой Лены нащупал её грудь и уже не захотел выпускать её из своей ладони. Вместо того чтобы разойтись, они направились в коморку Лены, стараясь осторожно ступать по дощатому полу. Сердце Бориса взволнованно билось, уже почти год он не встречался с женщиной. Его молодое тело, отдохнувшее за время нахождения в госпитале от тягот и тревог войны (в окопах-то было не до женщин) требовало ласки, и томление, охватившее его, затмило все доводы разума. Тихонько войдя в комнату, они бросились в объятья друг друга, словно это был последний миг, дарованный им судьбой перед тем, как навсегда расстаться. Губы их слились, руки порхали, гладя и лаская тела и стаскивая мешающую одежду. Они почти не разговаривали, да и зачем нужны были слова, каждый знал мысли и желания другого, и рвался, и трепетал от прикосновений, и хотел быть ближе, ближе…

Они рухнули на железную односпальную больничную кровать, и она отчаянно заскрипела, не выдержав урагана страстей…

Холодный зимний рассвет нехотя вполз в окно, осветив разбросанную по полу одежду и обнажённые тела мужчины и женщины, забывшихся в коротком сне.