Сказка города Жє

Песню подхватил неподвижный воздух. Ей вторили деревья и трава. В тон журчала вода, падая с закрытой соседней девятиэтажкой плотины, гудели гранитные скалы по берегам реки, содрогались холмы, за гордом стонали, склоняясь в поклоне, леса, и птицы падали вертикально, замирая у самой земли, будто стремились разбиться. Олег слышал собачий вой, слышал вороний грай, но, кроме этого, была скорбь – единая и неделимая – невидимого плакальщика за спиной, несуществующих тварей, населявших, по мнению предков, навь.

Когда туча закрыла почти все небо, оставив лишь узкую, сочащуюся золотом, щель на западе, – обрушилась тишина. В ушах звенело, давило на виски, Олег не удержался – опустился на корточки, по-прежнему цепляясь за перила. «Возьми», – шепнуло асфальтовое небо. Возьми. Но что же именно я взял?! На скорчившегося человека рухнул ливень.

***

Семен принял коньяку на сон грядущий. Повезло жить одному, в чистоте и порядке, устанавливая режим дня: утром – зал, днем – работа, ночью – иногда тоже. Если нет – вечером можно в баню или почитать (он уважал исторические книги), раз в неделю – коньяк и на боковую. Иногда у Семена заводились девушки. Но расставаться со свободой он не спешил. И нарушал привычный порядок сам – по желанию, как сегодня. Из головы не шел сдохший, – туда ему дорога, – Жека Гашенный. Семен наведался в хату Гашенного после того, как труповозка забрала тело. Дом стоял в Цуглинном переулке, среди зажиточных особнячков, оттяпавших у Ботсада приличный кусок. Только вот Жека не организовал ни красной черепицы, ни кованой ограды, ни стеклопакетов: хатка его по пояс провалилась в землю, а крыша провисла хребтом старой собаки. Перед единственным уцелевшим, не забитым фанерой, окном, высилась гора бутылок.

Ничего нового Семен на месте не узнал, даже с операми не столкнулся – хрен ли им делать здесь, они и дело-то открывать не будут.

А вот – не шло из головы. Низкая притолока, заставившая Семена поклониться чуть не в пояс. И внутри: темень, вонь, на стенах – обереги из соломы и тряпочек, в углу – каменная баба, отполированная, словно Жека ее мацал ежедневно. Шприцы, конечно, под ногами хрустели, осколки.

Снилась та же муть: Жека, елозящий руками по капоту, запах от него. Проснулся от того, что форточка хлопнула – начиналась гроза. Пробежался по квартире, закрывая окна, высунулся на балкон – любил начало бури.

На город наполз грозовой фронт. Ударил холодный ветер, сорвал соседкино белье с веревки. Потом ветер стих – и на город, смывая грязь и пакость, рухнул ливень. Семен стоял под его струями, подставляя лицо, а потом, освеженный, вернулся в кровать. На грани забытья скользнула мысль о Жекиной крови, которой и следа теперь не останется, и исчезла.

***

Олег не смог побриться – зеркало шло волнами, то мутнело, то яснело, поверхность его ребрилась и волнами шла. В уголках скопилась ржавчина. Он списал бы это на безумие, накрывшее вчера, но остальное было привычным и вписывалось в реальность. Переутомление, наверное, или сосуды шалят. Психиатрам сдаваться рано.

Впереди – трое суток отдыха.

От вчерашней бури не осталось и следа.

Вымученно насвистывая «в траве сидел кузнечик», Олег сжевал бутерброд с лежалым сыром, сунул в рюкзак плавки и полотенце, фантастический трешак про супергероя в космосе, в карман – двадцатку на пиво, – и отправился на реку. Купаться, может, и холодно, но позагорать – в самый раз. Проветрить мозги, чтобы не мерещилось всякое. Стыдно вспомнить, как он корчился на балконе под дождем, как ревел… и не надо вспоминать, а надо спуститься к ларьку, попросить баклажку холодного и чипсы, умытым переулком спуститься к общаге, обогнуть ее и – ох, белых акаций грозди душистые, привет аллергикам – спуститься к мутно-зеленой, набухшей водой, реке.

Слева на пригорке – старое кладбище, заросшее, уже никто и не помнил, как хоронили там своих усопших и по какому обряду. Олег зачем-то остановился, поджимая пальцы в шлепках. Даже крестов нет – одни холмики безымянных могил, на картах это место никак не отмечено, но местные знают – погост. В недвижимом воздухе висел забивающий носоглотку сладкий аромат акаций, и к нему примешивалась вонь крови, опорожненного кишечника – недавней дурной смерти.

Он полез на холм, шипя сквозь зубы, когда крапива жгла голые ноги. Пиво сонно булькало в рюкзаке.

Молодые побеги малины и ежевики переплелись, образуя естественную и очень колючую изгородь. Олег попытался обойти ее – и наткнулся на недавно прорубленный в зарослях проход. По нему ползли струи волглого дыма, путаясь под ногами. Трава скукожилась, болезненными трубочками свернулись листья. Олег ступал осторожно, высоко поднимая ноги.

Заросли все тянулись и тянулись на сотни метров: свежий ход, петляя, карабкался на вершину холма, кусты по бокам вставали выше человеческого роста, – не понять, какого они вида, то ли сирень, то ли пресловутый чубушник, – листья ровные, матовые, лишенные индивидуальности. Подлесок кончился с новым поворотом тропы, выплюнув Олега на круглую поляну.

Вокруг нее смыкались исчерна-зеленые разлапистые ели, плечом к плечу, так плотно, что не пройдешь. Трава под ними не росла – лишь шевелилась нетронутая солнцем тьма. Оттуда тянуло мокрой стужей, заставляя покрываться мурашками. Центр поляны протыкал падающий вертикально вниз солнечный луч, почему-то один, цилиндрический, овеществленный.

В нем плясали… пылинки?

Олег поправил лямки рюкзака и сощурился.

Нет, это были не пылинки. Крупные, с кулак, ночные бабочки – или сизые хлопья сажи, или призраки птиц. Челночный их танец – как у поденок – заставил Олега сделать два шага из подлеска на поляну.

Трава покрыта инеем. Солнечный луч упирается в сложенное колодцем кострище – целые бревна вековых елей пошли на него. Высотой кострище метра три, что покоится на нем – не разглядишь, но ясно: покоится. Именно оттуда ползет гибельный смрад.

Звенящую тишину нарушил давешний плач: песня без слов, прощальный стон, подхваченный стоголосо.

Скрестив ноги, Олег сел, где стоял, перекинул на живот рюкзак, вытащил баклажку пива, свернул ей горло, глотнул и, не глядя, передал налево, против часовой стрелки. Кто-то принял подношение, забулькал. К кострищу вышла вчерашняя девочка с рукой на перевязи. Она несла зажженную свечу, ступая плавно, по ниточке.

Быстрее стал танец поденок, громче – стон, ярче – луч, обжигающим – ползущий по траве холод. Девочка сунула свечу внутрь кострища.

Взвился дымок, затрепетал, поднимаясь, горячий воздух, и бревна лизнули жадные языки огня. Пиво вернулось справа – в баклажке совсем не убавилось. Олег отхлебнул еще. Девочка замерла, опустив голову и приложив уцелевшую руку к груди. Костер трещал. Он вспыхнул факелом, затмив солнечный луч, он сжег танцевавших в сверкающей оси существ, и в этой вспышке Олег увидел безумного, иссохшего, с белыми глазами и спутанными волосами Жеку Гашенного.

– Возьми, – сказал Жека. – Возьми или возьмет другой. Бери, этот мир нужно держать, бери и держи.

«Не хочу, – подумал Олег, – я вообще мимо проходил, я с ума сошел, вот мне и мерещится, не буду я ничего брать, спасибо, достаточно».

С треском, стреляя искрами во внезапно потемневшее небо, костер поглотил сам себя.

***

Стало много вызовов на констатацию смерти. Тонули в ванных, выпадали из окон, разбивали стекла, и осколки вспарывали хорошо, если вены – чаще почему-то артерии. Это длилось девять дней, Олег выходил на полторы ставки, и домой приползал вымотанный, без эмоций. Ему снилась ржавая плесень.

Она покрывала любую отражающую поверхность, расползалась по зеркалам – от обоих, в ванной и в комнате, он поспешил избавиться, набросив ветхие простыни с расстояния в три шага, и потом аккуратно вынеся на помойку. Там Олег зачем-то (так надо) разбил их на мелкие осколки подвернувшейся под руку половинкой кирпича. При каждом ударе из-под тряпок вырывалось облачко рыжих спор – ржавой трухи, носимой ветром.

На одном из вызовов – труп валялся на подъездном козырьке, удар пришелся на ноги, позвоночник сложился – Олег столкнулся с Семеном.

– Банда орудует, – сообщил патрульный. – Понять бы только, какая. То ли нацики разгулялись, то ли черные риэлторы.

– Думаешь? – удивился Олег. Для него очевидна была связь смертей с плесенью.

– Предполагаю.

Они спустились вниз и закурили перед подъездом.

– Сам посуди: квартиры освобождаются. И ведь не только трупы. Люди пропадают. Оперативники, Олеж, ничего не видят и ничего не слышат: ясно, замазаны. А пропадают десятками. Жил себе человек – и вдруг его нет, будто не было никогда. Документы подчищены, ни следа, в домовой книге – предыдущие жильцы, а этот даже не рождался. Соседи глаза отводят. Родные… отряд не заметил потери бойца. Но я-то помню, например, бабу Валю из третьего подъезда. Или Катерину с пятым размером. Такое чувство, будто я один их помню.

– Какую бабу Валю?

Патрульный уставился на него с недоверчивой ухмылкой.

– Которая магазин убирала, «Гурман». Да ты чего? Она нас еще пацаньем гоняла с гаражей!

– Кто-то гонял. Но бабу Валю не помню. И с пятым размером никого не помню.

– Тебе тоже подмазали? – осклабился Семен.

– Да если бы, живу на одну зарплату, – Олег развел руками, показывая: пусты они, нет в них чемодана с миллионной взяткой.

– С ума вы все посходили.

Семен в сердцах сплюнул на асфальт и побрел к машине, опустив голову. Олег честно напряг память, перебирая жильцов родного двора, продавцов в ближайшем магазине. Кто-то же там, наверняка, убирал? Нет, ничего не всплывает. Из третьего подъезда бабушка? Баба Зоя была, но умерла давно. А Вали не было никакой.

Водитель Серега читал газету. Врач еще заполнял бумаги.

– Слушай, Серега, патрульный говорит, люди в городе пропадают. И так, что все о них забывают тут же. Имена мне называет – я, вроде, должен их знать, а не помню таких.

– Ну, тут одно из двух, – Серега поправил очки на носу. – Либо крыша отъехала у гражданина полицейского, либо, товарищ коновал, у тебя Альцгеймер.

– А ты ничего такого не замечал?

– Мои знакомые не пропадали. Но если следовать твоей логике, даже пропади моя дорогая теща, я не смог бы отметить это событие, моментально о ней запамятовав.

Врач, Ангелина Петровна, наконец-то закончила с бумагами и спешила к Скорой. Работать с ней Олегу нравилось, она, в отличие от Дмитро Володимировича, не припоминала позорный обморок на третьем дежурстве.

– Что-то Дмитро Володимирович давно с нами не ездил, – сказал Олег. – В отпуске, что ли?

– Какой Дмитро Володимирович? – Серега удивился неподдельно. – Не было у нас на подстанции таких.

***

Разыскать даму, сбившую Жеку Гашенного, не составило труда: в горбольнице записывали адрес прописки, и у выписавшейся через три дня после ДТП женщины он совпадал с местом проживания. Вряд ли она помнит врача, оказывавшего первую помощь, но вдруг? Дмитро Володимирович стерся из памяти диспетчеров и коллег, его супруга оказалась женщиной одинокой, ни разу не выходившей замуж, а детей у него, вроде, не было.

Альцгеймер? Сумасшествие? Причем заразное? Объяснений можно было найти пачку, но Олег предполагал, что прав Семен: люди пропадают, а этого никто не замечает. Сам он сохранил воспоминания о Дмитро Володимировиче (по неизвестной причине, но тут заметен «след» покойного Жеки), но утратил другие, и ведь не выяснить, – какие именно.

Частный сектор на Малеванке – район зажиточный, основательный. Без трехметровых заборов и бассейнов во дворе, но с аккуратными домами, окруженными фруктовыми деревьями, газонами, цветниками, а не нищенскими грядками с картошкой. Лаяли собаки. За воротами четырнадцатого дома скучал не загнанный в гараж вишневый ланос со смятым носом.

Олег поискал кнопку звонка, не нашел, отодвинул щеколду и толкнул деревянную калитку. Здесь не боялись воров. Или держали на свободном выгуле во дворе здоровенного волкодава.

Осматриваясь в поисках зубастой смерти, Олег обогнул дом и постучался.

– Хозяева! – позвал громко.

Тишина. Может, нет никого? Он позвал еще раз.

Шевельнулась занавеска, и в окно выглянула девочка. Они не виделись с бывших или пригрезившихся похорон Жеки. Ребенок смотрел прямо, без удивления или страха.

– Открой, – попросил Олег. – Я доктор со Скорой, который твоей маме помогал, помнишь? Пришел ее проведать. Мама дома?

– Почти.

Во дворе, что ли? К соседке отошла? В туалете?

– Пустишь?

– А ты не плесневый?

– Да вроде нет.

– А ты правда врач?

– Фельдшер. Мммм… Младший доктор.

Девочка отошла от окна и загремела цепочкой. Дверь приоткрылась. Из дома донеслось басовитое рычание – волкодав все-таки имелся.

– Место, Лютик! – рявкнула девочка, обернувшись. – Место!

Ворчание отдалилось, кто-то тяжело скрипнул половицами за спиной ребенка. Нифига себе, Лютик.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.