Все беды из-за книг!

– И что бы я делала без твоей честности! – хмыкнула Катталин, беря мужа под руку. – Ладно, последнее приму за комплимент.

Они вышли в тишину теплой ночи, жадно вдыхая насыщенный солью воздух – ветер дул с моря. Йон запер дверь и огляделся, раздумывая, куда деть ключ.

– Надо бы положить под коврик, но ввиду отсутствия оного…

Недолго думая, он засунул ключ под растрескавшуюся ступень при входе и отряхнул руки.

– Готово! Идем?

– Погоди минутку, – Катталин удержала его за руку, – проведаем только бедняг курильщиков! Они нам все же очень помогли, сами того не желая.

Оглушенные адепты мирно посапывали, лежа в обнимку за мусорным баком.

– Думаю, за них можно быть спокойными, – Йон галантно предложил своей даме руку. – Когда им еще доведется поспать в такой романтической обстановке под звездами!

Дойдя до пляжа Конча, они спустились вниз на пустынный в этот поздний час берег. Вопреки опасениям Йона, здесь можно было сверкать чем вздумается – потенциальных зрителей не наблюдалось. Однако настроения шалить тоже не было, сонная ватная усталость навалилась на молодых людей, и они тихонько брели, держа обувь в руках, по широкой из-за отлива полосе влажного песка. Длинные пологие волны, убаюкивающе шурша, то и дело накатывали на берег из темноты, теплым ласковым, нескончаемым потоком омывая ноги усталых путников. С низкого черного неба вдруг посыпались редкие капли, тяжелые и крупные, казавшиеся почти горячими на контрасте с налетевшим из морской дали прохладным ветром. Глухо пророкотал гром, плеснула зарница, заливая небосвод от края до края. Катталин потянула мужа за руку.

– Поспешим? Мне что-то сегодня совсем не хочется еще и вымокнуть.

– А ты разве не хочешь использовать энергию грозы, чтобы немного подзарядиться? Помнишь, как тогда зимой… Было круто!

– Только не сегодня! Я слишком устала, чтобы стопроцентно контролировать процесс. Это может быть опасно.

– Ясно… Тогда, действительно, лучше поторопиться!

Дом был уже совсем рядом. Торопливо обувшись, под все теми же редкими теплыми каплями, сопровождаемые отдаленным ворчанием грома, они поднялись мимо закрытого на ночь парка Мирамар на улицу Мати́а, миновали церковь и вскоре свернули в знакомый переулок. Гроза, казалось, терпеливо выжидавшая все это время, наконец принялась за дело всерьез – как только Йон отпер дверь подъезда, небеса разверзлись настоящим тропическим ливнем.

– Спасибо, что подождали, госпожа Буря! – сказала Катталин, обернувшись лицом к разыгравшейся непогоде. – Хорошо вам повеселиться!

Гроза ответила яркой молнией и близким раскатом грома.

Через десять минут два человека и кошка уже крепко спали в обнимку, не обращая внимания на полыхающее небо и громкий стук капель по крыше и оконным стеклам.

– Йон! Йон!

– Чечилось? – Йон потряс головой, прогоняя сон.

– Я боюсь!

– Опять кошмар? Иди ко мне… – он обнял ее и прижал к себе, почувствовав на своей голой груди ее мокрую от слез щеку.

Катталин плакала горько, тихо и беспомощно, словно выброшенный на мороз котенок.

– Мне… приснилось, что я снова должна уничтожить портал в Инферно, и это так страшно, так невозможно страшно… опять на это решиться. А потом я сунула руки в огонь и снова… так больно. Как же это БОЛЬНО! – девушка судорожно, до хруста, сжала ладони в кулаки. – И все погасло, и я падала в ледяную пропасть. Падала, падала, и не было этому конца… И это никогда не кончится, это всегда будет со мной.

– Ш-ш-ш, милая, все прошло. Все хорошо, – Йон ласково погладил жену по волосам, – это все было, да, но оно не вернется. Ни боль… ни холод.

Благодаря эмпатии он почувствовал всю глубину ее отчаяния и теперь старался, как мог, мысленно утешить и ободрить вконец расстроенную страшным сном ведьму. И у него, похоже, получилось. Девушка перестала дрожать и прошептала:

– Обещаешь?

– Обещаю! Давай-ка спи. Теперь тебе приснится что-нибудь очень-очень хорошее!

– Хорошо, – Катталин послушно подтянула одеяло и задышала ровнее.

А вот к Йону сон теперь не шел. Он неподвижно лежал на спине, боясь пошевелиться, чтобы не потревожить засыпающую жену, а где-то глубоко за его невидяще смотрящими в темноту, широко распахнутыми глазами, вдруг заворочались, растревоженные мысленным импульсом Катталин, смутные жутковато-бесформенные контуры. Он уже знал, что это такое: это были воспоминания о Мире мертвых, самом страшном месте, где ему довелось побывать. Милосердная память надежно скрыла подробности, но Йону все чаще казалось, что если бы он вспомнил все, ему стало бы легче. Он напрягся. Нет. Мрачные силуэты мелькнули и исчезли, оставив после себя лишь отголоски давней тянущей боли.

– Эх, а меня кто утешит? – прошептал Йон в потолок.

– М-р-р-р!

Драко’кошка мягко потерлась лбом о его щеку, свернулась рядом на подушке, уткнувшись прохладным носом ему в ухо. И Йону действительно стало гораздо легче. Он чуть улыбнулся:

– Спасибо, друг!

Глава 4

Чтобы попасть в Лаусела́й, нужно в Дура́нго свернуть с основного шоссе на юго-запад и, миновав этот маленький сонный городок, ехать еще с четверть часа, оставляя по правую руку Эрриальтаба́со – одну из живописнейших вершин Бискайи. Затем важно не пропустить неприметное узкое шоссе, которое тут же круто заберет в гору, петляя по тенистому, заросшему густым лесом склону. В конце концов, дорога выберется на открытое место на самом верху и, перевалив на ту сторону, не дав, однако, путешественнику как следует насладиться захватывающими видами, снова нырнет в чащу, змеясь серпантином среди высоких деревьев, сбивая с толку и дезориентируя. И когда стороны света окончательно перепутаются в голове, тут-то совсем скоро и покажутся несколько десятков разномастных домиков на пяти замысловато пересекающихся улицах, в окружении мрачноватых горных кряжей.

Лаусела́й – «Четыре поля» – четыре склона, достаточно пологих, чтобы пашущий землю трактор не рисковал сорваться в пропасть с головокружительной высоты, да горстка домишек посередине, вот и весь город. Однако старожилы еще помнят, что процветал Лауселай, конечно же, не благодаря картошке или капусте; сто пятьдесят лет тому назад, неподалеку находилась глубокая шахта, в которой добывали то ли золото, то ли самоцветы, и дела шли прекрасно. Вот только просуществовал этот промысел недолго – не прошло и десятилетия, как главная штольня обвалилась, похоронив внутри тридцать рудокопов. Никто не знает доподлинно, что там произошло, одни винят Богиню Мáри, недовольную разграблением ее природной сокровищницы, другие – нарушение техники безопасности, но, как бы то ни было, после трагедии городок перестал развиваться, и на память о кратком периоде благоденствия потомкам остался лишь высокий, несоразмерно большой собор, построенный акционерами с первых барышей. А вот следов проклятой штольни нынче и не сыскать – природа гор переменчива и сурова, она быстро залечивает уродливые шрамы, оставленные человеком на ее теле.

* * *

Жаркое послеобеденное солнце старательно разогревало старую замшелую черепицу крыши, не знавшей ремонта со дня постройки здания. Откровенно говоря, собору очень повезло, что раньше строили на совесть, иначе, без должного ухода и при таком скудном финансировании, он давно превратился бы в груду живописных развалин. Но до этого было еще далеко. Да, часы на колокольне стояли уже лет восемьдесят, и главный колокол недавно начал дребезжать и теперь не отличался приятностью тона, а витраж над алтарем так потускнел и закоптился, что уже почти не пропускал свет, но монументальные стены, сложенные из крупных серых блоков, мощные своды и толстые плиты пола не оставляли сомнений в том, что собор еще постоит. Здесь даже был орган, пусть небольшой, но вполне рабочий, если не обращать внимания на астматический сип мехов и умело избегать западающих клавиш. Вот только играть на этом замечательном инструменте уже было некому – церковная община быстро и неумолимо сокращалась. Молодежи в городке давно не было видно, старики потихоньку умирали. Одно время паства чуть пополнилась за счет нескольких семей, приехавших из Колумбии, но теперь и эти фанатичные католики куда-то запропали, видно, сбежали от сурового, по их меркам, климата в места повеселее и побогаче.

– Святой отец!

Пресвитер Игнасио резко вскинул голову, ударившись затылком о высокую спинку деревянного кресла, внезапно вырванный из сладкой старческой дремоты. По обыкновению, после сытного обеда он усаживался в полумраке исповедальни, чинно сложив на коленях руки с распухшими от артрита суставами и, полуприкрыв веки, ожидал жаждущих облегчить душу. Обычно никто так и не приходил, и старый священник просто отдыхал, ни о чем особенном не думая, коротая время до вечера. Но не сегодня. Он удивленно помотал головой, прогоняя остатки сна, неужели все-таки нашелся желающий исповедаться?

– Святой отец! – незнакомый, какой-то бесцветный женский голос исходил от неясного силуэта, маячившего за узорчатой решеткой в стене исповедальни.

Преподобный Игнасио поморщился: обращение не по чину выдавало в пришедшей либо неофита, либо и вовсе человека, далекого от церковной общины. Чуть раздраженно он ответил:

– Слушаю, дочь моя…

– Я согрешила и желаю покаяться! Ибо грех велик мой и несть мне прощения! – в голосе женщины прослушивались отчетливые истерические нотки.

«Только этого мне не хватало!» – подумал пресвитер с досадой.

Очевидно, что церковь всегда притягивает помимо нормальных обывателей еще и чрезмерно экзальтированных, психически неуравновешенных, а зачастую и вовсе безумных людей. И священнику приходится постоянно с этим разбираться, издержки профессии, так сказать. Но почему именно сегодня, в такой погожий и сухой летний денек, когда больные кости почти не давали о себе знать, когда, подремав еще минут пятнадцать в прохладе собора, преподобный Игнасио собирался запереть массивные двери и пойти домой, чтобы с удовольствием повозиться со своими грядками.

– Что ж, – пресвитер помедлил, умеряя вскипевшее раздражение, – расскажи мне, что так тебя мучает, дочь моя?

– Я… Не знаю. Я хочу освободиться, а он не отпускает! – к истерике в голосе женщины теперь примешивалась изрядная доля сомнения. – Я оставлю его здесь! Иначе мне не побороть искушения! О, горе мне!

– Тише! Тише! Я ничего не понимаю! Начни с начала, дочь моя!

Но старому священнику никто не ответил. Зарешеченное окошко вдруг просветлело, послышался торопливый удаляющийся стук каблуков по каменным плитам пола. Пресвитер насколько мог быстро высунулся из исповедальни, но увидел лишь мелькнувший в дверях подол темного платья. Хлопнула дверь, все стихло. Преподобный Игнасио облегченно, хотя и немного разочарованно пожал плечами и стал собираться домой. Уже сделав несколько шагов в сторону дверей, он вдруг заметил громоздкий прямоугольный сверток, упакованный в газету, лежавший на полу рядом с резной деревянной кабинкой исповедальни. Пресвитер поднял увесистый предмет и, положив на ближайшую скамью, не задумываясь, развернул. Это был старинный фолиант прекрасной сохранности. С покрытой тусклым металлом обложки скалился выпуклый шероховатый череп, в глубокие глазницы которого были вставлены какие-то кристаллы, отчего взгляд его казался злорадным и вызывающим.

Преподобный вскрикнул от неожиданности и, испуганно прикрыв рот рукой, огляделся по сторонам. Его взор прошелся по рядам пустых скамей, задержался на алтаре, отгороженном от зевак цепью, натянутой меж двух железных столбиков, скользнул по большому, почти скрывавшемуся в полумраке распятию. Иисус недовольно посмотрел на него, но пресвитер уже снова вернулся к книге. Дрожа от смеси отвращения и любопытства, священник прочел латинское название: «Вечная молодость». Эти два слова задели какую-то чувствительную струну где-то глубоко внутри, заставив часто забиться усталое дряхлое сердце. Еще раз воровато оглянувшись, пресвитер Игнасио завернул гримуар обратно в газету и, подхватив сверток под мышку, заковылял к выходу из собора.

Глава 5

В начале августа у Катталин был день рождения. Молодая ведьма очень любила этот праздник: увеличивающееся количество прожитых лет, наводящее на мысли о быстротечности человеческой жизни ее совершенно не волновало, зато предвкушение чего-то особенного и необычного, а, может, особенно необычного, равно как и необычно особенного, заранее поднимало настроение. И еще она очень любила подарки. Они с Йоном уже купили новый черно-бирюзовый велосипедный шлем, флакон духов «Нарциссо Родригес» и изящные сережки с красными кристаллами, подходящими по стилю к кулону Драконьей крови.

В холодильнике остужалась бутылка хорошего шампанского, не какой-нибудь кислой шипучки, а самого настоящего, французского, которая вместе с куском выдержанного сыра и изрядным ломтем копченого окорока, предполагалась на завтрак знаменательного дня. Катталин заранее предвкушала, как они с мужем не слишком-то рано проснутся, понежатся в кровати, выпьют по бокальчику и – на пляж. А на вечер уже был заказан столик на двоих в «Каса Гандариас» – небольшом уютном ресторанчике в старом городе, к которому молодые люди питали особую нежность.

Это должен был быть день только для нее. И для Йона, разумеется. Только для них двоих, никаких гостей и шумных чествований. Так Катталин планировала и, ложась спать, испытывала то радостное предвкушение, которое способны чувствовать только дети, накануне своего дня рождения мечтающие поскорее отправиться в постель, чтобы закрыть, а потом сразу же открыть глаза и увидеть, что уже утро, а у кровати сложены пестрой горкой самые желанные подарки.

Что ж, планы – планами, а проснулась Катталин в полшестого утра. Муж рядом не нащупывался. Разлепив тяжелые от внезапного пробуждения веки, молодая ведьма обнаружила Йона сидящим в кресле напротив, что-то громко и возбужденно обсуждающего по телефону. Этот шум, собственно, ее и побеспокоил.

– Молодцы! Класс! – радостно кричал муж в трубку. – Три сто?.. Сорок семь?.. На кого похожа?.. Вы уверены?.. Что?! Уже?! Как-как назвали?.. Ого!.. Ага!.. Нет, она спит… Лучше она сама попозже позвонит… Поздравляем! Ура!

Йон отложил телефон и, увидев, что жена проснулась, спокойно сказал:

– Микель родил дочь.

– Поздравляю… – проворчала Катталин.

Она, конечно, была очень рада за брата, но все еще продолжала бороться со сном, причем не слишком успешно.

– Могли бы и подождать денек, зачем все дни рождения в кучу валить… – добавила она, снова закрывая непослушные веки.

– Микель сказал, что она похожа на тебя…

– Ну я тут точно ни при чем…

– Они назвали ее Катталин…

– О, нет!

– Почему: «о, нет»? Я думал, тебе будет приятно. Твой брат сказал, что, вообще-то, они с Полин не собирались спешить называть малышку, но как только ее увидели, имя приклеилось само собой. Так что у нас в семье теперь есть еще Катталин-мини.

– Ага… И у меня такое предчувствие, что у нас в семье стало одной ведьмой больше. – Девушка сладко потянулась, не открывая глаз. – Ладно, оно, наверное, к лучшему. Я на самом деле очень рада за Микеля с Полин и за… Мини, но сейчас мне нужен под боком теплый муж и хотя бы пара часов крепкого здорового сна. Так что марш в кровать! И не забывай, что этот день зарезервирован исключительно под мои собственные планы!

– Есть, мэм! – Йон лихо козырнул и как пловец занырнул под одеяло.

Там обнаружилась сонная драко’кошка, которой все же пришлось подвинуться, хотя она была не слишком этому рада.

Катталин довольно улыбнулась и мгновенно уснула, намереваясь через несколько часов начать этот такой важный день заново. И теперь все получилось: солнечное позднее утро, уютный муж, которого еще и будить пришлось, шампанское в высоких бокалах прямо в постель, подарки и преотличное настроение.

После душа Катталин прямо в полотенце уселась к столу, положив гладкие стройные ноги на соседний стул и изрекла:

– Верховная ведьма желает трапезничать!

– Сию минуту, госпожа верх’дьма! Или сеньора «Вэ-вэ»? Как изволите вас величать? – Йон скроил максимально подхалимское выражение лица.

– Что еще за «Вэ-вэ»? А, поняла: аббревиатура… Это не почтительно, лучше просто: госпожа, и поклончик поподобострастней, естественно!

– Кушать подано, просто госпожа!

Поклон, правда, вышел кривоватый и неубедительный.

Зато на столе появились тарелки с красиво нарезанной ветчиной и с кое-как наструганным сыром, которому, судя по его виду и запаху, чувство прекрасного просто претило. Центральное место, рядом с уже початой бутылкой шампанского, заняла ваза с фруктами, увенчанная большим лимоном, который сразу же перекочевал под стол к Одри.

Бокалы были вновь наполнены.

– С днем рождения! За тебя, милая!

– Ура!

Они чокнулись. Отпив глоток холодного вина и еще чувствуя на языке игру пузырьков, Йон осторожно спросил:

– Этот сыр… Он точно… в порядке?

– Ты ничего не понимаешь! Это же утонченный запах Франции! Давай, попробуй хотя бы немного! – сама Катталин уже тянулась за вторым ломтиком.

С опаской, стараясь не дышать, Йон откусил микроскопический кусочек, прожевал и кивнул:

– Не так страшен сыр, как его малюют! Деликатес признается условно-съедобным! Но так как сейчас мирное время, и голодная смерть нам не угрожает, я, пожалуй, воздержусь!

– Ну и ладно! Мне же больше достанется! – не стала возражать ведьма.

Они еще немного посидели, попивая шампанское, затем Катталин предложила:

– Не пойти ли нам на море?

– Поддерживаю! А, может, – Йон чуть призадумался, – сейчас вино чуть выветрится, и поедем куда-нибудь на мотоцикле? Ну, знаешь, найдем какой-нибудь уединенный пляжик…

– Летом? Уединенное место на берегу? Это – утопия! Даже не стоит тратить время на бессмысленные поиски! – молодая ведьма покачала головой. – Так что в качестве пляжа меня более чем устраивает наша районная Ондарре́та, а по пути можно еще зайти куда-нибудь выпить по бокалу белого. Одобряешь?

– Одобряю! Хотя, вообще-то, имеешь сегодня полное право покапризничать.

– Что-то мне пока не капризничается… Но, посмотрим, день – длинный!

Зазвонил телефон – гуманные, а может, просто учитывающие опыт предыдущих лет, друзья и родственники, выждав, пока именинница точно проснется, начали массированные поздравления, многословно желая всяких полезных банальностей, типа, здоровья и всяческого благополучия. Через десять минут односложных ответов и стандартных благодарностей, воспользовавшись временным затишьем, Катталин страдальчески посмотрела на мужа:

– Ну неужели нельзя просто прислать письмо или открытку, сообщение, наконец! Каждый год это повторяется: всем хочется лично поговорить, причем в одно и то же время!

Йон только пожал плечами – ему эти проблемы были не знакомы. Отец постоянно забывал его поздравить, поэтому в день рождения он получал ровно один звонок от мамы. Лучший друг Хосе, хоть и служивший на хорошей должности в Гражданской гвардии, отличался феноменальной рассеянностью и поздравлял обычно либо на неделю раньше, либо на месяц позже, если, конечно, Йон не успевал за это время пригласить его что-нибудь выпить за свое здоровье.

Без поздравительных писем, кстати, сегодня тоже не обошлось. Когда молодые люди спустились вниз, направляясь наконец на пляж, в почтовом ящике их ждало два письма: одно в большом плотном конверте, написанное размашистым почерком со множеством росчерков и завитушек, пришло от Оленцеро, любимого пра-пра-дяди Катталин, человека доброго, веселого и при этом большого оригинала, который ни за какие коврижки не согласился бы променять размеренную жизнь на небольшой ферме в уединенной, тщательно скрываемой от посторонних глаз, долине на сомнительные с его точки зрения блага цивилизации. На землях Оленцеро не было электричества и телефонной связи, даже обычные двигатели внутреннего сгорания отказывались работать по непонятным и, скорее всего, мистическим причинам. Поэтому прислать письмо для него было делом совершенно естественным. Йон обратил внимание на отсутствие марок и штемпелей на конверте – как письмо попало в ящик, можно было только гадать, но обычный почтальон точно не прикладывал к этому руку.

Что же до второго послания с поздравлениями, то оно пришло от тетушки Неканэ – искусной целительницы, временно председательствующей вместо Катталин в Магическом Совете. В отличие от Оленцеро, престарелая ведьма не чуралась технического прогресса, недавно освоила электронную почту, да и телефон у нее, конечно, был, но она очень любила писать письма по старинке, с хирургической точностью заполняя листы мелкими четкими буковками, пользуясь при этом старинным золотым пером и фиолетовыми чернилами.

Йон с Катталин, жмурясь после полумрака подъезда, вышли на разогретую полуденным зноем улицу и, держась за руки, побрели в сторону близкого моря.

Народу на пляже было порядочно, но не чересчур, им довольно легко удалось найти место, где можно было расположиться, не подпирая соседей локтями, и взгляду открывалось море и живописный зеленый остров «Санта Клара» с белым домиком маяка на боку, а вовсе не чья-нибудь необъятная филейная часть, обтянутая цветастым купальником. Светило горячее солнце, бликуя на необычайно спокойной, словно тягучей глади бухты, но за вершиной горы Игельдо небо приобретало немного тревожный свинцовый оттенок, будто с той стороны вверх по склону наползала большая туча, которой пока не хватало силенок перевалить через гребень. Катталин легкомысленно отмахнулась от предостережений мужа, то и дело тревожно поглядывавшего на небо.

– Во-первых, мы, вроде бы, пришли на пляж именно с целью как следует промокнуть – тут для этого целый океан предусмотрен. Но это не важно, потому, что на мой день рождения всегда-всегда стоит хорошая погода. Так что дождя не будет, ведь во время дождя солнца обычно не бывает, а хорошая погода – это когда солнце, а вовсе не дождь! Что и требовалось доказать! Логично?

Йон задумчиво кивнул.

Как бы то ни было, дождя так и не случилось, хотя туча продолжала весь день нескромно подглядывать из-за вершины горы за нежащейся на солнце девушкой с совершенно бледными, не загорелыми руками.

Вечером Йон уселся в кресло внести правки в присланную ему на проверку статью. Скоро пора уже было идти в ресторан на романтический ужин, а лучшим способом ускорить сборы жены, по личному опыту Йона, являлось затаиться где-нибудь в укромном уголке, при этом стоически воздерживаясь от подбадривающих фраз типа: «ну, ты скоро?» или «мы так никуда не успеем!» На часы, правда, следовало все же посматривать, на случай если подготовка к выходу в свет все-таки слишком затянется.

– Я готова!

Йон поднял голову на голос, цоканье каблуков и аромат «Нарциссо Родригеса» и замер в немом восхищении: на Катталин было узкое красное платье, не слишком ярко-вызывающее, но и не тускло-скучное, он ни за что бы не смог сказать, как называется этот оттенок, но тот очень шел темно-каштановым, почти черным, волосам молодой ведьмы и ее бледной, тронутой легким загаром, коже. Йон в очередной раз подивился умению жены краситься ярко и выразительно, но выглядеть при этом совершенно естественно, одеваться стильно и эффектно, но без вычурности и лишнего пафоса. Даже звездчатая татуировка на щеке казалась специально нарисованной именно для сегодняшнего образа.

– Кру-у-уть!

– И все? Это все, что ты можешь сказать своей самой красивой на свете жене? А еще поэт!

– Не состоявшийся! Хотя постой-ка, вот родилось:

Ты красива, как царица

Я хочу с тобой жениться!

– Что-то не очень… И не по теме!

– Тогда: кру-у-уть!

– Как тебе мои туфли?

Девушка выставила вперед изящную черную «лодочку» на небольшом каблучке. Хотя Катталин была невысокого роста, она совершенно не комплексовала по этому поводу и не стремилась выбирать обувь по принципу: чем выше каблук, тем лучше.

– Мне нравится! – честно сказал Йон. – Только вот мне-то что надеть? Я в своих джинсах даже на роль твоего лакея не потяну!

– Каких еще джинсах? У тебя есть прекрасные штаны…

– А, те, с кармашками на коленках?

– Никаких карманов! Другие! Такие прямые светлые.

– Помню. Кажется…

– И синяя рубашка, – неумолимо продолжала ведьма, – никаких футболок! И ботинки легкие у тебя тоже, между прочим, имеются!

– Если ты говоришь, значит так и есть! Только где я все это найду? – он беспомощно оглянулся на высокий гардероб.

– Именно там… Эта штука называется шкаф.

Наверное, вид у Йона был презабавный, потому что Катталин вдруг, не выдержав, рассмеялась и махнула на него рукой:

– Ладно, я сама все достану… Давно пора заняться твоим имиджем – сколько можно ходить в «штанах с кармашками», кедах и пяти футболках по очереди! Кстати, ты бы побрился, трехдневная щетина а-ля «свободный художник» сегодня совсем не к месту!

«Каса Гандариас», как всегда, была заполнена народом, коротающим время в ожидании ужина, попивая вино у длинной барной стойки. Йон с Катталин предпочитали ужинать неприлично рано по местным меркам – было еще только около семи, тогда как здесь обычно никто раньше девяти за стол и не садился. Однако это не означало, что в обеденном зале, куда их провела улыбчивая официантка, они оказались одни: все столы были заняты либо такими же ранними пташками как они, либо иностранцами, у которых были свои соображения по теме оптимального времени для плотной трапезы. Заведение это не имело всяких там мишленовских звезд, но скатерти были чистыми, официанты – приветливыми, а повар – истинный знаток своего дела.