Стукач. Роман

С такими мыслями Колька уходил с очередного политзанятия. Так и пролетело лето. Полк вернулся в военный городок. Побурела степь. Отлетели на юг птицы. Лишь ястребы продолжали кружить в небе, выслеживая грызунов, да змей, не успевших впасть в зимнюю спячку. Закончился первый год службы Николая. Осталось еще два.

Прибыл новый призыв. Много народа с Кавказа. Как ни старался Лифанов, как не напоминал он о договоренности, в роту прислали троих азербайджанцев. Хоть ни их предки, ни тем более они сами не сделали ничего плохого родне старшины, загремели в «штрафное» отделение Грищенко. Парни сразу заявили, что не будут возить говно, а именно убирать помещения, чистить сортиры, грузить-разгружать.

– У нас такой работой женщины занимаются! Не мужское это дело! Мы служить приехали, а не холуями работать!

Пришлось поучить «молодых», хотя подобное не было принято в тогдашних советских вооруженных силах. Крепко наваляли в туалете гордым сынам советского Закавказья всем отделением. После заставили отмывать их собственную кровь. Спесь сбили. Пошли горцы жаловаться Лифанову. Собрали имевшиеся у них деньги, поднесли старшине.

– Вы, что же, товарищи красноармейцы, предлагаете мне – младшему командиру Красной Армии взятку? – расплылся тот в гаденькой улыбке. – Будете теперь отдуваться за всех! Будете делать все, что прикажет командир отделения! Деньги оставлю на хранение. Не то вы еще кого-нибудь надумаете подкупить, а это – уголовно-наказуемое преступление! Сейчас потопаете в прачечную! Белье стирать-сушить надо!

– Деньги отдай! – протянул лапу самый крепкий азер.

Что-то залопотали остальные. Дело происходило на заднем дворе, где сушили на веревках выстиранное белье. Колька и Вася Зайцев, затаившись за углом, наблюдали за развитием событий. Один из горцев подхватил шест, поддерживавший веревки. Лифанова стали прижимать к стене, беря в полукольцо.

– Значит, насильственные действия по отношению к командиру? Еще одно уголовно-наказуемое преступление! – спокойно сказал старшина, отступив к стене, чтобы никто не смог достать его со спины.

– Целым хочешь остаться – деньги вернул! И никаких уборок! Русские пусть ходят в наряды и говно ворочают! – сказал заводила, наступая на старшину.

Внезапно он с разворота ударил Лифанова. Тот ловко увернулся, стукнул противника в солнечное сплетение. Добавил, когда тот согнулся от боли, коленом в лицо. Опрокинул на землю. Второму нанес серию боксерских ударов по корпусу. Затем мощным апперкотом свалил с ног. Увернулся от тычка шестом, словно пикой. Побежал кругами, с издевкой подвывая:

– Ой, боюсь! Ой, боюсь!

Вдруг резко развернулся, вывернул шест из рук ткнувшегося в него и потерявшего равновесие азербайджанца. Этим же шестом долбанул нападавшего по скуле. Когда парень упал, сам ткнул его, словно штыком, вытянул по спине, когда «молодой» закрутился от боли. Вытянул по очереди попытавшихся подняться ранее поверженных красноармейцев. Отходил ногами по почкам заводилу. Достал из серебряного портсигара папиросу, с наслаждением закурил.

– Подъем! – скомандовал Лифанов азерам, и когда те поднялись, продолжил. – Теперь за то, что я вас не передал в органы за совершение преступлений против старшего по званию, будете отдавать половину денег, которые вам родня пришлет! Все посылки – сначала мне на досмотр. Дядюшке Лифанову урюк и прочие витамины не помешают. Шагом марш в прачечную! Белье, засранное русскими и не русскими, стирать!

– Валим отсюда! – шепнул Колька Зайцеву. – Если узнает, что мы свидетели – с ботинками сожрет – не подавится!

– Приемчики, гад знает! – выдохнул уже в помещении, пропахшем потом, испражнениями, мылом и хлоркой Вася.

– Сам же нас учил, – шепнул Колька. – Я так надеялся, что горцы его отмудохают! За всех нас рассчитаются…

– Где командир отделения Грищенко? – вошел в прачечную старшина.

– Повез сдавать выстиранное и наглаженное! – доложил Колька. – Меня оставил старшим.

– Принимайте, товарищ красноармеец, этих орлов-стервятников. Несете личную ответственность за то, чтобы они работали, а не отлынивали от порученного им дела! Чтобы хорошо работали: до седьмого пота.

К вечеру ударил мороз, повалил снег. Лифанов отправил в наряд заводилу азербайджанцев. Тот влез в валенки, понуро одел шинель.

– Постой! – остановил его старшина. – Тулуп одевай! Хочешь простудиться и в медсанчасти от дядюшки Лифанова отдохнуть? Не выйдет!

Затем Лифанов шепнул разводящему караулы:

– Этого, черножопого сменишь последним! Желательно, чтобы он хоть полчасика дольше положенного на посту простоял! Задача ясна?

Азера сменили через час дольше обычного. Он вошел в казарму, корчась от боли.

– Обоссался я! – со стоном выдохнул парень.

Моча застыла на морозе вмерзла в кожу. Пришлось отправить в полковой лазарет.

– Отдохнет. А то, глядишь, вообще комиссуют, – с завистью сказал Грищенко.

Как в воду глядел! У новобранца началась гангрена, и его отправили в Забайкальск, оттуда в Читу, в госпиталь. Двое других, узнав новость, оживились, заговорили на своем языке. Потом пошел в наряд, охранять на морозе склад еще один азербайджанец. Тоже надул в штаны и нажил гангрену. Его тоже отправили в Читу. Третьего – Гасана – Лифанов приказал ставить в караулы лишь в теплых помещениях. Через какое-то время роту выстроили на плацу. Зачитали приказ по полку. Из документа следовало, что красноармейцы Ибрагимов и Мамедов совершили членовредительство, дабы уклониться от почетного долга советского гражданина защищать социалистическую Родину. Обоих осудили на пять лет лишения свободы. Тем же приказом ротному командиру Скопцову и старшему политруку Гохфельду вкатили строгие выговоры за слабую воспитательную работу с пополнением. Как ни странно, Лифанов вышел «сухим из воды». Колька, сказал Грищенко, что следовало бы написать начальству дивизии, а то и корпуса о художествах старшины.

– Во-первых, не по понятиям. Стучать даже на таких упырей как Лифаныч не принято, – ответил Миша. – Во-вторых, что толку? Тамбовский, который в петлю полез, писал. Результат – ноль! Самого же и посадили. Стиснуть надо зубы и дослуживать. Потом, «на гражданке», с уродом можно встретиться и разобраться! Служба с этим вурдалаком тоже немало дает. Крепче становишься, выдержка укрепляется, учишься себя в руках держать. Военной наукой лучше овладеваешь, чтобы Лифаныч не смог придраться, нарядов вне очереди навешать. Да и в случае войны пригодится. В мирное время – тоже. Владивосток тайга окружает. Какого только в ней зверья нет! Медведи, кабаны, косули, тигры и даже леопарды. На одной охоте большие деньги можно зарабатывать. А у вас, в Пензе, какое зверье?

– Волки есть, зайцы, птица всякая… – начал Колька и задумался. – А ведь за убитого волка премию дают! Зайцев-птицу бить можно – все прибавка к питанию.

С тех пор Казаков упорно овладевал стрельбой. Даже получил значок «Ворошиловский стрелок».

– В снайперскую школу захотели, товарищ красноармеец? От дядюшки Лифанова отвязаться? – с издевкой спросил старшина. – Не выйдет! До самого увольнения в запас под моей командой служить будете! Сортиры чистить, грузить-разгружать, полы мыть, стены скоблить.

– Пошел на х…! Пошел на х…! Пошел на х…! – про себя твердил Колька, как научил его поступать в таких случаях Грищенко, страшно боясь произнести эти слова вслух.

КУЛЬТУРА, БЛЯ!

Настал 1941 год. По весне, нежданно-негаданно, словно гром среди ясного неба, грянул приказ о переброске дивизии на запад. В бывшую часть Польши, ставшую ныне одной из областей Советской Украины. Вновь погрузочные работы до потери сознания. Затем долгий путь через всю Сибирь и европейскую часть России к новому месту службы. На одной из остановок, когда служивые вышли из вагонов покурить, да потоптать твердую землю, а не трясшийся пол теплушки Грищенко позавидовал:

– Вам – «европейцам» – хорошо! Дембельнётесь – через трое суток дома будете, а мне полмесяца до Владика пилить. Правда, до этого еще аж до сентября послужить придется…

– А вот и нет, товарищ командир отделения! – неизвестно откуда возник вездесущий Лифанов, ехавший в командирском плацкартном вагоне. – Есть приказ наркома обороны задержать увольняющихся в запас на три месяца. Так, что служить вам придется не до сентября, а до декабря! Приказ надлежит огласить завтра. Но я довожу его до вашего сведения сейчас, чтобы вы плохо спали.

Затем поезд покатил по бескрайним украинским полям, зеленевшим молодой пшеницей. Ночью остановились на какой-то станции. Началась разгрузка. Вкалывали все. Даже Лифанов и тщедушный Изя таскали ящики с патронами, гранатами, тушенкой. Затем рухнули в кузова грузовиков и спали до рассвета. Продрав глаза увидели населенный пункт со знакомым из песни названием Замостье.

– На Дону и Замостье тлеют белые кости. Над костями шумят ветерки, – завел кто-то замогильным, леденящим кровь голосом, каким пел неведомый солист с пластинки, крутившейся по трансляторам в военном городке.

– Помнят псы-атаманы, помнят польские паны конармейские наши клинки, – дружно подтянули бойцы, марш кавалеристов, полюбившийся всем родам войск.

– Отставить песню! – вылез из кабины тормознувшего грузовика, замахал руками Изя. – Не провоцировать трудовое польское население! Панов здесь больше нет! Их кого не в тридцать девятом – того в сороковом году в Сибирь выслали заниматься общественно-полезным трудом, идейно перековываться!

Доехали до города Луцк. Все были поражены невиданной ранее архитектурой, чистотой, блеском витрин. Изумила бойцов бабка, с мылом мывшая тротуар рядом с домом. Даже видавший виды Лифанов уважительно протянул:

– Культура, бля! – и обернулся к служивым. – На тротуары, мостовые не плевать, окурки не бросать!

По тротуарам разгуливали жены командиров из частей, прибывших раньше. По незнанию дамочки накупили кружевных ночных сорочек и, сочтя их за платья, дефилировали среди лотков торговцев.

– Курвы советские! – шипели им вслед польки с хохлушками.

Рванули дальше, почти до самой границы. Там ждали домики для офицерского состава, палатки для красноармейцев, дощатая столовая, баня, в которую поротно-повзводно погнали служивых. Распаренных, чистых воинов ждала новая форма. Новые ботинки обещали выдать в понедельник – двадцать третьего июня. Повели обедать. Накормили вкусно, даже подали котлеты, которые в Забайкалье бойцы видели лишь на седьмое ноября, двадцать третье февраля, да первое мая. Показали линию окопов с пулеметными гнездами, возведенную военными строителями.

– Более серьезные укрепления возведете своими силами под руководством армейских инженеров, – сказал командирам политработник с комиссарскими ромбами в петлицах. – Времени предостаточно. С Германией у нас договор о ненападении. Немцы ведут себя тактично. Провокациями не занимаются, словом, выполняют все пункты соглашения, подписанного товарищем Молотовым и немецким министром Риббентропом. Правда, на днях залетел к нам их летчик. Но пока соединились с нашей авиацией, пока прилетели наши «ястребки», его след простыл. Немцы сами к нам приехали, извинились, дескать молодой, неопытный пилот заблудился. Культурный все-таки народец!

Вечером в дощатом клубе показали фильм «Трактористы». Бойцы и командиры дружно хохотали над комическими выкрутасами артистов Алейникова и Андреева, восхищались красотой актрисы Ладыниной, игравшей главную женскую роль. Все хором подпевали прошедшую через весь фильм песню, с особым воодушевлением ее припев:

– Гремя огнем, сверкая блеском стали, пойдут машины в яростный поход. Когда нас в бой пошлет товарищ Сталин, а первый маршал в бой нас поведет.

Радостно расходились после фильма по палаткам. Ведь, следующий день – двадцать второе июня приходился на воскресенье. А это значило, что не будут гонять по полосам препятствий, не будет политзанятий, зубрежки уставов, сборки разборки самозарядных винтовок Токарева, стрельб и прочих солдатских занятий. Может быть, даже отпустят в увольнительные, о коих никто не заикался во время службы в Забайкалье. Настроение изгадил Лифанов.

– Ваше отделение, товарищ Грищенко, несет боевое охранение объектов с трех тридцати до пяти тридцати утра! – объявил он.

А это значило: прощай самый крепкий, предрассветный сон. Мало того, сдал пост – будь любезен на физзарядку! Потом никто не даст спать: хоть лбом в стену колоти, но бодрствуй!

– Вот, гад! Опять в карман насрал! – ругнулся Миша.

Кольке достался пост на контрольно-пропускном пункте. С одной стороны, хорошо – начальник караула в домике рядом. С другой стороны, хрен прикорнешь! Весь на виду. Казаков слонялся вдоль ворот. Временами становился под грибок, опирался на его столб, чтобы дать отдых ногам. Наконец, на востоке появилась алая полоса. Восход! Значит совсем недолго стоять на посту. Вдруг из темноты, с запада послышался нараставший гул. Колька глянул в его сторону и обомлел. Летело множество самолетов, вмиг заслонивших утренние звезды. Боец бросился в караулку. Стукнул кулаком в дверь, из-за которой выглянул заспанный Изя.

– Товарищ, старший политрук! Немцы! Самолеты! Много! – выдохнул он.

– Отставить паникерство! Прекратить провокацию! – взвизгнул Изя и осекся: немецкие самолеты были уже над их головами.

Затем раздался жуткий вой, задрожала под ногами земля, встали над нею рыжие сполохи взрывов, за ними повис оглушающий грохот. Колька бросился на землю. Рядом упал старший политрук. Краем глаза боец видел, как в огромные костры превратились домики комсостава, столовая, баня, клуб. Заметались выскочившие из палаток в трусах и майках красноармейцы. Снова повисли вой и свист. Только уже не с верху, а с запада, с земли. Немецкая артиллерия обрушила огонь на лагерь. С рассветом огонь прекратился. Вдалеке слышались выстрелы, взрывы. Вела бой пограничная застава. Героизм ее бойцов позволил пехотинцам оправиться, найти оружие и одежду, подсчитать потери. Погиб весь командный состав полка, кроме начальника особого отдела. Складывали в ряд убитых. Это, разумеется, поручили отделению Грищенко. Преодолевая приступы рвоты волокли, подхватив за руки-за ноги тех, кто еще пару часов назад были товарищами по оружию, веселыми, балагурившими крепкими парнями, коим жить, да жить. Полковые врачи оперировали раненых. Начальник особого отдела – старший лейтенант госбезопасности Куроедов, прозванный Черным вороном, принял командование полком. Попытки связаться с более высоким начальством оказались безуспешными. Телефонная связь не работала, вероятно была перерезана немецкими диверсантами. Рации гитлеровцы глушили радиопомехами.

– Занять позиции! – приказал Куроедов, кивнув на развороченные окопы. – Будем держать оборону до прибытия подкреплений! Пока нет приказа об отступлении – ни шага назад! Паникеры, дезертиры, бойцы, попытавшиеся сдаться в плен, будут расстреливаться на месте преступления без суда и следствия!

– Надо бы послать кого-нибудь на заставу. Узнать, что там? – предложил командир роты Скопцов.

– Я послал связистов найти повреждение в кабеле и соединить нас со штабом дивизии. Думаю, что мы имеем дело с элементарной провокацией.

– Ничего себе, провокация! – вырвалось у Скопцова.

– Разговорчики, товарищ капитан! Занимайте позиции. Как старший по званию – майор в переводе на армейские ранги – возлагаю на вас командование батальоном! Подумайте: кому принять вверенную вам роту?

– Старший политрук Гохфельд! Примите командование третьей ротой! Вашим заместителем назначается старшина Лифанов! Приступить к выполнению обязанностей!

– Взводных не нашлось? – ухмыльнулся Черный ворон.

– Никак, нет! Все взводные погибли во время бомбежки и артобстрела.

Подошли не весть откуда взявшиеся офицеры-артиллеристы.

– Командир артиллерийского дивизиона – майор Дарьин, – представился старший из них.

– Что же вы, товарищ майор, не подавили огонь немецких батарей?

– Демаскировали бы наши позиции и в несколько минут были бы уничтожены неприятелем. А маскировка у нас отменная. Даже тот фашистский летун, что на днях здесь кружился, не засек.

– Ну, нам сказали, что заблудился он по неопытности.

– Не думаю! Самолет был разведывательным. Просто высокое командование, избегая осложнений с немцами, приняло их объяснения. Орудия мы сохранили. Когда немцы попрут танками и пехотой, достойно их встретим.

Тем временем стрельба у границы стихла. По полю перед укреплениями приковыляли два раненых-перераненых пограничника.

– Что на заставе? – донесся до крутившегося возле командиров Кольки вопрос Куроедова.

– Нет больше заставы, товарищ старший лейтенант госбезопасности! Личный состав погиб. Командир отправил нас, как не способных носить оружие, в тыл. Приказал передать, что это – не провокация, а война!

– Провокация или война – не нам судить! Госпитальные палатки целы? Оказать бойцам медицинскую помощь! Ну а нам – пока ни шага назад!

Едва заняли позиции, пролетел немецкий самолет. На бреющем полете расстрелял пулеметчиков, засевших в том, что осталось от пулеметных гнезд. Раскидал какие-то бумажки. Оказались листовками. «Бойцы Красной Армии! – читали воины. – Убивайте большевиков-командиров и жидов-комиссаров! Сдавайтесь в плен! Только так вы сохраните ваши жизни. Вам будут созданы достойные условия содержания, а раненым оказана медицинская помощь. Помните: Великая Германия несет рабочим освобождение от коммунистического рабства, а крестьянам свободу от колхозов, вольное землепользование. Немецкий народ не является врагом русского народа. Он борется против кровавой диктатуры Сталина и его приспешников. Настоящая листовка -пропуск в германский плен».

– Немедленно сдать всю эту погань! – подлетели к бойцам Изя с Лифановым. – Вам, Казаков, особое приглашение?

– Да я, товарищ старшина, такую мерзость и в руки брать не стал, – соврал Колька, успевший вовремя припрятать в ботинок «на всякий случай» листовку. – Вон, сколько бумажек вокруг валяется! Без надобности они мне!

Потом немцы обрушили шквал огня на остатки летнего лагеря. Казалось, нет и не будет конца-краю вою, свисту, грохоту взрывов. Затем на поле из перелеска выкатились танки – немного. Рядом с ними катили танкетки с солдатами, мотоциклы. Черный ворон не утерпел. Будучи страстным охотником, как рассказывали про него, он решил пострелять. Приник к пулемету «максим». Рядом, «вторым номером» прикорнул Изя. Расправил пулеметную ленту. Куроедов направил длинную очередь по мотоциклистам. Попадали с седел, забились в колясках изрешеченные пулеметчики. Словно в детской игре принялись опрокидываться мотоциклы. Несколько мгновений и все они ткнулись в траву, вертя колесами в воздухе. Пара танков остановилась, направила пушки в сторону пулемета. Сначала один взрыв взметнул огонь и почву в сотне метров от позиции. Затем второй разметал то, что некогда было Изей с Черным вороном. Посыпались на позиции снаряды с других танков, потянулись очереди пулеметов с танкеток. Все вжались в землю. Колька оказался за спиной Лифанова. Он навел винтовку под левую лопатку старшины. За грохотом снарядов выстрела не услышали. Тем более, что красноармейцы палили по фашистам. Лифанов дернулся. По его гимнастерке расплылось кровавое пятно. Казаков увидел, как еще одна пуля вошла в спину ненавистного начальника. Тень метнулась к окопу, куда скатился убитый. Через несколько минут оттуда выскочил боец, в коем Колька узнал Васю Зайцева. У того в руке был серебряный портсигар старшины, а на запястье —наградные часы, которыми гордился Лифаныч.

– Кто смел – тот и съел! – хмыкнул Вася, доставая из кармана пачечку денег. – Вот, Лифанов оставил!

Зайцев отмусолил от пачки пару красных червонцев (двадцать рублей – авт.) – сумму невиданную колхозниками. Протянул Кольке.

– Премия за помощь в ликвидации гада ползучего. Но, ты не болтай. Не то нас обоих расстреляют. Донесешь втихаря – за собой к стенке потащу! Пока! – выпрыгнул из воронки Вася.

Внезапно огонь артиллерийского дивизиона обрушился на немецкие такни запылал один, второй, третий четвертый, пятый. Оставшаяся пара танков развернулась в надежде укрыться в перелеске подбили и их. Заодно разнесли три танкетки. Красноармейцы, словно на учениях, отстреливали бежавших к спасительным зарослям вражеских танкистов и пехотинцев с подбитых танкеток.

Фашисты предприняли еще одну атаку, предварительно накрыв орудийным огнем позиции артиллеристов. Те успели перетащить пушки и боеприпасы в другое место. Снова обрушили на врага нежданный огонь. Еще пять или шесть танков задымились на поле боя. Пехотинцев вновь расстреляли советские воины. Откуда-то из перелеска сначала что-то захрипело, затем послышался голос.

– Советские бойцы и командиры! – обращался неведомый собеседник по-русски. – Ваше сопротивление бесполезно! Вы окружены! Совсем немного времени и всех вас убьют. Не думаете о себе – подумайте о ваших семьях: родителях, женах, детях! Кто их будет кормить? Сталин? Не будет! Всех ваших родных и близких ждет голод, ждет прозябание. Сдавшись в плен, вы вернетесь домой после войны, а она закончится к осени, не позже. Поднимите свои хозяйства. Заживете счастливой, безбедной жизнью. Без колхозов, без ОГПУ, без подневольного труда на заводах…

Гулко ухнули советские пушки. С шипением полетели снаряды в перелесок, над которым взвились четыре рыжих сполоха, а затем огненный гриб.

– Молодцы! – выдохнул оказавшийся рядом с Колькой Скопцов. – На звук вражескую агитационную машину расстреляли! Что с Лифановым?

– Похоже, убит, – ответил Колька.

– Где Грищенко?

– Здесь, товарищ капитан! – свалился в воронку Мишка.

– Принимай роту! Больше командовать некому. Уцелевших особистов я поставил командовать батальонами. Хотя, дай Бог, чтобы от полка батальон остался. Пока держим оборону. Под покровом темноты – отступаем. Ротные разведчики живы?

– Никак, нет! Все полегли, товарищ капитан.

– Трех бойцов пошлите в разведку! Надо проверить: действительно ли мы окружены или эта мразь фашистская на фу-фу работает? Хочет нас запугать, чтобы мы в плен сдались.

– Казаков! Подберешь еще пару бойцов и по дороге пройдешь от полка два километра! – приказал Мишка.

– Три! – поправил Скопцов. – Смотреть внимательно! Действовать скрытно!

Колька подобрал своих, пензенских. Напросился и Вася Зайцев. Озираясь, пошли среди полей. Слова агитатора за сдачу в плен подействовали на Казакова, размышлявшего:

– Вот, я иду. Не знаю куда. Не знаю: зачем? Может быть, пройдем километр, а не три, и все ляжем. Ради чего? Ради Сталина? Ради колхоза? Ради таких упырей, как Лифанов? Ради больших, отожравшихся армейских начальников, коим мало дела до простого красноармейца? Да, Скопцов, Изя дневали и ночевали с нами. К ним нет претензий, тем более, что от Изи лишь куски остались. А остальные? Командир полка ни разу за два года в казармах не был. Из дивизионного начальства раз за два года с проверкой приезжали. Дальше штаба полка шага не шагнули. Издевательства, доведение до самоубийства начальством покрывались. Боровшихся за правду в лагерях гноили. Дома – крепостное право. Не нравится – кулак или подкулачник, или еще какой-нибудь враг народа. Нужно ли отдавать жизнь за это? Тот же Изя лопотал о священном долге, защите социалистического отечества. А нужно мне социалистическое отечество? Может быть, придет немец, наведет порядок? Болтунов краснопузых – к ногтю! Землю – назад мужикам! Мельницу – назад дяде Агафону! Да в и церковь не мешало бы батюшку вернуть! Не будет колхоза и зернохранилище не к чему! А, чтобы все это увидеть своими глазами, надо выжить! Хорошо бы, на немцев нарваться! Листовка – пропуск в плен за обмоткой. Отсижусь…

Немцы возникли как по заказу. Встали из кустов по обеим сторонам дороги, направили на красноармейцев автоматы. Словно по команде пензяки бросили винтовки. Протянули служивым в темно-зеленых маскировочных комбинезонах пропуски для сдачи в плен.

ПРЕДАТЕЛЬ РОДИНЫ

Немцы деловито и быстро обыскали пленных. Выгребли все из карманов, заставили снять ремни. У Васи Зайцева из голенища офицерского сапога, стащенного с кого-то из убитых командиров, выудили финский нож. Старший из фашистов укоризненно покачал головой, поставил синяк под глаз служивому. Погнали до населенного пункта, в котором совсем недавно размещался штаб дивизии. На окраине уже были вырыты окопы, направили в сторону колькиного полка стволы орудия. На улицах все еще лежали тела погибших красноармейцев и командиров. Под стеной одного из зданий распластались расстрелянные комиссары и евреи-интенданты. В этот дом втолкнули пленных. Командир разведчиков доложил офицеру, протянул отобранную у Кольки красноармейскую книжку. У остальных документов не оказалось – вероятно – выбросили.

– Герр, гауптаман! (господин капитан – нем.) – позвал офицер.

От стола с полевыми картами отделился осанистый военный с лихо закрученными усами и черным крестом на кителе. Глянул в документ Казакова. Остальных приказал увести.