Мелодия тумана

А потом я мысленно оказался рядом с Элизой. Я протягивал ей противоядие, целовал холодные руки, а она… она благодарила меня. Искренне и очень щедро. Так, как может только Элиза – без лжи и притворства. Что и говорить, из всей нашей компании праведной оставалась только она. За мной, Рональдом и Ароном числилось слишком много вранья. Никто из нас не был ангелом.

Но я до последнего оттягивал наш с Элизой последний разговор. Я не мог заставить себя прийти к ней, протянуть пузырек и все рассказать про Томаса. Что-то постоянно останавливало меня. Мучаясь от сомнений, я даже собрал сумку и чемодан.

– Элиза, можно к тебе? – заглянув в комнату девушки, осторожно спросил я. Наручные часы показывали почти два часа дня.

– Да, конечно, – вымученно улыбнулась девушка. Она сидела на банкетке. Клап фортепиано был закрыт. Руки Элизы – опущены вниз.

– С тобой все хорошо? Ты неважно выглядишь, – подойдя к ней, сказал я. – Я не видел тебя несколько суток. Где ты пропадала?

– Все нормально, ДжонгХен, – Элиза попыталась улыбнуться, но у нее ничего не вышло – казалось, ее лицо застыло подобно цементу. – Садись.

Я сел на банкетку в пол-оборота, чтобы видеть Элизу. И в этот момент, посмотрев на руки девушки, которые она сложила на коленях, я испытал острое желание взять их в ладони и согреть своим теплом.

– Не ври, – попросил я и нежно прикоснулся к ледяной руке Элизы. Мне хотелось поморщиться от неприятных ледяных иголок, которые пронзили мою ладонь, но я сдержался и лишь слабо улыбнулся, глядя на мраморное лицо девушки. – У меня для тебя кое-что есть.

Девушка вопросительно посмотрела на меня, но ничего не спросила. А потом я раскрыл правую ладонь, на которой лежал пузырек из толстого стекла.

– Что это? – не поняла Элиза, и взяла пузырек в руки. – Что это, ДжонгХен?

– Противоядие. Это тебе. От меня и от Арона.

Если бы Элиза была живой; если бы она могла что-то чувствовать, а не воспроизводить эмоции по памяти, я бы подумал – она меня любит. Когда я вручил ей в руки противоядие, ее голубые глаза стали сиять как все звезды на небе вместе взятые. Но это длилось не больше десяти секунд. На смену удивлению и счастью пришло недоверие и страх.

– Ты серьезно? – спросила Элиза и поднялась с банкетки. Она смотрела на меня сверху вниз взглядом, полным безумия. – Нет, этого не может быть. Это шутка такая? Ты тут что, голубую краску развел? Ты решил мне отомстить за мое не многословие? Это из-за Рональда, да? ДжонгХен? Почему ты молчишь?

Я замотал головой и тоже поднялся. Подойдя к девушке вплотную, я взял ее руки вместе с пузырьком в свои ладони и крепко их сжал.

– Он был закопан рядом с твоим склепом. Томас… – начал было я, но осекся.

– Что? Ты про моего отца? – Удивленно спросила Элиза. – Что он сделал?

«Убил тебя», – подумал я, но вместо этого сказал совсем другое. Мысленно прося прощения у Аластора за ложь, я тихо прошептал:

– Томас нашел ведьму, ядом которой тебя убили, и отнял у нее противоядие.

С минуту Элиза пристально смотрела в мои глаза. В тот момент я никак не мог понять ее реакцию. Девушка не плакала, не смеялась. Она просто смотрела на меня, ожидая еще каких-нибудь слов.

– Ты дурак, Со ДжонгХен! – выкрикнула Элиза и вырвала свои руки из моих ладоней. Я даже на секунду испугался, что по неосторожности она уронит пузырек, и он разобьется. Но все обошлось. Девушка держала противоядие также крепко, как альпинист веревку. – Я все знаю. Не надо разыгрывать передо мной спектакль. Давай хоть сейчас не будем друг другу врать. Пожалуйста, ДжонгХен…

Элиза отошла к окну. Когда на ее кожу попали лучи послеобеденного солнца, девушка засветилась. Я впервые стал свидетелем такой красоты. Обычно мы встречались всегда ночью, в темноте, а тут… Элизу обняло солнце и превратило девушку в настоящий бриллиант. Миллионы звездочек покрыли открытые участки ее тела и лица, создавая невероятное световое представление – они все переливались по-разному. Некоторые звездочки были маленькими, другие чуть побольше. Я сразу вспоминал Аластора и его прозрачность. Оба – призраки, но с совершенно разных планет.

«Неужели она такая, потому что проклята?», – подумал я, завороженно рассматривая кожу Элизы.

– Я все знаю, – вывела меня из своих мыслей девушка. Она повернулась ко мне лицом, отошла от окна к стене, где был тенек, и сразу перестала переливаться. – Зачем ты соврал?

– Не хотел тебя расстраивать, – вздохнул я и снова попытался приблизиться к Элизе. Однако, она меня остановила.

– Нет, присядь, – сказала девушка. – Присядь на стул.

Я послушался и сел на стул, который стоял у фортепиано. После этого Элиза села на банкетку и поставила пузырек с противоядием на закрытый клап.

– Вечером, когда тебя нашли у входа в замок, со мной что-то произошло, – начала рассказывать девушка, глядя на пузырек с противоядием. – До сих пор не могу понять, что это было. Сначала я почувствовала сильное удушение, будто меня пытались повторно убить. Оно быстро прошло, но через какое-то время начались новые приступы, которые сопровождались видениями. Я видела, как мой отец идет по лесу, как он откупоривает бутылку с вином, как капает туда какую-то черную жидкость… Не понимаю, почему я не видела всего этого двести лет. Такое со мной впервые, ДжонгХен. Может, это ложь? Интересно, призракам могут сниться сны?

– Нет, – я замотал головой, – тебе это не приснилось.

И я рассказал все, что со мной произошло за несколько суток.

Я говорил долго, монотонно, боясь пропустить все важные детали. Я описал все события, которые приключились со мной в склепе, замке Болтон и снова в склепе. Элиза слушала, не перебивая. Она не заплакала, не впала в истерику, когда я рассказал ей про нашу беседу с Аластором. Ни один мускул не дрогнул на ее бледном лице. Она все вытерпела как воин. Воин, который пережил тысячи сражений и не мог пасть в своем последнем бою. Когда я закончил рассказывать, единственное, что сказала Элиза, так это «спасибо». Она произнесла слово на английском, благодаря не только меня, но и, я уверен, Аластора.

А потом Элиза взяла в руки пузырек с противоядием, повертела в руке, открыла клап фортепиано и, поставив стекляшку на подставку для нот, начала неспешно играть незнакомую мне мелодию. Это была самая трагическая соната из всех, которые я слышал в исполнении Элизы. Не говоря мне ни слова, девушка пыталась отдать всю боль инструменту, чтобы запечатлеть в нем горькую правду – очередную историю Леди Элизабет Феррарс. Только не для того, чтобы помнить, а для того, чтобы забыть навсегда.

Первые несколько часов я просто сидел и слушал мелодии, а потом пересел к Элизе на банкетку и, без лишних слов, мы сыграли с ней в дуэте.

Я играл с ошибками, паузами, погрешностями, но все же играл. Пока мои пальцы рождали мелодию, которая была значимой не только в жизни Элизабет и Питера, но и в моей собственной, девушка ничего не говорила, а только пыталась подстроиться под мой неспешный ритм. В это время я пропускал через себя боль, отчаяние, страсть. Я чувствовал, а может лишь только представлял, какая непостижимая любовь была между Элизабет и Питером.

«Не твое, отпусти», – мелькало у меня в голове раз за разом.

Пока мои пальцы касались клавиш, перед глазами мелькали разные события прошлого. Я словно стал тайным наблюдателем двух жизней – первая встреча влюбленных, их прогулки, неловкие касания рук, розовеющие щеки Элизабет, ее неловкая улыбка и глаза, в которых хотелось раствориться или утонуть. Я вдавливал клавиши до самого пика, а по моим щекам текли слезы. Слишком много всего я испытал за месяц, чтобы оставаться спокойным. Мне было плохо. Мы было больно. Мое нутро разрывала тоска, а картинки с прошлым не переставали мелькать перед глазами – я видел, как Питер обнимает Элизабет, как гладит ее волосы, как вдыхает их запах, как целует в макушку. И что самое странное, я понимал – это не игры моего воображения. Все, что я видел, когда-то было реальным. Кто мне рассказал? Инструмент и сама мелодия – в них была заточена душа и воспоминания Элизабет, которые необъяснимым образом стали моими видениями. Теперь я понял, что со мной было в склепе – мне помогал не только Аластор, но и Элиза приложила к этому немало усилий. Как, я не имел ни малейшего понятия. Элиза – тоже. Но между нами точно что-то произошло. Три энергии слились воедино и сломали титановую стену времени.

Когда я закончил играть, мои руки обессилили, безжизненно свисая вниз. По щекам все еще текли слезы, капая на джинсы. Тогда мне казалось, что моя душа вот-вот разорвется от боли ко всем чертям. В тот момент я пытался пройти какое-то очищение. Я отдал фортепиано свою историю, чтобы в будущем отпустить ее. Отпустить навсегда. Но я сильно ошибался. Я не музыкант, чтобы общаться с инструментами. Я – писатель. И единственное исцеление я мог получить, только рассказав все на листе бумаги. Жаль, но это я понял не сразу, а спустя несколько десятков лет, когда написал свой первый роман.

Мы закончили играть, и Элиза встала с банкетки. Она подошла к окну и выглянула на улицу. Солнце уже заходило за горизонт, и небо превратилось в картину художника. Розовые и голубые мазки создавали невероятный красоты английский пейзаж.

Я тоже встал и направился к девушке. От нее веяло холодом, который уже давно стал моими вечным спутником и любовью. Тогда я дал себе обещание, что навсегда запомню эту свежесть – свежесть зимы. Бодрящая, пробирающая до всех органов и костей. Это как нырнуть в ледяной водоем. Это как плавать в реке, в которой невероятно холодно.

И тогда, пока я стоял рядом с Элизой, понял, почему три недели назад полез в воду. До этого я не переносил морозы, и только после встречи с ледяной водой, стал относиться к ним проще. Только после купания я мог находиться в компании Элизы, не трясясь как в морозильной камере. Все случилось не просто так.

– Я люблю тебя, – вдруг прошептал я. Сделал я это как можно тише, чтобы слова не утратили всю свою силу, значимость и хрупкость. Мне казалось, те чувства, о которых я говорил, должны были произноситься еле слышно, так, чтобы никто, кроме Элизы, о них не узнал. Ни стены, ни, тем более, фортепиано.

И тут я закрыл глаза. Я испугался взгляда Элизы и спрятался, как трус, в кусты.

Постепенно мне становилось все холоднее и холоднее, словно в комнате включили кондиционер на самый холодный режим. А потом я ощутил легкое покалывание на своем лбу – чувство, будто кто-то приложил кусочек льда к горячей коже.

Элиза поцеловала меня в лоб, как ребенка, жаждущего материнской любви и поддержки. В этот момент по моей щеке скатилась одинокая слеза. Наверное, именно в тот момент я почувствовал, что слезы могут сжигать кожу подобно кислоте.

– Возьми, – тишину нарушил слегка дрогнувший голос Элизы.

Я открыл глаза. Мне не сразу удалось вернуться в реальность, поскольку все это время я находился где-то в другом месте, там, где не было времени, где все застыло, приобретая какую-то особую форму.

– Это мне? – спросил я, смотря вещь в ладони девушки. Элиза держала карманные часы на тонкой цепочке. Золотые часы с резьбой.

– Да. Их мне подарила моя матушка на шестнадцатилетние. Они не ходят, но… – Элиза посмотрела на предмет в своей руке и слегка улыбнулась. – Это тебе мой подарок. На память. Обо мне и моем замке.

Вот оно – застывшее время в ее руках. Вот, где я постоянно пропадал.

Я протянул руку, и Элиза вложила в мою ладонь холодные, золотые часы.

– Может, все-таки оставишь их у себя? Это же память о твоей маме.

Элиза, улыбнувшись, замотала головой.

– Ты забыл? Они мне теперь не нужны.

– А, ну да, – засмеялся я, рассматривая подарок. Часы стоили космических денег.

– Думаю, их можно починить, – предположила девушка.

– Ну уж нет, – я замотал головой. – Вдруг потеряю или на меня нападут воры. Лучше будут лежать дома такие, какие есть.

– Как знаешь, – улыбнулась Элиза. – Они твои. Делай с ними, что душе угодно.

Я улыбнулся и обнял Элизу, чувствуя, как в мое тело вонзают сосульки. Когда мы отпрянули друг от друга, я заметил на своей футболке тонкий слой инея.

– Хочешь, сыграю что-нибудь еще? – нарушила неловкое молчание Элиза.

– Хочу.

– Тогда садись, исполню что-нибудь повеселее.

– Нет, не надо веселого, – сказал я. – Играй то, что хочешь. Играй грустные мелодии. Я хочу насладиться ими в последний раз.

– Хорошо, – смущаясь, тихо произнесла Элиза.

Мы просидели в комнате весь вечер и всю ночь. Элиза играла, а я сидел рядом, не понимая, как благодарить девушку за все, что она для меня сделала.

Что я мог сказать? Спасибо? Сказать «спасибо» можно за оказанную услугу, но не за чувства, которые вызвал у тебя человек. Нельзя просто сказать «спасибо» за доброту, симпатию, дружбу и любовь. Но что тогда говорить? Неужели ничего?

Я сидел рядом с Элизой, перебирая в голове тысячи слов благодарностей, не имея ни малейшего понятия, что сказать. Мне хотелось осыпать ее поцелуями, обнять, сжать в своих руках. Мне хотелось пропитаться ее холодом до костей. Но я сидел, и слушал ее мелодии, понимая, что это намного лучше всех нелепых проявлений своих чувств.

А потом, когда Элиза закончила играть и взяла меня за руку, я основательно потерял всякий счет минутам и часам. Мы сидели у фортепиано, глядели друг другу в глаза и безмолвно прощались. Мы также просили друг у друга прощения и в душе обливались горькими слезами. Время шло, а мы не могли его остановить или попросить еще немного подождать, не лететь так быстро, не спешить. Тик-так. Тик-так. Казалось, у меня в душе тикал какой-то механизм. Он приближал меня к расставанию, которого я страшился все последнее время…

Все когда-нибудь заканчивается. Как плохое, так и хорошее. Это неизменное правило жизни. После лета наступает осень, а после осени зима. И в этом нет ничего ужасного. Главное помнить, что все можно повторить. И если не нам, то нашим детям. Когда что-то умирает, вместе с этим рождается что-то новое. Или кто-то.

«Давай снова встретимся в следующей жизни», – думал я, глядя на Элизу.

В этот момент я благодарил судьбу за невероятный подарок, которая она мне так внезапно преподнесла. Я полюбил. Подарок мне от судьбы – это любовь.

«Еще пару минут, и я больше ее никогда не увижу», – раз за разом проносилось в моей голове.

– Спасибо тебе, – все-таки прошептал я. Мои слова растворились в воздухе, их впитали стены.

– Когда ты уезжаешь? – спросила Элиза.

– Сразу после завтрака. В девять.

– Сейчас уже почти семь.

– Я знаю. Но, пожалуйста, не напоминай о времени. Давай подойдем к окну.

Помню, в одну из бессонных ночей в замке, я поклялся себе, что встречу в этом месте один из их самых незабываемых рассветов в своей жизни. Я сдержал обещание. Стоя бок о бок с Элизой, я смотрел, как просыпается солнце. Оно ласкало поля, реки, озера. Оно окутывало легким сиянием двор замка и сам замок. В тот момент мы с Элизой были вечностью или ее малой частью. Даже расставаясь со своей первой любовью, я успокаивал себя, мысленно повторяя раз за разом, что мы еще встретимся и будем стоять вот так всю ночь, смотря на рассвет и чувствуя в наших душах легкую тяжесть. Тяжесть пройденного времени и тоски. Но мы не поймем их причины.

– Мы обязательно еще встретимся, – сказал я, глядя на солнце.

На мое предположение Элиза ничего не сказала. Но, думаю, она улыбалась. Интересно, о чем она в тот момент думала? О том, как исчезнет? Или, наверное, называла меня психом или влюбленным мальчишкой. А может говорила, что любит меня. Любит как брата. Но мне было достаточно и таких чувств.

– Уже пора.

– Сколько времени?

– Почти восемь. Тебя наверняка ищет Арон. Да и Мэри накрыла на стол.

– Мэри. Опять, наверное, сварила овсянку. Знаешь, она варит потрясающую овсянку.

– Правда?

– Да. Когда я только приехал к вам, и Арон сказал, что мы весь месяц будем есть на завтрак овсянку, я был очень огорчен. Но потом распробовал блюдо и проникся к нему особой любовью, – засмеялся я, глядя на розоватое небо.

– Тебе, правда, уже пора. Время…

– Еще немного.

– Нет, ДжонгХен. Опоздаешь.

– Я не могу…

– ДжонгХен.

– Я попрошу Арон взять мне еду с собой.

– Нет, иди, ДжонгХен…

Помню, как обнимал Элизу в последний раз, стараясь запомнить ее холод; пытаясь наполнить ее запахом свои легкие. Она пахла утром. Холодным английским утром. Она была настоящей росой.

– Элиза, сыграй мне мою любимую мелодию.

Ни слова не говоря, девушка села на банкетку и снова заиграла.

Элиза играла так, как умела только она – проникаясь каждым звуком, морща лоб, закрывая глаза и очень легко надавливая подушечками пальцев на клавиши. Сначала на белые, потом черные, потом и на те, и на другие. И так без остановки. Она склонялась к инструменту, словно молясь. Но она, и правда, молилась. Это была ее личная молитва ко времени.

Я стоял уже почти у двери, наблюдая за Элизой и за ее мистической игрой. Картинки из недалекого прошлого тут же замелькали у меня перед глазами. Я вспомнил, как первый раз услышал эту мелодию; как очарованный бежал по коридорам, желая отыскать комнату, в которой сидела пианистка. Вспоминал, как первый раз увидел Элизу, поражаясь ее неземной красотой и чудаковатому наряду. Вспомнил, как не верил легенде. Вспомнил холод речной воды. Я словно вновь в ней оказался.

За короткий месяц случилось слишком многое. Я не мог стереть это из своей памяти. До сих пор не могу. Элиза Феррарс осталась во мне навсегда, ровно, как и месяц, который я провел в Беркшире.

Элиза играла, а я пятился назад, к двери. Я видел ее последние секунды. Я пытался запомнить ее образ на всю жизнь: ее спина, ее тонкие пальцы рук, ее красота…

Еще один шаг назад. И еще. И еще. Элиза была все дальше от меня. Расстояние увеличивалось. Сердце билось как ненормальное. Душа обливалась ядом. И в тот момент я понял, как же сложно было Питеру покидать эту девушку. А потом меня вдруг осенило – они ведь прощались точно так же. Элиза играла, а Питер уходил.

«Прощай», – подумал я.

Нащупав за своей спиной дверь, я открыл ее и переступил порог. Музыка ласкала слух и буравила душу. Я навсегда запомнил тот момент своей жизни – Элиза, играющая на фортепиано, и ее белоснежные волосы, спадающие на хрупкие плечи…

И когда я бежал с лестницы, сжимая руки в кулаки, в моей душе все еще звучала та мелодия. Она стала вечным спутником моей жизни. Она стала незыблемой частью меня.

Эпилог

Элиза выпила противоядие на следующий день после моего отъезда. Об этом мне рассказал Арон. Перед этим она передала моему другу маленький конвертик. Оказывается, Элиза делала маленькие заметки в своем ежедневнике. Это были короткие высказывания, наблюдения. Письмо, которое мне передал Арон, девушка написала обо мне, поэтому я включил ее мысли в эту историю.

Потом Элиза попрощалась с Рональдом, с прислугами и, когда все спали, откупорила маленький пузырек с лазурной жидкостью и выпила его содержимое до последней капли. Со слов Арона, в нем ничего не осталось. Ни слезинки.

Элиза испарилась навсегда, унося с собой все плохое и хорошее. Она освободила не только себя, но и всех жителей замка Беркшир. Особенно – Рональда. Но он долго не мог прийти в себя и часами сидел в комнате с фортепиано. Девушка была для него как мать и, лишившись ее, он потерял и свое личное сокровище. Несмотря на тяжесть наследования, мистер Феррарс любил Элизу. Любил так, как и остальные его предшественники – преданно и ничего не ожидания в ответ. Казалось, он жил ради нее.

Рональд умер десять лет назад. Ему было 72. Причина – сердечная недостаточность.

Он завещал имение Арону, чтобы тот его продал, а на вырученные деньги отреставрировал склеп Элизабет и вложил остатки в детскую музыкальную школу в Рединге. На похороны мистера Феррарса я не приехал, всем занимался Арон. На тот момент он жил в Лос-Анджелесе со своей женой и дочерью-подростком. Он покинул их на год, чтобы похоронить Рональда и уладить все необходимые дела. Дом он продавал пять лет. Покупать имение никто не хотел – оно стоило баснословных денег. Но в один прекрасный день Арону в США позвонил риэлтор – он сообщил, что одна молодая пара решила купить замок. Так у таинственного имения появились новые хозяева.

К слову, мы снова дружили с Ароном на расстоянии. Он очень редко приезжал в Корею, а я почти не бывал в США. Ли успешно закончил исторический факультет Кембриджа, но, когда вернулся домой, подался в криминальную журналистику. Видимо, что-то в нем щелкнуло летом 2017 года, и он решил описывать события, брать интервью, чтобы просвещать общественность. Что ж, из него вышел замечательный журналист. Самое главное – он больше не врет даже в благих целях. «Правда и ничего кроме правды», – девиз журналиста-корреспондента Арона Ли.

А я после колледжа поступил в Сеульский университет на кафедру английского языка. «Никакой экономики!», – решил я. Мама была против, но все-таки мне уступила. А потом я познакомился со своей будущей женой Тессой. Она училась по обмену в нашем вузе. Розовощекая коренная англичанка, с зелеными глазами и волосами цвета спелого ореха, она всегда щурилась, когда смотрела на солнце. Мы познакомились с ней в книжном магазине около вуза. Это произошло случайно, но уже тогда я знал, что все было предопределено с самого начала. Девушка хотела почитать что-то про родную страну на чужом языке. Ее выбор пал на роман «Большие надежды» Чарльза Диккенса. Я подумал – это знак, и до сих пор не меняю своего мнения.

При этом я не забыл об Элизе и ее мелодиях. Воспоминания о ней таились в моей душе больше тридцати лет как маленькие кубики льда. Девушка всегда была со мной. Но очень глубоко. Там, куда не могли забраться ни Тесса, ни наши дети – Райан и Луиза.

Кстати, часы, которые подарила мне Элиза, два года назад снова стали рабочими. Я как раз заканчивал свой очередной роман, как вдруг из тумбочки послышались какие-то звуки. Выдвинув ящик, я взял в руки золотые часы. Минутная и секундная стрелки двигались. Механизм ожил. Почему? Как так произошло? Не знаю. Я никогда не отдавал их в мастерскую. Это было настоящее чудо. Думаю, все дело в душе Элизы. Может, она переродилась?

И теперь, когда я дописываю эту историю, мысленно проглатывая пилюлю от болезненных воспоминаний, мне хочется сказать лишь одно. Призраки существуют. Они живут среди нас. Неприкаянные души невинно убитых людей блуждают в этом мире, надеясь, что кто-то из живых прольет истинный свет на их трагические смерти.

Но с того лета я больше не вижу призраков и не путешествую во времени. Все ушло вместе с Аластором и Элизой. Единственное – остались воспоминания. Они – татуировки на моем израненном сердце.

Конец.

Послесловие автора

Я хочу выразить огромную благодарность всем, кто поддерживал меня на протяжении написания «Мелодии тумана». Спасибо Дарон. Летом 2016 года ты вселила в меня надежду. После этого я поверила, что смогу написать про Англию. И ты до сих пор помогаешь мне и веришь в меня. Спасибо Дарье Герт, которая этим же летом прочитала первую главу романа и сказала не отступать. Спасибо Регине за веру и поддержку. Из моих казанских друзей только ты знала, что я пишу. Спасибо Виктории. Ты – мой учитель, никогда не забывай об этом. Я очень дорожу тобой. Спасибо Альфие – моей читательнице. Мы толком не знакомы, но твоя поддержка держит меня на плаву уже несколько лет. Спасибо Алине, Анне и Ярославе. Вы со мной так долго, что об этом даже страшно подумать. Спасибо всем, кто читал «Мелодию тумана», когда я писала эту историю, а теперь перечитали ее в переработанном виде. Вы – моя сила. Спасибо Татьяне Конновой. Ты очень выручила меня, нарисовав карту Беркшира. Твоя помощь бесценна.

Спасибо родителям, которые тоже прочитали эту историю и, надеюсь, не разочаровались во мне.

Несмотря ни на что, я очень старалась. Спасибо, что помогли мне с именами героев

и консультировали, когда я натыкалась на бетонную стену в своей голове.

И спасибо форуму «Таврида». Я публикую свой роман благодаря ему.

Мне было девятнадцать лет, когда я написала «Мелодию тумана». Сейчас мне двадцать два, но я до сих пор болею этим романом. Он – мое прошлое, настоящее и будущее. Если, читая его, в вас что-то щелкнуло, прошу, не молчите. Я рада любому отзыву. Как положительному, так и отрицательному, ведь самое главное для автора – это вызвать эмоцию. Если вы дочитали до конца, я верю, что у меня все-таки получилось это сделать. Писать можете в Инстаграм: @tanyavan97. Я буду всем очень рада.

Надеюсь, вы не проигнорировали мой совет, который я дала в начале романа, и послушали мелодию Людовико Эйнауди. Если нет, то пора исправить эту страшную ошибку. «Nuvole bianche» – это мелодия, которую дуэтом играли главные герои. Послушав ее, вы еще раз сможете прочувствовать историю Леди Элизабет Феррарс и Маркиза Питера Паулета.