Деревенские сказки

– Так завсегда делали… – подумав, ответила мать, – будешь работать в полдень в поле или огороде – Полудница придёт.

– А кто это?

Мать устала и разговаривать не хотела.

– Потом расскажу, дочка.

Они дошли до дома. Мать наложила окрошки себе и Варе, долила в тарелки квасу, похлебала и прилегла на кровать.

– Закрой ставни, дочка, – попросила она, – жарко-то как…

Ставни? Это Варя с дорогой душой. Выскочила во двор, захлопнула ставни, на крючок закрыла. Сумрачно и прохладно стало в доме. Мать задремала, а Варьке стало скучно. Хоть бы кто подружка Катька прибежала, всё повеселее стало.

И как по заказу, а может и впрямь по заказу, затопало в сенях, дверь приоткрылась и в просвете показалась лохматая Катькина голова с растрёпанной косицей. Варька приложила палец к губам: тише, мол, мать спит.

– Пойдём с нами за яблоками, – прошептала Катька.

– Куда?

– К бабке Дусе, у неё яблочки страсть какие сладкие.

– К Ду-усе? А она нас хворостиной не отстегает по голой заднюхе? – с опаской спросила Варька, вспомнив рослую и крикливую бабку Дусю.

Катька тихо фыркнула:

– Она старая и ходит плохо. Пусть догонит сперва.

Варя посмотрела на мать – та спала, сложив руки на большом животе – и вышла за порог, бесшумно ступая.

За воротами стояли Захарка и Мишка Лопух, прозванный так большие торчащие уши.

– Ну что, идём? – деловито сказал Захарка, и ребята пошли к дому бабки Дуси, в чьём саду росли самые вкусные яблоки.

Стало ещё жарче. Варька, поддевая босыми ногами камешки, спросила вдруг:

– А кто такая Полудница?

– Это баба, – ответил всезнающий Захарка, – высокая, в длинной рубахе, такой белой, аж глаза слепит. В руках у ней коса острая. Увидит в поле человека какого-нибудь, когда солнце высоко, размахнётся… вжик – и головы нету.

– Как? – ужаснулась Катька.

– Вот так! – рассмеялся Захарка. – А ещё Полудница шутить любит: возьмёт отрезанную голову и обратно приставит. Она ничего, держится. Только мужик или баба потом как дурные становятся.

– Этими сказками только маленьких пугать, – выпятила губу Варя. Ну сами подумайте, сколько баб и мужиков без голов бы тогда ходили! А ни одного нету, хоть всё село обойди…

«Интересно, как это без головы жить?» – думала Варька, и мысли её полетели галопом. Она живо представила, как обезглавленный человек ходит и спотыкается. Ну правильно, не видит же ничего. Но зато умываться и причёсываться не надо.

Вот уже и огород бабки Дуси. Парнишки, а следом и девчонки перелезли через довольно хлипкий забор. Собаки они не боялись, та была небрехучей и всех любила. Через грядки с луком и помидорами ребята пробрались к деревьям. Это были чудо какие яблони. У всех в деревне яблоки только начинали спеть, а у бабы Дуси с хороший кулак наливались, краснобокие, сладкие… Не зря муж её покойный откуда-то издалека саженцы привозил.

Вся земля была усыпана паданцами. Мишка с Захаркой собирали яблоки в карманы штанов и за пазуху, девчонки – в подолы.

– Ей столько всё равно не съесть, сгниют же, – в оправдание сказал Мишка, надкусывая яблоко. – Ну, хватит, айда домой!

С раздутыми карманами и топорщившимися рубахами, оглядываясь на окна бабы Дусиного дома, мальчишки поспешили покинуть огород, за ними шли Варя с Катькой, бережно придерживая подолы сарафанов.

– А перелезать как? – растерянно спросила Катька. Руки-то заняты!

– Вот дуры! За пазуху надо было собирать или в платок, – рассердился Лопух.

– Ах поганцы! Да чтоб вас разорвало, иродов! Да чтоб у вас зенки повылазили!

Варька вздрогнула: на крыльце стояла бабка Дуся. Хотя уже и не стоит, а бежит к ним, размахивая голиком. Девчонки взвизгнули, побросали яблоки и, обдирая руки, полезли через забор, мальчишки тоже не отставали. Старое дерево не выдержало, и все четверо рухнули на землю.

Мишка с Захаркой и Катя прыснули в разные стороны, а Варе не повезло: она неудачно упала и подвернула ногу. Поднялась, побежала хромая.

– Катя! Обожди!

Отведала бы Варька голика или хворостины, если бы бабка Дуся была порезвее. Но она быстро задохнулась и принялась с руганью собирать яблоки в фартук.

– У-у-у, жадюга!

Варька поковыляла к риге, присела в тени. Нога болела и, кажется, слегка опухла.

«Мамка заругает!» – со страхом подумала девочка и, морщась растёрла лодыжку.

В эту минуту Варька разглядела на дороге приближающуюся женщину, слава богу, не бабку Дусю. В знойном мареве колыхалась белая рубаха, развевались волосы цвета спелой ржи. Уж не грезится ли Варьке? Никто в их деревне из баб простоволосыми не ходит, тем более с расплетённой косой.

Женщина остановилась в шаге от Вари, смотрела насмешливыми глазами, голубыми, как васильки.

– Яблоки воровала? – спросила она.

– Нет, – тут же отпёрлась Варька.

– Ну-ка скажи мне, девочка, как лён теребят.

– Как, как… обыкновенно. Выдёргивают – и в стожок.

Варька удивилась, но ответила. Уж очень красива была незнакомка, как барыня. Да точно, это барыня! Бывают такие чудные: напялят сарафан и ходят по деревне, как будто дома им не сидится. Надо вежливо отвечать, вдруг десять копеек даст.

– А что дальше делают?

– Известно что. Очёсывают и молотят. А потом раскладывают на лугу. А как высохнет, так трепят трепалом.

Барыня подробно спрашивала: как трепят, как ткут, умеет ли Варька работать за кроснами. Та ответила, что мамка всему учит.

– Ну хорошо, – с каким-то сожалением сказала барыня и отвернулась.

– А гривенник? – протянула Варька.

Барынька рассмеялась и бросила девочке большое яблоко:

– Свидимся ещё.

Дома Варька не выдержала и рассказала о странной барыне, утаив про яблоки бабки Дуси. Мать побледнела.

– В белой рубахе и коса распущена? Это же Полудница была! Вот скажу отцу, пусть выпорет тебя чересседельником!

Она расстроилась, разохалась. Схватилась за поясницу и согнулась пополам.

– Ой, беги скорее к тётке Марфе, скажи – началось!

Варька опрометью кинулась к двери и побежала в переулок к дому повитухи.

– Тётя Марфа! Мамка сказала прийти скорее, говорит – началось!

– Ох! – Марфа бросила тарелку в таз, в котором мыла посуду, и торопливо вытерла руки. – Бегу!

Грузная и неповоротливая, она «бежала» – семенила мелкими шажочками, задыхаясь и охая.

Варьку Марфа выставила из избы:

– Погуляй покуда или к подружке сходи. Нечего тебе здесь…

Девочка не пошла к подружке, а забилась в баню, где пахло деревом и берёзовым веником, и просидела там до позднего вечера. А когда вернулась, возле мамки лежал туго завёрнутый в пелёнки ребёночек с маленьким красным личиком. Варька смотрела на него не дыша.

– Братик родился, – довольно сказал отец, – как назовём?

– Митькой!

***

Мамка, отлежавшись несколько дней, стала выходить в поле, а Варька оставалась с братиком. Укачивала, когда он кричал, меняла пелёнки и носила кормить. Мать бросала работу, усаживалась в теньке и прикладывала Митьку к груди. Тот жадно сосал, а насытившись, тут же засыпал.

Варя проснулась от крика. Она подняла голову и огляделась: мамки и отца не было, только Митька шевелился и орал в своей зыбке, махал ручками, видно, сумел как-то выпростать их. Варя вытащила из-под братика мокрую пелёнку, отбросила к печке; достала из шкафа чистую и завернула младенца как смогла. Тот орал, вертел головой, хватал губками край пелёнки – хотел есть.

– Сейчас пойдём к мамке, сейчас… – успокоила Митьку сестра.

На улице он притих, щурился от яркого солнца и кряхтел.

Варю мать заметила издалека, разогнула усталую спину, отошла и присела к стогу и сказала: «Давай сюда». Пока она кормила Митьку, Варька грызла соломинку и мурлыкала песенку – такая была привычка. Голову сильно пекло, она поправила сползшую на плечи косынку.

Мать потуже запеленала Митьку.

– Неси домой, – велела она и подала свёрток, – к подружкам не ходи, слышишь? Сразу домой. Я скоро приду.

Варька кивнула, прижала к себе братика и пошла в деревню. Она и не думала заглядывать к подружкам, но кто же знал, что она встретит на дороге ребят. Сблизив головы, они что рассматривали и ахали.

Варя подошла:

– Что там, покажите…

– Вот, смотри!

Оживлённая Катька с румянцем на щеках протянула игрушку – ярко раскрашенного деревянного зайца на деревянной же подставке. Снизу висела на нитке гирька, если её вращать, заяц начинал бить лапками по барабану.

– Твоя? Откуда? – спросила Варя.

– Тятька привёз с ярмарки.

Как захотелось Варьке попробовать самой раскрутить гирьку! Но братика куда девать? Только сейчас Варя почувствовала, как у неё болят спина и плечи.

– Подержи! – протянула она Митьку Захарке, но тот и не подумал брать. Все будут играть, а он стоять как дурак?

– Да положи его! – посоветовал Мишка и махнул рукой на ригу. – Вон туда, в тенёк.

Варька так и сделала. Ничего братику не будет, полежит чуток на мягкой травке, пока она поиграет немножечко. Отвлеклась она всего-то на десять минуточек, может, на двадцать, а когда опомнилась, посмотрела в сторону риги, то увидела, как та самая барынька в длинной рубахе подняла Митьку с травы. Бросилась она выручать братика, а барынька посмотрела на неё, усмехнулась и… исчезла.

Руки-ноги отнялись у Варьки. Страшно стало так, что крикнуть не может – голос пропал. Рот открывает и закрывает, как рыба, которую на песок выбросили.

Подбежали другие ребята, окружили то место, где младенчик лежал, стали спрашивать друг у друга, видели ли они, как баба была-была, а потом раз – и пропала! Все видели, не померещилось Варьке.

– Вот те крест! Подошла, Митьку взяла на руки, посмотрела так, а потом исчезла, – с жаром сказал Мишка. – Я первый заметил!

– А ты чего молчал, если заметил? Лопух и есть лопух! – напустилась на него Катька.

– Не знаю… – смутился Мишка, – подумал сперва, что это тётя Акуля, волосы у ней такие же.

– Это не баба, а нечистая сила, – сказал Захарка.

Варька разревелась. Ей теперь хоть дома не появляйся. Говорила мамка: ни на минуточку не останавливайся и никуда не заходи, а Варя не послушалась. Не сносить теперь ей головы.

– Полудница это… – заикаясь сказала девчонка, – она всё меня пытала, как лён теребить да как трепать… Меня мамка теперь прибьё-о-от!

Ребята молчали, не знали, как можно помочь горю, а Варька тёрла глаза рукавом и шмыгала носом.

Захарка быстрее других пришёл в себя и предложил всем вместе сходить на ржаное поле, уверяя, что Полудница любит гулять по полям, он сам слышал, как тётка Дуся тётке Марье рассказывала.

– Да-а-а… а она нам башки косой отрежет, – забоялся Лопух

– Не дрейфи, назад приставит, ещё красивше станешь, – ответил Захарка, хотя и слегка дрогнувшим голосом.

Надо же, какой смелый. Ну он и старше Мишки на целых два года.

Они ещё немного постояли, поспорили, потом двинули по дороге к полю, но не успели пройти и тридцати шагов, как услышали позади захлёбывающийся младенческий плач, такой знакомый, что Варька застыла столбом.

– Братик орёт! – в мгновенье ока определила она, повернулась волчком и кинулась обратно к риге.

Митька лежал на том же самом месте, на траве, где его оставила сестрёнка. Выпростал из пелёнок руки, кричал, сморщив маленькое личико. Варька подхватила его на руки и разревелась, на этот раз от радости. Смахнула с пелёнок приставшие соломинки и что есть духу помчалась домой. Если мамки нет, то повезло считай.

Но мать оказалась дома, сидела за столом и ела холодную варёную картошку. Видно, пришла она недавно, потому что только глянула сердито на дочку и ничего не сказала.

– Я только на минуточку остановилась, руки устали, – пролепетала Варя, переводя дух, – Митенька тяжёлый.

Ей и правда показалось, что Митька стал тяжелее, будто за час он прибавил фунт-другой.

– Давай сюда… – Мать отодвинула тарелку и взяла кричащего Митьку.

Младенец замолчал, стал жадно сосать грудь. Вдруг что-то сильно ударило в ставни, как будто бросили камень. Митька вздрогнул, захныкал, засучил ножками.

– Мальчишки озоруют, – морщась, сказала мать.

Она вгляделась в личико сына, открыла ему пальцами рот и охнула: из розовых дёсен выглядывали два зубика, беленьких, как сахар.

– Ты кого принесла?! – закричала мать, бледнея. – Митенька где?!

У Варьки сердце упало. Неужели чужого ребёночка взяла? Обмирая от страха, подошла к матери и пристально посмотрела на младенца. Да Митька это, кто же ещё. Глаза те же, нос, губы. И пелёнки-распашонки его.

– Мамка, ты чего? Это Митенька, посмотри!

Мать поспешно развернула пелёнку, ощупала Митины ручки-ножки и немного успокоилась. Померещилось…

***

Варька сжалась в комочек, лежала не шевелясь, чтобы мать с отцом не догадались, что она не спит. Зачесался нос, но она терпела, только жмурилась.

– Никогда я не слыхала, чтобы у маленького дитяти зубы выросли. Месяц ему, всего-то месяц, – горячо шептала мать. – Утром кормила – не было зубов, а домой пришла, чую, что кусает. Как посмотрела… И волосы у него как будто темнее и глаза не такие. У Митеньки серые, а у этого с золотинкой. И плачет, и плачет, как будто Полуночница его изводит… кое-как успокоила. А ведь такой спокойный был.

Отец завозился на лавке, двинул чашкой:

– Выдумаешь тоже, Акуля. Я слыхал, что и рождаются детки с зубами. А тут выросли… ну и что же, бывает…

– Да не он это, – заплакала мать, – похож, а не он. Варьку пытаю – молчит. Небось, с девчонками гуляла и перепутала младенца. Зинка недавно родила, её малец, наверно.

– Скажешь ещё! У Зинки чёрный парнишка, совсем не похож на нашего.

У Варьки зубы застучали от страха. Неужели Полудница подменила братика? Что теперь делать?

Почти не спала Варя, насилу утра дождалась. Пока мать возилась у печки, выскочила из дома и к Захарке побежала. Он умный, всё знает.

Подняла маленький камешек, бросила в крайнее окошко, завешенное дырявой тряпкой. Выглянул Захарка, увидел Варьку и через минуту вышел на крыльцо.

Спросил:

– Чего тебе?

– Мамка говорит, что Митька непохож, – выпалила Варька.

– На кого? – не понял Захарка.

– На себя. Говорит, что не Митька это.

– А-а-а, вот оно что… – Он задумался, покусал губу. – Я слышал, что Полудница подменивает ребёнков. Заберёт человеческого, а своего подсунет. Смотрит баба: вроде её ребёнок, а вроде и не он. Вдруг и Митьку подменила?

Варька зашмыгала носом: жалко братика. Неизвестно где он теперь, ревёт, небось, без мамки. Надо настоящего Митьку выручать, а Полудницыного вернуть.

Дождалась Варька, когда мать с отцом уйдут, вытащила младенца из зыбки, пригляделась… А ведь и правда, не Митька это: глаза с золотинкой и косят немного. Смотрит Варя, смотрит, а младенчик потянулся ручкой и цап её за нос, да больно-то как! А сам смеётся как-то нехорошо.

Подхватила Варька ребёночка и выскочила с ним за порог. Пришла на ржаное поле, села под дерево, что неподалёку росло, младенца рядом положила и стала ждать.

Долго сидела. Солнце высоко поднялось, палит-жарит так, что мочи нет, знойное марево у земли переливается, колышется. Вдруг видит: женщина появилась, не идёт – плывёт, белое платье развевается. Волосы распущенные цвета спелой ржи, на голове венок из колосьев и цветов полевых.

Вскочила Варька:

– Эй, Полудница! Верни Митьку, а своего младенчика забирай обратно!

Остановилась Полудница, губы скривила.

– Экая быстрая! Потрудись, постарайся. Перепляшешь меня – верну тебе брата.

– Я согласная, – сказала Варька.

Улыбнулась Полудница, пальца щёлкнула – и пропал младенец, в ладоши хлопнула – и заиграла музыка.

– Ну давай! До вечерней зари.

Сама смеётся, плывёт белым лебедем, руками плавно поводит, плечиками пожимает, глаза так и блестят. Смотрит Варька на неё и старается не отставать. Босые подошвы камешки и сухая трава колют, пот глаза заливает. Час и другой прошёл, не чует ног под собой Варя, а Полуднице хоть бы что, знай себе пляшет.

– Уморилась? – рассмеялась Полудница.

– Ещё чего!

Солнце к закату стало клониться. В кровь избила ноги Варька, но не уступает. Знает, что если уступит, не только братика не вернёт, но и сама сгинет.

Закатилось солнышко за горизонт, и умолкла музыка. Остановилась Полудница, а Варька упала на пыльную тропу, слова сказать не может.

– Вот ведь упрямая какая девчонка! – промолвила Полудница. – Что же, уговор так уговор, получай своего крикуна. – И положила Варе на коленки запелёнатого ребёнка.

Посмотрела Варька: Митенька! И глазки его, и носик, и подбородочек. Прижала к себе, поблагодарить хотела Полудницу, а той и след простыл – исчезла. И тут услышала Варя людские голоса как будто издалека: «Варя! Варька! Варвара!» Поднялась с трудом, Митьку взяла на руки и побрела с поля. Как только вышла на дорогу, словно пелена у неё с глаз упала. Увидела отца и соседей – Мишки Лопуха родителей.

– Тятька… – сказала Варя и закачалась, ноги подломились.

Бросился отец к ней, успел подхватить. До дома на руках нёс, не могла сама идти Варька.

…Три дня лечила мамка дочкины ноги, смазывала маслом коровьим, тряпочки, смоченные в отваре трав лечебных прикладывала. И сотый раз спрашивала: «И что Полудница сказала?.. Ох, страсти какие! А если б не переплясала ты её?.. Матерь Божья, заступница, спаси и сохрани!»

А в пелёнках, в которые Митька завёрнут был, нашли монеты золотые.

– Чудо-то какое! Это ведь, Варя, тебе на приданое Полудница деньги дала, – ахнула мамка и убрала монеты в сундук. Будет Варя замуж выходить – пригодятся.

Дар бабушки Устиньи

Под вечер к прабабушке снова пришли гости: незнакомая тётенька и мальчишка в чёрной шубе и шапке, перетянутой бельевой резинкой поперёк головы, – это чтобы в уши не дуло.

– Три дня в садике – три недели дома лечится. Никакого просвета… – пожаловалась тётя. – Муж закашляет, а у меня всё внутри сжимается: заразит же Серёжку!

– Ничего, ничего, полечим, – успокоила бабушка и сказала оробевшему мальчишке: – Садись-ка сюда, милый.

Люда встала на пороге и не сводила любопытных глаз с гостей. Ей хотелось сказать Серёжке, чтобы не боялся, бабушка больно не сделает, она её тоже лечила… сто раз, но он так и не посмотрел в сторону двери. Зато посмотрела бабушка.

– Иди, Людочка, поиграй в свои куколки, – заторопилась она спровадить девочку.

Уходить не хотелось. Она сделала два шага назад, потом вернулась и стала подглядывать.

Мальчишку раздели и усадили на табурет в дверном проёме с висящими цветастыми занавесками. Бабушка большой пухлой рукой мяла Серёжке шею, зачем-то загородившись шторой, и бормотала:

С твоей молитвой, Дева Мария, приступаю,

Жар, горечь из белого горла выгоняю.

Выгоняю-гоню на тридцать три года,

На тридцать три ветра,

На тридцать три стороны.

– Ещё раз придёте – и забудете, где гланды находятся.

– Спасибо… да, придём. Вот, возьмите…

Гостья положила на стол кулёк из серой бумаги и жёлтенькую бумажку.

Прабабушка Устинья Людочке была не родной, но девочка её любила, такую добрую и большую, называла бабулей. Бабушка пухлая, как колобок, не идёт – катится.

Посетители к ней приходили или утром, или вечером, так велит бабушка. И вот опять гости, на этот раз какой-то дяденька.

Люда слышала, как он жалуется, что с детства страдает ангинами. Делали операцию – гланды снова выросли. Бабушка усадила гостя на табурет и, по обыкновению, спряталась за занавеской, как будто стеснялась, шептала заговор про деву и тридцать три ветра. Заговор – не главное, главное – бабулины руки. Все говорили, что у неё дар, потому что пролечившиеся больше никогда не болеют ангинами. Сколько их было? Много… Дети и взрослые приходили почти каждый день, и всем прабабушка Устинья помогала.

Казалось, что её саму никакая хворь не одолеет, но однажды у бабушки случился инсульт, и она слегла. Не могла шевелиться и говорить, только мычала и произносила отдельные звуки.

Приближался Новый год, Люда с сестрой готовилась к утреннику в школе, разучивала стихи и песни, а бабушка лежала на своей кровати, далёкая от этой новогодней суеты.

Девочка заходила к ней, клала на одеяло шоколадную конфету:

– Возьми, это тебе…

– Не-е-е, – отвечала бабушка, и слезинка текла по её щеке.

Всем было ясно, что долго она не протянет, но шли дни, пролетели праздники, а бабушка всё лежала. Мучилась, а не умирала.

– А-а-а… – тянула она.

– Что?.. Пить? Есть? – спрашивала мама.

У бабушки в уголках глаз закипали слёзы. Она настойчиво твердила своё «А-а-а».

– Зовёт кого-то, – догадалась мама. – Валя?

Нет.

– Катя?

Нет.

– Петя? Толя? Маша?

Всё мимо. В конце концов кто-то вспомнил Алёну, бабушкину дальнюю родственницу.

– Алёна?

Устинья просияла.

Алёна жила далеко, на Украине, и все сомневались, что она согласится приехать. Но всё же разыскали её адрес и отправили телеграмму.

Алёна приехала через неделю. Это была женщина средних лет, черноволосая и быстроглазая.

– Наконец-то! – выдохнула мама. – Бабушка очень беспокоится, всё зовёт и зовёт.

Алёна поставила свой чемоданчик, разделась. Её провели в комнату, где лежала больная.

Как обрадовалась бабушка! Замычала и протянулась к Алёне. Все замерли: Устинья не шевелилась уже много дней. Алёна взяла бабушкины руки в свои и вдруг содрогнулась, как будто её обожгло кипятком.

Устинья захрипела и тут же замолчала – она была мертва.

С руганью выскочила Алёна из комнаты, схватила своё пальто и чемоданчик.

– Вы куда? – всполошилась мама. – Не уходите так быстро…

Но гостья так рассердилась, что не осталась в доме ни на минуту.

– Мам, почему тётя убежала? – Люда прижалась к маминому боку.

Мама промолчала, погладила дочку по голове.

Спустя годы, повзрослев, Люда догадалась, что бабушка передала Алёне свой дар, а без этого не могла умереть.

Холод

Председатель шёл впереди, Лена и Таня плелись следом, обходя лужи и грязь.

– Вот здесь у нас клуб, – сказал он с оттенком гордости и махнул рукой на небольшое, прямо сказать, здание, из которого доносилась громкая музыка. – Если поплясать хотите – милости прошу. Парни у нас хорошие, не задиристые. Глядишь, понравится кто, так здесь и останетесь.

Лена фыркнула: ещё чего! Что они, молодые и красивые студентки забыли в такой глуши? Отработают сколько надо на полях, помогут совхозу спасти урожай – и домой!

Председатель остановился у маленького домика, толкнул калитку:

– Вот здесь. Заходите… У Вальки будете жить. Так-то она баба неплохая…

Таня насторожилась. В голосе председателя ей послышалась какая-то недосказанность. Девушка ждала, что он ещё что-то добавит, но тот промолчал. Стукнул раз-другой в окошко:

– Валентина! Квартиранток тебе привёл, как договаривались.

Лена и Таня со своими чемоданчиками вошли вслед за председателем в коридор, который был ещё и кухней. Огляделись. Ну и беспорядок! Заляпанная газовая плита, стол, накрытый грязной клеёнкой, под столом жестяное помойное ведро, стены давно полагалось побелить, да, видно, у хозяев руки не доходили.

Навстречу вышла молодая полноватая женщина с заспанным лицом и собранными в пучок светлыми волосами. Из-за её спины выглядывали три мальчишеских рожицы.

– Принимай гостей, Валя, – сказал председатель и добавил, повернувшись к девочкам: – Знакомьтесь, устраивайтесь, а я пошёл.

Валентина отвела квартиранток в маленькую комнатку, которая выходила дверью в коридор. Дверью – условно сказано, потому что никакой двери не было – пустой проём даже без занавесок. В комнате стояли две кровати: односпальная деревянная и железная, побольше, которую называли полуторкой, маленький стол – вот и вся мебель.

Лена поставила чемодан и щёлкнула выключателем, но лампочка не загорелась.

– Не работает, – поспешно объяснила хозяйка.

– Как же нам без электричества? – опешили девушки.

– Из коридора свет попадает… Ну, располагайтесь.

– А чья это комната? – спросила Таня, поглядев на мальчишек, столпившихся у порога.

– Моя. Я здесь спала, – ответила Валя и цыкнула на сыновей: – А ну марш отсюда, гостям переодеться надо!

Лена поддела ногой куриную кость, валяющуюся на полу:

– Подмести здесь надо. Нам что, в грязи жить?

Они переоделись, попросили у хозяйки ведро и тряпку, прибрали комнату: смахнули пыль, оттёрли грязный облупленный подоконник, вымыли пол.

Заглянула Валентина:

– Девчонки, есть хотите? Давайте картошки сварим да поедим.

Те переглянулись: съеденный в автобусе бутерброд с колбасой и чай из термоса нельзя было считать нормальным обедом, и они с готовностью согласились. Сообща почистили картошку, порезали хлеб, розовое сало в крупинках соли и свежие огурцы. Дети – двое близнецов и старший мальчик – быстро уселись за стол, схватили вилки. Валентина отлучилась куда-то и вернулась с маленькой, лет двух, девочкой на руках.