У студёной реки

Заголовок статьи мгновенно выбил Боброва из равновесия и, перескакивая от абзаца к абзацу от строки к строке, он словно приговоренный к казни, судорожно хватал воздух, которого стало недоставать, в поисках фразы, слова, способных что-то изменить в восприятии прочитанного, как-то смягчить ситуацию, отсрочить надвигающуюся гибель.

Он знал, конечно, о случаях использования вертолета для охоты, но это все было дедом попутным, когда забрасывали геологический отряд на дальнюю точку. В статье же развернули такой уровень злоупотребления, такой разбор неслужебного использования авиации, что стало понятно, − выговором тут не отделаться. Вспомнил Бобров и приезды коллег из министерства с просьбами устроить «мужское» развлечение. Никогда сам Бобров в этом не участвовал, но рекомендовал подчиненным на местах прислушаться к просьбе.

Собственно, и не думал Бобров в этот момент о наказании. Было это незначимо для него. Нахлынуло на него чувство позора вселенского масштаба, ибо ничего подобного, ничего кроме благодарностей и восхищенных оценок результатов проделанной работы за всю свою долгую карьеру он не знал. Не кичился своими успехами Бобров, выросший в непростых для мальчишки военного времени условиях, испытавший и голод, и холод, и тяжесть личных потерь. Только в праздники, собираясь на торжественные мероприятия, оглядывал он свой парадный костюм с рядком высоких наград, но одевал другой, только-то со знаком Лауреата Госпремии за открытие важного для страны месторождения урана.

Министр геологии был известен своими жесткими методами руководства в стиле крепких, как глыбы, руководителей сталинской поры. Многие из них еще совсем недавно покинули свои посты после трех и даже четырех десятков лет железного управления отраслями промышленности. Этим людям прощалось многое, ибо руководимые ими направления были хребтом экономики Союза, а каждый из них был реальным вершителем судеб тысяч своих подчиненных.

Будучи человеком из современной более молодой волны руководителей, добился министр головокружительного восхождения в высокое кресло, усвоив правила карьерного роста железных людей приводного механизма социалистического хозяйствования. Быть тонким аналитиком, воспитанным спецом, было в этой системе не достаточно: следовало показать себя жестким и уверенным с подчиненными, но покладистым, предугадывающим изменчивые желания тех, кто возвышается над тобой. Но и этого было мало, ибо ко всему требовался высокий покровитель, и вот это было самым непростым и сложным трюком, − обрести такого.

Первое, что следовало сделать на месте первой службы, это показать всем, что он уже сейчас, даже в начале пути ты приметен небесам и не ровня каждому. Для этого требовался приметный предмет поклонения. Для Павлова таким атрибутом стал внушительный дубовый стол с большим резным креслом в комплекте, перед которым он рассаживал подчиненных на скрипучих стульях и отполированных задами лавках и проводил свою линию руководства, порыкивая поставленным командирским голосом на провинившихся и лаская взором приближенных лиц.

Сбились с ног снабженцы, выискивая такую нетипичную мебель, но нашли, притащили из столицы, чуть ли не с антикварного аукциона.

Подчиненные ютились на нескладных скрипучих стульях, уже заранее ощущая себя нашкодившими учениками, и видели перед собой безупречно одетого начальника в темном костюме, белоснежной рубашке, ярком красном галстуке за огромным, словно крепостная стена, столом.

В своей первой должности начальника небольшой партии в дальневосточных горах, в срубленной на возвышении конторе, был поставлен такой, с кровью добытый стол.

Стол из дуба возвышался, сиял лакированной столешницей под ярким сукном, на массивных резных тумбах и являл образ уверенности и основательности его владельца.

− Широк Павлов, − оценивали молодого начальника партии в экспедиции, а скоро и в геологическом управлении обширного края, подмечая растущий авторитет на местах и улавливая периодические сигналы от чиновников из столицы интересующихся делами молодого руководителя. Судачили тихонько за перекурами, но заметили и держали в уме, ожидая нового рывка вверх в карьере новоиспеченного начальника.

Рывок не заставил себя ждать, но случился в том направлении, куда и посмотреть многие и не думали. Вдруг, после нескольких командировок в Москву, объявил Евгений Павлов, что защищает диссертацию и скоро уже из Министерства рекомендовали новоиспеченного ученого на должность главного инженера. Пока новый руководитель только привыкал к большому кабинету в здании управления в областном центре, пришлось перебираться ему в кабинет повыше ‒ начальника экспедиции.

Дубовый стол с крепким стулом также было собрались быстро перевести в высокий кабинет нового начальника геологической экспедиции, но едва поспевали уже за Евгением Павловичем атрибуты и свидетели его стремительной карьеры. Вскоре утвердился Павлов в Москве начальником крупного НИИ, а как грянула защита докторской, тут же оказался в Министерстве геологии, ‒ пока республики, пока замом, но путь наверх был уже предопределен и был он подобен рвущемуся ввысь памятнику «Покорителям космоса» у ВДНХ.

А стол, оставленный в дальневосточной экспедиции, как отправная точка трамплина высокой карьеры, служил напоминанием и примером всем, кто пребывал сюда по служебным делам. Почти каждому, прибывшему по делам, этот стол показывали со словами:

«Сам Павлов, слышали, сидел за этим столом»

Никто уже и не удивился, когда вышел указ и Павлов вознесся сразу на место уставшего от почестей Министра самой беспокойной и обширной отрасли промышленности, занятой поиском и подсчетом основного природного ресурса огромной страны.

Бобров шел наверх степенно, увлеченный профессией геофизика: рос, как профессионал и управленец неспешно, но основательно и кресло генерального директора занимал по праву, хотя несколько и тяготился ношей руководителя. Но был спокоен Дмитрий Павлович, как бывает, уравновешен человек, профессионал, наперед знающий, куда и как направить силы и ресурсы, кого придержать, а на кого надавить, но так, чтобы человек не потух, а воспрянул. Это было для него легко, ибо знал он свое дело и всегда был готов оставить высокий кабинет и заняться практикой «на земле», среди равных коллег-профессионалов.

Крепкий знаток геофизических теорий начал свою практику на Алдане в должности главного геофизика партии. Объект внимания геологов в этом северном краю был связан в основном с золотом, с обильными россыпями в бассейнах рек − неугомонных потоков, несущих неукротимой энергией гор и предгорий. Россыпь найти было не проблема, − практически любая река в Якутском нагорье несет золото. Бобров, увлеченный поиском, раз за разом убеждался в том, что золото в той или иной мере соседствует с ураном. Уран не прячется, − фонит отчаянно, и эта связь стала решающей при поиске новых объектов и находке урановых руд на Эльконе в Якутии. Рядышком оказалось и золото, и созданный геофизический метод стал давать высокий результат геологического поиска.

Такая вот связка металлов определила дальнейшую судьбу Боброва, его успех профессионала и грянувшую высокую Премию Правительства. Но это сейчас, а тогда, отбив очередной профиль с явным содержанием металла, следовало этот профиль выявить шурфами.

Когда шурфы глубиной в несколько метров пробили, все как положено с крепежом и добротными воротками, отметили, что ведет россыпь к скалам предгорья в сторону от шумливой реки, полной хариусов и ленков. Вот тогда молодой и полный еще иллюзий Бобров предложил пробить штольню прямо в скале, хотя бы на несколько десятков метров и увидеть уникальную руду, в которой и уран, и золото вдруг соединились и выдали богатейшую россыпь, открытую в бассейне реки. Мечтал Бобров увидеть во всю ширь залежь этой уникальной рудной формации.

Начальник партии и руководство экспедиции сразу набычились, потом обматерили, отмахнувшись от надоедливого новатора, убеждая, что план работ не предусматривает такие вот сложности, да и финансирования нет. Многое в этих аргументах было верно: штольню строить – дело непростое, а скорее жутко тяжкое. Для таких работ требовалось серьезное оборудование и кадры, знающие это дело. Бобров возразил и отметил, что золото, оно конечно важное сырье, но вот уран – металл стратегический и не пора ли запросить компетентное ведомство, ибо находка уникального рудного проявления имеет государственное значение высокого порядка.

Под нажимом молодого геофизика радировали в Москву, и ответ грянул незамедлительно – проверить выходы урановых руд.

В этот момент уже начальство экспедиции стало требовать, быстрее исполнить высокое поручение. Решение высокого кабинета взялись реализовывать в спешке, без достойных технических возможностей, стараясь уложиться до холодов и когда уже, казалось, дело пошло, подземная выработка обвалилась.

Бобров горными делами не ведал, но в штольне этой бывал часто. Вышло так, что уберег его Величество Случай от обвала, а вот пяток горняков, мужиков крепких, молодых еще, опытных, оставила гора внутри, верша свой суд. По звукам, – перестукам через вентиляционный канал, стало скоро известно – живы мужики и ждут помощи. Скисшие начальник партии, прибывший из экспедиции главный инженер со свитой, в истерике кинулись к Боброву с претензией, что во всем виноват он: не будь обращения в верха и сезон бы уже закрыли с премией, а так, еще не известно, − всех посадят, или как-то обернется и посадят только стрелочников.

Бобров понял, − разгребать возникшую проблему ему, тем более что, собравшись в горестном единении, начальство ударилось в пьянство и едва ли могло разумно и оперативно действовать.

Скоро взялись расчищать завалы. Бобров приказал, уже на правах неформального руководителя, которого все безропотно начинают слушаться в критических ситуациях, тащить буровой станок по дороге на гору. С недоумением в лицах горняки установили над штольней буровой агрегат и взялись бурить спешно, уловив, что в этом есть смысл. Умело управляя процессом, следовало попасть буром в выработку, в то место, где выживали в удушливой атмосфере и плачущей каплями грунтовых вод кровле, пятеро мужчин, один из которых был тяжело ранен при обвале.

Буровой мастер справился с задачей и уже к вечеру буровой агрегат натужно гудел, углубляясь в твердь массива, устремленный буром в сторону штольни. Бобров тут же на коленке в тетрадке сверял координаты и показания инклинометра, чтобы буримая скважина шла точно в заданную точку. Бобров только и успевал давать команду на замер координат, чтобы не свихнуться с намеченного направления.

И, слава Богу, все удалось! Через сутки бур резко провалился в пространство горной выработки, в которой зажатые горным обвалом ютились в сырости и холоде пять человеческих душ.

Сразу же удалось в спускаемой на лебедке трубе доставить горнякам пищу, горячий чай с коньяком, лекарства, сухую одежду и получить внятный отчет об их состоянии. Получив поддержку тем, что дело не провальное, плотнее взялись за работу и горняки, и прошибли завал через штольню. Через трое суток на четвертые, рано утром горняки были спасены, напоены чаем с водкой и, уже изрядно хмельных, отправили вертолетом в больницу Алдана.

На Боброва все смотрели, как на героя, но скоро стало ясно, что проспавшиеся главный инженер и начальник партии также желают минутку славы и загремели радостные рапорты в управление и министерство об умелом руководстве по спасению попавших под завал горняков. Роль самого Боброва на данном этапе афишировать не стали, но скоро продвинули сразу в главные геофизики экспедиции, занятой разведкой урановых руд в обширных степях Забайкальского края в район Красного камня.

Помнил Дмитрий Петрович свое первое посещение уранового рудника, его подземных лабиринтов и то, как вручали ему в Кремле Госпремию и орден Трудового Красного Знамени за крупное геологическое открытие. Тогда жизнь двигалась вперед широким фронтом новых, больших задач и планы в достижении намеченных целей были грандиозными.

Но не углядел прореху в системе генеральный директор. Знал он, что геологи народ ушлый, отчаянный и порой выполняя свое геологическое задание, то сетку поставят, усадив вертолет на далеком недоступном озере, то заскочат на охоту с открытием сезона. Раз за разом строжился он, прилетая на дальнюю точку. Ругался было, убеждая, что до беды тут не далеко. Но понимал Дмитрий Павлович, − работа такая, да и люди в геологии не маменькины сынки и получается у них дело делать именно от того, что они вот такие – бедовые, работают часто на риске, порой просто самоотверженно. Отвергая себя, свои порой чаяния и потребности, – это точно сказано, ибо мало кто и вспомнит, что уран фонит и по капле отнимает, высасывает здоровье, − хочешь ты этого иль не хочешь. А геологи все равно лезут в штольню, шурф, ‒ пекло без проверки и опаски и делают свое дело. Но прибывая раз за разом на точку, угощали его геологи то копченым хариусом, то ухой из тайменя, то сохатиной и нимало не тушуясь, отшучивались, что охота дело благородное. Качал головой в ответ Дмитрий Петрович, понимая по сути, что без этого в геологии никак: духа первопроходческого, стремления охотника-добытчика у мужчин не отнять, да и не проживешь в тайге на тушенке и галетах.

Самолет встретился снова с землею через пять часов полета на восток, и раннее утро зимнего дня было сумеречным. Путь на такси до дома был быстрым и вот дверь квартиры, за которой еще отдыхали в этот ранний утренний час родные. Состояние Дмитрия Петровича было странным. Он шел, двигался, что-то делал, но видел себя как бы со стороны. Это вот я, − думал он, – человек, которого совсем недавно вывели за скобки системы, в которой он существовал и вершил большие нужные дела. А теперь его как бы уже и нет – есть оболочка, внешность, но был ведь дух, который вышибли нынче, оглушили, распылили, превратили в небылицу.

Бобров прошел в кабинет, открыл сейф. На звуки встала жена и заглянула к нему в кабинет бодрая уже, как будто и не спала.

Странно, но и ее Бобров видел, как бы со стороны – третьим в их компании – вот он, вот она, а видит он эту парочку, как на экране.

Жена улыбнулась ему, поприветствовала и сказала что-то шутливо о том, что он так быстро вернулся, что она даже и не успела погрустить-соскучиться и не устроила девичник, обычный, когда он уезжал в командировку. Шутила супружница, а он знал, ‒ ждала и скучала. А жена, отметив «зашторенность» мужа, бросила с улыбкой, прикрывая дверь:

− Сейчас приготовлю завтрак.

Бобров достал из сейфа наградной пистолет, спрятал его в кармане, шагнул в прихожую, накинул пальто на ходу и, открывая дверь из квартиры, бросил жене, которая уже реально встревоженная выглянула из двери кухни:

− 

Все! Меня нет! – и шагнул на площадку.

Он знал, куда ему пойти. Перед отъездом с друзьями они ходили в бассейн, − свой, на содержании объединения, выстроенный в микрорайоне, в котором было престижно получить жилье сотрудникам полевых партий. В бассейне был тир и сауна, и время можно было провести интересно.

На входе в бассейн его встретил сонный вахтер: узнал, козырнул приветствуя.

Бобров не вступил в разговор, так, как делал обычно, ‒ сберег эмоции, попросил ключи от тира, улыбнулся кривенько на реплику:

− «Отчего так рано, Дмитрий Петрович?»

И зашагал спешно в подвал, где тир и размещался.

Здесь в этом глухом помещении за стальными дверьми, словно в склепе, Бобров вспомнил вчерашнюю встречу, то унижение от министра и ощутил, как побледнел, кровь отхлынула от лица, сразу захватил сознание вихрь бунтующей крови, запекло в сердце. Захотелось все сделать скорее. Он знал, что тут ему никто не помешает, и он знал, – жить он далее не сможет.

Дмитрий Петрович в очередной раз увидел себя со стороны, лежащим на неаккуратно уложенном шахматными квадратами кафеле лицом вверх с раскинутыми руками и глазами, устремленными ввысь, а темное, словно черная дыра, поглощающее свет пятно крови, растекалось медленно вокруг головы, словно лава из вулкана после мощного извержения.

БЕЛАЯ СОВА

У Валерки в пять лет уже были обязанности.

Требовалось с утра пойти к берегу океана и притащить кусок выпиленного льда для воды на хозяйственные нужды. Для питья требовалось растопить снег. А еще нужно было принести дров для большой, прожорливой печи. Печь трудно растапливалась, – изрядно дымила, но прогревшись начинала гудеть, голосить, а раздухарившись, раскалялась до красна и бралась греть и дом, да так, что начинали «плакать» заросшие льдом оконца и сочиться вода по наледи в углах промёрзшего насквозь ветхого домишки.

Дом, в котором жил Валерка, его мама и отчим стоял на берегу Ледовитого океана у моря Лаптевых в устье реки Лена у самого северного порта страны Тикси.

На острове с выдающимся в море скалистым мысом стоял маяк и следовало строго по расписанию включать сигнальный огонь. За эту функцию отвечала мама и отчим.

Как сказал, прощаясь, доставивший их на маяк человек в кожаном плаще:

− 

Головой отвечаете за работу маяка!

И погрозил, слегка прищурившись, пальцем.

Мама и отчим проводили много времени, выполняя обязанности на сигнальном маяке, и Валерка оставался подолгу один.

Обязанности для мальчика были вполне подходящие, хотя и непростые. Валера справлялся с делами, несмотря на мороз, резкий порой ветер и то и дело разгулявшуюся пургу. Но исполнение дел, возложенных на мальчугана, было серьёзно осложнено тем, что к маяку стала наведываться белая, а иначе полярная сова, что пряталась укутанная туманом, где-то в заснеженных складках прибрежной скалы.

Полярная сова − красивая большая птица, но с некоторых пор взявшаяся охотиться за Валеркой. Сова упрямо решила в эту суровую зиму утащить укутанного в тощее пальтишко и меховую заячью шапку мальца как добычу,

Для обороны от совы отчим выстругал для Валерки остроконечную палку в рост с пикой, но сова умела атаковать мальчишку совершенно неожиданно. В этом грозной птице помогала полярная ночь. Зависнув неслышно над снежной поляной, сова плавно и беззвучно вдруг оказывалась над ребенком и тут же пыталась ударить выставленными вперед когтями или нанести разящий выпад хищным своим клювом.

Однажды, когда мальчик тащил вверх от берега к дому ледяной прямоугольник за верёвку, сова подкралась и зависла парашютом на своих невероятно больших крыльях над Валеркой, но вместо того, чтобы напасть, вдруг пустила в мальчишку белёсую струю и серая жидкая масса тут же застыла на пальто.

− Это, брат, она тебя пометила, − резюмировал отчим, выслушав рассказ испуганного Валерки и осмотрев метку, от которой, даже после стирки на пальто осталось выцветшее, словно прожженное пятно.

− Кислотой, что ли какает, − подивилась мама, оттирая следы нанесённой совой метки.

− Берегись, Валерка, сова не на шутку за тебя взялась, − продолжил отчим.

На острове с маяком семья Валерки оказалась после ареста отчима и ссылки всей семьи перед самой войной. В то предвоенное время грянула депортация граждан западных окраин страны и всю семью отправили поездом на восток, не дав толком и собраться.

Путь на восток занял время до самых морозов. Долго ютились на подселении в пригороде Иркутска, а следующим летом снова ссыльные немалым числом двинулись в путь уже по реке Лена на барже влекомые течением и направляемые буксиром с нещадно чадящим мотором.

Так вот и вышло, что Валерка рос основную часть своей жизни в дороге под конвоем, − то в поезде, то на подселении в деревне, то на барже, плывшей на север долгие два месяца. Теперь вот приходилось спешно взрослеть мальчишке здесь на острове под присмотром белой совы.

На катере семью Валерки сопровождал крепкий мужчина в кожаном плаще и фуражке со звездой, ярко горевшей в сыром морском воздухе. На боку человека, увесисто оттягивая ремень, размещалась кобура из добротной кожи.

− Мам, смотри – у дяди наган! – восхищённо объяснил маме Валерка.

Мама не проявила интереса, а только привычно одернула сына, крайне любопытного и неосторожного по её мнению.

− Как догадался? − спросил строго сопровождающий семью на остров офицер НКВД.

Валерка смутился. В голосе дяди Коли он уловил нотки строгие и понял, что дядя не просто попутчик.

Так поселились на острове спецпереселенцы с далекого запада огромной страны, чтобы здесь на самом краешке континента исполнять важные обязанности.

Валерка помогал, как мог маме и отчиму, и всю осень и начало зимы у него выходило очень неплохо справляться.

Вот если бы не полярная сова.

Сова ждала удобного момента и появлялась совершенно нежданно, как говорила мама: «Как снег на голову». При этих своих словах бледнела и обнимала сына.

Когда Валерка отошёл от дома достаточно далеко и оглядывался с горки по сторонам, думая, чем ему заняться, когда он выполнит свои утренние обязанности, над ним в сумерках полярной ночи появилась крылатая огромная птица. Сова ухватила крепкими когтями мальчонку за пальтишко сзади. Одна лапа держала за плечо и воротник, а вторая крепко впилась в ткань на спине. С ходу ухватив и не теряя скорости, огромная белая сова потащила Валерку сначала по снегу, а затем, убыстряя взмахи крыльями, оторвала лёгкое тельце мальца от земли и попыталась набирать высоту. Силёнок у совы все же не доставало, и утащить в небо парнишку быстро не получалось.

Валерке было не больно, но страшно. Его волокли против его воли, как куклу и если поначалу все казалось забавным, то тут же пришел ужас, − мальчик понял, что с ним решили расправиться, и просто видимо склевать.

За плечом на ремне Валерка носил свою палку-пику, которая ему пока еще ни разу не пригодилась. Изловчившись, парнишка стянул с плеча, подвешенное на верёвочной петле, свое оружие, и снизу, толком не видя совы, взялся тыкать в неё острым наконечником. По ударам Валерка понял, что попадает в птицу. Хватка совы ослабла, но птица не сдавалась и пару раз ударила мальчика клювом по голове, на которой была прочно повязана его меховая шапка. Удары были чувствительными, голове стало больно, но шапка все же защищала от сокрушающих ударов. Валерка продолжал орудовать палкой и, наконец, сова выпустила жертву, сначала одной лапой, а затем, не удержав вес, и второй. Валерка упал в снег, а сова зависла над ним, высматривая, куда бы ударить клювом, заклекотала, негодуя.

Опустив голову и размахивая палкой, Валерка отчаянно отбивался от совы, а та несколько раз кидалась на него и когтями оцарапала руку и лицо.

Бой становился кровавым.

Вдруг раздался хлопок выстрела и птица, издав крик, упала на снег рядом с мальчиком. Валерка видел, как вытянулась шея у совы, и большой выпуклый глаз таращился на него, медленно угасая, а по снегу расползалось алое пятно, плавя его.

Валерка оглянулся и увидел знакомого дядю Колю в длинной шубе, шапке с кокардой и с наганом в руке. Рядом стоял отчим с ружьём. Кто из них стрелял, Валерка не понял, но он отметил, как мужчины бросились к нему. У Валерки ослабли ноги, и он повалился наземь в снег и потерял сознание.

Очнулся Валерка уже в доме, на кровати. Над ним хлопотала мама, смазывая дурно пахнущей жидкостью царапины на лице и руке. За столом сидели дядя Коля и отчим и обсуждали событие.

− Подъезжаю к дому на собаках, смотрю, а сова – огромная, как самолёт, волочит мальчишку. Я было стрелять, – но боюсь попасть в мальца. А тут, пацан стал отбиваться, и сова выронила его. Вот тогда я и всадил в неё пулю, − рассказывал Николай.

− А я подхожу к дому, а тут целое сражение кипит. Спасибо, Вам, товарищ начальник! – отвечал ему отчим.

− Главное парень жив, не пострадал, а сову мы обезвредили. Теперь будет гулять и за льдом ходить к берегу без страха, что им пообедают голодные совы.

У каждого человека в жизни случают события, которые нас формируют незаметно, исподволь, но придают качества характера. Валерка не стал истребителем сов конечно или иной живности в жизни, он стал большим и добрым человеком, которому довелось взрослеть в непростых условиях, он научился рано преодолеть страх и побеждать его, быть сильнее сваливающихся на голову напастей.

Вот так росли и мужали наши предки в годину большой войны и великой напасти на Россию, ковали характер поколения, поднявшего разрушенную войной страну.

ЧУДОЯРВИ

Каково это услышать после нескольких лет совместной жизни, любви, весёлых прогулок за руку, жарких ночей, совместного душа, когда отмытые и усталые, просветлевшие и доверчивые друг к другу, выходили и падали в белоснежную постель без сил:

− Шесть лет жизни ты мне испортил. Думала за мужика выхожу, лидера. Какой ты лидер!

Сказанула Верка, словно курёнку головёнку свернула, и сама дернулась всем телом нервически, словно это ей голову отвернули. Сказала, и так зло глянула, что сразу между нами разверзся обрыв, а иначе прóпасть, в которой мне предлагали пропáсть.