У студёной реки

Через неделю, я уже пружинисто вышагивал по местному аэродрому эвенкийского края, на территории которого находилась моя золотоносная «провинция». Долетели без приключений на винтокрылой машине золоторудной компании, и теперь предстояло решать, как двигаться дальше до места, до которого было еще более пятидесяти километров тяжёлого таёжного пути.

Меня встречали – Буль серьезно подготовил мою поездку. И не мудрено. Его в этих краях знали хорошо. Шутка ли, с молодости, с университета, он работал в этих краях штатным геологом. Сказывают, однажды блудили по тайге с отрядом с апреля по октябрь. Ни связи, ни весточки. Все думали, гадали, что случилось с геологами. Но Борис Моисеевич вывел заплутавший отряд из тайги, а на истеричные крики начальника экспедиции, спокойно положил на стол карту с новым месторождением редкостного металла, открытого за этот сезон. В результате все оказались довольны. Начальник экспедиции орден получил, а Буль как молодой первооткрыватель месторождения оказался в списке только девятым, но зато без выговора.

На вопросы: «А как там было в этом затянувшемся маршруте?», Буль, деланно задумавшись, отвечал:

− Штаны падали….

– От голода? Так похудели? – обычно дивились оторопевшие слушатели с воображением, выражая безмерное сочувствие умильным выражением лиц.

– Нет, с голодом всё было в порядке. Изодрали одежонку в тайге до крайности. Под конец уже срамота на свет стала проглядывать, − отвечал, хитровато щурясь, опытный геолог.

И то правда: одежда в тайге просто «горит» на геологах – тут тебе и кусты, и сучья, камни, переправы через реки, осыпи и курумник в горах, огонь костров. Кто побывал хоть раз в тайге, знает, как непросто с экипировкой в природных угодьях.

И вот я снова здесь. Жиденькая улочка тянулась вдоль реки, спокойной в своём местном русле. На берегу размещалась база геологического отряда – всё, что осталось от прежде крупной геологической экспедиции. На пороге встречал начальник отряда, наш бывший студент, расторопный Саша Неверов.

– Привет! − шагнул ко мне Саша, топорща смешную свою бородёнку и протягивая руку для приветствия.

– Нам звонили, – продолжил Неверов, – но знаешь, людей свободных нет, а там, на участке у нас работ нынче не запланировано. Мне в местном сельсовете подсказали, что может тебя сопроводить местный охотник. Зовут его Усала, он коренной эвенк. Он, знаешь, немного странный. Шаманит, травку покуривает, живет в основном в лесу, но охотник от бога – вырос в лесу, вся семья испокон веку только охотой и жила. Он как раз в эти места собирался подготовить к сезону зимовьё, ловушки, капканы. Это знаешь, хороший вариант. У него и лодка, подходящая для прохождения порогов на реке. А лучше него горную реку никто не знает.

– Ну, ладно, что делать? − буркнул я, представляя себя в обществе нелюдимого Усала.

– Только знаешь, у него недавно младшего брата убили. Он с тех пор стал немного не в себе как бы. Нестандартная история. Брат у него – был отличный стрелок. А тут, после всех этих вестей из Чечни про беспредел в Грозном, о наёмниках и жестокостях боевиков, насмотревшись как совсем безусые призывники пытаются одолеть матерых мужиков-бандитов, собрался молча, в милиции взял справку на оружие и уехал в Чечню.

− Куда несет-то тебя? – спросил военком.

– Поеду − нужно помочь старшему брату, − ответил скупо на вопрос охотник.

Старшим братом они называют нас всех, кто в городах живёт и вообще за рекой. Русских и всех других.

Саша прервался, закурил и продолжил свою, крайне меня заинтересовавшую историю:

– Через полгода вернулся. Сказывали, да и сам я видел – часы золотые ему подарил генерал и орден Красной Звезды – как у деда моего еще с той Великой войны. Говорят, покрошил он в Чечне духов много. А вернулся от того, что устал душой, позвал его назад дух лесной. Вот такой народ, эти местные охотники.

– А убили то его как? − уже заинтригованный спросил я Сашу.

– Похоже, выследили и в отместку за убитых в Чечне бандитов наказали. Побоялись видимо, что кто-то ещё соберется из охотников помогать большому брату. Показательная, так сказать, казнь вышла. Кто такие? – Никто толком и не видел – сразу попрятались. Сказывали, местные знали – чужие в тайге. Но они быстро, за сутки всё сделали и сожгли его в баньке. Как было – никто не видел. Ночью заметили, − горит банька. Кинулись – потушили и только утром нашли собаку отравленную, а в баньке обнаружили тело. Кто такой − опознать нельзя, но по всему это брат Усала… Терсу его звали.

– Кто-то выдал его. А так, как могли найти? – вставил реплику я.

– Вероятно, так и было. «Стукачей» у нас всегда хватало. А за деньги теперь и отца родного сдадут не моргнув. Усала твердит, что брат его среди духов мира проживает, и он с ним разговаривает. Говорит, сказал ему брат что с ним случилось и что не жалеет о том, – закончил рассказ Саша.

После рассказа Саши я задумался. История шокировала меня. События на Кавказе болью отзывались и в моем сердце. Я был знаком с ребятами чеченцами. Знал их особый нрав, думал о непростой судьбе многих чеченских семей. Одного из них даже считал приятелем. У этого парня отец сидел в колонии и долго еще был в ссылке в Сибири без права вернуться в родные места. Обида по поводу событий депортации чеченцев порой чувствовалась в нашем, в общем-то, добром общении. А теперь, думал я, возможно и мой приятель, у которого, кстати, мама русская, целится из автомата в какого-нибудь Ванюшку из-под Смоленска.

Я не стал откладывать знакомство со своим помощником Усала и направился к его дому, что стоял на окраине селения. Подходя к дому, почувствовал сзади чьё-то присутствие и, оглянувшись, увидел пёструю собаку лайку с хвостом-калачом, которая беззвучно бежала сзади, контролируя пришельца. Пёс смотрел умными серыми глазами, и было понятно, − угрозы нет, но шалить тебе не позволят.

На порожке дома сидел и пристально смотрел на меня маленький сухого тела человек в брезентовой куртке, кожаных потёртых штанах и лёгких сапожках. Круглое добродушное лицо его возраста не выдавало: ему можно было дать сорок, а можно и все семьдесят лет. Наиболее яркими были чёрные точки глаз, внимательно смотревшие из-под бровей. На лице была редкая бородёнка и едва заметные усы. На голове охотника прижилась небольшая выцветшая шерстяная шапочка в форме тюбетейки. Вся одежда выглядела сильно поношенной, но хорошо и ровно прилажена, а местами на одежде были видны заштопанные суровой ниткой разрывы. В руках Усала держал курительную трубку, изготовленную из рога. Трубка слегка дымилась, а горящий табачок немного искрил и потрескивал, распространяя едва уловимый аромат.

– Добрый день! Вы Усала? – задал я вопрос для начала нашего разговора.

– Да. А ты геолог из города? − спросил Усала и, не ожидая ответа, продолжил:

– Вчера еще хотел уйти по реке, но попросили тебя взять на стрелку, вот сижу, жду.

– Спасибо, Усала. Мне очень нужно на стрелку, а потом, – назад. Поможешь?

– Завтра с утра и пойдем. А пока давай чай попьём. Я тебя ждал, уже и чай заварил, – хитренько прищурившись, Усала встал и слегка косолапя, повёл меня в дом к столу и задымленной печи. Чай был заварен в медной большой и тёмной от копоти кружке. За столом, разлили чай по чашкам, заговорили о поездке. Чай был сделан из травяного сбора, горчил, но был приятным на вкус. Усала попыхивая трубкой, отхлебывал чай и, посапывая, молча глядел, то на меня, то в открытую настежь дверь и на лайку, вытянувшуюся у порога.

Меня подмывало спросить охотника о его брате, о том, что произошло с ним.

Усала, посмотрел на меня с укоризной, как мне показалось, и сам, без расспросов, рассказал историю брата.

– Терсу поехал на войну тогда, когда узнал, что туда приехали и воюют против солдат чужие люди из других стран. Плохо воют − зло, жестоко. Когда два брата дерутся, это худо, но чужим в такой драке места нет. А солдаты-призывники – они же совсем ничего не умеют на войне, дети еще совсем. И он поехал помочь старшему брату. А на войне он не убивал обычных чеченцев, а только чужих и самых озлобленных. Их там тогда очень много собралось. Очень злые. А брат он умеет превращаться в камень, в дерево, он может так спрятаться, никто его не найдет.

– А как же он попал им в руки уже здесь – дома? – вырвался вопрос у меня.

– Он сам так решил. Устал он сильно от убитых им людей. Убитые они возвращаются и отнимают жизнь. Когда они пришли, он вышел к ним. Но они испугались, и он сам пошел в баню. Они его там заперли, подожгли баню и убежали – так они его боялись. Он теперь там, – Усала показал пальцем вверх и продолжил:

– Ему там хорошо. Мы с ним говорим обо всем. Вот вчера он мне рассказал, что приедешь ты. Он просил меня тебе помочь и рассказать про россыпь, – продолжил рассказ Усала.

Я встрепенулся:

– Откуда про россыпь знаешь?

– Теперь знаю. Ищите золото, да не там, где оно спрятано. Я точно не знаю, но знаю, что не там ищите. Так брат сказал, – ответил охотник.

Я отправился ночевать к Саше, мы долго говорили о золотой россыпи, которая всколыхнет здешние места, когда сюда придут большие деньги. О Усала и его брате мы не говорили, но я думал о них и многого понять просто не мог: эти люди жили в каком-то ином измерении, мерой которому была уникальная восприимчивость к вибрациям природы, высочайшая космическая чувствительность к малозначимым, как нам казалось, вещам. Это было сложно понять.

Утром, чуть рассвело, мы с Усала и его верной лайкой отплыли из посёлка вниз по течению реки. Смоленая узкая и длинная лодка скользила беззвучно по воде. Лайка бодро занимала носовую часть, оглядывала выплывающие из-за поворотов реки плёсы, шивера, стремнины, берега, скалы и рвущуюся вверх зелень тайги, порой поскуливая от нетерпения, если замечала на берегу какую-то живность. Усала сидел на корме у неработающего и поднятого теперь мотора и правил лодку длинным веслом. Я, опираясь на борт лодки, оглядывал окрестности и размышлял о предстоящей работе.

Плавное течение реки сменилось быстриной. Лодка ловко лавировала между огромных камней, срываясь с кручи порога вместе со стремниной. При преодолении порогов река ревела, обдавая лодку и нас холодным душем брызг. Собака легла на дно лодки, где стойко переносила качку и брызги. Я помогал править лодкой сидя на носу. После порога река успокоилась, молчали и мы: каждый был занят своими мыслями. Беззвучный сплав по реке позволял наблюдать жизнь обитателей тайги на берегах реки: то косуля, то олени были застигнуты на водопое. Вдоль леса прошмыгнула лисица, воровато поглядывая на нас. За поворотом реки открылся плёс с купающимся у берега медведем. Медведь был настолько беспечен и занят собой, что совершенно не обращал внимания на лодку. Усала приподнявшись, что-то зычно прокричал и рыкнул. Зверь встрепенулся и выскочил на берег, замер у кромки берега, поднявшись на задние лапы, внимательно и тревожно вглядываясь в проплывающую лодку.

– Что ты ему сказал? − спросил я Усала.

– Я ему сказал, что пусть будет осторожен. Пришли чужие люди в тайгу, – ответил серьезно охотник.

Так поворот за поворотом, от порога к порогу мы добрались до стрелки. Река здесь раздваивалась на два притока основного русла. Между двумя потоками у леса стояла охотничья изба, к которой мы и причалили. Пока Усала занимался поклажей, я успел сбегать до наступления ночи к ближайшим шурфам и с удовольствием отметил, что они в порядке, ещё не осыпались и воротки на них вполне пригодны для спуска. Поэтому уже на утро я наметил взять пробы в ближайших шурфах.

Работа подвигалась быстро. За три дня мы с Усала обошли ближайшие выработки, и я успешно взял пробы песка со дна каждого из них. Оставался один шурф, который был пробит в отдалении под самым склоном хребта у заболоченной речушки. Пробили его на возвышении, и вода собралась только на самом дне, что не могло помешать взять пробу. Но до этого шурфа было достаточно далеко, и я отложил работу в этом месте до следующего утра, вернувшись к домику на стрелке в сопровождении лайки. Усала, покинувший меня несколько раньше, уже готовил ужин, и я объявил ему, что завтра видимо закончим и можно будет порыбачить, наконец, вволю, а затем отправляться назад в посёлок. Усала молча кивнул, попыхивая трубочкой, которая светила ярким угольком, подсвечивая контуры лица охотника.

Смеркалось, и навалилась сразу непроглядная ночь. Я спал безмятежным сном человека, который выполнил сложную работу и не испытывал больше ни сомнений, ни каких-либо угрызений въедливой совести.

Утром с первыми лучами солнца уже хотелось вскочить и бежать по росе к реке, − так ярко и азартно начинался день. Я сбегал к реке и, набравшись духа, нырнул в ледяную тугую струю воды, отчаянно гребя против течения. Вся моя мощь пловца в борьбе со стремниной позволила продвинуться не более чем на пяток метров – река летела со скоростью поезда. Свежий и бодрый, утираясь на ходу полотенцем, я пришел к домику. Усала сидел на пороге избушки и покуривал свою трубку – казалось, он и вовсе не ложился.

– Тебе не нужно ходить к дальнему шурфу, − попыхивая трубкой, сказал оглядывая меня Усала.

– Там тебя ждёт беда. Дождись меня, вместе сходим. Я схожу на кордон, где прикармливаю соболей, а потом и сходим, – продолжил Усала и пригласил позавтракать ухой из наловленных им с утра хариусов, поднявшись и приглашая пройти в домик к столу.

Позавтракали. Усала взялся готовить поклажу для поездки на кордон.

Я, удобно устроившись в тени домика, чертил схему расположения шурфов и строил варианты прогноза выноса россыпи, размышляя о том, где же ошибка, и почему не сходится анализ проб и выстроенный нами прогноз коренного месторождения.

Усала не спешил, хотя вчера говорил о раннем своем отплытии на кордон, – его как будто что-то сдерживало, не давало уехать. Покрутившись у лодки, он подошел ко мне и присел рядом на корточки. Поглядывая на вычерченную схему и, как всегда, потягивая трубочку, на этот раз, погасшую, Усала показал на ближайший к нам склон горного массива и изрёк фразу, которая, показалось, перевернула подо мной твердь земли.

– Там раньше текла река, − несколько напряженно, как бы неохотно выдавая секрет, выдавил он из себя.

– Как там? Там скалы, коренник. Там не могло быть русла реки! – воскликнул я, уже привыкнув к тому, что к словам Усала всегда стоит относиться с вниманием. Но сказанное было на первый взгляд настолько абсурдно, что я не сдержанно повысил голос.

Но Усала был спокоен:

– Землетрясение сильное было давно. Трясло горы, земля ходила шибко, скалы двигались, вершины рушились, вот гора и сползла в русло. Видел там за этой горой озеро? Вот что и осталось от реки. А река поменяла русло – обогнула гору и вышла через ущелье здесь, – Усала уверенно показал на русло правого речного потока.

У меня перехватило дыхание.

– Значит коренное месторождение где-то там? Под этой грядой, которая сползла в результате мощных тектонических подвижек и накрыла истинно коренные выходы золотоносных пород? Вот это да! Это очень красивая легенда, − выдохнул я, уже сходу понимая, что все ранее сделанные анализы показывают именно этот маршрут формирования россыпи.

Попив чаю, и еще раз наказав мне, чтобы я без него не ходил к дальнему шурфу, Усала с лайкой отправились верх по течению реки, огласив тайгу гулом лодочного мотора.

Я не находил покоя. Сказанное Усала меняло все представления, которые мы копили последние несколько лет. Меня несло в моих новых фантазиях и зрело чувство, что вот он − реальный и верный ответ на все вопросы, которые поставила передо мной россыпь и добытые анализы. Я решил как можно быстрее закончить с отбором проб и завтра с утра отправиться назад, чтобы доложить Булю об открытии. Нужно было искать варианты для поискового бурения через толщу пород на глубину несколько сот метров, чтобы подтвердить возникшую версию и ответить, наконец, на вопрос о коренном месторождении.

Я ходко добежал до дальнего шурфа и, обвязавшись верёвкой для страховки, соскользнул вниз в прохладу – благо, что шурф был неглубоким – метров пять-шесть, не более.

Расположившись на дне шурфа, стал ковырять песок и складывать его лопаткой в ведро. Вдруг навалилась слабость, перед глазами побежали яркие круги, дышать стало трудно. Я потерял сознание.

Очнулся я уже наверху. На меня смотрели Усала и пёс. Встревоженный взгляд обоих я принял как укоризну и, поняв, что жив, снова потерял сознание.

Усала отпаивал меня чудными отварами трав, которые собирал здесь же в тайге, добавляя свои тайные снадобья из кожаных мешочков, что-то шепча-приговаривая. Несколько окрепнув, я смог, опираясь на Усала, добрать до домика и лодки. Мое состояние нельзя было назвать стабильным и реальным. Приходя в сознание, я мог только попить или принять отвар и снова улетал в сумерки дремоты и пучину бессознательности. Очнувшись в очередной раз, я видел борт лодки и ощутил свежесть реки. На корме я увидел Усала, который поверх меня остро всматривался в стремнину реки, направляя лодку между камней.

В поселке нам помогли добраться до базы геологического отряда. Саша Неверов тут же связался с городом, вызвал санитарный борт МЧС и позвонил Булю. Я же, продолжая пускать горькую слюну, жил на грани сознания и обморока.

Последнее, что я видел, улетая на вертолете МЧС, уже с капельницей в руке, это две фигуры на краю аэродрома – большая грузная ссутулившаяся Буля и маленькая сухая − Усала. Они стояли, такие разные, но очень похожие общим – позой, в которой было отчаяние, ожидание и надежда.

Я, после интенсивной терапии, быстро пошел на поправку. Отравление болотным метаном, который скопился в шурфе, оказалось сильным, почти фатальным. Это крохотное «почти» было малообъяснимо с точки зрения медицинской науки, но что-то своевременно вмешалось в процесс отравления организма и защитило его от умирания. Пока я болел, Буль развернул с помощью Саши активную деятельность и по принципу удава «заглотил-таки» своего бывшего студента, добившись от него организации буровых работ на склоне, сползшей когда-то во время тектонического катаклизма и землетрясения горной гряды. В результате была извлечена со склада новая компактная буровая установка поискового бурения, которую подняли на гору на лошадях, выделенных также отрядом, и уже к исходу лета нам передали выбуренные образцы замечательного керна жильного кварца с крупными прожилками желтого металла. Анализ показал – наряду со спутниками в пробе очень хорошее по составу и содержанию золото.

На кафедре был праздник. Буль тряс образцами керна и без конца любовался на фотографии шлифов, тискал меня в избытке чувств и бесконечно часто поминал в своих рассказах Усала, качая головой и с чувством выражая восхищение и уважение к охотнику.

А я вспомнил наш разговор с Усала на стрелке, когда задал ему, как мне казалось, провокационный вопрос о том, как он относится к нам геологам и вообще к людям, несущим, так сказать, прогресс в первозданные северные края, которые безвозвратно меняются, теряя свои природные заповедные качества.

Ответ Усала, как всегда, озадачил меня и заставил задуматься.

«Всем нужен большой брат. Нам без большого брата не выжить. Нельзя сохраниться нам в этом теперь таком изменчивом мире без защиты большого брата», − так сказал старый охотник Усала.

А я тогда подумал:

«То, кто из нас большой брат понятно, но спорно, кто из нас брат старший, а, значит, и более мудрый».

ДОСРОЧНАЯ ОТСТАВКА

Рейс из Домодедово вылетал по расписанию. Неслись на дежурной министерской «Волге» на предельных скоростях по предновогодней, уже изрядно заснеженной и загруженной потоками столице. Автомобили вокруг елозили, разгребая снег, выпавший обильно за ночь.

На одном из перекрестков, нырнули на желтый сигнал светофора и угодили под офицера ГАИ, но опытный служака, успел разглядеть на лобовом стекле наклейку с красной полосой, одернул палочку и козырнул по-армейски.

Едва разместившись в переднем салоне ТУ-154 на удобных кожаных креслах служебной зоны, Дмитрий Бобров, оказавшись один на один со своими тягостными мыслями, вновь переживал позор и крайнее унижение, пережитое накануне в кабинете министра геологии Павлова.

− Паскудники! Что устроили! Охоты вам захотелось за государственный счет! – ревел министр, и весь его вид огромного крепкого мужика с перекошенным от злости багровым лицом вызывали оторопь.

Знали друг друга генеральный директор Бобров и министр геологии Павлов друг друга давно: многократно порой решали проблемы отрасли на совещаниях, всегда были эти часы наполнены и уважением, и пониманием.

Но теперь случилось непоправимое.

В руках министр держал газету «Известия», в которой только вчера появилась большая, на половину страницы с фото, статья известного столичного журналиста о браконьерстве геологов в Забайкалье и Якутии. Суть статьи заключалась в том, что, используя служебное положение и арендованный вертолет, геологи, геологические начальники с приглашенными гостями, занимались браконьерством и выбивали зверье прямиком из зависающей над деревьями винтокрылой машины. Под расстрел попадали и олени, и волки, и лоси, а осенью или ранней весной и медведи, едва очнувшиеся от спячки. Потешившись над зверьем, на дальней заимке устраивали шумные пиры с возлияниями, жаркой банькой и прочими атрибутами мужского сурового застолья.

Описано было все со знанием дела: подробно рассказано было в статье о стоимости часа работы авиации в тяжелейших полевых условиях, о рисках погубить технику и людей, о том, что цинично глумятся геологи над живой природой. Особо отметил автор то, что когда страна в едином, так сказать, порыве идет по пути социалистического созидания, некоторые ответственные работники, от которых зависит и обороноспособность страны, позволяют вот такие недопустимые нарушения законности.

Теперь в порыве ярости, увидев перед собой ответственного за происшествие, которое наверняка станет предметом разбора в Правительстве, в комиссии контроля центрального комитета партии, министр выскочил из-за стола, и что-то еще крича, в запале, приступе подступившего бешенства взялся хлестать по лицу своего подчиненного, словно генерал провинившегося перед ним денщика.

Такое вот поведение министра было за гранью.

Это был срыв человека со всех «катушек» душевного равновесия и значило одно, − удар такой силы был кем-то подготовлен и срывал личные серьезные планы министра. Гулял слух, что были сделаны попытки продвинуть министра в ЦК компартии, в верховный ряд немеркнущей с возрастом советской и партийной номенклатуры.

Бобров, отпрянул, поначалу оскорбившись от такого с ним обращения, в нем забурлила ярость, но перебить бешеные глаза министра, его жесткую руку и брань с оскорблениями, он не смог, а только отступил и прикрыл лицо рукой, также мгновенно изменившись в облике. Всего он ожидал от срочного, среди ночи вызова в министерство, но не такого вот позора, унижения, нежданного провала долгой и всегда успешной службы в отрасли.

− Ступай, разберись там со своими бездельниками, − проревел вслед министр, отпрянувшему в сторону двери Боброву и тот понял, что лучшее, что следует сделать – это спешно удалиться, ибо все сказано и ничего уже нельзя поправить. Не драться же с ним.

В приемной, полупустой, в столь ранний час было тихо так, словно вся энергия, все звуки и скрипы, кряхтения, вздохи и стук сердец улетучились без следа – снялись, как птицы в преддверии надвигающейся стужи: все замерло до состояния летаргии в ожидании исхода разразившегося скандала.

Бобров потоптался в приемной, в ее самой середине, ощутив вдруг такое бесконечное одиночество и отчаяние, что вдруг где-то в груди заныло и хотелось завыть одиноким псом. Сдержав себя, Бобров оглядел уткнувшегося в бумаги секретаря. Красивого ухоженного лица женщины не было видно, и только затылок с замысловато уложенной прической, как трепетный поплавок над перегородкой, указывал на ее присутствие. Ощутив физически полную свою ничтожность, Бобров, спешно вышел из кабинета, словно ухнул в провал своего состояния, близкого к обмороку.

Бобров шагал по ковровым темно-красным дорожкам бесконечного по длине пустого коридора министерства, не слыша своих шагов, и казалось ему, что он невесом, нереален, и все вокруг декорация дурного сна. Эту ночь он практически не спал, занятый перелетом из далекого сибирского города, а теперь в дурмане навалившегося на него потрясения, был в состоянии полуобморока, ибо сознание никак не могло перемолоть то, что на него обрушилось.

Дмитрий Петрович, назначенный генеральным директором крупнейшего в стране геологического объединения несколько лет назад, получил с этой публикацией в центральной газете такой силы удар в самое солнечное сплетение, что показалось, − из него выпустили дух, выпотрошили и полностью изъяли осознание себя, как значимой личности.

Прочесть статью Боброву довелось только накануне, в огромной приемной министра под ядовитые шепотки помощника и секретаря.