У студёной реки

Как-то Фёдор собрался половить хариуса в ближней протоке и отправился налегке. Собака, освоившись уже в тайге, молча следовала за ним. Фёдор увлеченно удил вечно голодных рыб и, снимая очередного красавца с крючка, разглядел на другом берегу реки медведя. Медведь, учуяв человека, встал на задние лапы и, покачавшись из стороны в сторону, направился через реку в сторону рыбака. Стало тревожно. Медведь, казалось, был настроен решительно. Убегать? Было уже поздно бежать, ведь Фёдор знал, что от косолапого в тайге не убежишь.

И тут, мирно спавший под кустом пёс, учуяв неладное, шмыгнул по высокой траве к берегу и, выставив из зарослей свою огромную голову с лопухами-ушами на голове, уставился на бредущего через реку медведя.

– Ть-рр-гаф! – визгливым противным голосом заявил о себе нескладёныш, провозгласив ещё дважды свое собачье отрицание медвежьей агрессии.

Медведь, покрутил головой, выискивая обладателя столь противного лая и увидев в траве голову пса, крепко задумался: что-то в его лохматой дикой голове не сложилось и косолапый, презрительно фыркнув, рванулся вскачь по воде и далее назад в чащу леса.

– Ну, ты брат, даёшь! Спас! Спас меня снова, – тискал пса на берегу Фёдор, настолько остолбенев от пережитого, что не мог стоять и сидел теперь, обхватив голову своего спасителя.

Пришла зима, стало холодать и по ночам затрещали лиственницы, лопаясь от мороза. Фёдор, надышавшись воздухом тайги, решился провести зиму на заимке, занимаясь охотой. Взяв в аренду у охотоведа добрую лайку Елизаветку, весёлую выученную охотницу светло-палевого окраса с замечательным хвостом-калачом, отправился Фёдор по реке на лыжах к заимке, благо, что основной груз ещё по осени завезли на лодке. Встал вопрос, а как быть с Псом, которому и имя как-то не приставало. Бежать по снегу он не мог, в отличие от Лизки, поэтому пришлось несуразную псину тащить в рюкзаке. Так и шли три десятка километров по реке. Фёдор на лыжах едва скользил, утаптывая глубокий снег с двумя рюкзаками: в одном, что был на груди, была снедь всякая и припасы, а во втором, что висел на спине, сидел Пёс и крутил головой, то и дело, стараясь лизнуть хозяина в заиндевелую щёку. Идти по глубокому снегу нескладёныш не мог: его коротких лап едва хватало брести даже по неглубокому снегу.

Лизка носилась окрест, оглашая лес от собачьего восторга звонким лаем при виде какой-либо живности.

Пришли на заимку и начались охотничьи будни. Петли, ловушки, приманки, выслеживание зверя по следу. Дела пошли неплохо. Лизавета сноровисто отрабатывала свой хлеб, загоняя на дерево то белку, то соболька. Пёс, совершенно не приспособленный к охоте, оставался в избе и радовался, когда хозяин и Лизка возвращались с охоты.

В один из дней, ещё до больших холодов, возвращаясь с обхода петель и капканов вдоль реки, Фёдор увидел барахтающегося в воде реки, на самой быстрине, волка. По следам было видно, что серый пересекал реку вдоль промоины и тонкий лед у её края не выдержал и проломился. Теперь волк безнадежно пытался выбраться, но тонкий лёд ломался, и зверь снова и снова оказывался в воде, теряя силы. А вода на стремнине уходила с шумом под лёд, увлекая и волка – тот боролся из последних сил. Федя скинул лыжи и, распластавшись на них, по льду стал скользить к промоине страшно рискуя оказаться в воде, – лед был еще крайне ненадежным. Оказавшись у края промоины, Фёдор увидел глаза волка – глаза смертельно уставшего зверя смотрели пристально и в них был и испуг, и мольба, и звериная неукротимость духа. Фёдор ухватил волка за холку и потянул к себе, старясь вытащить на лёд. Зверь, уже несколько выбравшись, прихватил зубами вторую руку Фёдора, сжал зубы, но ровно на столько, чтобы показать свою силу и решимость биться до конца. Фёдор, собрав все силы, рванул зверя и вытащил его, наконец, из воды на край полыньи. Волк тут же отпустил руку человека, встал на лапы и, покачиваясь, потрусил неуверенно к кустам на берегу. Поднявшись со льда на берег, волк замер, повернул свою угловатую голову, а осмотрев долгим взглядом своего спасителя, явно запоминая его, потрусил дальше и вскоре скрылся в чаще леса.

Фёдор вернулся в домик, а утром, услышав, как занервничала Лизавета, вышел глянуть на причину такого нервного её поведения и, выйдя на крылечко, увидел своего вчерашнего серого знакомца. Волк стоял поодаль на пригорке в компании с двумя своими сородичами, и они смотрели на Фёдора, а на тропе, почти у самого крыльца дома лежала тушка зайца, уже застывшего на морозе.

– Вот так! – подивился Фёдор и поднял добычу, как следовало понимать, принесенную волком в знак благодарности.

Волк, как будто вполне довольный, ещё мгновение смотрел на Фёдора, а затем, круто развернувшись, затрусил восвояси, отчаянно косолапя.

А на следующий день, обходя петли и капканы, Федя отметил, что из одной из петель, выставленных им в распадке, исчез попавший в неё заяц.

– Вот, проныра! – восхитился волком Фёдор, отметив вереницу волчьих следов разного размера – знать с выводком ходил петли проверять спасённый им в протоке зверь.

Какой же все-таки удивительный этот мир, – думал Фёдор, сидя вечером у потрескивающей горящими поленьями печи и теребя за ухом своего спасителя-нескладёныша, устроившегося рядом на лавке. Вспомнился вдруг волк с его долгим пытливым взглядом серых глаз и его доверие к человеку в критические мгновения жизни. Подумалось, что ищем порой в жизни то, что не ведаем, а если находим простое живое участие другого человека ли, существа, как важно остаться благодарным даже за малое его проявление.

ИВАКАК ПАНАЛЫК – ИЩУЩИЙ С КОПЬЁМ

Старый эскимос Ивакак сидел на корточках у яранги, курил трубку и смотрел в сторону моря, забитого в эту весеннюю пору белоснежными с голубыми изломами льдинами. Море дышало, и это отмечалось по колыханию плотно сдвинутых, трущихся между собой льдин. Тяжёлая скорлупа льда вздымалась и опускалась, как возносится и опадает грудь тяжело дышащего, лежащего на смертном ложе человека.

Смерть, это тот последний рубеж, к которому был устремлён Ивакак, следуя обычаю своих предков, – уйти, пропасть в море среди льдов, чтобы не быть немощной обузой своему, так не просто живущему на берегу стылого океана, роду.

Ивакак был когда-то удачливым и неутомимым охотником, получившим имя ищущего с копьём за продолжительные и всегда успешные поиски зверя среди льдов. Было время, когда упругие лёгкие ноги долгими часами в полярной ночи без устали выслеживали морского зверя, а сильные цепкие руки крепко держали гарпун или пальму, готовые всякое мгновение нанести удар и поразить цель. Это мог быть бредущий в поисках добычи нанук, неосторожно задремавший на солнце тюлень, или вынырнувший из воды у края льдины морж с вислыми усами.

Ивакак был непревзойденным охотником по выжиданию тюленя у дыхательной лунки во льду. Никому не удавалось так точно и аккуратно выследить зверя, настроить щуп, направить гарпун и, затаившись, выждать и поразить тюленя. Ивакак необъяснимо угадывал, в какой, в одной из заготовленных лунок, появится морской обитатель, чтобы глотнуть воздуха. Его расчёт был почти всегда верен, а интуиция не подводила: как только нос тюленя появлялся у полыньи, резкий и точный бросок гарпуна решал исход охоты.

Ещё более Ивакак любил охотиться весной с каяка, когда льды расходились и открывались широкие водные глади, свободные ото льда. Скользя почти бесшумно по воде, только слегка двигая веслом, Ивакак остро вглядывался в воду у края льдины, высматривая тюленя или моржа. И как только в глубине мелькала тень зверя, резким броском гарпуна пронзалась водная толща и, кожаный пузырь, закрепленный к древку гарпуна, начинал трепетать и уходить под воду, показывая, насколько точным был бросок. В этот момент сердце охотника билось, как неистово бьётся в предсмертной тоске пронзённый зверь, и необычайный прилив энергии вызывал восторг.

А когда к побережью из тундры приходило стадо карибу, то все люди стойбища выходили на охоту. Женщины, дети и старики, обойдя скрытно стадо, гнали пасущихся карибу на охотников, подражая вою волков. Охотники же, укрывшись в тундре, поражали карибу стрелами, пущенными загодя и сильными бросками копий, если карибу подходили близко. В этот момент между охотниками шло негласное традиционное состязание на точность стрельбы и бросков.

Ивакак славился как умелой и точной стрельбой из лука, так и сильным точным броском своей остро отточенной пальмы. Порой ему удавалось за одну охоту поразить несколько карибу, как из лука, так и пальмой. Редко кто из охотников оказывался точнее Ивакаку, и семье доставалась лучшая часть добычи.

Ивакак вспомнил, как он выслеживал раненого им моржа у полыньи, высиживая около часа наготове, чтобы добить зверя. Как оказалось, на запах крови пришёл исхудалый нанук и тот момент, когда вынырнувшего моржа Ивакак пронзил гарпуном, грозный рык дикого и голодного зверя был настолько неожиданным, что остановил в жилах кровь и охотник впервые ощутил, как от лица отхлынула кровь и как смертельно он побледнел.

Между тем Нанук поднялся во весь рост и, раскачиваясь, пошел на Ивакака.

Уперев рогатину в выступ, и направив развилку в шею вставшего на задние лапы зверя, Ивакак поднырнул под нанука и резким броском вперёд крепкой рукой, сжимающей пальму, навалившись всем телом, распорол ему брюхо от грудины до самого паха. Нанук заревел и повис на рогатине, пытаясь дотянуться до Ивакака своими грозными лапами. Рогатина под напором мощного тела звонко хрустнула, задержав зверя на один миг и именно этого мгновения хватило, чтобы одолеть нанука и выскользнуть из-под ослабевшей туши великана.