Василий Тёмный

Стража бросилась на помощь. Они набрали несколько ведерных шаек разнообразной рыбы. Желание поскорее отведать заветной ухи заставило позвать на помощь жен князей. Те, побросав недоплетенные венки, начали, натыкаясь с непривычки на острие плавников, помогать кухаркам чистить рыбу, наполняя воздух веселыми охами, ахами, вызывая смех у мужиков.

Василий, переодевшись в мягкую холщевую рубаху и портки, стал наблюдать за ребятишками, которые из песка строили какие-то избы. Командовал всей детской стройкой Василий Косой, старший сын Юрия. А название «косой» он получил за свой левый глаз, который у него немного косил.

– Не тута дорогу делай! – кричит он кому-то.

– Нет, тута! – упрямо отвечает детский писклявый голосок.

Это Василий.

– Косой правильно говорит, – поддерживает брата Дмитрий по прозвищу Шемяка.

Скорее всего, так его назвали от слова «шмяка» – кто быстро ест. В раннем детстве он отличался этим. Это слово незаметно и перешло в Шемяку. Младшенький у Юрия сынок, тоже Дмитрий, но для отличия его звали «Красный», по его почему-то всегда красному лицу. Тот играл в сторонке, ему было пять лет.

Стройка кончилось тем, что Косой поломал все избы и с криком «Пошли купаться!» побежал к реке. Василий со слезами на глазах, ему так было жалко свое строение, тоже решил не отставать. Оказавшись в воде поблизости от Косого, тая на него обиду, он несколько раз обрызгал его водой.

– Ах ты, – подскочил к нему Косой, – да я тя… – Он схватил Василия за волосы и стал тыкать его головой в воду.

Не будь на берегу, не спускающего глаз с княжича, Михайло, трудно сказать, чем бы все кончилось. Тот, видя такое дело, прямо в одежонке бросился в воду. И оторвал руку Косого от головы Василия. Оттолкнув Косого, подхватил Василия на руки. Княжич раскашлялся, горлом пошла вода. Он достаточно ее нахлебался.

Юрий же, видя, как служка великого князя отшвырнул его детятко, подскочил к нему с плетью в руке. Ударить он не успел. Василий вырвал ее из рук брата и отшвырнул в сторону, сказав:

– Не дури!

Но сказано оно было таким тоном, что Юрию пришлось подчиниться. Наступило тягостное молчание. Василий, все понимая, попытался смягчить обстановку и голосом, словно ничего не произошло, сказал:

– Уха-то стынет! Пошли, братец!

Юрий тоже понимал, что в случившемся все же виноват его сын, а дядьке не оставалось ничего другого, чтобы спасти мальчонку… «Но все же почему так грубо! Он че, гордится, что прислуживает будущему великому князю?»

Видя, что Юрий нахмурился, Василий, продолжая играть роль миротворца, произнес:

– Да не обращай внимания. Дети… подерутся и тут жить помирятся. Пошли.

Юрий невольно подчинился.

Уха получилась отменная. Когда ее разлили по чашам, Василий подмигнул Юрию:

– Ну че, рыбак, нам полагатса?

Великий князь посмотрел на служку. Тот понимающе кивнул и, достав из сумы кубки и кубышку, принялся разливать брагу. Выпитое растворило появившуюся в душах неприязненность. После нескольких кубков братья даже стали обниматься. Но неосторожно брошенное Василием: «Так чего те писал Свидригайло?» – заставило Юрия мгновенно насторожиться, протрезветь.

– Да ничего, – уклончиво ответил тот, – я жить те говорил.

– Да, да, – добродушно проговорил Василий.

А в голове зародилась мысль: «Они о чем-то договариваются. Надо связаться с тестем», – решил он.

Но его тесть был занят другим. Ему не давала покоя мысль, что, если его единственная дочь не сможет стать сама королевой, то хотя бы была матерью короля. Эта надежда укреплялась с каждым днем, ибо у короля Ягайло не было детей. А Витовт уже установил довольно теплые отношения с аристократами, такими, как Болеслав Мазовецкий, Сигизмунд Чарторыйский, с Сандомежским, который имел на Ягайло незабываемую обиду из-за его обещания отдать в жены его сыну свою племянницу, но это сорвалось. Этим воспользовался ее отец, показывая вельможам всю несостоятельность Ягайлы.

Но внезапная смерть королевы Ядвиги и вторичная женитьба Ягайлы на Софье, дочери набиравшего силу князя Потоцкого, поломала все надежды Витовта иметь на троне своего внука. За два года их совместной жизни она принесла ему двух сыновей и была беременна в третий раз. Все это путало карты Витовту. Он был в отчаянии, ища и не находя из этого положения выхода. Корона, которая почти лежала в его руках, неожиданно «уплыла» в известном направлении.

Однажды, бросив очертевший ему Вильнувский замок, он задумал отдохнуть в милом ему Троцком замке. В одной из деревушек, когда проезжал мимо невзрачного дома, до его ушей донеслись душераздирающие женские крики. Тут-то перед его каретой упала на колени молодая женщина. Судя по ее виду, она была на сносях. За ней гнался полупьяный немолодой мужик. Когда его подвели к князю, он обвинил жену в измене.

– В молодости от меня дитев не было, а я уж стар. Откель они могут взяться щас? – орал он.

Витовт посадил женщину к себе в карету, а стража быстро успокоила буяна. В карете князь разговорился с новой знакомицей. Она ему призналась в том, что согрешила, так как хотела ребенка, а с мужем несколько лет прожив, так ребенка и не дождалась.

Это событие натолкнуло Витовта на одну мысль. Она так захватила его, что он хотел было повернуть назад, но, вспомнив о женщине, привез ее в Троки, отдал в руки пожилой повитухи, дал денег, а сам сразу укатил назад.

Вызвав к себе воеводу, он приказал, взяв верных людей, ехать в Краков. Там они должны схватить женщин, обслуживающих новую королеву, и добиться от них свидетельства, что дети эти не Ягайловы. Ведь от него у первой королевы не было детей.

В Кракове, в Мариацком костеле, где только что были закончены скульптурные работы известного мастера Владислава Ствоша, шла вечерняя служба. На ней присутствовала королева София. Она часто бывала здесь, и обязательно в сопровождении рослого, весьма недурного собой шляхтича. Поговаривали, что они давно знакомы друг с другом и его присутствие при ней было оговорено. Королева сослалась на то, что ей кажется, она как-то незаслуженно заняла это место и опасается мести от тех, кто спал и видел его заполучить. Королю было безразлично, кто будет при ней. Важно, чтобы она скорее родила. А то отсутствие наследника грозило ему разными бедами. Король почувствовал себя счастливым, когда королева родила сына. Затем появился второй ребенок. Казалось бы, что еще надо. Но злые языки, развязавшись, чуть не на каждом углу доверительно шептали, что эти дети не Ягайла. Эти слухи не могли не долететь до ушей короля. Оставить эти слухи он не мог и предпринял кой-какие меры, которые заставили закрыть всем рты, и король отбыл из Кракова. В его отсутствие языки развязались вновь. Дамы зашептались. Этот шепот подействовал на королеву. И епископ Олесницкий заметил во время службы довольно печальное лицо Софьи. И он решил с ней поговорить, подойдя, попросил ее остаться. Зал быстро опустел, они присели. Королева поняла, что епископ не хочет, чтобы их кто-то слышал. И это подействовало на королеву. Она открыла ему свою душу и свои заботы.

– За последний месяц, – начала она, – у меня исчезло несколько моих старых и преданных служанок. А вот на днях куда-то пропал и Януш, ее надежный охранник.

– А он всегда был с вами? – спросил епископ, стараясь своими пронзительными глазами заглянуть ей в душу.

Она опустила голову, и епископ стал кое о чем догадываться.

– Скажите, эти дети… ваши? – напрямую спросил Олесницкий.

Королева не поняла вопроса.

– Как ваши, они…мои, – сказала она.

– Я имел в виду, что… будьте со мной откровенны, это очень важно не только для вас, но и для всего польского королевства.

И хотя говорил он тихо, Софья чувствовала, как напрягался его голос.

– Я имел в виду, дети эти от короля Ягайлы? – Он сказал, точно выстрелил.

Королева еще сильнее склонила голову.

– Мнда-а, – задумчиво произнес епископ. – Дело сильно осложняется. Нам неизвестно, но кто-то ведет очень опасную игру. Но кто бы он ни был, вы должны под присягой, слышите, под присягой дать показание, что эти дети Ягайлы. Вы меня, королева, поняли?

– Вы мне найдете Януша? – вместо ответа спросила она.

– Я буду с вами откровенен. Для вас… его лучше не найти. Если он покаже… Вас ждет темница до конца ваших дней. Детей… В лучшем случае – холопская доля! Вы меня поняли?

– Да, да! – быстро ответила она. – Но я… я боюсь греха.

– Поздно о грехе думать, когда он уже совершен. Теперь остается только молиться. И я за вас помолюсь, отпущу все ваши грехи, если вы, королева, выполните то, что обязана выполнить королева: сохранить целостность Польши. Вы понимаете, о чем идет речь?

– Да, да! – опять быстро произнесла она.

– Я вижу, утомил вас. Пойдемте, провожу вас.

Он поднялся первым и жестом показал дорогу. Они выходили из задних дверей костела. Там ее ждал экипаж. Епископ при расставании взял ее руку. Пальцы у него были холодны, наверное, как его душа.

– Не забывайте, королева, наш разговор, – сказал он ей на прощание.

Она ничего не ответила, подумав про себя: «На черта сдалось мне королевство, если не могу видеть дорогого человека и грозит темница».

Проводив королеву и вернувшись в костел, Збигнев Олесницкий, дойдя до кресла, упал в него, точно его оставили силы. Он понял, что кто-то ведет против короля Польши очень опасную игру. Если этот неведомый враг получит сведения от служанок, что дети не короля, неизвестен будет путь Польши. Литва, почувствовав слабость королевской власти, немедленно провозгласит свою самостоятельность. «Стоп… Литва… Уж не дело ли это рук Витовта? Ведь это он спит и видит, как оторвать Литву. Так, так, враг опасен, тем более он очень сильный полководец. И вот он, получив эти сведения, сольется с Мазовецким, который мечтает о былой самостоятельности своего княжества. Они, с двух сторон объединившись… Нет! Этого у них не получится!» – И сухим кулачком Олесницкий громко стукнул о ручку кресла.

Глава 3

Лето быстро пролетало. На рыбалку князь Задонский больше не ходил. Та, одна, оставила в его душе горький отпечаток. Он понял, что даже дети Юрия прониклись к его семье какой-то желчной ненавистью. «Этот Косой… Ну, что сделал Василий? Играл, обрызгал его. А он? Чуть не утопил двоюродного брата. Ладно Михайло. А не окажись он там… Потом, что бы взяли с мальца? Нет! Тестя надо подключить. Что-то барахлит мое здоровьеще. Всяко могет случиться, – такие думы часто посещали князя, когда он, сидя в кресле на расписном крыльце, любовался серебристой рекой, тихим алым закатом солнца. – Вот и нет его… ушло, а куда? Так и я уйду… кто останется? Эх, как жаль, что Василий так мал. Останется малец, разве ему потягаться с Юрием. Да и… Нет, я правильно сделал, что в завещании утвердительно благословляю сына своим Новгородом Нижним, Муромом, но о великом княжении, не знаю, прав я или нет, но написал предположительно: а даст Бог сыну моему великое княжение. Это на всякий случай, если победит Юрий. У Василия будет где собирать силы. Думаю, правильно я поступил, что приказываю сына своего Василия тестю Витовту, братьям Андрею, Петру, равно как и троюродным братьям, сыновьям Владимира Андреевича». В этот вечер, занятый своими мыслями, князь Задонский и не заметил, как на небе заблестели звезды. «А интересно на них смотреть. Так глянешь, они словно мертвые. А приглядишься, как живые: мерцают, куда-то двигаются. Да, жизнь, когда идет движение…»

Вот подошло время, и задумал князь с кузнецами самим пушки да пищали лить. Но ничего не получается.

– Не, князь, мозга у нас слаба, – вытирая лоб рукавом, проговорил здоровый кузнец Петро, – ты, князь, грамотный, вот и отпиши, пущай с немчуры приедет мастер. Мы поглядим, а далее все само пойдет.

«А че, Петро прав», – подумал Василий Дмитриевич и позвал дьяка Тимофея Ачкасова, чтобы он отписал письмо. А адрес бы узнал в Немецкой слободе. Ачкасов так и поступил. Шло время. Князь, как обычно, вышел на крыльцо, оно было завалено засохшими листьями.

– Гляди, и осень пришла, – вздохнул он.

А вскоре крылец покрылся белым пушистым снежком. «Зима», – опять вздохнул князь. В один из зимних дней Софья получила письмо от отца. Оно было коротким: «Сильно занят, решаю судьбу своего единственного внука». «Че он там решает», – думал князь, сидя на крыльце и закутавшись в тулуп. Ноне погода пасмурна. Еще с прошлого вечера потянул ветерок, который приволок за собой серо-белые тучи. Они захмурили небо, спрятали солнце. Начал сыпать снежок. Порывы ветра забрасывали снег и на крылец. Сидящий на крыльце князь покрылся белой пеленой. Она же спрятала от глаз князя солнышко. На этот раз заката он не увидел. Князь вздохнул. И тут услышал звон приближающейся тройки. «Кого ето несет?» – подумал князь и постучал кулаком в дверь. Тотчас из хором выскочил служка.

– Слушаю, великий князь, – раздался бойкий молодой голос.

– Слышь звон? – спросил князь.

Служка кивнул, вопросительно глядя на князя.

– Ступай, ворота открой.

Тот мигом скатился вниз. Князь не ошибся: во двор въехала чья-то тройка. Она лихо подъехала к крыльцу и остановилась. Из кибитки выскочил… боярин Албердов. Несмотря на вечернюю мульность, княжеский глаз зоркости не потерял, и он узнал его сразу. Как-то тревожно в голову ударила мысль: «Не случилось ли чего?» Боярин энергично взбежал по лестнице и, остолбенев, остановился перед сидящим князем, белым от покрывшего его снега.

– Ты? Василий? – неуверенно вырвалось из груди боярина.

– Я, Алберда, я! – каким-то печальным голосом ответил князь.

– Да че с тобой, Василий? – Алберда опустился перед ним на одно колено, взяв его руки в свои.

– Эх! – произнес князь, высвободив руку и махнув ею. – А помнишь, как мы с тобой в трюм забились, задыхаясь от вонючей шерсти?

– Помню, князь, помню. Помню, как ты, я и Софья в логу ночевали.

– К каждому шороху прислушивались: а не стража ли идет. Эх, Алберда, вернуть бы те денечки. Да ты встань, встань, пошли в хоромы. Софья сильно обрадуется.

Боярин послушно поднялся.

– А ты как здеся? – Князь поднялся и посмотрел на боярина.

– Знаешь, князь, чей-то на душе у меня неспокойно стало. Боюсь, князь, чей-то страшное произойти могет. Вота я и здеся. Прогонишь, назад поеду.

– Так уж и прогоню. Софьюшка тогда с потрохами съест. – Князь надрывно засмеялся.

Софья действительно была очень рада видеть этого скромного боярина. Будучи другом семьи, он ни разу не воспользовался этим. Даже если князь одаривал его за дело, то он всегда отказывался. И чувствовалось, это было не наиграно. Несмотря на вечерний час, княгиня распорядилась, чтобы быстро и достойно собрали на стол. Втроем они просидели, не замечая времени, до полуночи, вспоминая былое. Уложив гостя и идя к опочивальне, Софья как-то страдальчески произнесла:

– Ох, Василий, боюсь, не к добру наше веселье.

– Да будет те, Софьюшка! Встретили старого друга. Ну как не вспомнить былого. А оно было таким прекрасным.

Софья улыбнулась:

– Да, приятно было вспомнить.

А утром случилось другое событие. Появился…князь Пожарский. Об этом князе доложили, когда он и гость полудновали. Князь посмотрел на Софью:

– Откель взялся? Чей-то я о нем давно не слышал.

– Пущай войдет, – сказала княгиня.

Князь набрал через нос воздух, посмотрел на боярина и выговорил:

– Проси!

Вошедший князь до неузнаваемости был обросшим. Но голос его прозвучал довольно радостно.

– Великий князь! Твое повеление выполнено!

После таких слов лицо Василия изменилось. На нем появился отпечаток непонятности.

– Какое поручение?

Пожарский с достоинством доложил:

– Великий князь, по твоему повелению мной пойман преступник, бежавший… э… ну, когда его хотели казнить.

– Улеб… Палуза? – Князь не забыл ни имени, ни фамилии беглеца.

– Да, ен! – ответил Пожарский.

– И где ен? – полюбопытствовала княгиня.

– Ждет решения великого князя.

– Заведи его суды! – приказал князь.

Пока тот ходил за пленником, князь с княгиней наперебой рассказали Алберде о произошедшем. И когда он услышал от княгини, что та требует его помиловать, Алберда понял все и взял сторону княгини. Тем временем дверь открылась и ввели преступника. Это был рослый, плечистый парень. Его красивое волевое лицо дышало гордостью, и на нем не было видно и тени трусости.

– Так-так Улеб, – проговорил князь, – значит, ты чуть не убил боярыча?

– Князь. – Парень тряхнул плечами, и воины, державшие беглеца, отлетели по сторонам.

Алберда приподнялся.

– Боярин насильник. Он покушался на честь моей невесты. Или боярам все можно? А мы должны радоваться их своеволию? – Говоривший склонил голову и смотрел исподлобья на князя.

Князь даже стушевался:

– Да нет, боярин Хомут получил свое.

– А я получу отрубленную голову? – зло спросил Улеб.

– Нет, – княгиня встала, – ты, по милости великого князя, получишь… свободу. – Сказав, она села и отвернулась к окну.

– Премного благодарен тебе, великий князь, – и склонил голову еще ниже, – и тебе, великая княгиня. Моя жизнь теперь принадлежит вам, и я ее за вас отдам, не раздумывая, – заявил он.

К нему подошел боярин и, отсыпав из кисета несколько десятков монет, взял его руку и вложил в нее деньги.

– Ето те на первое время. А хочешь, иди ко мне служить. Мне таких бравых надоть.

– Как тя кличут? – Улеб повернулся к боярину.

– Я Андрей Албердов, княжеский воевода!

– Боярин, я готов те служить верой и правдой.

– Тогда жди меня.

Князь тоже решил поблагодействовать освобожденному. Повернувшись к слуге, он сказал:

– Сведи его в поварную, пущай хорошо накормят.

– А ты, князь, – Василий повернулся к Пожарскому, – саживайся за наш стол да расскажи… ты сколь его ловил-то?

– Да более года, – ответил Пожарский, – умен он, великий князь, – и кивнул на дверь, – поблизости, в лесах прячется. Все обшарили, не нашли. А вот и зима настала. Смотрим, а следы-то ведут из лесу к ее домишку. Мы по следу. Еле взяли: здоров. Да жаль такого казнить.

– Я милую его, князь. Казнить не будут, – пояснил Василий, считая, что тот не понял его. – Но ты молодец, – сказал князь, – все бы так выполняли княжьи поручения, – вздохнул Василий и поднял кубок, – Пожарский, за тя!

Алберда еще пожил у князя несколько дней и поехал проведать своих. Но когда он был у ворот, неожиданно к нему подскакал всадник. Колотушка застыла в воздухе. А тот, не слезая с коня, бросил:

– Беда, боярин! Вертайся в Москву. – Выкрикнув эти слова, он тотчас развернул коня и поскакал дальше.

Сердце Алберды екнуло: «Неужто с великим…» Но спросить не успел, тот уже был далеко. Ужас этих слов был так велик, что он, не раздумывая, развернул коней и погнал их что есть силы. Еще за несколько верст до Москвы до его ушей донесся печальный звон колоколов. И он понял: с ним…

Да, когда они прощались, он жаловался на сильную боль в груди, чувствовал, как уходят силы: «Смерть мне не страшна, – говорил он, – Бог мне отпустил достаточно времени. И каяться мне не за что. Я все делал, чтобы поднять Московию, поднять Русь. Вот только одно меня печалит: мал мой Василий. А у него за спиной стоит мой брат Юрий». Тогда он, Алберда, сказал: «Не думай об этом. Мы в обиду Василия не дадим».

«Ты разговаривал с митрополитом?» – спросил он тогда.

– Говорил, – ответил Василий, – он за то, чтобы власть передавалась в семье по наследству. Фотий не признает право по отчине или дедине.

– И правильно делает, – заметил тогда Алберда.

Боярин стал понимать, что такое наследие приводит к раздроблению княжества. А отсюда его слабость и все беды. Только один, старший, в семье без всякого деления имеет право на великое княжение. А своим братьям он сам решает, что дать в кормление. Юрий же может это поломать. «Скорее в Москву, благо взял с собой часть войска. Пусть попробует! Скорее, скорее!»

Да, предчувствие его не обмануло. Он нашел Василия Задонского лежащим в гробу, установленном в Архангельском соборе. Площадь была заполнена плачущим народом. И эти слезы давали оценку его тридцатишестилетнего правления без больших войн и кровопролитий. Это он сумел защитить Русь от орд великого азиатского полководца Тамерлана, не потеряв при этом ни одного своего воина. Трудно сказать, что было бы: триста лет нового рабства или крововая бойня посильнее Куликовской? Сколько бы легло воинов? Кто теперь это скажет? Важно одно: он отстоял Русь без человеческих потерь, дал ей подняться. Берег народ, помогал ему в тяжелые годины. Что же будет дальше? Кто перетянет? Еще совсем ребенок Василий или умудренный опытом его дядя Юрий Дмитриевич? Кого хочет народ? А народ хочет… мира, спокойствия и работы.

После отпевания, когда в гроб был забит последний гвоздь, не сговариваясь, пошли на митрополитский двор князь Пожарский, двоюродные братья Андрей, Петр, Константин, бояре: Албердов, Иван Кошкин, Морозов, Василий Кутузов и другие. Митрополит Фотий, сидя в кресле и держа в руках большой нагрудный крест, спросил:

– Кого вы хотите на великое княжение?

И все в один голос заявили:

– Василия!

Сухое, морщинистое лицо митрополита задрожало и расцвело в улыбке, стирая морщины:

– И я благословляю Василия! – проговорил он.

Иван Кошкин спросил:

– А здесь или нет князь Юрий?

На что митрополит ответил:

– Его нет, он в своем Звенигороде.

– Так надо послать за ним! – раздалось несколько голосов.

– Это я уже сделал, – сообщил митрополит.

– А если он не приедет? – спросил кто-то.

На что Фотий ответил:

– Венчать на великое княжение будем и без него.

Юрий не приехал. Но, узнав о состоявшемся венчании своего племянника и боясь оставаться поблизости от Москвы, он бежал в далекий Галич, откуда прислал грамоту, где не признавал Василия великим князем и предложил перемирие на четыре месяца. Москва согласилась в ожидании будущих событий.

Глава 4

Когда в Москве происходили эти события, в Вильно, в Верхнем замке, глубоко под землей, за столом со свечами сидели два человека: великий князь Литовский Витовт и высокий, ладный собой, закованный в цепи, Януш. Допрос ведет лично Витовт. Рядом никого нет.

– Так ты отрицаешь всякую связь с королевой? – спрашивает князь.

Януш, опустив голову, отвечает:

– Да, отрицаю.

– Пан Януш, – сдерживая себя и стуча пальцами по столу, говорит князь, – ты зря упираешься. Если ты мне не расскажешь всей правды, навеки останешься здесь. Как вон те… – И показал на дальний угол, где можно было различить скелеты. – Это все, что осталось от пленников.

Януш поворачивается. Тело его нервно дернулось. Витовт, внимательно глядя на него, понимает: это произвело впечатление.

– Ну? Или ты надеешься, че тя кто-нибудь спасет? Напрасно! И те… – Он кивнул в угол. – Надеялись.

Набычась, Януш ответил:

– Ты ошибаешься, меня найдет и освободит королева.

– Дурак, – в сердцах произнес Витовт.

Он встал и заходил по камере. Потом остановился перед Янушем:

– Хорошо, есть другой способ тебя разговорить. – И повернулся к дверям. – Эй! – крикнул он.

Дверь тотчас открылась и на фоне дверного проема появилась фигура воина.

– Кузнеца ко мне с инструментом.

Януш понял. Пытки он боялся пуще огня.

– Не надо! Не надо! Я все скажу.

В это же время в краковском королевском дворце, в покоях королевы, находился епископ Збигнев Олесницкий. Он был выше среднего роста, суховат, худощав. Удлиненное лицо, прямой нос и красивый разрез губ делали его приятным. Но несколько впалые глаза слегка старили его. И кое-кто мог ошибочно завышать его возраст. Он был молод не годами, а душой. Она у него не знала покоя. Как только он узнал, что у королевы пропали ее служанки, а за ними и ее любовник, он всполошился. Истину, вырванную из Януша, что бы ни говорили, прозорливый епископ понял сразу. Понял он и другое: что все в одночасье может рухнуть. Где-то, скорее всего в Литве, кто-то, скорее всего Витовт, допрашивают их. Показаний женщин епископ не боялся. Они ничего не видели. А вот показания Януша…

Но все же, все же, прежде чем начать действовать, он решил убедиться еще раз: какие были отношения между королевой и Янушем. Разговор с ней епископ начал такими словами:

– Госпожа королева, я уже говорил с вами на тему: чьи у вас дети. Не раздумали ли вы слова, сказанные мне, взять назад, зная последствия, о которых я говорил?

– Нет, мой дорогой епископ, мне Польша дорога, и я не хочу принести ей вреда. Я повторяю, что дам клятву, с условием, что вы не передумали снять мой грех.

– Не передумал, – промолвил епископ.

– Тогда, – проговорила королева, – действуйте, как считаете нужным.

Епископ, поехав к себе, всю дорогу молчал. Сопровождавший его ксенз так и не услышал от него ни одного слова. Епископ думал. И пришел к одному выводу: во что бы то ни стало, надо узнать, где находится Януш. Вернувшись к себе, он позвонил. Появился молодой послушник с умным, сообразительным взглядом.