Считать пропавшим без вести. Роман

Ленинградские дни

Поезд ехал неспешно, кто-то из «пронырливых» узнал, что везут в Ленинград. В каждом вагоне назначили отделённого. На остановках только он имел право ходить за кипятком, распределять паёк в вагоне. По пути было всего четыре остановки. Но стояли долго, пропуская эшелоны с техникой и отмобилизованными войсками. Кроме этого, ничего не напоминало о том, что пожар войны вовсю полыхает от Баренцева до Чёрного моря. Лишь некая растерянность в глазах железнодорожников на полустанках.

Всю дорогу до Ленинграда спорили, как быстро мы победим Гитлера. Пётр, вспоминая свою срочную службу не сомневался в этом. Он участвовал в учениях, видел лавину конницы, танки и бронемашины. Такой силищей, да, конечно, одолеем и скорей, скорей домой!

В вагоне полно сватов, кумовьёв, братьев, друзей и шапочных знакомых. Ещё на сборе все перездоровались и порешили, что вместе воевать сподручнее, и хорошо бы, если всех отправят служить в одну часть! Вон и отделённый у них Миша Нестеров из Гуслево, на срочной – младший командир, авось и в части им будет!

Молодые новобранцы уже сейчас рвались в бой и боялись, что без них война закончится. Мужики или спорили, или тихо тосковали по родным. Пётр запел «Бродягу», сослуживцы нестройно подтянули песню, только отделённый Нестеров неодобрительно бурчал себе под нос: «Нет, чтоб „Тачанку“ забацать, того и гляди, от тоски стошнит! А то ещё кто из командиров услышит и вздрючит за упадничество!»

Проехали новгородские леса, потянулись бараки ленинградских торфоразработок и рабочих посёлков. На Ладожском вокзале подогнали машины и повезли в казармы. Город притих, кое-где появились мешки с песком вокруг зенитных орудий, но прислуга около бродила отвлечённо, изредка возвращаясь к ним, заслышав гул самолёта. Но это были наши «И-16», «ишачки». Запрокинув голову и махнув им вслед, прислуга опять разбредалась или рассаживалась на мешках.

По громкоговорителям на улицах передавали бравурные марши.

– Город большой! И дома барские, эна, смотри сколь этажей!

– Да и в Москве тах-то!

– Тах-то, да и не так! – спорили меж собой талдомчане.

Ехали через весь город, но все дивились количеству набережных и каналов, одетых в гранит.

– Во сколь воды! – восклицал Серёга Левин, весельчак и балагур, всю дорогу травивший анекдоты.

– А у нас, стало быть, Дубна, Сестра, Нерль, да Куйменка, – вторил ему Костя Лебедев.

– А Сталинский канал? А Волга? – спорил с ним Серёга.

– Да что Волга? Тут вон на каждом шагу речка! Да и море рядом, Балтийское! Вот скажи мне, ты на море был? Нет? А я был, в Севастополе городе! Это, брат, сила! Огромный порт, кораблей…! Нешто Гитлер такое одолеет? Ка-ык дадим со всех орудий, только и лететь до своего хаузе будет! – не унимался «повидавший мир» Лебедев.

– Да-да, в штаны наложит ещё, вонищи по всей земле, похлеще, чем у нас на свиноферме! – добавил весельчак Серёга, и всё отделение засмеялось. Нестеров прикрикнул на новобранцев, и все опять жадно стали смотреть на пролетающую мимо архитектуру города на Неве.

Машины повернули на Проспект Маркса и доехали до длинного пятиэтажного п-образного строения.

– Дом 65! – кто-то в голос прочитал табличку.

По краям у здания высились решётки, за ними виднелись одноэтажные казармы. Машины повернули в ворота.

– Кажись, приехали, земляки! – храбрясь, сказал Серёга

Остановились, последовала команда отделённого: «Выгружайсь!» Народ начал спрыгивать с машин, подавать друг другу чемоданы, вещмешки.

К отделениям подбежали военные с кубарями старшин и сержантов.

Новобранцев повели в казармы. Приказали оставить вещи и сразу построили всех в баню. Внутри в отдельном, обложенном белым кафелем помещении, гарнизонный цирюльник брил механической машинкой всех наголо. Очередь сначала стояла к нему, потом получали бельё, вехотку и мыло. Перед душевой санинструктор протирал оставшуюся нательную волосатость какой-то жутко пахнущей и щипающейся тряпкой, отчего все торопились быстрее убежать от него и смыть всё водой, чтобы унять нестерпимый зуд.

– Эх, с дороги косточки помыть, да милую забыть! – шутил Серёга.

– На фронт пойдёшь, там не только милую забудешь, а и мать родную как зовут! – отвечал Костя.

– Да нет, мать-то вспомнишь, как немца погонишь, а как жиж! Вот по матери ему вдогонку и будешь кричатьь, – решил тоже пошутить Пётр. Остриженные новобранцы расхохотались.

Странно смотреть на людей без волос, совершенно другие лица, только души и человеческое тепло остались те же. Телами все были поджары, а кое-кто и мускулист от натуженной сельской работы. Мылись и парились, с удовольствием фыркая, как молодые жеребцы и подкидывая, на белые от жара камни, воду из тазиков. Натирали друг друга намыленными вехотками до покраснения кожи.

– Эх, была у нас рядом с домом в деревне баня, топили по-чёрному, дык мы с женой любили париться, и ребятишков возьмём. А им-то как весело! – продолжал рассказ кто-то из новобранцев. Напарим их, закутаем и в дом отнесём, они, не доходя до сеней, засыпали. Ну, а мы с женой после в парную!

– Небось, всё там, у супружницы, выпаривал? – съязвил Серёга

– Не без ентого, конечно. Но вот что там было, а здесь нет? Ну, скажи мне, охальник, мать-растак!

Серёга задумчиво почесал лысую голову, а Пётр с Костей, смекнули и, улыбаясь, подначивали друга, дескать, давай-давай.

– Бабы? – обрадовался своему остроумию Серёга.

– У жеребца одно на уме! – засмеялся Пётр.

– Да всё то же, только тут город, а там деревня! – попробовал ещё раз угадать Левин.

– Эх, ты, видавший мужик, а простого – не замечаешь! Веников нет! А без них это не баня, а душ! Нету здесь запаха, ни берёзы, ни дуба, ни даже никудышной липы!

– Ишь какой, ему сюда и веник, и бабу егоную подавай, а здесь, брат, этого не положено, тута Красная Армия! – вступился за друга Костя.

С удовольствием вытирались полотенцами, потом встали в очередь к старшине, который оглядывал размер бойцов и выдавал форму и обмотки с ботинками.

На плацу вновь прибывших было не узнать. Из разношёрстной толпы вдруг появилось какое-никакое, но всё же войско. Служившие здесь несколько дней ленинградцы с любопытством разглядывали новеньких.

Раздалась команда: «Бригада, ровняюсь! Смирно! Равнение на середину!» и майор, видимо, штабист, строевым шагом пошёл делать доклад:

– Товарищ полковник, – зычно раздавалось на плацу, – личный состав Первой отдельной горно-стрелковой бригады построен! Докладывает заместитель начальника штаба майор Цыганков!

Холёный, высокий полковник с большим, чуть вытянутым лицом, поднёс руку к фуражке и поставленным голосом поприветствовал бойцов:

– Здравствуйте, товарищи красноармейцы!

Новобранцы недружно, кое-где и невпопад ответили:

– Здравия желаем трищ полковник!

Офицер, воевавший ещё в Первую Мировую, Гражданскую, помотавшийся по разным частям и должностям, через свой огромный опыт понял, что имеет дело с резервистами, уже как лет пятнадцать-двадцать не помнящих, что такое строевой устав и оружие. Он скомандовал:

– Вольно! – затем, откашлявшись в руку, продолжил, – меня зовут Грибов Иван Владимирович. Я полковник, командир воинской части, куда вы прибыли. По вашим хилым голосам понимаю, первое, что вас ещё не кормили и второе, что строевой устав вы забыли, как та бабка, что девкой была, а посему, приказываю, накормить вновь прибывший личный состав и командирам рот провести вечером строевые занятия. Старшинам и сержантам закрепить за бойцами оружие, личные вещи собрать и отправить нарочным на почту, чтобы послать по месту жительства.

Затянув в лёгкие воздух, он повысил голос:

– Всем необходимым теперь вас обеспечит Красная Армия для того, чтобы вы смело и решительно а, главное, умело, били ненавистного нами врага, эту подлую фашисткую сволочь, которая топчет нашу землю, мучает и убивает граждан! Вам оказана высокая честь и ответственность, изгнать врага с родной земли и бить его на германской территории.

Его голос достиг максимального пика:

– И как сказал нарком Молотов: «Враг будет разбит, победа будет за нами!» Ура, товарищи!

Тут уже строевой устав не потребовался, в едином порыве бойцы закричали дружно: «Ура-а-а-а!»

Ночью в казарме не спалось, как-то так всё быстро навалилось на Петра, на его семью, на всю страну. Ещё только-только наливались хлеба, и тут – война. Сложно было поверить, что это не сон. Успокаивало его только то, что мы обязательно погоним фашистов! Да с такими парнями! Вон, хотя б Серёгу взять или Лебедева. Да этот немца как муху на столе размажет! И домой, домой! Ах, Нюра-Нюрочка, где ты? Мамаша, детишки. Так бы и обнял всех, да далеко!

Побудка прошла в шесть утра, для деревенского мужика поздновато. Хоть и отвык он от петухов. Если и вставал по ним, то только у брата в Кривце, по хозяйству помочь, коня напоить иль на реке угрей половить.

Сначала взвод умывался, потом Нестеров выстроил бойцов на плацу. Поскольку все из его отделения проходили срочную службу, присягу им не зачитывали, а приступили к выдаче оружия.

Трёхлинейка? Петру привычней был карабин, как на срочной службе. На лошади сподручней с ним. Шашка слева, карабин за спиной – боец лихой! Впрочем, неважно из чего по немцу стрелять. Записали за красноармейцами номера, винтовки поставили в оружейную комнату, отвели на завтрак. Пока шли, спорили.

– Непросто это в человека стрелять, – говорил Серёга

– Дык, а ежели он в тебя метит, что делать буш? – парировал Костя

– Да, ребята, сам Бог велел на крючок нажать, да половчее, – согласительно ответствовал Петя.

После завтрака Нестеров повёл их к спортгородку, где чуть в отдалении, привязанные к палкам, стояли чучела. Кто-то из умельцев на тряпичных головах успел нарисовать маленькие фюрерские усики.

– Во, сейчас начнём Гитлера щекотать! – засмеялся Серёга

– Разговорчики в строю, Левин, – застрожил Нестеров.

Вчера после отбоя командиров отделений и рот вызывали в штаб бригады, где проводили с ними политбеседу о текущей обстановке на фронтах. И Нестеров, теперь уже знавший всю аховую ситуацию, посуровел со своими подчинёнными.

– У тебя враг во дому, а ты всё ржёшь, как конь!

– Товарищ командир, я ж вижу Гитлеру тут нарисовали, и так его пощекотать захотелось, да чтоб он лопнул, ядрёныть!

– Молчать! Смирно! – заорал Нестеров, увидев, что за спинами бойцов подразделения прохаживается командир бригады, побежал к нему докладывать.

– Товарищ полковник, первое отделение второго взвода четвёртой роты третьего стрелкового батальона проводит занятие по штыковому бою. Докладывает младший командир Нестеров.

– Молодец, молодец, Нестеров! Сразу чувствуется выправка! Здравствуйте, товарищи бойцы, – лихо, почти пропел, полковник.

– Здра-жела-трищ-полковник! – не ожидая от себя, как на параде ответило отделение. Громче всех старался Серёга.

– Ну и что у вас за спор, вот с этим горластым? – поинтересовался Грибов.

– Да болтает в строю!

– Ну-ка боец, выйдите!

Серёга сделал два шага вперёд.

– Товарищ полковник, красноармеец Левин! – стараясь, отчеканил Серёга.

– Вот, Левин, понимаешь, какая штука дисциплина. Она важна не только в бою, но и на учениях! Ты тут смеёшься над усами чучела. А между тем, немец враг серьёзный, опасный. И чтобы победить его, надо прежде слушать своего воинского начальника! К примеру, он отдаёт тебе команду: «Огонь!» А ты в этот момент времени ржёшь как сивый мерин. И что мы имеем? А мы имеем ослабленную огневую мощь отделения. В результате оно несёт потери. Да-да, вот из-за того, что ты не стрелял по врагу, твоего же товарища справа (он указал на Петра) ранило вражеской пулей! Понятно, Левин?

– Так точно, товарищ полковник! – понятливо чеканил Сергей.

– Ну, ладно, встаньте в строй!

– Есть!

Серёга шагнул в свой ряд, а Грибов продолжил.

– Оно, конечно, нашалили тут с усами, но не для нарушения дисциплины, а чтоб не страшно тебе было в бою, когда ты вот эту сволочь штыком колоть будешь!

– Ну-ка, отделённый, дай винтовку!

Нестеров отдал полковнику своё оружие с примкнутым штыком. Тот взялся левой рукой за цевьё, правой перехватил его под прикладом и встал перед чучелом за шаг.

– Командуй, Нестеров! – обратился он к отделённому

– Коли!

Полковник сделал быстрый выпад, выставив ногу вперёд и с силой воткнул штык в мешковатое, соломенное тело чучела.

– Руби! – опять скомандовал Нестеров.

Со вторым шагом полковник переместил правую руку и боковиной приклада врезал по голове чучела так, что его матерчатое усатое лицо провернулось вокруг своей оси.

– Вот так вот, ребятушки, надо бить врага. Дисциплинированно и с холодной головой!

Он отдал винтовку, отделение разделилось на три группы возле чучел и начало отрабатывать удары.

Рубили и кололи, пока не взмокли гимнастёрки. Июньское солнце приближалось к полуденному положению.

– Отделение, закончить занятие! Становись! На-ле-во! В казарму ша-гом ма-а-арш!

Пётр нарубался так, что разговаривать даже был не в силах. Обедали молча, жадно поглощая суп и кашу. Потом разрешили небольшой перекур. После комиссар роты провёл «средь масс» политинформацию. Он цитировал речи Молотова и Сталина, поднимая боевой дух солдат. Однако, положение на фронте рисовал общими фразами. Дескать, красноармейцы отважно сдерживают превосходящего противника и, переходя в контратаки, уничтожают военную силу и технику врага, буквально дивизиями. Бесстрашные Сталинские соколы истребили большое количество самолётов – фашистских стервятников. Лихие конноармейцы бороздят траншеи пехоты противника и обрушивает на их головы всю мощь красных будённовских клинков.

Вездесущий полковник, сидя на заднем ряду, с каждым воодушевлённым сообщением хмурился всё больше. Он знал всё без прекрас, понимал, какую сложную задачу предстоит решить. Бригада, которую ему приказали возглавить, была не доукомплектована, личный состав – в основном люди в возрасте, давно не державшие в руках оружия, или знавшие только устаревшие образцы. Недокомплект вооружения составлял практически пятьдесят процентов! То есть, каждый второй боец бригады должен сражаться голыми руками или добывать оружие на поле боя. Станковых и простых пулемётов – кот наплакал. Он даже подумывал, в целях экономии, не проводить одни контрольные стрельбы.

Единственное, что его радовало, наличие в бригаде роты спортсменов-альпинистов. Хоть эти подготовлены, в случае чего их можно использовать в разведке или как боевой кулак.

Всего несколько дней талдомчане находились в Ленинграде. Третьего июля полковнику Грибову пришёл приказ погрузить бригаду в эшелон и отправить… нет, не на Карельский перешеек, куда, собственно, и задумывалось перебросить Горно-Стрелковую бригаду, а на Новгородское направление.

Четвёртого июля военная часть была поднята по тревоге, выстроена на плацу, распределена по машинам и отправлена на станцию для погрузки в эшелон. Петя выпросил у отделённого лист бумаги. Пока ехали, он писал отрывисто и быстро. «Нюрочка, как ты, как мамаша, как Вовочка и Вера? У меня всё хорошо, здесь много наших! Еду на фронт уничтожать врага! Не скучайте, пишите чаще. Ваш сын, муж и отец – Пётр». На конверте он указал номер полевой почты 610 и Талдомский адрес – Московское шоссе д.42. На адресе рука его непроизвольно дёрнулась, он вспомнил, как ещё вчера заполнял «смертельный медальон» – записочку со своими данными. И, перед тем как положить её в цилиндрическую эбонитовую капсулу, с обратной, абсолютно пустой стороны записки, крупными буквами вывел так же: «Талдом, МОСКОВСКОЕ Ш., Д. 42».

Как приехали на станцию, все, кто писал домой, передали треугольники отделённому Нестерову. Тот по команде письма положил в брезентовую сумку старшине, который бросил их в почтовый ящик. И полетела весточка от Петра на Родину. Получила её Аннушка, когда бригада вела бои под Сольцами.

Ехали по той же железной дороге с Витебского вокзала. Мимо проплывали знакомые пейзажи. Останавливались часто, враг бомбил пути и для их восстановления необходимо было время. С любопытством красноармейцы выглядывали в проём теплушек, когда проезжали место бомбёжки. Недалёко от путей зияли воронки, края их обуглены, иногда и из центра курился дымок. Металл в зоне поражения перекорёжило.

Бойцы зябко передёргивали плечами, пытаясь представить, с какой силой им придётся столкнуться на фронте? Но больше всего удручал вид разрушенных пристанционных домов. Ведь наверняка были и жертвы: женщины, старики, дети.

И тут вспоминались слова полковника, что враг серьёзен, что одолеть его можно только слаженно, дисциплинированно, с холодной головой. Даже балагур Серёга Левин, всю дорогу молчал, наливаясь яростью.

Случайное знакомство

Недалёко от новгородской Песи, на полустанке «Хвойная», эшелон бригады остановился напротив состава с войсками, уходящего на Ленинград. Нестеров, занятый хозяйственными списками, отправил Петра за водой на всё отделение к ближайшему колодцу. Он спрыгнул из вагона. Одновременно из Московского эшелона соскочил невысокий боец. Обмундирование новенькое, не то, что у них! Щегольская гимнастёрка, пилотка, а не будёновка, блестящий ремешок перетягивал пояс, а на ногах – сапоги, а не обмотки с ботинками.

– Привет, земляк!

– Привет!

– Тоже за водой?

– Угу.

Щеголеватый невысокий боец при разговоре активно жестикулировал. Хитровато прищурив глаза, с показным великодушием произнёс:

– А что вам старшина зажилил форму?

– Да нет, такую всем выдали.

– М-м-м, не повезло вам! Кстати, Иван Левин – представился он, хлопнув Петра по плечу. Потом боец переложил котелок в другую руку и протянул ему правую для рукопожатия.

– Петя Шевяков. С каких краёв будешь? – назвался солдат, пожимая руку.

– Я-то? Из столицы, а ты откуда?

– Из Талдома, это дальше Москвы на север, за Дмитровом, знаешь?

– А-а-а, – неопределённо протянул Иван.

– Слушай, у нас в теплушке есть тоже Левин. Серёга. Может родня?

– Нет, в Талдоме точно нет. Хотя-я-я, – хитровато потянул он, – кто его знает. После войны может и будет. У тебя дети есть?

– Конечно, сын и дочка. Мальчику два, а девочке год почти, – ответствовал Пётр.

– А как назвал?

– Парня-то Володей, в честь Ленина, – гордо повествовал Шевяков, – а дочку Верочкой нарекли.

– О, видишь! И у меня двое. Старшему около четырёх. Владимир, как и у тебя, в честь Ленина имя дали. А младший, Санька-пострел, тому полтора годика!

Состав, вдоль которого они шли, закончился, показалось низенькое деревянное станционное здание.

– Вот я и говорю, – продолжал Иван, размахивая смешно руками как птица, – немцев сейчас прогоним, дети наши подрастут и оженим, хотя бы моего Вовку и твою Веру! И будет у нас родня в Талдоме, а у вас в Москве.

– Хорошо, коль так, да как скажет моя Нюраня: «Не хвалясь, а Богу помолясь!»

– Тише ты, Петь! Она у тебя верующая что ль?

Понимая, что сказал лишнее первому встречному, Пётр осёкся. Но, подойдя вплотную к Ивану, явно вызвавшему у него симпатию, как бы оправдываясь, продолжил:

– Да. Уж борюсь-борюсь с ней, знаешь, после смерти нашей первой дочери Катеньки, только на него она и надеялась. Я т, канешн, не очень в это верю… маманя, да она. И крестик мне в дорогу давали, но я не взял, стыдно как-то, да и нельзя!

– Что нельзя, это верно, а что отказался, дурак! У нас многие при себе носят, авось с ним жив будешь! – и тут же Иван весело продолжил, – живы будем – не помрём! Ха, но по секрету, у меня тоже имеется! Лена, жена, из-под образов в сундуке вынула, отдала, так я его внутри гимнастёрки где ворот и зашил!

– Эна, колодец-то, а народищу! – увидев толпившихся бойцов, прервал Ивана Пётр.

Жаждущие воды красноармейцы продвигались к колодцу медленно. Солдаты курили, разговаривали в этой очереди друг с другом. И если б не военная форма, если б не военная форма… Соседи общаются о делах, о жизни, и, конечно, о женщинах – простых русских бабах, оставшихся сейчас там, за чертой под названием «тыл». Они красивые и нет, верные, а, может быть, взбалмошные, но любимые мужицкими сердцами, тоскующими и оторванными от дома.

Пока достояли и набрали кипятка, прошло полчаса. Пошли в обратный путь.

– Ну, так как, породнимся после войны? – хлопая по плечу Петра, спросил Иван.

– Обязательно! – отвечал по-простецки Пётр.

Выйдя за последней теплушкой состава, они услышали протяжный гудок паровоза, который тянул поезд Ивана. «По вагонам!» – команда эхом раскатилась в новгородских соснах. Левин прибавил шаг.

– Слушай, Петь, запомни мой московский адрес. Пиши туда, Лене, а она мне переправит. После войны встретимся! Москва, Проектируемый проезд барак 8, Левиным, запомнил?

– Да!

– Тогда давай, свидимся ещё!

– Петь, давай залазь, – протягивал ему руку весёлый курчавый красноармеец, Лёвка Рубинштейн, высунувшийся из теплушки.

– Погоди, Лёва, дай с товарищем проститься, – отвечал ему Пётр.

Иван обнял Петра и побежал к своей теплушке, опять замахав руками, как птица, расплёскивая воду из котелка. Его затянули на ходу поезда в вагон. Проезжая мимо случайного друга, он прокричал:

– Бывай, Петя-я-я!

…Петя-я-я-я, – неслось эхо над Хвойным.

Последний вагон умчался, стала видна противоположная сторона полустанка, с редкими домиками возле сосен.

Военная судьба

Успешный контрудар

Великий Новгород встретил Первую Горно-стрелковую бригаду настороженной тишиной. Казалось, люди, испугавшись надвигающегося врага, заперлись по домам. Лишь величие Новгородского Кремля, сверкавшего золотыми куполами, вселяло в бойцов холодную уверенность в победе над врагом.

Машины для доставки личного состава на место дислокации у бригады отсутствовали, поэтому сорокакилометровый марш до Теребутиц предстояло пройти пешком. Батальоны вышли из Новгорода в сторону Шимска и запылила дорога, под ботинками солдат. Навстречу, то одиноко, то муравьиным потоком, пешком, на повозках, иногда и на полуторках, двигались беженцы.