Одна Книга. Микрорассказы

Я не соврал. То, что я писал в начале: «живу в озеленённом месте» – это не обозначает элитные постройки, коттеджи и супермаркет на первом этаже, даже просто квартиру не означает. Потому, что летом у нас можно спать и на газоне. Можно и зимой, но холодно.

Я rambler тьфу ты ёб! – Бродяга. Не потому, что мне негде жить, а потому, что мне жить – слишком много, где. Выбор – это убийственная штука. Искорёженная двустволка, одним концом глядящая на мишень, другим – на стрелка. Упрощённая русская рулетка: один из двух – нажми на курок.

Я люблю Маськву (или как она там пишется), потому что не видел ни лондонов, ни парижей. Они другие, а слово «другой» во мне вызывает недоверие. Ксенофобия – что вы хотите? Это лечится? Это нормально © Я, как в словах у Земфиры, знаю каждую трещинку на теле моей любимой, сопляком в шортиках через эти трещинки прыгал и играл в «классики» пустой баночкой из-под гуталина.

А ещё диафильмы. Это – чудо. И знаете, в чём это чудо заключалось? Вот, мы смотрим на стене, на экране из моей простыни незамысловатые картинки с лаконичным текстом. Не кино, не теле, нет – статика, и управляет событием тот, кто крутит ручку диапроектора. Это, чаще всего, мама или папа – безусловные авторитеФты, но и готовые потакать твоим прихотям. Боги, одним словом. И мы, даже если умеем читать, и проглотив эти буквы на экране, ждём «гласа свыше», их озвучивания тем, что не оставляет сомнений.

Вы обратили внимание: экран был сделан из моей простыни. И если мама, по усталости, забывала вечером его забросить в стирку, Я стелил его на свою кровать. Вещи помнят происходящее с ними. Память вещей дольше и устойчивей, чем у людей. И, как и люди, они могут делиться своей памятью.

Мне снилась не только запомнившаяся картинка – эта картинка начинала жить, как у Кэрролла, со мной говорили, меня целовали, убивали… почти по-настоящему…. Но! Какая сволочь осмелиться сон назвать «почти»?

Перепись, 6 лет назад

Хмурое субботнее утро. Сижу в похожей на Хиросиму после убойной пятниЦЦы квартире, допиваю в одиночестве остатки Chateau Giscours, читаю Ремарка под приглушенную резню Чёрного обелиска:

«Зло есть зло, Ты думаешь иначе, тебе повезло.

До сих пор, Ты держишь в руках свой тяжелый топор».

Ну, что ты будешь делать! Фельдфебель Кнопф опять обоссал многострадальный памятник. Внезапно: звонок в дверь. Открываю, на пороге две очаровательные студентки в синеньких кепочках, синеньких шарфиках.

– О! То, чё надо, само пришло – приветствую я. – А то: бухла – хоть залейся, шмали – тоже завались (есть и посерьёзней препараты), а про тёлок забыли.

– Здравствуйте. Всероссийская перепись населения…

– Перепись? Хе… раньше это перепихом называлось, впрочем, не суть. А вас, что, только две? Нас четверо… хотя, если считать по… Нормально, въезжай!

Они не двигаются с места:

– Наверное, вы не так поняли…

– Да чего там понимать-то, ик! мать-то? Диффчонки, всё будет офигенно. Вы постучались во врата рая, и вы не ошиблись адресом. Меня, кстати, Петей зовут.

– Наташа… – хотела было одна, но подруга её одёрнула.

– Смелей, смелей! Мы щас сообща такого понапишем!

– Извините, мы, как-нибудь, в другой раз…

Угу, лет через восемь.

Так Страна недосчиталась ещё одного мудака.

Бутсы

Это было Бутово. Улица Старонародная. О Бутове есть одна из многочисленных легенд, что с давних времён здесь добывали бут – камень неправильной формы, который использовался для фундаментов. Его ввозили в Москву для постройки боярских палат, храмов и церквей. Камень… А меня зовут Пётр, и тоже неправильной формы. Мама с папой, конечно, виноваты. Чего-то не так или не в той позе делали, но основательный я, как фундамент. Надёжный и непонятный сам себе.

Родился я не в этом месте, а сам этот район, Бутово, и Северная и Южная его часть – это другое место, по определению. Так уж сложилось в московском фольклоре. Юмористично до синяков под глазами. Но Бутовцы – это тоже москвичи. Может, застава какая, или авангард чего – не знаю. Мы на передовой, и нам, как Кутузову, отступать некуда. Хоть, и в другую сторону.

И кстати: Бутово расположено на самом высоком месте Москвы – аж 250 метров отметка. Ну, и кто тут Царь горы? В древние времена эти места покрывал дремучий лес с оврагами и речками. В Бутове и сейчас чистый воздух, в районе практически отсутствуют промышленные предприятия. Исключение составляет восточная территория, где функционируют Бутовский комбинат и Химический завод, но это – фигня.

Улица Старонародная. Почему такое название? Не знаю. Просто, живу я там.

– Эй, эй, пацанчик! Подходи ближе, располагайся… У меня вот и радушие есть. А… простите, что на «ты» – по очкам и не определишь, что интеллигент. Вы… вы, конечно, вы. Я без очков, потому и не двоится… Откуда к нам, какими судьбами? Сочувствую…

– Да вот журналюга, тебе рассказываю. Всё обернулось как-то не по нашим традициям. Необоснованно как-то. Я к нему с вопросом про закурить:

– Вы, наверное, добрый человек: у Вас рот очень красивый....

А он, не дав мне развить благожелательную мысль, достаёт резус из кармана…

Я в шоке. Я кричу: кто-нибудь помогите!

А они же все рядом стоят, тоже в шоке… Ну, начинают помогать потихоньку.

Кое-как… кое-как сумели мы впятером выбраться. Да… тут есть о чём написать.

Я очень доброжелательный, просто в обмен хоть какой-нибудь мобильничек ожидаю.

Mein Kampf

Глава 1. В отчем доме.

Счастливым предзнаменованием кажется мне теперь тот факт, что судьба предназначила мне местом рождения именно городок Браунау на Инне… (зачёркнуто)

"…буржуазия полностью лишена творческого политического видения будущего…"

A. Schicklgruber (презрительно)

Брат во Христе, себя ищу в других,

Но им иной кумир. Отраден им на плечи тяжкий крест:

Иметь рабов, холопов, крепостных —

Как будто мы приходим в этот мир из разных, непохожих мест…

И. Иванов

Человек-бутерброд между рекламными картонками; ряженые петрушками, медвежатами, японцами зазывалы у дверей кафе, ресторанов, магазинов; назойливые распространители убогих листовок на выходе из метро, на ступенях переходов… – это унизительные «профессии», Живая реклама цинична, неэффективна, да и незаконна.

Но человек, как личность, ценится всё дешевле. Его органы «на экспорт» дороже стоят.

Свобода, Равенство, Братство – теперь не в моде. Капитализм отменил это всё, заменив на Финансовое принуждение, Социальное неравноправие, Статусную конкуренцию.

Эксплуатация человека человеком – вот как это называется. Потому, что:

Как же хочется одним людишкам над другими хоть какую-то власть иметь. Пустые ничтожества так и тщатся забраться на плечи ближнего своего, усесться ему на шею, чтобы казаться выше. Никчемные бездари везде и всегда презирали равенство, ненавидели за то, что сами ничего из себя не могли и не хотели предложить миру, от того чувствовали, что ниже, хуже, несчастней людей созидающих, творческих, отдающих. Им, потреблядям, не известны и не понятны простые радости. Ревностная злость выедает их изнутри. И вечный голод гложет гнилые останки их душ.

Вечные борьба, грабёж и мародёрство. Вечные – в смысле – из века в век, но не бесконечные, ибо:

«Бог создал людей слабых и сильных, а полковник Кольт уравнял их шансы»

Москва провалится в подземное море

Я уже давно слышал об этом:

«Москвичам грозит намного большая опасность, чем мировой финансовый кризис и даже Третья мировая война. Власти России об этой опасности знают, но скрывают её от жителей Москвы. Многим известно о так называемом «подземном Московском море». Его существование открыл академик Губкин, который производил геологическую разведку с целью обнаружения нефти непосредственно под Москвой и ее пригородом. Вместо залежей нефти академик Губкин обнаружил огромный водный резервуар, предположив, что это часть моря, которое в свое время покрывало Среднерусскую равнину.

По каким-то причинам часть этого моря заполнила гигантскую пустоту под территорией, на которой расположен современный город Москва. По данным геологических изысканий установлено, что основная площадь подземного моря в основном располагается в пределах Московской кольцевой автодороги (МКАД), несколько выходя за ее границы на более или менее значительное расстояние от 5 до 30 км. Глубина подземного моря до настоящего времени не установлена, известно лишь то, что верхняя его часть состоит из пресной воды, и только на глубине около 1300 метров от поверхности моря начинается слой настоящей морской воды, насыщенной солями.

Подземный свод моря можно назвать сферическим, выпуклым к земной поверхности, поэтому в разных местах толщина земного покрова, отделяющего Москву от поверхности подземного моря разная: ближе к окраинам Москвы эта толщина достигает 900-1000 метров, ближе к центру она составляет всего 500 метров, а в некоторых местах центральной части Москвы – всего 300-400 метров.»

Слышал из вполне себе компетентных источников. И даже доводилось искупаться в нашем Подмосковном море испить его целебной водицы. Собственно, почему и вспомнил: один мой знакомый, ушибленный на голову диггер, недавно заявился ко мне в гости. С порога он потрясал полуторалитровой пластиковой бутылкой с обычной на вид (а потом, как оказалось, и на запах, и на вкус) водой.

– Оно… Оно! – восторженно и немного нетрезво провозглашал он.

– Что? Что случилось?

– Подмосковное море! А это, – он ловко жонглиранул не такой уж лёгкой бутылочкой, – вода из него.

– Миша (его зовут Миша), ты же ещё не пьяный. Чего ты гонишь?

Миша слегка обиделся и, небрежным жестом отстранив меня, прошёл на кухню. Достал с полки две чашки, благоговейно разлил принесённую жидкость.

– Вот! – придвинул ко мне «доказательство» – выпей и убедись.

Я недоверчиво понюхал. Вода как вода. Хлоркой не пахнет, в отличие от струи из-под крана. А на вкус, правда, похожа на ту, из Святого источника у Синего камня на Плещеевом озере.

– Ну и..?

– Ну, и вот!

– Ты хочешь сказать…

– Не спрашивай. Сам я туда не добрался, конечно.

– А это откуда?

– Оттуда.

– Там же, вроде, не меньше километра до него?

– Фигня… Одно метро со всеми своими подземельями – метров двести…

– Так..?

– Так в этом всё и дело…

Високосный год

Зеркало

В тот день, это было в феврале ещё или в марте уже этого года, не помню, снега было на улице пока много. В тот день мы засиделись допоздна у брата моего. Кроме меня, Ли, в гостях была ещё семейная пара: Ира и Лёша. Я их мало знаю. Лёша – какой-то спец по автосервисам, мой брат, Димка, к нему часто обращался по поводу. Ли с Наташей, Димкиной женой, любили потрещать о своём, о женском. И тогда я даже заскучал: машины-машины, шмотки-шмотки… Но не в этом дело. Пил, по ходу, только я, не много. Димка не пьёт принципиально, а у Лёши что-то давление поднялось, чокался только соком. Я к чему? Это будет чуть позже.

Ира с Лёшей ушли немного раньше. Мы заговорились с Димкой, Ли заговорилась с Наташей. Наташа:

– Вам нужно взять это зеркало.

– Да на кой хрен оно нужно? – вмешался я.

Огромное, в аляповатой оправе какого-то там мастера.

– Это же от бабушки моей…

Знаю я твоих бабушек. Ведьмы да колдуньи. Мы катались как-то с вами по всей Переяславской губернии. Видел их. И музей утюгов видел. И Ботик Петра, и Синий камень. И рыбы нет ни хера в вашем озере.

Каким-то образом, я не помню каким, это зеркало оказалось у нас дома. Поставили у стены, как крышку гроба. Да.

Следующим утром

Я просыпаюсь – жена в кровати рыдает с мобильником в руке.

– Лёшу помнишь? Не дошёл до дома. Умер. Сердце остановилось.

– Вот этот Лёша, что вчера был?

– Да.

Парню лет тридцать, не больше. Неожиданно. Жалко.

Звоню Наташе: как Ира? Ира в истерике. Ужасно. И как-то быстро, непонятно всё. Так не бывает. Бывает.

Ира – плохо ей, а Лёши больше нет.

Меня Смерть тогда кольнула. В бок, локтем, по-дружески. На фиг мне такая дружба? Но я говорил уже с ней, призывал.

И, ведь, предупреждала: косу видишь? Буду косить кого ни попадя…

Попадя, попадя, сука! Обманула ты меня.

– Всё от того, что ты глуп.

Я не нашёл, что ответить, я плакал.

Потом и у нас случилась беда.

Я орал: это нечестно! Слышал меня хоть кто-нибудь?

Потом у нас случилась беда

Несправедливая, неправильная, так не должно быть!

Смерть смеялась: то ли ещё будет…

Жена сумела найти в Москве честного священника. Он сказал ей: «У кого-то из вашей семьи в душе сильное чёрное проклятие. Вот, часть его вырвалась и ударила… конечно же, кого-то из ваших самых близких… Зло – оно потому и зло, с ним дружить невозможно…»

Чуть раньше. Зеркало это чёртово. Надо его или вернуть обратно, или выкинуть на хер. Сыну говорил, поэтому последнее слово из предыдущего предложения переименовываем на «помойку». Димке вернуть было как-то неудобно. А выкинуть – Лилька встряла. Она открывает (или теперь уж не знаю) ателье по пошиву одежды на Кутузовке. «Вот туда заберу, это же классика». Забрала. Чёртово чёртово чёртово зеркало!

Я очень трудно прихожу в себя. Но что за выражение такое идиотское: «прийти в себя»? Я никуда и не выходил. А если бы вышел, то все свои проблемы оставил бы за спиной. Тому, кто во мне остался… Трус, называется и слабак. Я в себе.

Потом у Лильки умирает подруга. Через два дня после «удачной», как сказали врачи, операции. Вот, просто так. Да.

мы ещё не знали, что убьют нашу дочь

моя жена ездит по монастырям и храмам

Ворона, сволочь, каркает с подоконника:

– А ты что думал, умирают только те, кому потом на площадях памятники ставят? Не-ет, умирают все. И там, за чертой, им одинаково плохо. Ад называется, знаешь ли?

Потому, что здесь, на вашей Земле – всё, кроме Любви – это Ад. А у нас Ад – 100% Вот так.

Откуда ты взялась-то, тварь? Кыш!

– Виталик, я тут музычку задумал. Про Алинку. Давай запишем?

– Да, заеду вечером.

Вечером:

– Игорь, извини, я не смогу приехать. У меня Лорд умер.

Лорд – собака Виталика. Милый такой той-терьерчик с большими ушами. Сколько ему было? Года три-четыре, наверное. Как умер – пока не знаю.

Плакала кошка

По-детски всхлипывала у гроба кошка.

– Зачем ты накликал Смерть? Было наивно полагать, что Она взмахнёт косой по твоей указке. Смерть свои жертвы выбирает самостоятельно.

Маленькая, убитая горем кошка с узкой мордой и в глазах – нечеловеческое (зачёркнуто) слишком человеческое одиночество. Окончательное, бесповоротное, безнадёжное.

Была уже ночь. Плакало небо. Иногда его холодные слёзы превращались в град. Я стоял на пороге, и чужая улица ледяным дождём злобно плевала мне в спину. И наше общее Горе не пускало меня в дом.

Зачем ты накликал Смерть? Белый гроб, белое платье, белое мёртвое кукольное лицо. Белый – это цвет Смерти.

Сюда мы ехали на машине. По обе стороны дороги – один за другим: кресты, кресты, кресты… Да, у них у каждого колодца принято ставить Распятие. Между городков и сёл – кресты с цветами и венками: кто-то разбился, кого-то сбили… Так много! Потом вспомнил: впрочем, не больше, чем на наших подмосковных трассах. Просто у нас, из эстетических соображений всяких там губернаторов, на местах трагедий их ставить запрещают. Но места трагедий остаются, и невидимые до поры кресты-призраки над этими местами распахнули свои крылья. Это следы Смерти, и они не смываются никакими дождями – ни слёз, ни желаний. Ни в глупость от них не закутаться, ни в трусость – по любому, окажешься в саване.

Плач – истекающая из души боль. Неисчерпаемый солёный родник. Даже когда кончится в глазах влага, боль останется, как и была, ничем не умалившись. Только сухая, удушливая, рвущаяся уже не из глаз – через нос, рот, виски, через кожу выдавливается пепельной пылью. И это навсегда. Время, если и лечит, то слишком долго. Я знаю, я был уже его пациентом. Не излечивает, как обещают, нет. Время – шарлатан. И если что-то делает, то всегда хуже для нас.

Светлые лица мёртвых и тёмные лица живых. Вот так и переворачивается мир. И чёрным ветром над ним проносится зловещий хохот. И сами собой хлопают в пустых домах неприкаянные двери, боясь, что никто уже больше не подаст им руки. Не хорошо кликать Смерть. Глупо и дерзко. Ну, как священника, что ли, на последнюю исповедь, едва подхвативши насморк.

Зачем-ты-накликал-Смерть? Я был за тысячу километров! Тысяча километров для Смерти – лишь взмах ресниц. Что незаметно для живых – очевидно для мёртвых. И потому живые, не замечая, становятся мёртвыми. Я стоял на пороге. Боль и недо-отданная любовь. И что мне с ней теперь делать, с той любовью, которая предназначалась тебе?

Петух

Петух кричал как-то не по-русски, не «ку-ка-ре-ку», нет. Истошно, надрывно, протяжно, как иерихонская труба. Прямо под окном. Солнце ещё даже и не думало выглядывать из-за горизонта. Ну, что ты орёшь, глупая птица? У меня вот будильник есть. Хотя, какой, к чёрту будильник, если сна нет? Но будильник (телефон) – это механизм, петух – это природа. Природа жива, а вещи мертвы, хоть и долговечнее.

В темноте, при свечах, жена с кадилом, брат со святой водой вокруг могилы плачут молитвы. Отсюда Солнце – рукой достать, но оно не торопится. Мне кажется: оно не взойдёт никогда. Потому, что всё не так. Всё не так – как нам навязали. Нет на тебе греха, девочка моя, не виновата ты ни в чём. Не прощения за тебя просить надо, а отмщение.

Вот, и опять я злой. Так пусть же Ваш Бог покарает меня! И не промахивается своими разящими стрелами. Зачем истреблять своих Ангелов? Вот же я, даже звезду нарисовал на лбу. Мне не надо больно, мне надо насмерть. Да вот от Бога – только обещания. А контракты – деловые, обязательные, подписанные кровью – заключаются с Дьяволом. Но Смерть, его спутница, какая же ты, сука, коварная. Что ты выковыриваешь мои опечатки из нашего договора?

Вот так вот и всё. Алина, я знаю, что тебя убили. Я найду их. Они ответят!

Храм на холме

Трудная дорога на кладбище. Оно, наверное, так и должно быть. «Игольное ушко». Километра три – вверх, в гору по разжиженной слякотной глиной дороге. Гроб на руках, плач, неистовый рёв при каждой вынужденной (тяжело ведь для четверых несущих) остановке, сочувствие пополам с любопытством с обочин. Парни с белыми платками на левых руках переводят дух. Ещё двое, впереди, не решаются опустить крышку гроба в утреннюю раздожденную грязь. Под ноги падает хлеб из разорвавшегося случайно пакета. Проклятое небо! Ежеминутно жаркое солнце сменяется промозглым дождём. Сверху пот, снизу грязь и сырость.

Процессия двигается быстро, как только может. По голень в грязи, я не вижу своих кроссовок в чавкающей жиже, поскальзываюсь, припадаю на колено… Теряю из вида жену, меня обгоняют ряды за рядами, я тороплюсь нагнать. Трудно, скользко… Но мы идём к Богу, почему-то я верю в это. Я – коммунист, атеист… во что мне ещё верить теперь?

Храм на холме

Гроб мы вносили не через ворота, через пролом в стене. Так надо. Я едва не спотыкаюсь о небольшой крест у ограды с наружной стороны. Потом спросил у своих:

– Это могила?

– Нет. Она погибла там. Патик Анна, молодая женщина.

– Как погибла?

– Возвращались с кладбища, неудачно спрыгнула со стены. Упала, ударилась головой о камень…

Иногда мне кажется, что люди ставят кресты, чтобы не видеть за ними, спрятать… не пугаться крови.

Нет ничего страшнее развёрстанной могилы. Будто сам рот преисподней всасывает тебя. Когда стоишь рядом, так и хочется упасть туда. Словно домой возвращаешься. Не в «сладкий, радостный», а в обязательный, вынужденный дом, как блудный сын. Ну, типа, из праха в прах. Тебе как-то странно, что это не твоя яма. Но ты видишь в ней отражение своего будущего. Неминуемого. И ноги скользят на мокрой глине, и хочется ухватиться за рядом стоящих. Кричишь: «Держите, держите!», а в глазах: «Прыгну, прыгну!». Потому, что…

Сейчас уже не прибивают крышку гвоздями. По-европейски, садистски, ввинчивают. До треска, до хруста – зачем-то. Как будто покойник в самый неподходящий момент вскочит и убежит (наверное, я хотел бы этого, если было бы такое возможно). Просто, дай жизни им, Боже! Слова мои несовершенны.

Уже и трава зелёная здесь. Священника нет – оно и понятно. И всё какие-то серые развалины вокруг. Взрыв Горя, когда дрожали верёвки в руках у парней под тяжестью гроба, пошатывающегося между этим миром и тем. Глухой, словно стук чужого сердца, звук падающих комьев на белый атлас, прощальные горсти земли…

Уводил жену. У них не смотрят на работу лопат. Жена падала в моих руках, приседали через каждые пять метров. Славик, здоровенный мужик с бандитской рожей (прости меня, Славик) сдержанно плакал и помогал мне, смешно изогнувшись над двумя чёрными тщедушными фигурами, над нами.

Когда зарывают могилу, остаётся пустота. Ну, понимаете? То есть – совсем пустота.

Музыка сна

Сегодня приснилась песня. Готовая: мелодия, аранжировка, даже слова какие-то были. Хоть сразу – на мастер-диск. Заигрался-заслушался во сне, проспал будильник. Но серые жестокие будни: зубная щётка, быстрый кофе и бегом на работу, ту, что не для души, а ради денег. Этих безальтернативных билетиков на выживание. Так что ж поделать? Окунулся в день, загрузился проблемами насущными, отвлёкся от Высокого. К вечеру напрочь забыл свой аудиосон. Наверное, жаль.

От задумки до конечного результата порою путь неблизкий. Идеи часто, очень часто свистят они как пули у виска отчаянно врываются в сознание в надежде на реализацию, но, вспыхнув, сгорают без следа, так и не увидев внешний мир, не воплотившись. Есть трудности и невозможности, бывает просто наплевательство. Нехватка времени, средств, людей, наконец, для осуществления проекта…

Нет, это не нытьё, не оправдания бездействия. Это вступление к моей мечте:

Ах, если б можно было музыку прямо из головы записывать! Иметь всегда с собой такой портативный нейрорекордер, напрямую к мозгам подключённый через USB, Wi-Fi или ещё как. Нахлынуло озарение, зародилась мелодия, идеи, штрихи зазвенели, закружились внутри… Всё это дело сразу, в режиме онлайн, записываешь на флэшку: мр3 – для черновика, или, при желании и возможности, додумываешь и «усилием воли» пишешь завершённое произведение. Хоть симфонию – если извилин хватит.

Конечно, мысли, в отличие от нот на бумаге, зыбки и ускользающи, а кто обещал, что будет легко? Конечно, виртуальные инструменты отличаются от аналоговых, тем более – такие «виртуальные». Но ведь в этот девайсик будет встроен самый совершенный аудиоредактор с самым, что ни есть, дружественным интерфейсом. Зато сколько новой музыки может появиться! Ведь композитором сможет стать практически каждый. Свободная Музыка перешагнёт через искусственно установленные границы, рухнут многочисленные досадные преграды в лице дорогущих звукозаписывающих студий и диктаторских медиалейблов. Жизнь зазвучит новыми яркими красками. И, таки да, из каждого утюга польются в мир мелодии души.

Музыка, наконец-то, будет в прямом смысле слова идти от сердца к сердцу.

А всякие ублюдки, типа РАО, ВОИС, РСП со своим копирайтом, просто сдохнут от бессильной злобы, неутолённой алчности и вообщененужности.

P.S. Всё вышенаписанное категорически не принимать серьёзно!

Клоун из сна

Я не верю в вещие сны. Или, лучше сказать, отношусь к ним не так, как иные снотолкователи. По шаблонам, по книжкам… А то – и как к навеянному свыше. По-моему, сон – это результат деятельности мозга. На подсознательном уровне, без внешних раздражителей, отвлекающих от сути. Мозг спящего человека свободней и эффективней анализирует ситуацию. Может делать правильные, нет, не «предсказания», выводы, прогнозы. Давать подсказки человеку, помогать разобраться в себе. Вот, например, сегодня мне приснилось:

Большой и светлый торговый зал какого-то супермаркета. Покупателей практически нет, только я и кто-то со мной, один или два, во всем пространстве магазина. Обслуживающего персонала тоже не очень видно. Но нам всё равно, мы знаем, зачем пришли. Ходим вдоль прилавков, наполняем не корзины, а прямо магазинные пакеты всякой ерундой.

Покупки какие-то странные. Знаете, всякие пластиковые приспособления для кухни, ванной, туалета. Нехитрые, но, бывает, очень удобные устройства. Только вот то, что мы складываем в свои пакеты, назначения ни одного из них я не смог бы объяснить. Но с умным, знающим видом набираем, набираем эти товары.