Одна Книга. Микрорассказы

Револьвер

– Молодой человек! Остановитесь на минуточку.

…

– Иванов. Игорь, – старик лукаво улыбался, впрочем, дружелюбно. – Так?

– Я Вас знаю?

– Вряд ли, – ответил он серьёзно и как-то слишком глубоко заглянул в мои глаза. – Но я знаю, что Вам нужно. Какую вещь в данный момент Вы хотите больше всего. Вот, это Вам.

Старик вынул из-за пазухи и протянул мне завёрнутый в тряпочку предмет. Я взял, развернул. Это был револьвер. Не новый и не старый, незнакомой системы, на Кольт Ломен похож.

– Это что, шутка?

– Вовсе нет, – торопливо ответил старик. – В Ваших мыслях, желаниях в последнее время только и слышно, что «пистолет, пистолет». Так часто, так сильно это желание, что… В общем, берите, что есть.

Я не знаток оружия, но в этом, что у меня в руке, чувствовалась внутренняя сила. Не банальная огневая мощь, а сила живая, затаённая. Старик, меж тем, продолжал:

– Это не обычный револьвер. Из него невозможно промахнуться. Но и просто попугать, пригрозить им нельзя, если уж достал – обязательно стреляй, иначе он не простит, он не умеет отступать. Хозяину придётся занять место врага.

– Вот так, да? И что же Вы хотите взамен?

– Ничего, и очень многого. Ровно за 24 часа ты должен израсходовать все шесть патронов. И помни, в небо, в землю, в пустую стену он стрелять не станет. Не найдя другую жертву, он выберет тебя.

– Игра, что ли, какая?

– Ну да, со смертью. Четыре часа на выстрел. В среднем, конечно. Врагов-то у тебя хватит?

– Врагов-то хватит, хватило бы времени.

– А если я не успею?

– А ты постарайся, в твоих интересах и выигрыш, и проигрыш.

– Ну, я пойду?

– Иди. Время уже пошло. И не забудь: шесть патронов всего, используй их по назначению. Не забудь: целых шесть патронов, не успеешь – оставшиеся достанутся тебе.

Свят. Свят. Бред. Бред. Бред какой-то, но вот он, в кармане, холодный, тяжёленький, больше килограмма весит. Я шёл, словно пьяный, по щиколотку утопая в чёрно-зеркальном асфальте. Мне нужна машина. Торможу на Кутузовском:

– В Ясенево, командир, сколько?

– А сколько дашь. Садись, я как раз туда… – симпатичный молодой мужик. Блядь! Я ж думал, ты первым будешь.

Молча ехали, угрюмость на меня навалилась.

– Я сейчас на Соловьиный, а тебе куда?

Смотрю на него: где ж вы, такие добрые бомбилы, были, когда метро и аэропорт взрывали? И вспоминаю, были, помогали людям не за деньги с 200% наценкой, не за деньги вообще. И друзья мои среди них были. И плевались в сторону черножопых бессердечных мразей.

– У Ханоя останови, пожалуйста.

Ну вот, и он. Литовский, дом 17. Огромным парусом раскинулся типовой домище.

Подъезд, лифт, квартира, звонок. Лёша открыл. Радостный чего-то. Я было начал:

– Лёш, давай, закроем тему раз и навсегда…

– Закроем, привет! Проходи скорей! – за рукав втянул меня в какой-то сладкий полумрак. Не то чтобы темновато, а словно свечи кругом, как в церкви, такое впечатление.

– Я же говорил тебе, он выдюжит, – захлёбывается Лёха, ничего он мне не говорил.

– Разговаривал с ним сегодня! Врачи обещают, скоро можно домой.

Ах, да! У него же отец в коме семь месяцев провалялся. Выкарабкался, значит. Молодец. Я помню, всегда был крепкий такой старик, размеренный, непоколебимый. Если б не та авария… Но молодец, Фёдорыч, с возвращением тебя.

Алёнка, жена Лёхина чай на стол поставила. Нет, спасибо, правда, не могу:

– Я пойду, Лёш. Тороплюсь очень.

Вышел из подъезда, присел на ступеньки, закурил. Прямо передо мной «Кошкин дом». Его так за то прозвали, что он типа в бабскую общагу превращён. Лимита женского пола его оккупировала. А кто ж в Москве без лимитских корней-то остался, думаю.

Я, например! Да, нет, не смогу. Дикость какая-то.

Взял бутылку пива в ларьке. Универсам, напротив пруд – благодать.

– Слышь мужик? – я выхватил револьвер, рывком обернулся. Бородатое чучело переводит испуганный взгляд с моих глаз на зрачок смертоносной машинки.

– Я мелочишку хотел спросить. Не будет, нет?

Револьвер в руке живёт уже собственной жизнью.

– Ну, нет, так нет…

Выстрел. Клянусь, это он сам. Я не хотел. Но вытащил?

Оттащил труп бедолаги поближе к воде, спрятал в кустах. Ну вот, счёт открыт, пять осталось. Прости меня, дядя.

– Чего ж так п-пугаешь-то? – я несвойственно мне заикаться начал.

– А-а-а, сука-а! – зашвырнул бутылку как можно дальше. Редкое пиво долетит до середины пруда.

Выхожу на дорогу, торможу хорошенький «мерс»:

– На Курский!............ – приехал один и с четырьмя патронами. Сижу на конечной кольцевых троллейбусов, думаю: ни одного врага, ни одного врага, блядь, не достал. Но ты-то, Фейгин, на месте, сука?

Оставил машину в неположенном месте. А мне по подземному переходу через Земляной вал на ту сторону! О, и жвачку по ходу купил. Пусть хоть изо рта хорошо пахнет, коль от мыслей уж…

Как я люблю эти «сталинские» дома! Тяжёлые двери, высокие потолки, невъебенная величественность в лестницах с перилами.

Домофон:

– Вы к кому?

– Это Иванов Игорь, я к Фейгину Исааку Соломоновичу. Он знает.

– А, помню, – там консьерж такой нормальный весёлый пузатик. – Десятый этаж.

– Да, спасибо.

– Привет, Коль! Соломоныч у себя? – как-то угрюмо сегодня у короля спецодежды охрана выглядит, заметил я.

– Привет. Пойдём, покурим… – отталкивает меня от двери.

– Времени у меня мало очень, проводи лучше, а?

– Нет, пойдём покурим.

– А чё ты траурный такой, Соломоныч что ли умер?

– Да ни хуя, Игорёк, умер ты! – неожиданно.

Неожиданно револьвер оказался в моей руке. Выстрел.

– Коля, – мы с ним в одном классе учились. Всё на последних страницах своих ученических тетрадок супергероев рисовали. Мечтали стать художниками, мультипликаторами. Не получилось, вот, Лёня Плюха, наш же одноклассник, и на первом канале ТВ поработал художником… Завидую, конечно, белой завистью.

– Коля, блин. – я держу его на руках, – Коля!

Выстрел был, как громовой раскат в этом акустическом доме. Коля, мать твою!

Я уже не знаю, что делать. Сижу в чужой машине с сумасшедшим писто… револьвером в кармане, три патрона. Я и не сразу услышал, что кто-то скребётся ко мне в окно. На самом деле, деликатный стук полосатой палочкой по стеклу.

– Лейтенант Никифоров. Ваши права, пожалуйста.

– На, – а чего всего лишь лейтёха? – Слушай, лейтенант, ты молодой, может, поймёшь меня. Там с правами всё нормально?

– Да, а тех…

– Садись рядом, – я достал револьвер.

Что я этому менту могу обещать? Он обречён, и живёт до тех пор, пока… пока это позволяет моё оружие. Если эту фразу аккуратно вырезать и предоставить суду… Только над этим револьвером я не властен. И убивает он не тех, кого хотел бы я.

Осталось два патрона.

Я домой приволокся, разбитый, уставший, даже на окна не взглянул, что там горит свет. Открыл дверь:

– Ли! Ты же ещё неделю должна…

– Я соскучилась.

– Ли! Я люблю тебя.

– Иди в ванную, я ужин приготовила.

– Я сейчас быстро.

Я принял душ, почистил зубы, этот грёбаный Ломен положил на полочку. Да, достал, не купаться же мне с ним. Я обнимал и целовал Лильку, ужин подождёт, Ломен не намерен был ждать. Он горел страстью и обманутой яростью.

– Как у тебя здесь?

– Ну… – замялся я, а что ответить? – А у тебя-то как?

– Всё хорошо. Полёт нормаль… Это кто?

Я обернулся. Старик.

– Ты забыл в ванной на туалетном столике. Тут ещё целых два патрона, а время истекает.

– Я убил ни в чём не повинных людей. Ни одного врага я не нашёл. Я чуть не сошёл с ума, чуть не стал маньяком…

– Чуть – не считается! Ты принял условия игры? Так и выполняй их! Неужели ты думаешь, что я за тебя буду делать твою работу? Вот, ты его непростительно забыл. Вот, два патрона в нём.

Будь мужчиной. Доведи дело до конца.

P.S.: некоторые имена, географические названия, обстоятельства и проч. могут совпадать с реально существующими.

Пряничный домик

«Гензель и Гретель» (Hensel und Gretel) сказка братьев Гримм в моём вольном пересказе

Ганс Мюллер, по прозвищу Дровосек, разбился-таки на своём мотоцикле. Сколько ни укоряла его жена Лена за почти еженощное безрассудное лихачество – всё было не впрок. Ну и вот опять напились с друзьями пива в баре и помчались тарахтеть своими байками по ночным улицам Лейпцига.

И осталась Лена вдовой с двумя детьми без денег, без работы, которой никогда и не было, зато с долгами мужа. Не такими уж и большими, но для безработной вдовы с двумя детьми непосильно обременительными. Недолго горевала она о погибшем муже, о несчастливо сложившейся судьбе своей – что горевать бесплодно? Жить-то дальше как-то надо. Продала небогатый дом свой в Ройднице, доставшийся ей в наследство от непутёвого Ганса, продала старенький Фольксваген, слава Богу, долги покрыть хватило. И вернулась с детьми в Россию. Из неприветливой Чужбины в неласковую Родину.

В России в Петербурге из родных ей людей только одна сестра и осталась. Прежние однокурсники по ЛГУ, друзья и знакомые давно уж перестали быть знакомыми и друзьями. «Отчего так?» – поначалу недоумевала Лена. Но вспомнив, что русская душа – это сплошная загадка, недоумевать перестала. Сестра Тамара, хоть и приняла внезапных родственников без особого радушия, но приняла же? В личной жизни у Тамары как-то не сложилось: трижды была замужем, да мужья всё попадались – то больной неизлечимо, то не осмотрительный на стройке, последний и вовсе наркоман. Всех троих и схоронила. И жила теперь трижды вдова одна в трёхкомнатной квартире на Васильевском острове в элитном комплексе «Альба».

Две сестры, две вдовы – родственные души.

– Поживёте у меня, пока сама не устроишься, после сочтёмся, – сказала Лене Тамара.

Та была сестре безгранично благодарна, и с превеликим рвением бросилась на поиски работы. Но дни проходили за днями, недели за неделями, а достойная, ну или хотя бы не позорная, работа для выпускницы ЛГУ с высшим филологическим образованием всё никак не находилась. И вот, наконец, подвернулось что-то. Но нужно было съездить на месяц в Москву на стажировку.

– Да никаких проблем, Ленусь! Ты же знаешь, я – рантье, мне в офис по утрам торопиться не надо. Посижу с твоими отпрысками, обещаю, скучать не будут.

С облегчённым сердцем Лена уехала в Первопрестольную.

На другой день Тамара обратилась к своим племянникам, брату с сестрой:

– Всё хотела спросить у вашей матери, да забывала. Что у вас за имена такие дурацкие – Гензель и Гретель, я даже путаю, кто из вас кто. Вы же немцы только наполовину.

– Так нас папа называл, – ответил брат Гензель. Он был постарше своей сестры и уже знал:

– Гензель – это уменьшительное имя от Йоган, и это я. А полное имя моей сестры Маргарита.

– А ты умник, как я посмотрю, – дети были хорошо воспитанными, и потому скромно промолчали, смиренно опустив глаза.

– Ладно, ступайте пока в детскую… или как там её? Маленькую комнату. Пока.

Дети были хорошо воспитанными и послушно ушли в комнату, в которой добрая тётя предоставила им временное пристанище.

Ближе к вечеру в дверях «детской» появилась Тамара:

– Ну-ка, быстро все на завтрак! Нечего сидеть тут целый день голодными, мне вас как следует откормить надо, – тётя как-то недобро ухмыльнулась.

– Может быть, ужин? – несмело уточнил Гензель.

– Ты меня поучи ещё, малой. Завтрака с обедом пока ведь не было?

На кухне она поставила на стол перед детьми две тарелки с кашей. Это была сухая гречка без сахара, без соли и даже без молока. Брат с сестрой поковырялись в тарелках ложками.

– Тётя Тома (так она велела себя называть), можно мы не будем это есть?

– Отчего это вдруг? Все дети любят гречку, а я люблю детей, фаршированных гречкой, – Тамара громко рассмеялась. – Какие ж вы, немцы, убогие. Даже русских шуток не понимаете.

– Мой дед… Наш с вашей матерью дед прошёл всю ту большую войну и погиб в сорок пятом в Берлине. Я вся в него, тоже не люблю немцев. Ленка, мама ваша, она не такая. Глупая и ветреная. Непутёвая. Если съедите всю эту вкусную и здоровую пищу, которую я приготовила специально для вас (ну, не пиццу же вам заказывать?), получите на ночь по небольшому прянику. Только смотрите, чтобы от сладкого у вас задницы не слиплись, – Тамара опять громко рассмеялась.

В полночь детей разбудила громкая энергичная музыка. Гензель встал с кровати и босиком подошёл к двери. Слегка приоткрыл её и выглянул в щелочку. В коридоре – никого. Музыка доносилась из гостиной. Там дверь была открыта нараспашку, и оттуда выливался яркий свет. Гензель почувствовал на своём затылке лёгкое дыхание и чуть не закричал от неожиданности. Резко обернувшись, он увидел свою сестру.

– Господи! Гретель, нельзя же так пугать. Ты чего подкрадываешься?

– Прости, Гензель. Я не подкрадывалась. Меня тоже разбудил этот шум, что там такое?

– Пойдём, посмотрим. Только тихо! И тапочки надень, но не шлёпай ими по полу.

Стараясь не производить никаких звуков, почти не дыша, они подобрались к открытой двери гостиной. И осторожно заглянули.

Посреди комнаты стоял тренажёр, беговая дорожка. И по его стремительной ленте бежала, ухватившись за похожие на велосипедные рукоятки, очень быстро бежала тётя Тома. Футболка на её спине была насквозь мокрой от пота. Темные волосы на голове слиплись в сальные пакли. Тамара тяжело дышала, но бежала, бежала, не уменьшая скорости. Похоже, она хотела довести себя до полного изнеможения.

– Что она делает? – Испуганно спросила Гретель.

– Поддерживает свою фигуру в хорошей форме. Видишь, какая красивая?

В свои тридцать пять Тамара правда была красивой. Точёная спортивная фигура, длинные ноги, упругая гладкая белая кожа, высокая грудь. Всегда (но не в данный момент) чёрные чистые шелковистые волосы, стрижка Каре.

– Пойдём спать, сказал сестре Гензель, – нехорошо подглядывать.

Следующий день. Шесть часов утра.

– Подъём лежебоки! Это гость чудесный, Ветер поднебесный!

Дети испуганно вскочили со своих кроватей. Тамара. Она была на удивление свежа, после такой-то ночи. В легком спортивном костюме, в кроссовках для бега.

– Постели не заправлять. Все на зарядку, во двор. Ты в трусах, – Тамара указала пальцем на Гензель, – а ты, – теперь на Гретель, – надень вот это, – и бросила девочке детский спортивный костюм.

Во дворе была спортивная площадка с турником, брусьями, кольцами, атлетическим бревном, баскетбольным щитом и другими тренажёрами.

– Будем наращивать мышцы, я сало не ем. – Тамара была в прекрасном настроении. Весёлая и строгая.

Тамара гоняла детей по площадке сорок минут, не давая ни секунды им передышки. Когда вернулись в дом, Тамара скомандовала:

– Душ у меня один, так что – по очереди. Потом привести спальные места в порядок, проветрить комнату, одеться поприличней. Через час завтрак. Сегодня фруктовый салат и фруктовый же сок. Выполнять!

Сидя втроём за столом на кухне, уплетая очень вкусный, но без хлеба салат, Гретель вдруг осмелилась:

– Тётя Тома, а где ваши дети?

Брат толкнул её ногой под столом. Вилка с наколотым на неё кусочком яблока задержалась у самого рта Тамары.

– Их нет. И не было. И, наверное, никогда не будет.

– Как это? – не поняла Гретель.

– А вот так. Бывает и так. И вообще хватит болтать. Когда я ем, я глух и нем. Ну-ка, Гензель, протяни мне свой палец, я хочу посмотреть, жирненький ли ты.

– Что? – Испугался мальчик.

– Похоже, братьев Гримм вы не читали. Вы где учились?

– В муниципальной начальной школе города Ройдниц. Гретель только поступила на первый год обучения, а я заканчиваю четвёртый, и мне уже дали рекомендацию в гимназию.

– Ленка… Мама ваша вернётся, я вас устрою здесь в нормальную русскую гимназию. Но… – Тамара задумалась. – Придётся вас разделить. В гимназиях у нас мальчики и девочки учатся раздельно. Да и разница в возрасте, – тётя хитро прищурилась. – Это не навсегда и не очень надолго. Соскучиться не успеете. А привыкать к раздельной жизни начнём прямо сейчас.

– Маргарита, иди в свою комнату. Теперь это только твоя комната. А ты, Йоган, поживёшь, пока нет мамы (не обращай особого внимания на слово «пока») там, где было её место.

В эту ночь брат с сестрой ночевали в разных комнатах. «Лучше бы нас растерзали дикие звери в лесу, тогда мы хоть вместе бы погибли!» – приснилось Гретель. Тамара всю ночь просидела на берегу, обхватив колени руками, и даже не вытирала горькие слёзы, ручьями стекающие по её щекам. Она вспоминала простой вопрос девочки, который та задала ей за завтраком. И не находила ответа.

И весь следующий день брату и сестре Тамара не позволяла видеться. И хотя для них этот дом вроде бы не был тюрьмой, тётя Тома делала всё, чтобы они никак не пересекались. Гензелю она предоставила компьютерный центр (но только с локальной сетью). Гретель – целую кучу девчоночьих развлечений. А гуляли дети в разных дворах, с противоположных сторон дома. И весь следующий день. И следующий. И следующий.

На день рождения Йогана Тамара испекла пирог и решила прекратить их глупую разлуку. Но не сразу сказать детям об этом. Сделать им сюрприз. Пусть встретятся навсегда за праздничным столом.

– Гретель, ты не поможешь мне на кухне? Я занялась с утра выпечкой и предвкушаю сегодня что-нибудь вкусненькое. Поверь мне, всем достанется.

Девочка не верила своим глазам. Это был не просто пирог, торт, а настоящее произведение искусства. На кухонном столе стоял огромный Пряничный Домик из бисквита, крема и джема. Такой красивый, разноцветный, нарядный, что его жалко было есть. Даже отломить маленький кусочек – уже казалось кощунством.

– Тётя Тома… Это вы?

– Да, сама. Что скажешь, гожусь я ещё на что-то?

– Это сказка…

– Вы, к сожалению, её не читали. Но ещё не поздно, я почитаю вам. Это ещё не всё, попридержи-ка дверцу духовки, я достану, так сказать, последний штрих. Осторожно, здесь всё горячо.

И они подошли к духовому шкафу. Гретель в толстых рукавицах придерживала дверцу, а Тамара нагнулась перед пеклом печи, собираясь достать оттуда последний свой кулинарный шедевр.

Дальше всё на 99% по тексту оригинала сказки

Тут Гретель как толкнёт ведьму, да так, что та очутилась прямо в самой печи. Потом Гретель прикрыла печь железной заслонкой и заперла на задвижку. У-ух, как страшно завыла ведьма! Но Гретель убежала, и проклятая ведьма сгорела дотла.

Бросилась Гретель поскорей к Гензелю, открыла его комнату и крикнула:

– Выходи, Гензель, мы спасены! Старая ведьма в печке сгорела!

Выскочил Гензель из комнаты, словно птица из клетки, когда ей откроют дверку. Как обрадовались они, как кинулись друг другу на шею, как прыгали от радости и целовались! Теперь им нечего уже было бояться, и вот вошли они в ведьмину гостиную и видят – стоят там всюду по углам ларцы с жемчугами и драгоценными каменьями.

– Ну, это будет, пожалуй, получше наших камешков, – сказал Гензель и набил ими полные карманы.

А Гретель говорит:

– Мне тоже хочется что-нибудь домой принести, – и насыпала их полный передник.

– А теперь бежим поскорей отсюда, – сказал Гензель, – ведь нам надо выбраться из ведьминого дома.

Вышли они из дома, и подошли к рукаву Невы.

– Не перебраться нам через него, – говорит Гензель, – не видать нигде ни лавочки, ни моста.

– Да и лодочки не видно, – ответила Гретель, – но вон плывёт белая уточка; если я её попрошу, она поможет нам переправиться на другой берег.

И кликнула Гретель уточке:

– Нету мостика нигде,

Ты свези нас по воде!

Подплыла уточка, Гензель сел на неё и позвал сестрицу, чтобы она села вместе с ним.

– Нет, – ответила Гретель, – уточке будет слишком тяжело. Пускай перевезёт она сначала тебя, а потом и меня.

Добрая уточка так и сделала. Они счастливо переправились на другой берег и прошли дальше. А там город показался им совсем знакомым…

Ну, тут и сказке конец.

Жёлтые ботинки

Прошлой ночью мне приснилась маленькая ядерная война.

И я был солдатом. Правда, почему-то, вопреки реальной ВУС (военно-учётной специальности), во сне я служил не в авиации, а в пехоте. Да, собственно, как служил? Был в форме, но без оружия, и точно знаю, что в пехоте. Впрочем, по ситуации, индивидуальное стрелковое оружие и на фиг не нужно было. Мы, несколько бойцов, взвод – не более, были рассредоточены среди суматошной толпы гражданских, мирных соотечественников, бестолково, по-броуновски, носящихся как бы сразу по всей Москве, которая неотвратимо превращалась в развалины. А кругом – взрывы, взрывы. Что мы, солдаты, делали? Подбирали погибших и раненых. Доставляли их в специальный бункер, госпиталь-морг. Военные санитары, бля.

Главные события происходили в воздухе. В небе то здесь, то там, прямо из ниоткуда появлялись натовские самолёты, тяжёлые, ленивые, похожие на шаттлы, бело-сине-красные гигантские жуки; к ним тут же устремлялись советские шустрые МИГи. Шаттлы-жуки раздражённо огрызались на них смертельными огненными плевками и прицельно прореживали город под собой ракетами с тактическими боеголовками. Ракеты те – сверхмалой мощности. Одна ракета – один дом. Лишь взрывы их внешне заявляли о ядерности: небольшие чёрно-красные грибы с расползающимися недалеко от эпицентра кругами ударных волн.

«Вспышка слева!» пауза «Вспышка справа!» передышка.

Время от времени на землю валились и подбитые-убитые самолёты ВВС и той, и другой стороны. Примерно поровну. И трупов в общей сложности, и с воздуха, и с земли, преимущественно, конечно, с земли, искореженных, поломанных, порванных, обгоревших было много. Но эти хоть молчали. С ранеными было тяжелей: вопили и очень не хотели расставаться с частями своих тел.

Пахло строительной пылью, весной и гарью. Сослуживца моего зацепило осколком разлетевшегося Храма. Не слабо так зацепило: чуть пол башки не снесло. И вот, он лежал, вся рожа в крови, на колючих кирпичах и уцелевшим своим глазом пялился в безоблачное синее-синее небо, где наши и не наши самолёты виртуозно исполняли танец смерти. Я, как мог, перевязал пострадавшего.

– Пойдём, отведу тебя в бункер, – предложил я. «Отведу» – это корпоративная вежливость, на самом деле этого подранка можно было только тащить: плох он был, ох, плох.

–Ты «Бурю в пустыне» помнишь? – ответил он. – Там у натовцев форменные ботинки жёлтые были, прикольные… Всегда хотел такие. Я тут сбитых лётчиков их видел – тоже в ботинках. Жёлтых.

«Э-э, брат» – подумал я – «Тебе, видать, не только глаз, ещё и мозг поцарапало». Но вслух сказал:

– Я тоже видел. Ну и что?

– Недалеко тут шаттл грохнулся, не горел почти, развалился просто. Вот там есть двое, не слишком изуродованные… достань, а?

– Неудачная шутка.

– Не, я серьёзно, – он попытался улыбнуться. – Можешь считать это последней просьбой умирающего.

– Слышь, ты, умирающий, хватит туфту пороть. Идём, пока нас тут не накрыло.

– Да правда, принеси! Тебе жалко, что ли?

Ну и как ему объяснить абсурдность его просьбы? Если он и сам-то, насколько я его знаю, был ходячий, теперь, вот – лежачий абсурд. Попробую соврать во благо:

– Ладно, но сначала давай в госпиталь.

– Ни фига! – вдруг разозлился он. – Без ботинок я – ни-ку-да! Лучше уж добей меня здесь.

«Дурак какой-то» – я не на шутку испугался:

– На хрена тебе чужие ботинки? Тебе врач нужен, а так ты и в своих сдохнешь.

– Сдохну, – согласился он. – А тебе такую малость… трудно?

Из его единственного глаза выкатилась крупная, как у ребёнка, слеза, прочертила по грязной щеке неровную дорожку. Я вытащил из кармана мятую пачку «21 век», закурил. Вверху, прямо над нами, кружилась ожесточённая схватка: два «шаттла», три МИГа. Наблюдая за ними, я, всё-таки, согласился:

– Глупо всё это, конечно. Ботинки какие-то. Но я тебя понимаю. Приспичит фигня какая-нибудь, у меня тоже бывает. Вроде, казалось бы, ерунда ненужная, а, всё равно, хочу, просто не могу, как. Проявишь силу воли, сам себе откажешь, а потом чувствуешь себя собою же изнасилованным. Обделённым кроме тебя никому не интересной мелочью. Тем более обидно: никому даром не надо, а тебе – надо, но нельзя. Ведь от слабости твоей никакого вреда не будет. Какой вред? – условности всё. Схожу. Ты держись здесь, под ракеты не лезь, я быстро. Стану ради тебя мародером, слышишь?

Он уже не слышал. Умер.

Нашёл я и принёс ему эти чёртовы ботинки. Лучше уж поздно, чем никогда.

Японская девочка

Распорядок дня одной японской девочки

Маиюки встаёт в 6.30 утра, выкуривает двойную порцию гашиша, делает зарядку, умывается, идёт завтракать. Конечно, как и все обычные люди, она тоже посещает туалет (клозет, в смысле), но понятия не имею, когда она это делает, да и не интересно никому. И так, приходит, завтракает. Ах, роллы, суши и прочую псевдояпонскую лабуду оставьте для московских лохов. У Маиюки – только овсянка, без сахара и молока. Пища Богов, дар Восходящего Солнца. Лёгкий косяк на десерт.