Полная версия
Правдивые сказки
– Несносный девчонк! Мадам все рассказыват вашая маман. Вот!
Девочка перестала наконец смеяться, успокоилась, однако звонкий смех почему-то не прекращался. Ляля и мадам с недоумением подняли головы и увидали наверху какого-то озорного мальчишку довольно странного вида. На нем был, несмотря на январский мороз, только тонкий легкий кафтанчик светло-голубого цвета, шапки же и варежек не было и вовсе. А сам он казался невероятно бледным. Бледным, почти прозрачным было его тоненькое лицо и маленькие, точно выточенные изо льда руки с узкими белыми пальчиками. Няня с Лялей растерянно переглянулись, а старики многозначительно подмигнули друг другу. Они-то сразу узнали этого мальчишку-шалуна.
– Это ты сталкиват Лялю? – возмущенно спросила мадам.
– Я! – весело ответил тот, и его голос звонким ледяным эхом разнесся по всей округе.
Всем вдруг стало ужасно холодно. Даже Холод Иванович с Морозом Васильевичем поежились.
А мальчишка принялся вновь залихватски смеяться, и тут терпение многострадальной няни лопнуло. Она с дерзкой решимостью, подхватив испуганную девочку, в один миг взмыла на горку. И не успели старики опомниться, а мальчишка был уже в ее цепких руках. С барахтающимися малышами мадам, не раздумывая, направилась к барскому дому. У крыльца отчаянно залаяли собаки.
– Надо что-то предпринять, – забеспокоился Мороз Васильевич, а Холод Иванович лишь беспомощно всплеснул руками.
Однако они все же поспешили за строгой воспитательницей в надежде спасти детишек. Холод Иванович при этом отчаянно размахивал руками, но снег едва успевал угнаться за скорыми шагами решительной женщины и неровными сугробами ложился на пути преследователей. Напрасно старался и Мороз Васильевич: топал что было сил, а лед лишь достигал пяток беглянки. Зато они сами немало намучились, путаясь в шубах и спотыкаясь на скользком льду. Намяв прилично себе бока, с тяжелым оханьем бедные старики повалились на землю.
А в это время женщина с детьми уже подошла к чугунной ограде. Из широкого окна дома доносилась тихая нежная музыка, а на дорожку перед крыльцом падал теплый мягкий свет. Остановившись у ворот, няня на минуту выпустила из рук мальчика, чтобы дотянуться до звонка. Она так старательно дергала за шнурок, что тот не выдержал и оторвался. Однако громкий звон колокольчика не умолкал, а продолжал заливаться по темным дворам и улицам. Оказалось, это шустрый мальчишка, освободившись от оков мадам, стоя в стороне, отчаянно бил в ладоши, а с них, с его маленьких ладошек, и слетал этот удивительно тонкий ледяной звон, будто сосулька стучала об сосульку.
– Вот молодец! – обрадовались старики и стали пуще подбадривать. – Давай, давай сильнее!
Вмиг налетел резкий ветер, и снежная буря заволокла всю округу, а сквозь ее завывания продолжал звучать озорной смех.
Когда же стихия успокоилась, старики увидели лежащую поперек дороги перепуганную няню. В руках у нее был оторванный колокольчик. Рядом, в огромном сугробе, барахталась маленькая Ляля. А мальчишки-сорванца и след простыл.
В это время в открытых нараспашку воротах показалась взволнованная женщина. Желтый свет, выбивающийся из двери, освещал ее хрупкие плечи с накинутой наспех легкой белой шалью. Она, дрожа от холода, кинулась к упавшей Ляле. В глазах женщины светилась доброта и тревога.
Девочка, выбравшись из сугроба, поспешила к ней навстречу с радостным криком:
– Мама, мамочка! Я каталась на волшебных салазках. Они сами ехали. Было так весело! И мадам Журит тоже каталась.
Она задорно смеялась, показывая на няню. Та стояла с растерянным видом, перекошенными очками, вся в снегу и пыталась сказать что-то гневное, но только беспомощно раскрывала рот.
Мама Ляли в ответ виновато улыбнулась и крепко прижала к себе дочку.
– Это есть неслыханный безобразие! Это есть кошмар! – наконец выдавила растревоженная воспитательница.
– Не стоит расстраиваться, мадам Журит. Ребенок, возможно, только хотел поиграть. Ляля у меня такая выдумщица!
Теплый взгляд матери успокоил мадам, согрел малышку и двух стариков, притаившихся за забором. Холод Иванович так расчувствовался, что даже прослезился, и с его снежных усов потекла капель. Он уже было сделал шаг в сторону милой дамы, как Мороз Васильевич поспешил увести его побыстрее в лес.
– Удивительные события!
– Прямо чудеса!
– А какая злая няня…
– А какая добрая мамаша…
– А как он их заметелил, настоящий снежный ловкач.
– Молодчина ветрюган, просто кудесник-расчудесник, какие кренделя со снегом выделывал! Пошибче, чем у нас с тобой будет.
Так-то радовались минувшим событиям и проделкам озорного мальчишки оба старика-холодовика. Даже Мороз Васильевич не отставал от приятеля и щедро сыпал похвалами. Но вскоре, опомнившись внезапно, он забеспокоился:
– Куда же он запропастился, этот проказник?
Холод Васильевич беспомощно поглядел вокруг. Он старательно закряхтел, засопел, но ответа на вопрос придумать не смог. Только усердно хмурился да размахивал невпопад рукавами, сбивая с толку Мороза Васильевича. А тот зачем-то внимательно разглядывал макушки деревьев. Холод Иванович поспешил за ним по узкой лесной тропинке и тоже захотел узнать, что же интересного нашел тот в темной вечерней выси.
– Не иначе, ты совсем свихнулся от этого снеговорота. Что ты ищешь на елках-то?
– А погляди-ка, Холод Иванович. Вишь, на тех деревах снега нет вовсе, а другие вон все в шапках.
– Что тут удивительного! Прошел ветер, смахнул снег.
– А шел-то он в аккурат прямо по этой самой тропинке. Э-эх, голова!
Мороз Васильевич постучал по своей ледяной голове, и звонкий гул покатился по лесу. Снег посыпался с шапки Холода Ивановича. Он пристально поглядел вдаль. И вправду, вдоль дорожки, по которой они шли, тянулись цепочкой «раздетые» елки и скрывались в лесной чаще.
– Это же он, Холодоша, натворил. Вот проказник! По этой самой тропинке полетел-поскакал, снег посбивал. Но теперь-то от нас не уйдешь. Эй, давай за ним. Лови пострела!
Мороз Васильевич еле удержал ретивого попутчика за полы его длинной шубы.
– Погоди ты, старый. Куда нам за эдаким шустряком угнаться, да и шибко уж поздно. Вот присядем туточки на поляночке. Небось, утро вечера мудренее.
Холод Иванович удрученно вздохнул, махнул широким рукавом и вместе с добрым другом умостился на большой мягкий сугроб под старой елью. Сон не пошел к нему, и под мирный храп своего соседа он предался чудесным воспоминаниям о делах минувших.
Итак, давным-давно, зим тому много назад, а может, и немного, а всего-то несколько, когда оба были еще довольно бодры и лишь начинали стариться, вобщем на самое на Крещение стояли морозы, ох, какие ядреные. Разгулявшиеся вьюги и бураны властвовали тогда на зимушкинских просторах, а бедному населению приходилось прятаться от холода по избам. Даже старикам-холодовикам приходилось туго. У Мороза Васильевича сильно ломило его ледяную спину, а Холод Иванович, все время охая и ахая, натягивал сдуваемую ветром шапку. В ожидании лучших времен они предпочитали отсиживаться в глухом сосновом бору, в расщелине скалы. Холод Иванович, глубже кутаясь в бесчисленные складки шубы, прижимался в надежде согреться к холодном боку товарища, а тот все время поглядывал в небо, пытаясь угадать перемены погоды. Но суровое хмурое небо не сулили никакого потепления ни на Федосью, ни и на Татьянин день.
Но как-то раз жестокая метель успокоилось, тучи все бесследно пропали, и миллионы звезд, больших и малых, украсили ночной небосвод. Вдруг одна из них, самая маленькая и самая яркая, сорвалась с темного купола и, оставив своих золоченых подружек, упала вниз, на землю, да не куда-нибудь, а прямо в зимушкинский пруд. Раздался звонкий треск, будто разбилась сразу дюжина хрустальных плошек. Еще какое-то время звездочка продолжала слабо тлеть на льду, а потом и вовсе погасла.
Первым спохватился Мороз Васильевич. За ним и Холод Иванович, тяжело кряхтя и отдуваясь, поспешил к пруду. Там они увидели свежую прорубь и следы чьих-то маленьких ножек, убегающие в лес.
– Это кто же мог вылезти из ледяной воды и убежать? – недоумевал Холод Иванович.
В тот самый миг они услыхали где-то за кустами звонкий озорной смех.
– Это кто же над нами потешается? – недоумевал Мороз Васильевич.
И оба приятеля пустились по следам неведомого беглеца, но сразу же сбились с пути в ночной мгле, так и ничего и не узнав.
А на пруд уже спешили добропорядочные зимушкинские жители: бабы – с метлами, мужики – с вилами, мальчишки – с рогатками и громким улюлюканьем. Это неслыханное событие многих побудило покинуть теплые дома и выскочить в мороз на улицу, чтобы увидеть своими глазами чудо, а уже на другой день рассказывать о нем соседям, дорисовывая невероятными выдумками и небылицами. Но никто так и не узнал в ту морозную ночь разгадку маленькой звезды. Она так и осталась притчей в устах матушек, в утеху малых ребятишек.
А после этого случилось как-то старикам заночевать возле небольшой деревушки под названием Шаповские Лужки. Там, в пойме реки Зимки, на широких заснеженных заливных лугах, вечными гостями были ветра да метели. И в тот раз тоже сильнейшая вьюга совсем не собиралась униматься. Что делать? Пришлось старикам улечься прямо посреди снежной завирухи. Им ли привыкать к эдакому?
Первым проснулся Холод Иванович, проснулся и стал блаженно потягиваться в ласковых лучах наступившего утра. Он открыл глаза. Вокруг тишина и покой, никакого ветра, на зимнем небе радостно светит солнце. Старик сладко зевнул, но так и остался сидеть с раскрытым ртом: перед ним всего в двух шагах стоял маленький озорного вида мальчишка в легком голубом кафтанчике, стоял и насмешливо улыбался ему. Не успел тот о чем-нибудь подумать, как внушительного размера снежный ком залетел ему прямо в раскрытый рот.
– Ха-ха-ха! – послышалось вслед за этим, и суровым ледяным ветром повеяло на Холода Ивановича и разбудило Мороза Васильевича.
Однако проделки маленького озорника еще не закончились. Он начал отчаянно хлопать в свои белые звонкие ладошки, и налетевшая внезапно вьюга тут же запорошила всю округу. В снежном мареве ничего не было видно. Громко чихали и с трудом отдувались несчастные старики, а когда вихрь стих, увидали, что лежат беспомощно на большом сугробе и встать не могут. Зато мальчишка-шалунишка скачет вокруг них да, знай себе, заливается смехом.
– Ты кто такой есть? – недовольно спросил Холод Иванович и пригрозил ему снежной рукавицей.
– Холодоша! – звонко ответил тот и все продолжал смеяться.
– А откуда ты взялся такой-растакой? – с любопытством поинтересовался Мороз Васильевич.
– С неба! – задорно восклицает мальчишка, но старики лишь хмурили брови да качали сердито головами.
– Я из звездочки родился,В ветерок я обратился.Не плохой я, а хорошийИ зовуся Холодошей, —выпалил он разом.
Тут уж и холодные стариковские сердца размякли, на строгих лицах заиграла улыбка.
– Так ты, стало быть, из той самой крещенской звезды рожденный, что в пруд упала?
Мальчишка радостно закивал.
– Да уж… Чудесно рожденный, ты и есть мастер на чудеса всякие: вьюгу веять да ветер нагонять.
Мороз Васильевич все сидел в задумчивости, разглаживая свою ледяную бороду. А Холод Иванович так и оставался с открытым от удивления ртом.
– А давайте дружить! – радостно предложил Холодоша.
Старики переглянулись и, не сговариваясь, оба протянули ему свои большие холодные руки. Так и сошлись-сдружились они с маленьким озорником и стали почитать его навроде внука и своего подмастерья в их трудном холодецком ремесле. Бывало, не хватит Холоду Ивановичу по его стариковской нерасторопности силы замести снега на высокую сосну или березу, он и попросит:
– Холодоша, похлопай в ладоши.
И легкий шаловливый ветерок под звонкое хлопанье маленьких ладошек поднимается снежной лавиной выше деревьев и осыпает серебристыми искрами все-все вокруг.
– Холодоша, похлопай в ладоши, – скажет Мороз Васильевич.
И ледяной ветер налетает на малый ручеек или реку и затягивает прочным мостом – ступай, не упадешь.
– Ты нас, милый, слушай, мы худому не научим, – увещевали старики. – Ты зазря-попусту не метель, снега ненароком не поднимай, дороги не ледени. И силу-то, слышь, силу береги.
Однако стариковские премудрости не очень-то приживались в сердце маленького баловника. Он все больше любил поиграть да поозорничать, чем делом заняться. Потехи ради хлопал в свои чудесные ладоши и засыпал снегом все подряд: то лисью нору, то расчищенную санную дорогу, то стог сена, то погреб во дворе доброго селянина. А раз заледенил прорубь на речке, где бабы белье полоскали. И те причитали потом весь день, посылая всякие напасти на голову шалуна.
А тому все с рук сходило. И долго не могли Холод Ивановичем с Морозом Васильевичем сердиться на маленького проказника то ли потому, что по своей душевной природе добрыми были, то ли потому, что понимали – не обойтись им теперь без Холодошиной помощи, то ли потому, что звонкий, полный радости смех подкупал их ледяные сердца.
Так или иначе, а год шел за годом, зима за зимою, старики старели, а Холодоша рос, но не делался ни взрослее, ни серьезнее.
И вот в рождественские праздники близ романовской усадьбы и бедокурил он в самый раз. Проснувшись поздним утром, уставшие, измотанные старики к своему ужасу обнаружили, что сидят по пояс в снегу, а их сугроб превратился за ночь в огромную снежную гору. Было ясно, чьих это рук дело. Лицо Холода Ивановича нахмурилось, а у Мороза Васильевича крепко сжались ледяные кулаки.
– Ха-ха-ха! – услышали они над головой звонкое заливистое эхо. И по макушкам деревьев поскакал мальчик в голубом кафтанчике.
– Холодоша, ты куда? Не убегай, мы все простим!
А того уж и след простыл. Маленького озорника трудно было удержать подле себя мирным старикам. Его непрестанно тянуло в другую сторону – к ребятам, в Зимушкино, туда, где веселые шумные игры, крутые горки, снежные бабы и громкий мальчишеский смех.
Как-то дело было на Афанасия. С утра стоял добрый мороз. На улицах ни души. Даже собаки попрятались – не лают, петухи на заборы не садятся – зарю не кричат, волк из логова не вылезет – стужу пережидает. И лишь к полудню погода разгулялась: небо повеселело, над Зимушкиным выглянуло яркое солнышко, позвало ребятишек на прогулку. Но мороз не отступал.
Акулина, Ванькина мать, затеяла было еще с утра стряпню – хлеба напечь, хватилась, а воды-то не натаскала. Думала мужа своего Федора послать, да тот в кузне пропал на весь день. Так оттуда веселый перестук и слышится. Пошла Акулина в горницу – покликать кого из ребят, а там и вовсе ни кого нет. Будто мор какой напал. Женщина перекрестилась на образа да и стала присматриваться повнимательнее. Глядь, а детишки ее кто на полатях, кто под лавку залез, кто в углу втихаря спрятался – рогожею прикрылся.
Учинила тогда мать строгий допрос детям, что, мол, это за безобразия такие. Дети в слезы. Это Ванька старшой напужал всех. Он, дескать, увидал за печкой домового. Те глянули – впрямь, из темноты угла высовывается огромная голова с зеленой бородой.
Однако Акулина не шибко-то поверила и пошла сама посмотреть, что к чему.
– А, так вот где мой горшок из-под каши! Намедни обыскалась его. Слава богу, нашелся родимый. А чтой-то навешано тута?
Ребятишки робко потянулись вслед за матерью. Из-за печки в углу на них «глядел» необычный предмет, затянутый паутиной: пустая глиняная посудина, к которой для пущей важности был прилеплен умелой рукой кусок замшелого мха и посажены два глаза-уголька.
– Вот разбойник! Вот я ему задам!
Да не тут-то было. Самого Ваньки нету нигде. И шубейка его овчинная, и валенки тоже пропали. Мать только вздохнула и махнула рукой.
А сам «разбойник» тем временем победоносно восседал на корявой палке, предводительствуя войском таких же отчаянных оборванцев, как и он. Мальчишки и девчонки с разных дворов да белая собачонка с рыжим ухом, несмотря на жгучий мороз, с громким улюлюканьем вслед за Ванькой гоняли по пустынным заснеженным улицам. У одних в руках были рогатины, на головах деревянные плошки, чтобы меч боевой не достал, у других имелись собачьи цепи да лыковые плети – вражину вязать, третьи же так запросто, с голыми руками шли в бой. Даже самая меньшая девчонка Машка бежала за всеми, не отставая, да еще со своей «лялькой» – поленом, затянутым в холстину.
Однако в безлюдный холод никакого противника так и не удалось повстречать. Долго еще скакало лихое войско по окрестным дорогам, распугивая кур и дразня сторожевых псов. Наконец примчалось к крутому берегу реки Зимки – любимому месту всей сельской детворы.
Ах, до чего хороша замерзшая Зимка! Лед на ней крепок, не пробьешь, точно чугунный засов на воротах приходской церкви. Самая серединка, раскатанная доброй сотней детских валенок, гладкая и прозрачная, будто стекло в большом окне господского дома. А какие пушистые сугробы на берегах! Так ни Тишкина, ни Аришкина, ни Ванькина мать не взобьет пуховую перину. Купайся в этих снегах, сколько душа пожелает! Правый склон реки пониже, зато левый, на той стороне, крут необычайно и раскатан так, что не устоишь. Только надобно быть поосторожней. У самого края большая полынья с хрупким ажурным ледком по кромке. Над водой белая дымка, словно пар из бани.
И тишина, и покой, и ни единого звука! Только вот две бабы, прополоскавшие в проруби белье, идут, раскрасневшиеся от мороза, и распевают зычно на всю округу:
– Ой, зима морозная,
До чего ты грозная!
Но тебя я не боюся.
Ты морозом не страши,
Не вьюжи, не пороши.
Не боюся!
Да еще тихий шорох проезжающих саней да мелодичное позванивание березовых дровишек нарушали вековую тишину величавой реки. Мужичок, ведший сани, мирно задремал, и его гнедая лошадка шла бездорожьем, прокладывая свежие следы на чистом мягком снегу.
А потом безмятежное спокойствие было нарушено веселым чертыханием двух снегирей-красноперок, подравшихся из-за просяного зернышка.
– Чур, мое, – чирикнул один.
– Нет уж, это чересчур, – перечирикнул другой.
Но их, к несчастью, спугнул неповоротливый жирный гусь, пришедший сюда поплавать. Он медленно перешагивал, раскачивая круглыми серыми боками. И лишь ступил своими красными лапами на скользкий лед, как был встревожен откуда ни возьмись заливистым собачьим лаем, стремительно ворвавшимся во владения тишины. Это мчался рыжеухий пес Вершок, преследуемый ватагой зимушкинских ребят. Шум и гам наполнил всю окрестность. Птички вспорхнули и улетели. Мужичок в санях проснулся и, подхватив удила, поспешил выехать на дорогу. А бедный гусь, неумело ковыляя, с трусливым гоготаньем зашлепал прочь спасать свою гусиную шею.
Детвора всей гурьбой весело скатилась вниз, подняв клубы белой пыли, и в изнеможении повалилась прямо на лед.
– Эй, вы, тюхи-матюхи… Вставайте! – задорно закричал Ванька-предводитель. – Вы от холода замерзнете, дурачье.
И стал закидывать ребятам снег за шкирку. Закидывает, а сам дразнит:
– Афанасий да Кирилло забирают за рыло.
А те тоже не отстают. Красными от мороза руками Гришка и Тимошка, самые сильные, пытаются схватить Ваньку за нос.
– А Макар да Амос зажимают за нос, – приговаривают они.
– А я знаю. Это примета такая будет. Нынче Афанасий-ломонос: зима лютует, – растолковывает маленькая Машка.
Но мальчишки ее не слушают. Они сами почем зря лютуют. Знатная потасовка учинилась: снегом сыплют, палками друг друга валтузят, шишками кидаются, головой в сугробы зарывают. То-то славно!
Но вдруг разудалую бойню прерывает чей-то незнакомый пронзительный свист. Все вмиг останавливаются и напряженно смотрят вдаль. Там, на высоком крутом берегу, стоит во весь свой огромный рост здоровый рыжий парень с увесистой дубиной, а за его спиной целая куча таких же крепких ребят с клюками и палками в руках и отчаянной смелостью в глазах.
– Это же шаповские… – тихо шепчет кто-то из зимушкинского войска, и маленькие бойцы, не сговариваясь, начинают теснее прижиматься друг к другу. О шаповских ходят среди них недобрые слухи.
Но задорный крик Ваньки-пострела выводит их из оцепенения:
– Эй! Не бойся, за мной! Бей басурман!
И завязывается нешуточный бой. Если бы не крутой и скользкий берег Зимки, на котором не смогли удержаться нежданные пришельцы, не миновать бы маленьким героям погибели. Неприятель, свалившись с ледяного склона, долго не мог подняться на ноги, преследуемый решительными ударами защитников реки. Однако силы были неравны, обидчиков оказалось куда больше, и, вопреки всем честным правилам войны, они к тому же пошли на обман. Самый заглавный из них – рыжий с дубиной – поднял вверх руки: мол, сдаюсь, не губите. А сам как набросится на Ваньку и давай его молотить по голове своими кулачищами. А потом как замахнется дубиной на ребят – те так и полегли наземь. А врагу того только и надо, и кинулись шаповские в атаку.
Ох, не сдобровать бедному Ваньке и его товарищам! Еще немного, и полягут они геройски на холодном льду, и будут плакать о них матери. Но произошло нечто: сначала все услышали странный звонкий смех, а потом громкие удары в ладоши. В пылу борьбы никто не остановился. Однако за этим последовало то, что не увидишь и в самую дурную непогоду. Сумасшедшая вьюга, взявшаяся как из-под земли, приподняла в воздух непрошенных гостей вместе с рыжим мальчишкой и его дубиной и, громко взвывая, понесла назад, к Шаповским Лужкам, на удивление и радость местных ребятишек. А смех все звучал ледяным колоколом где-то вдалеке и обдавал нездешним холодом. Дети невольно поворотили головы.
– Это ты их так отколышматил? – Ванька недоверчиво глядел в бледное лицо незнакомого мальчика в голубом кафтанчике.
– Я! – звонко ответил тот и в подтвержденье своих слов еще раз хлопнул в ладоши.
Вновь поднялся резкий сильный ветер и, сбив ребят с ног, полностью развеял их сомнения.
– Давайте дружить. Меня Холодошей звать. А вас?
Но все молчали, не успев что-либо сообразить. А тут еще из лесу выскочили двое странных пришлых стариков: один в ледяной шубе, другой в снежной. Сильно запыхавшись, они причитали в сердцах:
– Ах, вот ты где, негодник!
– Ой, это, кажется, за мной, – весело отозвался Холодоша. – Мы еще увидимся. Ха-ха-ха!..
Долго-долго звонким эхом звучал его смех на берегу реки. Ребята все стояли и молчали потрясенные, не зная, верить или нет тому, что увидели.
Дни пробегали за днями, ветра дули за ветрами, снега мели за снегами. Вот и февраль-сечень пришел в Зимушкино – метель сечь да дороги заметать. Морозы еще круты, а дороги уже блестят от тележьих полозьев. Того и гляди, солнце выступит на небо да коснется замерзшей земли своим веселым лучом.
Только в лесу зима пока в силе: сугробы велики, льды круты, пурга и мороз все не отступают, надолго не утихают. А старики-холодовики знай себе усердствуют, дело свое делают да и маленькому Холодоше спуску не дают.
Он мальчишка, конечно, прилежный, всюду за стариками поспевает, а то и вперед их по своей отроческой резвости убегает. А те, бывало, еще и до полянки не доковыляют, а там уж Холодоша похлопотал: в ладоши похлопал – землю голую укутал, пни и кочки снегом прикрыл, деревья, кусты инеем обрядил да и хохочет себе. Отдыхайте, мол, дедки, все и так поделано. А они все диву даются да радуются про себя за своего помощника.
Но лишь прилягут вздремнуть на часок – время скоротать да косточкам отдыху дать, как озорника и след простыл. Снежным вихрем долетает он до села – и сразу к ребятам. Долго ли коротко ли, а сдружился он с ними крепкою дружбой, а все больше с Ванькой, что у ребят заводилою. Теперь они уж вдвоем бегают впереди шумной толпы и торопятся переиграть во все веселые игры. Шустрый Холодоша многому научился у них.
Станет в жмурки с завязанной на глазах тряпицей бегать за мальчишками, да все больше на заборы и деревья натыкается под радостный хохот ребятни. В другой раз пойдут в прятки прятаться – кто под амбар залезет, кто на гумне схоронится. Холодоша не промах, всех сыщет. А в чехарду скакать, и в горелки играть, и в салки гонять ему и равных нету. Не успеют ребята оглянуться, а он уж за версту улетел с попутным ветром – поди, догони его. Или на высокую сосну заберется – найди его, неуловимого, там. А он все смеется своим звонким смехом и в ладоши хлопает – на друзей снег насылает.
А еще Холодоша никогда в отличие от других не мерз и не торопился отогреть промокшие ноги в теплых валенках. Во всем же остальном он был со всеми на равных, ничуть не зазнавался и не хныкал. Ребята уважали его за это и любили за веселый нрав.
Зимою вечерам темнеет рано. На горку не выйдешь, в темном переулке не погуляешь, а в лесу-то и того страшнее. Соберутся, бывало, ребята на чьем-нибудь крыльце или на завалинку сядут и давай всякие рассказы рассказывать, один чудесней другого. Тишина кругом, и Холодоша сидит, не шелохнется, все ему в диковинку.