Век агрессии. Возможности и допущения

Но как в таком случае следует понимать смысловую целостность Века агрессии? Какой смысловой образ здесь можно предложить? Как представить всё это образно, скажем в виде предметного описания картины? Какие элементы, фрагменты станут выражать его суть в реальности и как они предстанут в метафизических связях между собой?

Такие вопросы к Веку агрессии как объекту изучения имеют разные уровни познания и связаны с целедостижениями не одного порядка. Они ставятся по пути к цели, сменяя также и методы познания, о которых ещё будет сказано. Однако не подлежит сомнению, что глобальные прогностические модели у нас не предвидятся, не будет и хитроумных выкладок, объемлющих целое. Мы нацелены на то, чтобы полнее уразуметь вначале смыслы Века агрессии как они есть и могут быть представлены в образах, а главное, что они проясняют в реальности самого века. И таким образом, сделать скрытые, нетематизируемые смыслы «для меня», отчасти тематизируемыми «для нас» в значениях.

Постигая уже смыслы самой агрессии, мы таким образом станем осмысливать её сущность и существование во взаимосвязях с другими чувствами в значении Века агрессии. И это будет один круг проблем, назовём его «Век агрессии в смыслах и значениях». Другой круг включает проблемы, связанные с изменяющимся «телом агрессии», которое питается агрессией войны, агрессией терроризма, агрессией криминала и коммуникативной агрессией Именно это тело находится в основании, являясь образующей Век агрессии, его содержание и существование. Назовём этот круг «Метаморфозы агрессии и составляющие Века агрессии». Эти два круги совмещаются и мы полагаем, что в таком виде они могут выступить уже в качестве единого проблемного поля, которое будет расширяться и застраиваться отдельными «Домами проблематик». Мы будем расширять эти совмещённые круги каждый раз новыми проблемными вопросами, доведя их до конфигурации полей проблем и знаний.

В развитии поставленных проблем, рассматриваемых нами как начало развёртывания проблемных полей «Века агрессии», следовало разработать концептуальную схему «Век агрессии». Это позволило бы органично подбирать понятия для описания Века агрессии в целостности и посредством составляющих. Выявлять смыслы агрессии в значениях века, хотя понятно, что избежать повторов здесь не удастся полностью. Ведь смыслы агрессии таятся в чувствах, непроясненных мыслях, они бывают утоплены в поведении и действиях. Именно посредством этих составляющих смыслы агрессии в своём единении и достигают значений века. Поэтому важно наперёд прояснение того, какой предстаёт каждый раз агрессия в контекстах чувств и мыслей, в поведении и действиях, и как агрессия бывает связана с переживаниями века.

Но где мы находим признаки смысловой определённости агрессии вековой значимости? И что это за признаки? Связано ли это будет с «низами» общественной жизни, задаются ли они в высших эшелонах власти, в политических кругах? Или, быть может, они сопряжены с изменёнными состояниями самой агрессии, её метаморфозами, вызванными переменами в мире людей? Сказать на это, что всё воедино, поначалу может и не удовлетворить пытливого читателя. Ведь должно же быть что-то одно, какой-то признак, знак, что говорит о Веке агрессии. Наконец, какой-то свой «каменный топор», символизирующий искомый век. Однако как бы то ни было, но речь должна идти о переломных отношениях между человеком и агрессией, об изменённых состояниях, связанных с возрастанием значимости агрессии как таковой. Достижение этих целей определят содержание и методы книги о Веке агрессии.

Наш общий путь намечен от целокупного образа Века агрессии к смыслам и от них уже пойдут «тропиночки» (вопросы), которые должны вывести на поля обоснованных знаний о Веке агрессии. В путь дорогу мы отправляемся, имея общее представление о Веке агрессии, то, что он есть, и берём с собой два ключевых слова: «век» и «агрессия», которые нуждаются в первую очередь в разъяснении и наполнении их аналитическим содержанием. Вот с понимания этих ключевых слов и начнём широко и в логических связях излагать наши представления и размышления о Веке агрессии.

Век агрессии может быть представлен как целокупный образ – реальность «в себе», которая высвечивается смысловыми оттенками образов разной выраженности и чувствительности, изменяющихся во времени. Ведь смыслы бывают приспособлены к разности перспектив восприятия, замечают философы. И здесь речь может также идти о смысле Века агрессии, зарождение которого метафизически скрыто в изменённых состояниях агрессии. К этому предпошлём ещё одно общее замечание Ролана Барта (1915 – 1980) о том, что «… вокруг окончательного смысла всегда потенциально клубится некая туманность, где зыбко колеблются другие возможные смыслы; то есть смысл почти всегда может быть интерпретирован». (Ролан Барт. Мифологии. М., 2008. С. 293.).

Одновременно это может также рассматриваться как установка о множественности смыслов, их соотношении и значимости в отношении становления Века агрессии. Сошлёмся здесь и на Поля Рикёра (1913 – 205), который ставит проблему множественности смыслов в герменевтике – науке о правилах толкования. (Поль Рикёр. Конфликт интерпретаций. Очерки о герменевтике. М., 2002. С. 102.). Когда же смыслы начинают толковать в массах, то они предстают различимыми, множественными и противоречивыми, исходя из опыта, общих и личных представлений. Но как это бывает связано с пониманием смысла вообще, с тем, как он есть? Попытаемся ответить.

Смысл сам по себе без обиняков и смысл в конкретном виде постигаются на основе вопросов к сущности вещей, действованиям по жизни, а также происходящему вокруг нас и в мире. Но уже в ответах сам смысл предстаёт как нечто мыслимое, то, что приписывается вопрошаемому, имея ввиду также полезность, целесообразность и функциональность. Здесь, смысл как произведённый продукт сознания, находится, как бы в стороне, но в то же время в должной мере отвечает за их присутствие и выражение. Смысл мыслится свободно, как идея, образ и цель, чтобы приблизиться и слиться с сущностью вещей.

Однако на деле людей интересуют приземлённые обстоятельства, то что происходит «здесь» и «сейчас» в самих явлениях, не доходя «до сущностного». То есть, по существу смысл задаётся в субъективном плане. И такое представление смысла раскрывается уже в вопросах: «зачем всё это», почему», «какой в этом интерес», «что это даёт» «какие цели преследуются» и пр. Всё это ведёт к пониманию смысла в интересах личной целесообразности вещей, действий, и по большому счёту может определяться широко как вопрос о смысле жизни. В таком понимании смысл века сам по себе не может интересовать обычного человека, разве, что философа. Тогда мы должны говорить о философском смысле века и начинать спускаться вниз от идей к реальным вещам, к действиям людей, чтобы понимать смыслы происходящего в своей целесообразности, оставаясь в границах века.

В то же время и сам век, будучи формально выделенным отрезком времени в своём временном потоке может многое сказать о жизни людей, об их нравах, чаяниях и думах. Поэтом в границах века сама сущность вещей, действий во времени, не может не выражаться в событийности реального, связанного с изменчивостью и фактичностью. Для нас это также вопрос о том, как чувства, и в первую очередь чувство агрессии, отзываются во времени? Но это и вопрос о том, как агрессия во многом становится и стала выразительницей времени рассматриваемого Века агрессии?

В таком раскладе вопросов смыслы агрессии могут уже интерпретироваться в массах, а возможности, связанные с глобальной агрессией, станут скорее предметом особых тревог и переживаний немногих. Исходя из всего этого можно сказать, что смыслы агрессии предстают множественными в сознаниях, они изменчивы, противоречивы и тесно связаны с чувствованиями.

Тогда о чём устойчивом и противоречивом нам могут сказать различимые по значимости смыслы Века агрессии как новой реальности? Когда бы его становление жёстко связывалось с переменами в самой реальности и выдвижением агрессивной реальности на передние планы жизни. А смыслы бытия в своём движении могли бы быть доведены до определения перемен реальности в становлении Века агрессии как самостоятельные сущности – смыслоагрессии. Здесь правомерными будут последующие вопросы о реальности (о смыслоагрессии будет сказано в шестом разделе Вводной части). Что такое реальность? Как понимать реальность, в которой мы живём, и что разуметь уже под агрессивной реальностью? Из каких признаков такой реальности надо будет исходить в контекстах Века агрессии? Наконец, в каких связках можно представить реальность и агрессию, а также различимые смыслы перемен, которые представлены в целостности Века агрессии?

Обратимся поначалу к Бергсону, который различал две реальности – «разнородную» и «однородную». «… одна – разнородная реальность чувственных качеств, а другая – однородная, т. е. пространство. Именно вторая реальность, ясно воспринимаемая человеческим рассудком, даёт нам возможность отчётливо различать что-либо, считать, абстрагировать и, быть может, также говорить». (Анри Бергсон. Собрание сочинений. Том первый. М., 1992. С. 92.). Выделение двух таких реальностей, и рассмотрение «однородной» как пространства для абстракций, без отрезка времени, т. е. вне границ Века агрессии, служит иным целям и может говорить нам о многовариантности рассмотрения реальностей.

Мы также станем различать две реальности действительности, взаимосвязанные в пространстве и времени, но на началах, отвечающих логике наших суждений о Веке агрессии. Так, одна реальность как таковая есть среда обитания, в которую человек помещён. Она даётся человеку как необходимая и чувственная по естеству самой жизни. И без неё никак. Другая – социальная реальность, она соткана и попеременно воссоздается обществом взаимодействующих людей для совместного существования и развития. Ей присущи рассудочное и чувственное, образное и смысловое. Это мир людей и мир идей, матрица желаний и общая направленность движений, ныне задаваемых глобальной модой на показное жизнеутверждение силой. Описывая Век агрессии мы, конечно же, будем прежде всего исходить из наличности объективно-субъективной реальности мира людей. Признавать, что человек принадлежит двум реальностям: первой, по естеству вещей и жизни, второй – как к «рукотворному» в действительности. И разуметь, что реальность Века агрессии создаётся людьми и опривычивается согласно их образу жизни, образу мыслей и образу чувствования. И если в предшествующие века агрессия была укоренена в укладе жизни, то в Век агрессии она перемещается в сферу стиля жизни, становится действенной в чувствовании и поведенческих просторах. Такие перемещения агрессии происходят и в сфере уровня жизни, усиливая напряжённости и остроту борьбы конфликтов, что в целом ведёт к ухудшению качества жизни.

Таким образом, характерными признаками уже агрессивной реальности, которая развивается и оформляется на основе социальной реальности и повсеместно актуализируется в Век агрессии, будет интенсификация и напористость самой жизни, напряжённости и возросшая плотность чувств, чувствований и эмоций. Агрессивная реальность свидетельствует о разноплановости и постоянстве агрессивных проявлений. Она сродни существу, которое живёт, развивается и может изменяться вместе с социальной реальностью, сохраняя и наращивая свою агрессивность. Что будет также означать фактическое уплотнение агрессивной реальности за счёт развития внутренних связей и структурных образований. В этом смысле индивидуальная агрессия станет сопереживаться с коллективной агрессией и выражаться по нарастающей как в в этнической, так и политической форме.

Отсюда следовало бы обратиться уже к эмпирическому опыту, характеризующему агрессивную реальность и вместе в нею Век агрессии. И здесь мы можем видеть, что на индивидуальном уровне агрессия выступает как самостоятельное и вполне спланированное событие, но она может быть и спонтанным «событием в событии», и омрачить первоначальный смысл события. Что говорит о противоречивых смыслах реальности, где спонтанность агрессии рассматривается уже как событие, в значении отрицательного смысла. Так, свадьба есть, безусловно, позитивное и радостное событие, но гости в пьяном угаре могут проявлять агрессию, вплоть до драки со смертельным исходом. Это может произойти и на вечеринке друзей. Такая фактичность говорит о непредвиденных для таких случаев актах. А также свидетельствует о вероятностной многоликости агрессивной реальности, сотканной из элементов и частей социальной реальности. И тогда агрессивную реальность можно будет представить как множество вероятностных социальных площадок, на которых разыгрываются агрессивные действия. Словом, как было отмечено выше, фактология реальности агрессивного ширится и предстаёт разноликой и разноплановой в своей действительности. Но мы не станем в череде фактической агрессии искать сущности явлений, приведших к Веку агрессии.

Ведь надо понимать, что фактичность, неоспоримо свидетельствующая о существовании агрессивных явлений, нам не скажет о сущности агрессии. Она показывает видимое, единичное, но не целокупное как единое целое. Последнее нам не дано видеть. Но абстрактное образов и символов объединяет видимое и невидимое, выражая действенность реального в смысловых образах. В них мы находим то, что скрывает от нас реальность агрессии «в себе», или полагаем, что находим, и делаем это реальностью «для себя», как то, что стало определяющим в реалиях и дало название «Век агрессии».

Чтобы отдать должное абстракции и создать необходимую теоретическую основу становления Века агрессии, примем изменения, перемены и изменённые состояния за исходные принципы анализа. И в качестве реально действующего фактора перемен, связанного с пониманием развития основных характеристик Века агрессии, назовём в первом приближении кризисные изменения в мире и переживания, влекущие за собой утрату и необратимость чего-то устойчивого в жизни. Подчеркнём, что кризисные изменения, обуславливающие перемены, не могут не сопровождаться глобальными переживаниями как знаковыми Века агрессии. При том, что если изменения – это процессы по большей части количественного роста, будь то положительного или отрицательного свойства; то перемены выступают скорее результатами этих изменений, уже качественного характера, обуславливающие восприятия и представления, образы и смыслы. Поэтому количественные изменения не всегда могут однозначно говорить о качестве перемен. И значимые изменения, «освящённые» и спущенные сверху, могут вести к кардинальным переменам. Но что есть изменение, и как мы станем его трактовать в контекстах перемен, связанных с Веком агрессии.

Обратимся в этой связи к одной примечательной мысли Джона Дьюи (1859 – 1952) об изменениях вообще. «Повсюду, где есть изменение, есть неустойчивость, – пишет он, – а неустойчивость служит доказательством чего – то материального, доказательством несуществования, недостаточности, неполноты. Такова логика связи между изменением, становлением и умиранием, с одной стороны, и не- бытием, конечностью и несовершенством – с другой». (Джон Дьюи. Реконструкция в философии. Проблемы человека. М., 2003. С. 77.).

Конечно же, нельзя отрицать и многих положительных сторон в изменениях и отвергать традиционный взгляд на изменения в философии. Но в условия кризисных изменений такое понимание будет вполне уместным для становления Века агрессии. Где значимым в изменениях выступает «глобальный» человеческий опыт агрессивного, различимый как чувства и мысли, действия и поведение. И в таком контексте станем различать перемены, связанные с сумрачными переживаниями. Более того в век с кризисными изменениями, катаклизмами и сопереживающими их смыслами по поводу агрессивного, на периферии сознания людей могут возникать и смутно осознаваться предчувствия чего-то надвигающегося, влекомое быть может даже чувством заката жизненных миров. В то же время у нас пока нет оснований полагать, что существует особое переживание агрессии, которое выделяется в ряду других. Скорее эти переживания будут связаны с беспокойным сознанием, чувством тревоги и страха, на который накладывается информация об общей агрессивной угрозе, реальных возможностях ядерной войны. Однако эти переживания не являются центром переживаний человека, но Век агрессии это время когда такие переживания усиливаются и развиваются.

Продолжая рассматривать изменённые состояния, дополняя их необходимыми понятиями, попытаемся постигать единство Века агрессии в образах целого, где век и агрессия, будут выступать функциями конкретных образов. Укажем здесь на три момента, которые в своей связке будут свидетельствовать о Веке агрессии.

Во – первых, то, что агрессия, осуждаемая всегда как способ действий и выразитель поведения во зле, тем не менее, становится востребованной на всех «площадках жизни», и «доростает» до значений века. Она обретает статус долженствования, и вписывается тем самым в существующий социальный порядок.

Во – вторых, это нарастающая сила повторяемости и устойчивости агрессивного, восходящая к институциональному, начинает особо тревожить и пугать. Вызывает массу отрицательных эмоций, переживаний, сравнимых по накалу страстей, разве, что с болезнетворными проявлениями. И сюда же следует отнести «больную совесть» у власти имущих и политиков, доводящих такие чувства и настроения до угнетающих состояний. Известное выражение Сартра о «метафизическом позоре бытия» было бы здесь вполне уместным относительно целостности и выраженности Века агрессии как предмета наших размышлений и суждений.

В – третьих, агрессия, притягивая и подчиняя себе весь негатив людских отношений, начиная с вероломства и лжи, становится центром зла.

Исходя из этого можно начать задаваться вопросами и отвечать. Как свести все выдвинутые положения к одному основанию, когда реальность Века агрессии сопряжёна различными элементами; и при этом не утратить значений и смыслов самого века как единой реальности. Как не утопить проблему века в фактичности – эмпирии нарастающих злодеяний, в шквале жестоких убийств, войн, и терактов? И не показать как данный век стал возможным, какие силы оживились, и нарастив свою мощь, стали определяющими в его становлении? Не следует также забывать, что есть ещё вопрос бытийности: какими смыслами полнится Век агрессии и в какой мере мы можем его причислить к реальности, которую успели уже себе представить?

Что из намеченного сразу можно обговорить в достижительных целях, и на какие пути можно будет выйти, вопрошая на основе самого названия «Век агрессии». Но тогда каковы будут познавательные возможности названий, зная о том, что в философии значение именования есть вопрос дискурса. Ведь философы Фреге, Рассел, Витгенштейн утверждают, что наименование вещей должны соответствовать их фактологическим описаниям, в то время как американский философ и логик Сол Крипке (1940 г.) им возражает в своей книге «Именование и необходимость». Он утверждает, что названия сами по себе ничего не объясняют, они являются лишь средством передачи факта существования во времени.

Как видим, одни авторы исходят из тождества наименования и фактологического описания, но Крипке утверждает о самостоятельности существования, о его независимости от именования. Тогда возникает вопрос: о передаче какого факта существования во времени может идти речь, когда наименование ничего не объясняет? Разве факт именования не должен указывать на то, что есть и что это «есть» надо объяснять. И не будет ли это тогда тем, что наименование задаёт и указывает путь к объяснению, служит, если хотите, подсказкой, а не только «средством передачи факта». В нашем же случае Век агрессии не только название, но и целокупный образ реальности, состоящий из двух взаимосвязанных составляющих, которые на многое указывают сами по себе и в связях.

Вот на этом нам лучше закрыть скобки дискурса, и исходя из наших целей и задач начать задаваться вопросами, чтобы потом уже объяснять то, что существует. Тем более, что наши вопросы, собственно, будут о двух понятиях, вошедших в название «Век агрессии». Это вопросы о том, как сопрягаются в названии образ и смыслы и есть ли в образе то, что можно отнести как к агрессии, так и к веку? Как агрессия (действие – смысл) формирует образ века? И если уж по Крипке, то какое из двух понятия является средством передачи факта существования во времени. Каким образом на такой основе можно будет приступить к созданию контекстов, выражающих суть и содержание Века агрессии и начать обрисовывать его смыслы? Ведь именование делает проблему века предметом описания и объяснения, указывает на то, как в «одной связке» представлены эти два ключевых понятия?

Агрессия, как подлежащее суждения в контексте Века агрессии, есть субъект, то, что характеризует век. Субъектом здесь является и сам век, охватывающий и выражающий своё содержание как определяемый Век агрессии в совокупности своих составляющих. А образ и смыслы сопрягаются целокупно, имея то общее, что связано с сущностью агрессии. В таком понимании агрессия выступает как нечто действующее и формирующее, а век своим содержанием и общим духом жизни будет скорее условием, выражающим такое в целостности. Если мы находим агрессию и век в таких взаимосвязях и на это направляем свой познавательный интерес, то это уже будет единый объект и предмет нашего рассмотрения. Однако описание и анализ такого объекта непременно потребует своего «языка». Поэтому начинать надо с подбора понятий, позволяющих описывать Век агрессии, выделять его признаки, значения и смыслы. Здесь важно прежде определить смысловой горизонт и далее продолжать поиски значений и смыслов уже в широком плане, углубляющих понимание сути предмета.

Горизонт в общем понимании есть нечто ограничивающее что – то одно от другого и видимое на расстояние. В познании это пределы восприятий и знаний в какой – то области в отношении к целям. Познание отодвигает, расширяет и открывает новые горизонты. Когда мы говорим о смысловом горизонте Века агрессии, то имеем ввиду ограничение тех смыслов, которые указывают на вековую значимость агрессии, и служат импульсами для агрессии в её дальнейшем воздействии на характер века.

Смыслы указывают на невидимое в реальности, что позволяет понять и осмыслить в целостности происходящее в действительности. По Делезу, – … «он также является границей, чертой, сочленением различия» … «Смысл всегда предполагается» … (Жиль Делез. Логика смысла. М., 2011. С. 44.). В Век агрессии смыслы выступают как сущности агрессивных действий и переживаний агрессивного.

Развитие этих исходных и других положений в контекстах Века агрессии потребует от нас рассмотрения вначале родового понятие «век», и то как, по – разному могут изучаться века.

Век сам по себе есть исчисляемый годами «отрезок времени» с присущими ему атрибутами и веяниями во времени и пространстве. Время, отмечает Дюркгейм, «есть отвлечённая и безличная рамка, которая обрамляет не только наше индивидуальное существование, но и бытие всего человечества». Э. Дюркгейм. Социология и теория познания. В кн. «Хрестоматия по истории психологии». М. 1980. С. 213. И если время выступает как нечто собирающее и упорядывающее от «числа к числу», то пространство предстаёт как нечто вмещающее и указующее место. Каждый век сам по себе существует во времени, в силу начертанного человеком, но отведённое время завершается и наступает новый век. Однако завершение века совсем не означает решение всех проблем, они могут быть и преходящими.

Время, как длительность и последовательность событий в пределах века, имеет самостоятельное значение для понимания их связей и смыслов. «Я – то, что есть время. А то, что есть время, выступает как определённое место в развитии». (Карл Ясперс. Духовная ситуация времени. В кн. «Призрак толпы». М., 2008. С. 31.) Здесь общим моментом определения заданности и направленности событий, и моего вчувствования самого века будет «Дух времени».

Полагают, что над веком витает Дух времени, определяя общие грани и силу ответных действий человечества на вызовы. Это идеи, мыслительный настрой и поверья, укладывающиеся в ментальность века. Но это и господствующие взгляды и мнения, дошедшие до единичного в поступках, действиях и поведении. «Время такое» и надо этому соответствовать, скажут по этому поводу, оценивая и возможно оправдывая, поведение. Перефразировав гегелевский конструкт о «ступенях развития», скажем по нему, что век есть формирование духа в образе происходящего, непосредственной природной действительности. Такой Дух связывает и ведёт к единению времени в мире, а болезнь Духа, к его увяданию – распаду связей времён. Состояние Духа времени во многом связано с «качеством» человеческого духа, в котором важная роль принадлежит силе воли.

Дух времени имеет широкие связи с дыханием человечества, которое в «возвратном порядке» может действовать на него, привнеся собою как оздоровляющие, так и угнетающие начала. Дыхание человечества слагается из дыхания людей, которое есть «актуальный» обмен между внешним и внутренним. В этом обмене участвуют факторы внешней среды, чувства и разум.