Конверт

– Ладно, – разочарованно так протянул, – Вы свободны. Пока. Вот пропуск.

Вылетела от них как пробка из шампанского. Тут директриса на мобилку звонит. «Стоим, – шепчет, – в переулке. Белый микроавтобус. Подходи». В машине уже все наши сидят. Алёна выпытала у каждого, о чём спрашивали, что отвечали. Все сообщили, что ничего не сказали. «Ну и отлично. Так держать!» – это стерва всех поблагодарила за то, что её тощую задницу прикрыли. Спасибо, хоть развезли по домам, а то уже почти полночь была. Да, и на утро Алёна разрешила всем прийти попозже. Спала я той ночью неважно – растеребили нервы, гады! Пришлось корвалола хорошо накапать, чтобы сердце перестало в груди скакать.

Ну, если и были наивные, кто думал, что всё пойдёт как прежде, то они ошибались. Теперь микроавтобус налоговиков дежурил с самого утра возле входа в банк. Клиенты к нам прийти не могли. Серёге приходилось выносить деньги через чёрный ход и самому ездить по клиентам. Кинет сумку через плечо, в «Лансер» втиснется и колесит весь день по городу.

Потом пришёл день, когда арестовали прямо в офисе Алексея, нашего тренера. Я не видела. Слышала только, как юристка кричала во дворе словно резаная. А вечером позвонила Ира, Серёгина жена, и полчаса рыдала в трубку, что Серёженьку взяли прямо возле банка.

Вот и всё. Пора искать новую работу

Полковник КБГ Волков В. С.

Спёкся, голубчик! Попытался рыпнуться, да ребята вовремя подоспели – заломали, как миленького, и в автобусик зашвырнули. Теперь катим в Управу. Первые минуты после ареста самые важные: не расколешь сразу же – задержанный придёт в себя, выстроит защиту, спрячется, как улитка в домик, и его оттуда ни за какие коврижки не выманишь. А вначале он испуган, подавлен. Дожми его, постращай, потом, наоборот, расслабь – и он твой. Тёпленький, на блюдечке, готовый давать информацию и подписывать признание.

Методы стары как мир: хороший следователь – плохой следователь, угроза насилия, намёки на проблемы у близких, или же наоборот – честность, гордость. Но с этим сейчас напряг – обмельчали людишки, потеряли стержень. Какая честь и гордость? Слова такие позабыли. Нынешних надо давить, жать масло, чтобы аж пищали от страха. Придави чуть посильнее – и уже строчит, сладенький, на подельников всё, что нужно.

За окнами – весна. Хочется отдохнуть, побродить по зеленеющим лугам, а здесь возись со всякой поганью!

Пока наша группа брала Рыжова, Борисов принял второго у заднего входа «Кристалла». Он уже, красавец, куда-то намылился. Взяли чётко, как на учениях: заблокировали «Лансер» джипами, высадили стекла и выволокли тёпленького через «лобовуху», мордой в асфальт. «Браслеты» на руки – и в Управу. Хорошо бы ещё Железнову взять. Но её, похоже, кто-то предупредил: дома не ночевала, «наружка», олухи, потеряли её «Микру» в потоке машин. Ладно, пусть пока погуляет.

Приволокли мы приятелей в Управу. Как положено, развели по разным кабинетам: Рыжова – ко мне, Нагнибеду Борисов забрал. Дальше, по ходу, будем сменяться. Посадил злодея за стол, дал листок бумаги, ручку – пиши, сволота!

Алексей Рыжов

Шок после ареста силён: я словно попал в лобовое столкновение. Всё вокруг на время становится призрачным: великаны в серых комбинезонах с надписью «КБГ» на спине, полковник с перекошенным от злости лицом, фигурка юристки на площади перед банком.

Автобусик с затенёнными стёклами несётся по центральным улицам. Вокруг – привычная суета: куда-то спешат люди, сияют витрины магазинов и ресторанов, мчатся автомобили. Остановилась только моя жизнь.

Тормозим возле невзрачного трёхэтажного здания.

– Выходи! – здоровенный жлоб подталкивает в спину. Поднимаемся на второй этаж. Заводят в кабинет: на стене – щурящийся в подобии улыбки Гарант, два стола, жёсткий стул. Полковник, подойдя со спины, швыряет на стол пакет, под завязку набитый чеками.

– Узнаёшь?

Молчу.

– Вот тебе лист бумаги, ручка. Пиши!

– Что писать?

– Правду! О том, как воровали деньги у пенсионеров и врачей!

Ушёл. Десять минут сижу над листком бумаги. В голове, полностью опустошённой, вертятся слова арестованного Христа: «Се есть ваша година и область темная». Вывожу их церковно-славянским шрифтом. Сверху пририсовываю восьмиконечный крест.

В комнату почти вбегает полковник, хватает листок. Несколько секунд смотрит, пытаясь осмыслить написанное.

– А-а-а! Так ты смерти нам желаешь?!! – лоб кэбэгэшника пересекает вздувшаяся вена.

Молчу. Если идиот не читал Евангелия, я, что, буду его учить?

В памяти всплывает фраза из американских боевиков:

– Я буду говорить только в присутствии своего адвоката.

Комитетчик дергаёт головой, словно его комар укусил.

– Будет тебе адвокат и какава с сахаром! Пошли!

Вооружённый гоблин в мышиного цвета комбинезоне одевает наручники. Опять бредём бесконечными коридорами к лифту. В зеркале отражается мужчина в костюме из полированной шерсти со скованными наручниками руками. «Галстук немного не в тон – торопился».

– Можно в туалет? – смотрю на провожатого. – Товарищ полковник, очень надо!

– Тамбовский волк тебе товарищ, – ворчит полковник. – Отведи!

– Вперёд! – здоровяк берёт меня за наручники. Стальные кольца врезаются в запястья.

В туалете у комитетчиков писсуары с фотоэлементами. То, что надо человеку со скованными руками. Ширинку неудобно расстёгивать, а так – терпимо. Долго стою в туалете: хочется потянуть время относительной свободы. За открытым окном – иссечённое решёткой, но всё же небо…

– Пошли! – гоблин тащит меня за наручники.

Заводят в комнатку. На столе – томик уголовно-процессуального кодекса и вездесущий листок бумаги.

Полковник присаживается напротив. Неторопливо загнув край листка, проводит пожелтевшим от никотина ногтем по острому сгибу и начинает писать.

Вопросы вылетают изо рта комитетчика с пулемётной скоростью.

– Фамилия, имя, отчество?

– Рыжов Алексей Викторович.

– Год и место рождения?

– 1968-й. Загорск.

– Образование?

– Высшее. Загорский госуниверситет, математический факультет.

– В каком году пришли на работу в консалтинговое агентство «V.I.P.»? – Волков закуривает.

– Точно не помню. Лет пять назад.

Окна закрыты жалюзи. Часы и мобильный отобрали. Ощущение времени пропало. Кажется, что так было всегда: стол с потертыми краями в крохотном кабинете и гамадрил с прилипшими к черепу волосами напротив.

– Я отказываюсь отвечать на ваши дальнейшие вопросы. Такое право у меня есть в соответствии с 63-й статьёй Конституции, – опускаю голову.

Следователь вскакивает. Мгновение – и он начинает кружить вокруг стула словно коршун в поисках добычи.

– Так, говоришь, не будешь? – шипит, неожиданно потерявший голос, комитетчик.

Молчу, повторяю про себя мантру. Попрыгав недолго, Волков успокаивается.

– Вот бы тебя, б…ь, кодексом да раз десять по черепушке, – мечтательно протягивает он, закуривая следующую сигарету.

Словно вызубренный урок, повторяю:

– Я хочу пообщаться с моим адвокатом.

– Будет, будет тебе адвокат, дорогой! – голос полковника опять сползает до шипения, – но после. После того, как ты, падла, расскажешь, как вы с дружками пенсионеров и учителей обкрадывали!

Изучаю пол: грязноват линолеум, редко убирают у комитетчиков.

– Ну что, будем рассказывать правду? – следователь настойчив.

Отвечаю молчанием. Пикает мобильник полковника. Бросив взгляд на экран, Волков бормочет:

– Ну, ладно. Посиди, подумай! – и выходит. Щёлкает замок.

Полковник КБГ Волков В. С.

Питбуль вызывает. Бреду коридорами. Уже знаю, что будет спрашивать, что будет требовать, танкист херов.

– Разрешите, товарищ генерал?

– Заходи, Волков! Чем порадуешь? – острый взгляд из-под седых бровей

– Пока молчат, товарищ генерал, – «Подчиненный вид должен иметь лихой и слегка придурковатый».

– Ну так, разговори! На хрена тебе государство деньги платит? Чтобы эти дятлы воровали деньги у стариков и учителей? – и кулаком-кувалдой по столу так, что кофе выплеснулся на изумрудное сукно. – Делай всё, что нужно – хоть в жопу трахай, хоть в рот, но чтобы эти два ушлёпка рассказали всё, что знают о хозяевах «конверта»! Или, на хрен, пиши рапорт! Свободен!

Рыжов Алексей

От скуки осматриваюсь вокруг. Два стола с заботливо оббитыми кожей углами. На столах – чернеют мониторы и клавиатуры. Следователи допрашивают задержанных, утопая в мягких креслах. Для «гостей» – стулья. Между столами – шкаф почти под невысокий потолок. В углу – сейф высотой в человеческий рост. Вот, пожалуй, и всё. На потолке позванивают лампы дневного света, закрытые решёткой.

Томительно долго ползут минуты, складываясь в часы. Сердце перестаёт колотиться, дыхание успокаивается, клонит в сон.

В комнату, хлопнув дверью, врывается следователь:

– Встать!

Неторопливо поднимаюсь. Полковник не один, с ним ещё двое.

– Ну что, так и будешь молчать?

– Говорить не о чем: не видел, не знаю, не помню.

Стою, смотрю сквозь полуприкрытые веки на троих. Замечаю сжатые кулаки с побелевшими костяшками, сузившиеся глаза. Вижу, как вздымаются от учащённого дыхания грудные клетки оперов.

– Жаль, что сейчас не тридцать седьмой! Мы бы живо тебя разговорили, – свистит сквозь зубы полковник. – Рассказывай, сука!!!

– О чём?

– Обо всём, пидар! Кто руководил? Кто клиенты? Кому и как передавал «отмытые» деньги?

Смотрят в глаза и недобро скалятся.

– В спортзал его! – полковник взмахивает рукой. – Там и поговорим!

Лестница – залитый мертвенным светом люминесцентных ламп коридор – гулкая пустота зала. В одном углу дремлют штанга и пара гирь. В другом – макивара и настенные мешки. Похоже, комитетчики поддерживают здесь физическую форму.

– Стой в центре! – это ко мне. – Поехали!

Мощный пинок сбивает меня с ног. Упав на пол, оказываюсь под градом ударов. Бьют грамотно – почки, живот, суставы. Похоже, их задача не покалечить меня, а заставить испытать максимальную боль. Сжимаюсь. Локтями, коленями пытаюсь прикрыть наиболее слабые места. Одновременно стараюсь, как учил Мастер, максимально расслабить тело. Ползаю ужом по грязному полу, уворачиваясь от ударов.

– Будешь говорить, сука? – рычит полковник.

– Учите матчасть, идиоты! Знал – рассказал бы! – стараюсь разозлить себя, чтобы выброс адреналина заглушил боль.

Неожиданно всё прекращается. Двое отходят к стене. Ощупываю себя: больно, но вроде бы ничего не повредили.

Через мгновение в зал входят ещё двое. Один принёс стул: подтаскивает меня за ноги и силой усаживает; другой становится сзади и держит мои плечи; третий садится на вытянутые ноги; четвёртый, держа увесистый том кодекса, становится в стороне, так, чтобы я не мог его видеть. Подойдя поближе, полковник становится напротив.

Мне страшно. Поднимающийся из глубин живота, непреодолимый ужас ползёт вдоль позвоночника, перехватывая дыхание. «Чувствую, что меня хотят убить!» Тело каменеет в ожидании боли. Пытаюсь глубоко дышать, чтобы хоть немного ослабить невыносимое напряжение.

Не говоря ни слова, полковник кивает. Стоящий справа лупит кодексом по голове. Внутри черепа словно взрывается граната. После пятого удара перед глазами плывут круги. Самое ужасное в боли то, что не знаешь, как её прекратить. Полковник ничего не спрашивает. Он просто убивает меня. Удары наносятся через неравные промежутки, чтобы я не приспособился. Как будто к ТАКОМУ можно привыкнуть!!! После десятого удара в голове гудит Царь-колокол, перед глазами вспыхивают звёзды. Кажется – ещё немного и я сойду с ума. Неожиданно удары прекращаются. Все пятеро, по-прежнему не говоря ни слова, выходят.

Меня оставляют в покое надолго. Медленно прихожу в себя. Из носа каплет кровь. Солоноватый вкус ощущается на губах. Плечи и шея словно стянуты канатами. Голова вот-вот развалится на части. Всё тело ноет. «Господи, за что?!!».

Через какое-то время в зал входят уже шестеро. Меня спихивают со стула и усаживают на пол с вытянутыми ногами. Один из палачей подключает к розетке ящичек с проводами.

– Ну что, сука, вспомнил? – полковник смотрит в глаза.

– Н-е-е-т!!! Требую адвоката! – пытаюсь кричать, но из груди вырывается только шёпот.

– Скоро тебе будет совсем хорошо, дорогой! – палач почти нежен.

Вижу, как большие пальцы рук зачем-то обматывают полосками мокрой ткани. Фаланги обвивают оголённым проводом, концы которого уходят в страшный ящик. Помощники следователя крепко держат меня за руки. Двое садятся на ноги. В пугающей тишине слышен щелчок аппарата.

До этого я не знал, что такое страдание! Тело словно распадается на куски от адской боли. Я вою, стону, плачу. Электрический ток пронзает каждую клеточку, каждый атом содрогающейся от спазмов плоти. Всё тело извивается в конвульсиях. Эту боль невозможно контролировать, ею нельзя управлять. Я уже хочу одного – умереть, раствориться в черноте несуществования. Смерть будет желанным избавлением!

Несколько секунд передышки. Электроды прикрепляют к ушам. Между зубов всовывают деревянную палку. «Держи крепче!» Щелчок тумблера – и снова неописуемая боль! Мышцы шеи и плеч сводит чудовищной силы спазм. Глаза словно закипают изнутри. Я рычу от боли. Тело пытается сбросить несущие мучение провода. Но палачи крепко держат меня за ноги и руки. Видя, как моё тело выгибается дугой, садисты хохочут. Словно проваливаюсь в чёрную дыру: нет времени, нет пространства, только всепоглощающая боль! Я проклинаю тренированное сердце. Лучше бы ты остановилось сейчас, прекратив страдания! Но изверги опытны и не дают разряд дольше нескольких секунд: им надо чтобы я не сдох, а подольше помучился.

Когда я теряю всякую возможность соображать и забываю собственное имя, когда в опустошённом сознании не остаётся ничего, кроме желания умереть, мучение прекращается.

Палачи выходят. Лежу, не в состоянии поверить, что боль ушла. Каждая клеточка тела вибрирует и горит изнутри.

Вновь тишина. Где-то бесконечно далеко гудят автомобили, торопятся домой люди, а здесь – безмолвие и тусклый свет под потолком.

Больше меня не пытают.

В середине ночи полковник, не то устав от моего упрямства не то подчиняясь чьему-то приказу, произносит:

– Хреново, но сойдёт. О других ты говорить не хочешь. Давай хоть о тебе покалякаем. Кто родственники? – и пододвигает лист бумаги.

– Жена, сын, дочь, отец. Жена – Елена. Детей вы и так знаете.

– А брат? – наливает воды.

– Погиб в 85-м, – трясущимися руками подношу стакан ко рту и пытаюсь пить, но вода проливается мимо рта.

Записывает данные отца.

– Мать?

– Умерла двенадцать лет назад от рака.

«С моих слов записано верно». Дата. Подписать протокол смог, только придерживая правую руку левой.

Похоже, на сегодня всё. Дремлю в ожидании дальнейших событий. Как блаженны мгновения без боли и страданий! В кабинет заходит уже знакомый медведь, с ним один из палачей. Сталь наручников змейкой обвивается вокруг запястий: «Пошли!». Коридоры, лифт, автобусик.

Глава 2.

Изолятор Временного Содержания (ИВС)

Теперь город пуст – ночь. «Мазда» несётся по пустынным улицам куда-то в центр. Подъезжаем к высокой стене с раздвижными воротами. Один из провожатых вытаскивает из сумки бутылку водки; пошептавшись со вторым, уходит к проходной. Дверь автобусика остается открытой. В салон врываются запахи городской ночи: вонь нагретого асфальта, бензина и забивающий всё горьковатый аромат зелени. Невдалеке щёлкает соловей. Гудит двигатель, ворота неторопливо сдвигаются в сторону. Въезжаем вовнутрь. Появляется уходивший опер: «Идём!». Выползаю из автобусика – квадратный дворик, крыльцо и синяя дверь с окошком. Сопровождающие доводят меня до крыльца. Грохочут засовы, в глаза бьёт яркий свет. Дальше иду в сопровождении мрачного вида мужика в зелёной форме. Заполняют какие-то документы. Ведут в комнатку со столом, покрытым чернильными пятнами.

– Раздевайся!

Снимаю костюм, рубашку. Галстук и ремень тюремщик откладывает в сторону. Проверяет каждый карман, тщательно прощупывает швы пиджака и брюк. Часы и обручалку кладёт в кулек.

Касается креста.

– Золотой?

– Да.

– Снять!

Смотрю недоуменно.

– Почему?

– Не положено.

Снимаю крест.

Остаюсь в одних трусах.

– Снять!

– Зачем?

– Молчать! – рука тюремщика тянется к дубинке на поясе.

Раздеваюсь догола.

– Присесть десять раз! Наклониться!

Смотрит мне в зад.

«Отчего же фонариком не посветил, проктолог хренов?» – думаю со злостью.

– Открыть рот! Одевайся!

Натягиваю одежду.

– Руку сюда!

Тюремщик мажет руку чем-то синим и, крепко сжав кисть, перекатывает подушечки пальцев по серому бланку. Герой какого-то фильма назвал это «игрой на рояле». Похоже. Все процедуры позади. Уже другой харон («Руки за спину!») ведёт бесконечно-длинными коридорами. Одни двери-решётки, вторые. Каждый раз, пока открывает замок:

– Стоять! Лицом к стене!

Ковровая дорожка цвета запёкшейся крови гасит звук шагов. Бесшумно идём мимо нескончаемого ряда выкрашенных в тёмно-зелёный цвет дверей.

– Стоять! Лицом к стене!

Провожатый снимает с пояса длинный ключ и проворачивает в замке. Клацает отодвигаемый засов. Дверь открывается бесшумно.

– Заходи!

Ступаю со света во тьму. Первое, что бросается в глаза – экран телевизора, висящего под потолком. По изумрудному полю бегают разноцветные фигурки. Глаза постепенно привыкают к полутьме. Различаю очертания двух нар. Все четыре места на них заняты.

С нижней нары привстаёт долговязый мужчина. Не отрывая глаз от экрана, машет рукой куда-то в дальний угол. Там, прямо под телевизором, нахожу три табуретки. Мне уже всё равно на чем спать. Измученное тело ноет и болит. Кое-как вытягиваюсь на твёрдых квадратиках и проваливаюсь в забытьё.

Утро. Лампа над входом вспыхивает сверхновой звездой. Мучительно трудно расправляю затёкшие ноги. Вскоре начинают шевелиться и соседи.

Первым скатывается на пол кругленький мужичок лет пятидесяти. Дружелюбно улыбается. «Новенький?». Не дожидаясь ответа, проскальзывает за перегородку, где долго журчит струей мочи. Затем, фыркая от удовольствия, умывается. Шум в камере будит остальных.

– Иваныч, дай поспать! – черноволосый здоровяк на нижней наре переворачивается на другой бок.

Ловлю на себе взгляд ещё одного проснувшегося.

– Новенький?

– Да, – смотрю на растрёпанную голову.

– Ну, тогда добро пожаловать!

В середине дня из камеры «с вещами» забирают двухметрового брюнета. На его место перекатывается толстяк. Как новенькому, мне достаётся верхняя нара. С трудом вскарабкиваюсь на второй этаж.

После сумасшествия последних дней трудно перейти в режим неторопливого существования. Время, до вчерашнего дня нёсшееся со скоростью сверхзвукового истребителя, вдруг, по велению внешней воли, становится тягучим словно клей. Его так много, что поначалу просто не знаешь, что с ним делать.

В камере нет книг и газет. Зато валяется куча сборников кроссвордов. Они все, кроме самых сложных, разгаданы предшественниками. «Древнегреческий бог торговли и воровства. 8 букв. Первая – «эм».

В томительном ожидании проходят два дня. Утром третьего дня в «кормушку» всовываются смоляные усы:

– Рыжов, на выход! Без вещей!

Снова длинный коридор. Провожатый заводит в комнатку. Выкрашенные в темно-зелёный цвет стены, два стула и стол. Пытаюсь пододвинуть стул и не могу – он привинчен. Присаживаюсь и смотрю на сидящего напротив парня со смешной чёлкой.

– Ну, что, Рыжов? Будем рассказывать? – смотрит в глаза.

– О чём? – отвечаю недоумённым взглядом.

– О работе конвертационного центра, в котором вы принимали самое непосредственное участие, – взяв ручку, заносит её над листком бумаги.

– Понятия не имею, о чём вы говорите. Ни в каком конверт… Слова даже такого выговорить не могу, я не работал. Я – сотрудник агентства «V.I.P.».

– Ага! Так этого факта вы не отрицаете? – радостно начинает строчить что-то на листке.

– Какого факта? – с тоской смотрю на покрытые нежной зеленью деревья, отсечённые от меня густой решёткой.

– Того факта, что вы являлись штатным сотрудником фирмы «V.I.P.».

Поняв, что совершил ошибку, сдаю назад.

– Вы можете подтвердить или опровергнуть данный факт при рассмотрении приказов по штатному расписанию нашей компании.

Опустив голову, рассматриваю выщербленный поколениями зеков пол. В том же темпе, с ленью той, допрос тянется ещё часа полтора.

В итоге, слегка расстроенный, но старающийся сохранить непроницаемое лицо, следователь, в последний раз смахнув с глаз непослушную чёлку, протягивает протокол допроса.

Пробегаю глазами – ничего опасного.

– Я не буду это подписывать.

Следователь едва не подпрыгивает на стуле, благо привинчен он крепко.

– Как это не будете?

– Да вот так! Не-е хо-чу! Всё!

Побагровев, комитетчик пишет в конце протокола: «От подписи отказался» и вылетает из комнатки. Тут же входит конвоир.

Дни тянутся за днями. Утро: фырканье соседа за стенками туалета, короткий обыск. Затем – томительно-долгое ожидание прогулки, кружение в залитом цементом дворике. Пол в нём усыпан плевками предшественников вперемешку с бычками. Дико смотрятся среди грязи девственно-белые лепестки вишни, цветущей прямо над прогулочным двориком. Сосед ворчит: «Опять весна, опять грачи. Опять тюрьма, опять дрочи».

Утром четвёртого дня знакомые усы цвета сажи вползают в «кормушку»:

– Рыжов! С вещами!

Вначале не могу поверить. «На волю! Слава Богу! Я уже достаточно настрадался. Кто-то решил, что с меня хватит и меня отпускают». Собираюсь за минуту.

– Готов?

Бесчисленные двери ИВС, одна за другой, открываются с хищным клацаньем. Дворик, в нём – до боли знакомая синяя «Мазда». Внутри – два дуболома в мышиного цвета комбинезонах и полковник.

– Покатаемся? – смотрит недобро, челюсти бороздят волны желваков.

Молча залажу вовнутрь.

– Трогай!

Город такой родной, такой желанный, принимает автобусик в объятия. Близок май. Воздух напоён радостью и теплом. Но в сердце стынет холодок. «Зачем меня куда-то везут с вещами? Соседи что-то говорили о следственных экспериментах, на которые вывозят из ИВС. Но какие у меня эксперименты?»

«Мазда», урча, вползает во двор серого двухэтажного здания. Клацает сдвигаемая дверь. Полковник неторопливо уходит к строению. Дверь оставляет открытой.

Один из гоблинов выползает покурить. Второй смотрит настороженно. Двор совсем невелик: если рубануть одного медведя по шее и рвануть к забору, то можно успеть. Но только теоретически – охранников двое, на брюках нет ремня, туфли – без шнурков. И главное – даже если и сбежишь, то куда?

Дома меня будут ждать. А куда ещё податься, если ты не вор и верные «марухи» не грустят о тебе в уютных «хазах»? Выбрасываю глупые мысли из головы. Просто наслаждаюсь щебетанием птиц и дуновением ветерка.

На краю дворика появляется женская фигурка. Неуверенно приближается. «Жена!» Лена в белом сарафане с открытыми плечами. Любимая так прекрасна и желанна, что перехватывает дыхание. Осторожно подходит к автобусику. Курящий гамадрил останавливает её:

– Гражданка, вы куда?

– Можно я поговорю с мужем? – нервно теребит шлейку платья.

– Не положено, – спецназовец суров и неприступен.

– Очень прошу! Пожалуйста! – купюра незаметно переползает в ладонь охранника.

– Недолго! – гоблин достаёт вторую сигарету и закуривает, отойдя немного в сторону.

За три дня и ночи я сочинил в уме десять писем любимой, но сейчас все слова предательски застревают в горле. Молча беру её руку.

– Шеф говорит, что всё будет хорошо, что ты скоро выйдешь на свободу. Надо только немного потерпеть!

– Как вы?

– У нас всё нормально: Андрюшка всё понял и молчит, а Верочка перед сном каждый день спрашивает: «Где папа?», – родной голос дрожит и грозит порваться, словно тонкая нить.

– Скажи ей, что папа в командировке в другой стране.

– Сказала. Не верит. Ты знаешь – она такая чувствительная. Просто детектор правды.

– Лжи. Детектор лжи, – смотрю в родные глаза и вижу в них отражение плывущих облаков.

– Какая разница! Ты как? – гладит мне руку.

– Что нам сделается? Сидим, болтаем. Занимаюсь йогой и медитирую. Внушаю себе, что это всего лишь сон и скоро я проснусь.

– Ты прав, всё это – глупый сон. Скоро ты будешь с нами. Медведиха плохо спит, когда тебя нет рядом, мой умный медведь! – Лена, таким привычным, таким родным жестом проводит мне по волосам, что я едва не взвываю.

– Всё, – охранник, бросив окурок на асфальт, стоит рядом. – Свидание окончено!