Как жить с французом?

– Можешь сделать мне одолжение? – спросил он вдруг.

Я с готовностью кивнула.

– Я так и не успел подписать открытки друзьям и знакомым. Сделаю это сейчас. Отнесёшь их завтра на почту?

– Конечно.

Он высыпал на кровать два десятка почтовых карточек с классическими видами Брюсселя. Мы покупали их вместе в сувенирном ларьке, куда зашли однажды погреться. Вот заснеженная Гран-Плас, ощерившаяся фасадами пламенной готики. Вот сверкающие на солнце шары Атомиума, который мы так и не увидели. Вот Писающий Мальчик в костюме бургомистра. Я тогда ещё подумала, как это глупо – и как это мило – рассылать безвкусные открытки типа «Привет из Брюсселя» по двадцати адресам. Всё-таки они сделаны из другого теста, эти европейцы.

Гийом сосредоточенно подписывал карточки, одну за другой. Я незаметно заглядывала через плечо, надеясь распознать сочетание букв, похожее на Daria, желательно в сочетании со словами amour или хотя бы belle. Ничего подобного. «Папа, мама, у меня все ок, привет из Брюсселя. Дата и подпись». Сухарь!

Завтра он уедет и всё закончится. Мы больше не сорвёмся в Амстердам от нечего делать. Больше не побежим через полстраны в бар на выступление джаз-квинтета. Больше не будет спазмов под ложечкой при виде ресторанного счета. Не влюблена ли я? – спрашивала я себя, заглядывая в тайники девичьей души. Нет – находила безнадёжный ответ.

Утром я проводила его до выхода из отеля. Мы поцеловались на прощанье, пообещали друг другу держать связь. Я посмотрела, как он пересекает площадь, увлекая за собой маленький чёрный чемоданчик, будто собаку на поводке, и уныло побрела в отель. Хорошо, что я предусмотрительно оставила себе пару часов на то, чтобы дать слабинку. Слабинка могла и затянуться. Увидев моё выражение лица, хозяин отеля – он же ресепшионист, он же официант за завтраком – спросил, не подать ли чего-нибудь покрепче к утреннему кофе. Я покачала головой, а он отечески похлопал меня по плечу. Держу пари, в тот момент он сам себя расхваливал за то, что не поселил нас в номер с раздельными кроватями.

***

Первое, что я заметила, – твидовый пиджак в мелкую коричневую клеточку с кожаными нашивками на локтях. Второе – наметившийся второй подбородок. Но в остальном нельзя было отрицать, что мужчина, пересекающий Гран-Плас решительными шагами, – Маартен Уэнс, которого мое воображение законсервировало загорелым и подтянутым, в узких плавках, в его идеальные двадцать шесть.

Я даже не успела разнервничаться или задаться вопросом, в какое место его правильней поцеловать – в губы или всё-таки в щёку: он сгрёб меня в охапку и закружил. Замелькали перед глазами стрельчатые фасады домов гильдий, торговцы горячими вафлями, японские туристы, наводившие на нас дула-объективы, дети в разноцветных дождевиках…

– Привет! – выдохнул он, поставив меня.

– Привет! – ответила я, не в силах совладать с расплывающейся по лицу улыбкой.

Всё-таки он потрясающе красивый мужчина. И он непритворно рад меня видеть.

– В моих мечтах ты должна бы броситься мне на шею и страстно поцеловать, мы же всё-таки пять лет не виделись, – упрекнул он.

«Мы же всё-таки пять лет не виделись – откуда я знаю, хочешь ли ты меня ещё целовать», пронеслось у меня в голове, но вслух я сказала:

– Северная сдержанность.

– Я думал, ты будешь в декольте и юбке, – заметил он, оглядев меня с головы до ног.

– Ты разочарован?

– Немножко.

Как я могла, идиотка, одеваясь, думать о такой прозе жизни, как предстоящий пятичасовой перелет с пересадками! Куда, словно по волшебству, испарился страх выглядеть рядом с ним замарашкой? Почему я не надела десятисантиметровые каблуки, вытягивающие ноги в стрелу, – я, которая ради этой встречи вытерпела выстригание кошачьей мордочки в области бикини!

Вопросы-вопросы…

Мы шли неизвестно куда, болтая ни о чем, поминутно останавливаясь, чтобы поцеловаться. Мне хотелось узнать всё-всё, чем были наполнены эти пять лет, до единой детали. Неудачные романы? Судьбоносные сделки? Грустные одинокие путешествия? Я подбрасывала вопросы, как кочегар – поленья в топку, но огонь его красноречия никак не разгорался. Его жизнь за эти пять лет исчерпывалась формулой: «Как всегда: горы работы и критически мало хорошего секса – ты же меня знаешь». Плюс голливудская улыбка.

Я бы не смогла так ёмко описать свою жизнь одной фразой. «Горы работы, несколько увлечений, но в основном – мечты о тебе»? Или «Университет, редакция, курсы итальянского, поездки по Европе – и медитация над твоей фотографией»? Или «Я пять лет мечтала об отношениях с тобой, а теперь вот не уверена, потому что неделю назад встретила одного хорошего парня»? Не-ет, если бы он спросил меня, что я делала эти пять лет, я бы не ограничилась конспектным планом. Я бы пространно рассказала, как поступила в лучший университет страны и как училась за двоих, боясь, что недостойна заветного места на бюджетном отделении. И про то, как неожиданно и некрасиво развелись родители. Про то, как, чтобы помочь маме, устроилась на работу в первую же редакцию, куда меня взяли с зачаточным итальянским, и за несколько месяцев дослужилась до передовиц. Про то, как начала рисовать иллюстрации. Про то, как встретила большую любовь. Про то, как выросла из неё. У меня было много историй для будущего спутника жизни, но они никак не могли быть ответом на дежурный вопрос «Как поживаешь?».

Мы присели в баре, сделали заказ, с трудом прервав череду поцелуев. Целовался он восхитительно, но сейчас это было совсем не то, чего я ждала. Отведённые часы стремительно таяли, и мне важно было понять, с чем я уеду. И с каждой минутой всё сильнее казалось, что единственным трофеем этой встречи будут исколотые его двухдневной щетиной губы.

– В каком отеле ты остановилась? – спросил он охрипшим голосом.

– Около Северного вокзала, – ответила я, подставляя шею под его поцелуи. – Но… я уже съехала.

– Как? Почему? – замер он.

– Комнату надо было освободить до двенадцати.

– Ах да, конечно, – он снова заскользил губами по моему лицу, касаясь висков, бровей, ресниц, кончика носа. – Хорошо, что тут вокруг полно других гостиниц.

Я отстранилась.

– Маартен, я не пойду в гостиницу. Я не за тем хотела с тобой увидеться.

Он заглянул мне в глаза, как будто пытался понять, шучу я или правда такая дура, и кивнул.

– Да-да, понимаю. Просто… извини, немножко перестал себя контролировать.

Я молчала. Какая глупая ситуация! Вот она, женская логика в действии, думает он сейчас. Заставила меня тащиться сюда из другого города, чтобы… Чтобы что? Я сама не могла себе ответить на этот вопрос. Мне нужно было, чтобы он сказал. Рассказал. Объяснил. Пообещал. А пары часов для этого, конечно, было мало.

Мы расстались на полчаса раньше, чем могли бы. И на пять лет позже, чем надо было бы.

***

Самолет выруливал по влажной от недавнего дождя взлетной полосе. Тянуло в сон, и в голове, почуяв ослабление контроля, носились, сталкиваясь и перескакивая друг через друга, обрывки воспоминаний. Вот Гийом вытирает мне усы из розовой пивной пены… Вот мы примеряем смешные майки в антверпенском магазинчике… Вот Гийом спросонья отвечает кому-то по телефону… Вот Маартен обнимает меня посреди Гран-Плас… Вот мы страстно целуемся в нише кофейни, не обращая внимания на пялящихся официантов… С Гийомом? Или с Маартеном?

– Уважаемые пассажиры, обратите внимание на демонстрацию спасательного снаряжения, – протрубил над головой металлизированный голос.

Мысли разбежались по углам, как застигнутые врасплох тараканы. В голове сразу прояснилось. Всё-таки хорошо, что у меня не сложились «настоящие отношения» с иностранцем. Это, должно быть, нервно и накладно. Пришлось бы разориться на билетах и потерять полжизни в ожидании виз. Помня, сколько стресса доставила организация бельгийских каникул, повторять опыт совсем не хотелось. История с Маартеном научила меня очевидной вещи: курортные романы не должны длиться дольше отпуска. Самое время применить эту свежеобретённую мудрость к истории с Гийомом. В Москве меня ждёт любимая работа, друзья, семья и пара интересных знакомых мужского пола – в общем, всё, чтобы чувствовать себя счастливой.

Это такая дикая страна, и я в ней живу

«Здравствуй, любовь моя!

Как дела? Как здорово, что мы встретились, пусть и так ненадолго. Спасибо тебе за этот лучик радости в моей скучной жизни. Надеюсь, ты долетела без проблем. Много поцелуев»

«Здравствуй, дорогая!

Как дела? Надеюсь, ты хорошо долетела. Как прошел твой последний день? В приложении несколько фотографий из нашего путешествия – это были по-настоящему волшебные моменты. Много поцелуев»

Я переключала экран с одного письма на другое, пытаясь разобраться, что же я чувствую. Церемония прощания с прошлым прошла успешно: по приезду я торжественно выкинула карту желаний, в центре которой размещалось фото, где мы с Маартеном обнимаемся и светимся от счастья. Несколько месяцев назад за такое вот письмо от него я продала бы душу. А сейчас оно казалось мне самым обычным письмом, написанным шрифтом Calibri на белом поле.

Зато второе письмо выглядело совсем необычно. Под его строчками таилась невысказанная нежность, каждая буква пульсировала надеждой на большое чувство. К тому же к нему прилагались фотографии! Одна из них вполне могла бы стать центром новой карты желаний.

Со дня возвращения я часто думала о Гийоме. В частности о том, как мы могли бы ездить на шашлыки на дачу к Лиле. И о том, как мы валялись бы на траве во время традиционного празднования дня рожденья Маши в Малаховке. И о том, как мы придумывали бы костюмы для домашних маскарадов Инны. Это было новым ракурсом в размышлениях о мужчинах; как правило, мои ухажеры были существенно старше меня и моих друзей, отличались достатком выше среднего и были слишком заняты для дружеских посиделок.

Гийом, между тем, не только каждый день писал электронные письма и смс, но и предложил перевести наше общение из области печатных знаков в область телефонных разговоров. Мне стало жаль этого этапа отношений: во-первых, в области печатных знаков я чувствую себя более уверенно, чем во всех других, во-вторых, письма – это генераторы эмоций долговременного действия. Их можно перечитывать каждый раз, когда захочется вспомнить ту прекрасную пору смятения чувств или просто слегка освежить эмоции. Письма – это скорая помощь по требованию, это эффективная таблетка против любых болезней самооценки и упадка духа. Я храню письма от всех бывших и, когда перечитываю их, хочу немедленно возобновить отношения с каждым адресантом.

Но Гийом был не сентиментален. Совсем. Зато он был регулярен. Он звонил почти каждый вечер и неизменно начинал разговор с ненавистной фразы «How are you?». Я уговаривала себя, что все воспитанные люди начинают разговор с этой фразы, но поделать с собой ничего не могла: что может быть скучнее в конце дня, чем разговаривать о том, как он прошел! И пока моё еле теплящееся чувство, оставленное без подпитки романтическими письмами, угасало с каждым новым «How are you?», чувство Гийома отчего-то разгоралось. Не иначе, как от моего голоса – больше, на мой взгляд, было просто не от чего. Мы же не разговаривали ни о философии, ни о политических взглядах, ни о проблемах с родителями – ни о чем, что могло бы по-настоящему расположить нас друг к другу.

Но, видимо, голос у меня и впрямь что надо, потому что через месяц Гийом вознамерился посетить в Москву.

Его желание не охладило даже то, что для этого нужна виза. Правда, эффект от новости был такой же, как если бы ему сказали, что где-то в Европе люди до сих пор живут при феодальном строе или едят руками.

– Визы? Что это за каменный век?

– Да, – вздохнула я. – А еще у нас расплачиваются наличными, помнишь?

Трубка прошипела что-то невнятное и неприятное.

***

Несмотря на многие страницы, на которых Достоевский доказывал обратное, большинство людей по природе своей законопослушны. Они не имеют ничего против закона, а если и идут ему наперекор, то только когда закон имеет что-то против них. К сожалению, часто оказывается так, что закон настроен недружелюбно именно к почитающим его людям.

Мы честно ознакомились со списком требуемых документов для получения визы, в котором одна глупость погоняла другую. Например, чтобы остановиться у меня, Гийому требовалось приглашение, ждать которого, как мне объяснили в ОВИРе, «по закону месяц, на практике два». Приглашение давало право на трёхмесячное пребывание в России, но въехать в страну гость мог только один раз. И если бы он захотел въехать ещё раз в течение этих трёх месяцев, то визу пришлось бы специально аннулировать в посольстве, чтобы получить новую. Похоже, что единственными желанными гостями из зарубежья в России были сезонные работники.

Более того, в посольстве требовали непременно оригинал этого приглашения – факс или распечатанная копия не принимались. Пересылать документ по почте – дело безнадежное: открытки, посланные родителям со склонов Фудзиямы, добрались до мест назначения через две недели после моего возвращения из Японии. Услуги экспресс-доставки обходились примерно в две тысячи рублей: в эту сумму включены громкие обещания, но никаких гарантий. Сумка из лондонского бутика, выписанная одной моей подругой, до сих пор лежит где-то на границе. Подруга надеется, что она гниет в нераспечатанной коробке со штампом DHL, а не ласкает плечо какой-нибудь дородной таможенницы.

Взвесив все «за» и «против», мы встали на путь преступления. На который, надо сказать, до нас встали не только все интернациональные пары, но и многие организации, не желающие подвергать важную встречу риску срыва из-за медлительности чиновников. Обойти необходимость сбора документов, визита в паспортный стол, издержек человеческого фактора и автоматизации почтового ведомства можно, сделав фиктивную бронь отеля. То есть как бы обещать, что иностранец будет жить в гостинице как порядочный турист – вот же бумажка, всё зарезервировано и проплачено. Эту бумажку даже – о, как легко идти дорогой греха! – можно переслать по факсу или по электронной почте, и не надо искать почтового голубя, гонца или нарочного, который доставит драгоценный оригинал адресату лично в руки.

Из-за гнетущего нас, лояльных и законопослушных граждан своих стран, чувства стыда за содеянное, ожидание визы имело привкус валерьянки и персена. Тем более что получить заветный штамп в паспорт Гийом должен был прямо в день предполагаемого вылета. Как всё-таки уберег меня Бог иметь стабильные отношения с иностранцем: ладно один раз в виде эксперимента провернуть весь этот бюрократический маховик, ну а если это станет системой? Это ж мука какая, каждый раз ждать встречи по два месяца, щедро оплачивать её и до последнего не знать, состоится ли она.

Я сидела в парикмахерском кресле, накрытая белой попоной, на которую яркими рыжими мазками ложились отстриженные локоны. Было уже четыре часа дня, а Гийом так и не написал смс, получена виза или нет. По подсчётам, он уже должен делать пересадку в Праге. Должен проходить по рукаву, убирать чемоданчик на полку для ручной клади, любезно здороваться с соседкой по ряду, усаживаться у окна… Но почему же он не звонит и не пишет?!

Сотрудники посольства разоблачили подлог и задержали Гийома за фальсификацию документов?

У него изъяли паспорт, и теперь он невыездной?

Он опоздал самолет?

Он опоздал самолет, напился с горя, заснул в баре, у него украли телефон, поэтому он не видит моих звонков и смс?

Он в последний момент понял, что не хочет ехать в Россию?

Он вовсе и не собирался ехать в Россию, и всё это было просто розыгрышем?!

Я соскочила с кресла, расплатилась и с недосушенной головой помчалась ловить машину в Домодедово.

***

Нет, не «Добро пожаловать!» было первой фразой, которую услышал Гийом на русской земле. Даже если бы он усилено учил русский язык целый месяц с момента нашей встречи, он вряд ли бы понял то, что я выкрикивала из толпы встречающих. Только бывалые таксисты, поджидающие своих жертв у выхода из зала прилёта, оценили тяжесть ругательств, которые я метала в распростёртые объятья иностранного иностранца.

– Прости, дорогая, я так забегался сегодня утром, было совсем не до разговоров. А потом в самолёте просто отключил телефон. И до сих пор его не включил, вот смотри! – оправдывался Гийом, отбиваясь от моей брани выключенным мобильником. – Откуда ж мне было знать, что ты так волнуешься. Да и было бы из-за чего! Почему бы это я мог не получить визу?!

Сразу видно, он не знаком с таким объёмным корпусом русского фольклора, как «Страшные истории о том, как мне или моему знакомому отказали в визе». В этом жанре написаны многие страницы интернет-форумов, посты в «живом журнале», а уж сколько триллеров про жестокость посольских чиновников передаются из уст в уста – не сосчитать! Такая форма народного творчества характерна для стран со слаборазвитой дипломатией. Но что толку пересказывать их наивному дитяти Запада, для которого само слово «виза» было чем-то из седых готических преданий. В этих преданиях живописались страдания тех, кто зачем-то вынужден эту визу получать, но, правдоподобия ради, умалчивалось о том, что после всех испытаний её можно ещё и не получить. Хорошие пугатели знают, что перегибать палку в страшных историях не стоит, иначе они становятся пародиями, как фильм «Крик». И правда, остался бы героем Иван-царевич, прошедший огонь, воду и медные трубы, чтобы спасти Василису Прекрасную, если бы, убив Кощея и отперев темницу, обнаружил, что за время его скитаний Василиса ожидаемо состарилась и изрядно подурнела от подвальной сырости и плохого питания? Сам дурак, подумали бы слушатели этой сказки. И были бы правы.

***

Всю дорогу от Домодедова до Бабушкинской Гийом шипел, чтобы я пристегнулась, и таки заставил обвязаться жёстким ремнём, рассказав, как мои мозги будут вылетать через лобовое стекло в случае аварии. Когда шофер шутливо напомнил, что и на заднем сидении есть ремень, Гийом гордо показал его пристегнутым.

Отношение к ремню безопасности делит людей на бесстрашных дикарей и прогрессивных хлюпиков. Бесстрашные дикари вообще не верят, что попадут в аварию, справедливо полагая, что если всё-таки попадут – они об этом уже не узнают. У них есть десяток доказательств, почему ремень безопасности опасен («В случае аварии он сожжет тебе кожу до мяса, сломает ключицу, вывихнет плечо и удушит тебя быстрее ядовитых выхлопов, а если и не удушит, то его заклинит, и ты не сможешь выбраться из машины до того, как взорвется бензобак!»), и масса примеров, как непристегнутый ремень спасал людям жизни. Прогрессивные хлюпики, рефлекторно защелкивающие пряжку ремня, едва попа коснется сидения, возражают им, ссылаясь на результаты краш-тестов («Они проводятся на скорости 60 км/ч, а кто же ездит с такой черепашьей скоростью?!»), директивы Евросоюза («Ага, они и помидор предлагают считать фруктом») и, собственно, факт наличия ремня безопасности («А где-то, говорят, есть Красная Кнопка. Но ты же знаешь, что случится, если её нажать»).

Было бы негостеприимно, если бы Гийом, ставший прогрессивным хлюпиком бессознательно, только по факту рождения в Европе, был посрамлен бесстрашными дикарями на их территории в первые же минуты после прилёта. Поэтому я пристегнулась – чтобы немного поддержать его, а вовсе не потому, что его кровавые образы имели на меня воздействие. Правду говорят, что в начале пути дорога в ад отклоняется от дороги в рай всего на один сантиметр. Я до сих пор не знаю, по которой из них иду, но теперь, в исторической перспективе, видно, что именно пристегивание того несчастного ремня безопасности было «перекрестком», на котором два пути расходились.

***

Любой мужчина старше пятнадцати знает, без чего нельзя приходить в гости к женщине. В лёгком чемоданчике Гийома кроме смены белья и пары парадных рубашек лежал джентльменский набор – бутылка вина, коробка шоколадных конфет из дьюти-фри и упаковка презервативов. Его самоуверенность раздражает, подумала я, окинув взглядом этот натюрморт в драпировке из джинсов. Кто сказал, что вина и конфет хватит, чтобы расположить меня к сексу? В наших отношениях пока что нет такой конкретики. За месяц я ведь могла и передумать.

Но как выяснилось позже, эти три константы романтического вечера предназначались трём разным людям: бордо урожая 2000-го года отошло маме, шоколадками была задобрена младшая сестра, а мне досталось исключительное право использовать презервативы. Из принципа распределения материальных благ я сделала вывод, что Гийом расценивал наши отношения несколько иначе, чем я; по крайней мере, для него они уже перешли в ту фазу, когда секс перестает быть наградой за добытого мамонта, а становится обязательной частью досуга. Тем не менее, ему нельзя было отказать в предусмотрительности: увлекшись бордо, мама забыла о ритуальном допросе, который стартовал с обманчиво-дружелюбного вопроса «Чем вы занимаетесь, молодой человек?» и заканчивался раздраженно-риторическим «А на что вы собираетесь содержать семью?!». Благодаря продукции французских виноделов, спали мы без лишних вопросов в одной постели, хотя я так и не дозрела до того, чтобы представить Гийома семье как своего молодого человека.

***

Я с гордостью заметила, что даже те немногие друзья и родственники, что не уличены в полиглотстве, чисто и чётко воспроизводят на французском знаменитый спич Кисы Воробьянинова у входа в пещеру «Мсье, же не манж па сис жур». Как знакомятся с Гийомом, сразу бойко так выдают: «Мсье, я не ел шесть дней!». Ну почти как французы, знакомясь со мной, выпаливают «О, водка-матрешка-КГБ!».

Удивленному Гийому я объясняю, что это наше национальное приветствие, вроде сингапурского «Хэв ю макан» («Ты ел сегодня?»). Во времена массового переселения в 1970-х годах молодой Сингапур страдал от нищеты и голода: китайцев было так много, что риса на всех не хватало. Справиться о том, ел ли твой визави сегодня, было не просто проявлением заботы, но и первым пунктом инструкции по самообороне: говорят, в те времена голод был так жесток, что имели место случаи людоедства.

Друзьям Гийом нравился. У него были густые волосы без залысин, зарплата менеджера низшего звена, съёмная квартира и мечты стать рок-музыкантом – всё как у нормального человека в двадцать семь лет. У обычного представителя категории мужчин «Дашины ухажеры» мечты если и были, то реализованные, а слово «зарплата» они давно заменили обтекаемым и многозначительным словом «доходы». Гийом тоже не любил слово «зарплата» – он планировал сколотить многомиллионное состояние в ближайшее десятилетие и уйти на заслуженный отдых в тридцать пять лет. Тогда он будет целыми днями играть на гитаре, купаться в море и, возможно, даже напишет книгу. Про что – пока не знает. В его представлении «писать книгу» было синонимом культурного безделья.

Мои друзья мужского пола разделяли его мечты и убеждения. Возможно, потому что мало кто из них сносно говорил по-английски. Но на свете существует какой-то специальный мужской язык, позволяющий представителям этого неразговорчивого пола понимать друг друга без слов. Мужчины могут уйти за пивом в ближайшую палатку и вернуться через два часа, обнимаясь и клянясь в вечной дружбе. И окажется, что они успели проговорить все фундаментальные вопросы и выяснить, что во всём солидарны.

У женщин всё сложнее. Они сходятся и расходятся в частностях. Как тут обойтись без слов? Поэтому мои подруги держали с Гийомом дистанцию: задав ему несколько общих вопросов из учебника «Хэппи Инглиш» и единодушно постановив, что его английский слишком гнусав для понимания, они посчитали свою миссию знакомства выполненной и переключались в режим рассматривания. А рассматривать было что. Гийом так выделялся на фоне соотечественников, что в Доме-музее Васнецова, где я велела ему молчать как рыба, всё равно пришлось платить сто двадцать рублей вместо шестидесяти. Иностранцам прикосновение к русской культуре обходится в два раза дороже, чем нам. Что в нём было не так с точки зрения отечественной физиогномики? Частности, заметные только женскому глазу: угол между бровями и носом, тонкость переносицы, резкость скул, оттенок кожи, соотношение плеч и бёдер, выражение лица. Бабушку-билетёршу не проведёшь.

***

Гийом очень хотел увидеть Кремль. Майская Москва расстелила свои клумбы, включила фонтаны, выпустила лебедей в приусадебные озёра – а он не отрывал взгляда от страниц «Лё Пти Фютэ», где я краем глаза увидела древнюю фотографию Мавзолея и много-много золочёных куполов. Он помнил об официозных достопримечательностях даже на пикнике в Абрамцево, даже в Аптекарском саду-огороде, внутри специально созданной для поцелуев арки из глициний, даже под переливы рояля в клубе на Малой Дмитровке.