Как жить с французом?

– А тю аллержи о ша?! – на его лице появляется беспокойство.

– О Господи, да нет же! Ша, хот, жарко!

– Ей жарко, – переводит вовремя появившийся Гийом.

– Да, именно, – подпрыгиваю, видя на лице папы Мийе просветление. – Я же и говорю, трэ ша!

– Шо! Трэ шо-о-о! А ты ему талдычишь «очень-очень кошка».

Ах, эта московская привычка акать и вообще невнимательно относиться к окончаниям! Все последующие утра начинались с лукавых расспросов, не донимали ли меня ночью кошки.

Хотя мы молча друг другу симпатизировали, с Мийе-папой взаимопонимания добиться было нелегко. Он родом из Лангедока, а там говорят со скоростью строчащего пулемета, умалчивая о существовании половины согласных в слове. Зато я прекрасно понимала его богатую жестикуляцию. Однажды утром он, столкнувшись со мной на кухне, сделал щипающий жест в воздухе и сказал что-то про морковку.

– Нет, спасибо, – ответила я, – мы недавно позавтракали.

Он замотал головой, пряча улыбку.

– Тэ швё, – щипал он себя за коротко стриженый ежик, – сон комм унь карот.

Иными словами, волосы у меня цвета моркови. Какое после этого взаимопонимание… Хна с кефиром? Больше никогда!

Единственным членом семьи, с которым я вела продолжительные связные беседы, не опасаясь попасть впросак, стала собачка Юла. С людьми же интеллект пребывал в режиме оффлайн, я старалась молчать и выглядела почти предметом сервировки. Чтобы не чувствовать себя совсем никчемной, я как одержимая мыла посуду. После обеда из пяти блюд её было предостаточно. Сразу после ужина я подрывалась на кухню и решительно брала инициативу – читай, губку с моющим средством – в свои руки, отмахиваясь от хозяйских возражений бодрыми заверениями: «Да что вы, я обожаю мыть посуду! Это практически моё хобби!». В последний день я заметила, как мама Мийе выгружает тарелки из посудомоечной машины. Она перехватила мой изумленный взгляд.

– Да, знаешь, так экономней, воды расходуется меньше. Но мы думали, раз тебе так нравится, не будем мешать.

После Юлы, с Беатрис у нас было наилучшее взаимопонимание. Гийом объясняет это тем, что она родом из Эльзаса, а там говорят очень ме-ед-лен-но. Почти как эстонцы. Я же склонна объяснять это женской солидарностью. Иначе как бы она в полминуты разгадала пантомиму «Не найдется ли у вас жидкости для снятия лака?!». Уверена, любой мужчина в ответ на мои энергичные заламывания пальцев предложил бы никчемный йод. Да и чего ждать от мужчин, если они не могут угадать «жарко» в «кошке».

Расставались мы, конечно, большими друзьями. Я сделала вывод, важный для всех девушек на выданье: ничто так не располагает к вам его родственников, как смущенная улыбка и молчание. Видно, судьба очень хотела выдать меня замуж, раз искусственно помещала в такие условия, где я, говорливая и язвительная, могу только молчать и улыбаться.

А цветки кабачка оказались до обидного неромантичным блюдом: по сути, они лишь красивый предлог для кляра из яйца и муки.

Парижская жизнь, так её

Без особых на то оснований я всегда была уверена, что выйду замуж за богатого человека. Поэтому когда я отпёрла ключом, только что полученным у домоправительницы мадам Лопез, дверь квартиры Гийома, я сразу поняла, что отношения наши – ненадолго. Точнее, что они уже затянулись.

Проход загораживала хлипкая этажерка, нагруженная банками с крупой и коробками с порошковым картофельным пюре. Сразу налево была кухня… площадью два квадратных метра, из них полтора занимали стиральная машина, раковина и покосившиеся фанерные стеллажи с провиантом на случай войны – макаронами, мукой, консервами. На полу – горка мусорных пакетов и батарея пустых бутылок. Здесь не попеть песен под гитару, не почаёвничать с подругой. Холодильник занимал почётное место в гостиной: белым бочком он прижимался к маленькому телевизору, балансирующему на кривоногой табуретке. В нише встроенного шкафа, из которого для экономии пространства вынули двери и полки, переплелись розетками десятки проводов, разбегающихся от удлинителя в разные углы квартиры. Большую часть гостиной занимала раскладная сушка для белья. А за ней, в углу комнаты стояла совершенно независимо от стены чугунная батарея.

Я втащила чемодан в комнату Гийома («дальнюю», как было сказано в описании маршрута, которое он прислал мне перед отъездом – оно начиналось в зале прилёта аэропорта Шарль-де-Голль и заканчивалась фразой «Вот и диван. Располагайся (в мини-баре напротив есть бутылка вина), включай телевизор и жди меня – я приду ровно в семь»). Как и наш номер в брюссельском отеле, это была комната-кровать, точнее комната клик-клак. Стены были завешены полотнищами агрессивных расцветок. На неразобранном клик-клаке возлежала электрогитара.

Пользуясь отсутствием хозяев, я бестактно заглянула в смежную комнату. Её занимал Готье, школьный друг Гийома, с которым они несколько лет назад вместе перебрались в Париж. Там не было ни электрогитары, ни чёрных плакатов с лозунгами вроде «Это моя территория», зато на бездействующем мраморном камине стояли фотографии маленьких племянников. Похоже, я плохо прицелилась: вот же, буквально за стенкой живет сентиментальный человек, созданный для гармоничных отношений. Впрочем, за три тысячи километров такая маленькая осечка простительна… но тем более обидна. Тем более – потому что комната эта на полтора квадратных метра больше соседней.

Когда я открыла дверь в ванную, стало очевидно, что ошибка в выборе куда масштабней – я промахнулась не просто с человеком, а с целой страной. В Европе восемнадцатого века французы были известны своей… кхм… нечистоплотностью. Даже сейчас, поговаривают, во французских школах лояльно относятся к вошкам и целыми классами болеют папилломавирусом. А чего удивляться, когда в ванной нет ванны. И сама ванная размером со стенной шкаф. Чтобы протиснуться к душевому поддону, нужно обогнуть раковину, прижавшись телом к холодному кафелю стены, и перешагнуть через унитаз. Причём стоит заранее подумать, с какой ноги начинать движение, потому что в узкой щёлке между вторым и третьим сантехническим объектом места остаётся только для пируэта левой ногой, но никак не правой.

***

Отношения с Гийомом в разных коммуникативных формах длились уже восемь месяцев, и всё это время словно против моей воли. Это он звонил, это он писал смс, он составлял планы совместных поездок, он заканчивал разговоры фразой «Я люблю тебя», на что я продолжала смущённо отвечать «Спасибо». Надо было как-то определяться, потому что знакомые мужского пола нервничали и требовали конкретики. Либо я вольная птица, и перед встречей со мной надо по-прежнему брызгаться одеколоном с феромонами, либо на мне висит табличка «Занято. Руками не трогать», и теперь ко мне можно обращаться за советами в пользу других красивых девушек.

Поэтому я решила в ущерб купаниям (Кемер, бархатный сезон, низкие цены) провести октябрьский отпуск в Париже. Надо использовать возможность бесплатно пожить там, пока она ещё есть. Тем более что этот город отчаянно нуждался в хорошем втором впечатлении. Первый раз я увидела его три года назад в феврале, а февраль у меня всегда протекает с осложнениями. Сквозь призму паршивого настроения Париж показался грязным, несимпатичным и ужасно холодным – на всех фотографиях мы с моамой получились без шей, зато с огромными красными носами.

В семь вечера Гийом нашел меня на диване, мелко стучащей зубами от холода. Как удивились бы коллеги – вместо приветствия они часто восклицали: «Даша, опять в демисезонном пальто зимой!». Наверно, Париж обладает каким-то неизученным кровозамедлительным эффектом. И хотя, судя по страстным приветственным поцелуям, наши с Гийомом желания совпадали, я категорически отказалась снимать свитер в квартире, где нет центрального отопления, а в оконных рамах просверлены дырки для вентиляции.

– Я не знала, как включить это ч-ч-чудовище, – дрожащим от озноба подбородком я указала на чугунную батарею.

Гийом нащупал коробок спичек под сушкой белья.

– Смотри, всё просто. Зажигаешь спичку, открываешь наполовину этот краник на трубе и на три четверти краник на самой батарее, засовываешь зажжённую спичку вот в эту дырочку и – вуаля! – загорается огонь. Теперь открываешь до конца краник на трубе и регулируешь краник на батарее: единица – свежо, восьмерка – жарко, как в аду.

– М-м-не сейчас, пожалуйста, как в ад-ду, – проклацала я зубами в ответ.

Через сорок минут квартира прогрелась, из кухни потянулись аппетитные запахи, а я сидела на диване, завернутая в его дырявый халат, и бездумно созерцала бокал красного вина. Тот самый бокал с аляповатым синим орнаментом, который путешествовал с нами в Бельгию.

Гийом вызвался соорудить торжественный ужин из топора – в холодильнике обнаружились только залежь початых копчёных колбасок, наполовину опустошенная банка корнишонов и треть смертно окоченевшего багета в морозилке.

– Зачем ты заморозил багет? – спросила я с укоризной.

– Чтобы в доме всегда был хлеб.

– Но у тебя универсам прямо внизу, не проще ли сходить за свежим?

– Никто, кроме нищих эмигрантов, не покупает хлеб в универсаме. Настоящий хлеб продается в булочных. А булочные не работают по выходным… да и вообще когда им вздумается. Это же семейные предприятия.

– И из-за риска не найти открытую булочную в воскресенье ты делаешь запас мороженых батонов? – уточнила я, не в силах поверить, что тот же самый человек намекал на «бессистемную загруженность» нашего московского холодильника, кормящего трёх капризных в вопросах еды женщин.

– La maison sans pain c’est comme le soir sans calins7, – вдохновенно ответил он.

С тех пор, как Гийом поймал меня на том, что я записываю некоторые его примечательные фразы в блокнот, чтобы использовать в будущих статьях, в нем проснулся талант к составлению афоризмов. Этот талант был зарыт очень глубоко под другими его талантами, поэтому, выбравшись на поверхность, не сразу сориентировался, что от него требуется.

– Calins? – я наморщила лоб.

– Я тебе после ужина объясню.

Каково же было мое удивление, когда на журнальном столике, который заменял тут обеденный, появилось нечто похожее на шедевр Хуана Миро – чёрный фон тарелки, зелёный акцент гуакамоле, тёмно-красные мазки сушёных помидоров, розочки лососевой пасты, башенки круглых гренок и поверх всей композиции – вензель из веточек петрушки. Мне оставалось только ахать, потому что потревожить эту картину вилкой мог только вандал.

– Это закуска, – объявил Гийом, довольный произведенным эффектом.

Я выпучила глаза:

– А что, будет еще основное блюдо?!

– И даже десерт, – кивнул он.

Главным блюдом оказалось мясо по-французски под шапкой из лука, сметаны и сыра. С каждым кусочком Гийом казался всё привлекательней, всё роднее. А когда на столе появились «иль флоттант», или «плавучие острова» (лёгкое безе в соусе из английского крема с добавлением кофе), я уже готова была выдохнуть «Я люблю тебя».

– Дорогая, подойди на минутку, – нежно позвал он из кухни.

Я с готовностью поспешила сделать два с половиной шага, разделяющие кухню и гостиную. Вот прямо сейчас и скажу.

– Хотел объяснить тебе, как сортировать мусор, потому что заметил, что у вас в стране это не принято. Смотри, вот это, – он двумя пальцами достал из мусорного ведра стаканчик из-под йогурта и потряс им у меня перед носом, – пластик, он может быть переработан. Значит, кидаем его вот в этот пакет. В первом пакете – неперерабатываемые отходы, во втором – годные на вторсырье, в углу – банки-бутылки и всё другое стеклянное. А это, – он приподнял за хвостик почерневшую банановую кожуру, – кидаем в специальный мешочек и сразу его завязываем, чтоб мухи не налетели. Сейчас уже темно, а завтра спустимся во двор, и я покажу тебе, что в какой контейнер выбрасывать, ладно?

Я кивнула, проглотив вертевшиеся на языке три слова. Те самые, которые он ждал услышать уже несколько месяцев.

***

Нет, не запахом круассанов и не переливами аккордеона… Та-дах! Та-дах! Та-дта-та-даааах! – так началось моё первое парижское утро. Кому пришло в голову поставить контейнер для стеклотары внутри двора-колодца? Кому вздумалось выбрасывать туда пустые бутылки в восемь утра?! Определенно тому, кто даже поверхностно не знаком с законами акустики: грохот разбивающегося стекла (выброшенная в контейнер бутылка пролетает до дна чуть больше метра) уносится к небу, запертый с четырёх сторон каменными стенами, и с каждым этажом эхо усиливает его.

Гийом ушел на работу десять минут назад. Не представляю, чего ему это стоило, учитывая, что до трёх ночи мы не спали сами и мешали спать соседям. Я намеревалась проснуться только в половине одиннадцатого. Но соседи, видимо, решили отомстить за вчерашнее: они скрипели половицами сверху, стучали кастрюлями снизу, гремели бутылками со двора и хлопали дверьми в подъезде. Масштабы их мстительности наводили на мысль, что, возможно, в доме просто очень плохая звукоизоляция. Ещё бы, здесь квартиры закрываются одинарной деревянной дверью, а на полу лежит древний рассохшийся паркет, громко стонущий от каждого шага.

Утренняя дрёма была безжалостно изгнана, а ведь на часах не было ещё и восьми-тридцати. Я потянулась под одеялом, высунула ногу, чтобы нащупать тапки… и быстро засунула её обратно. За пределами одеяла установился ледниковый период. Испуганные мурашки бегали от затылка к пяткам и обратно, а я думала, что в мире нет совершенства. Вот Париж, отпуск, утро в постели ну давайте считать любимого человека… И холодно, как будто я попала в неотапливаемый сибирский город!

Закутавшись в дырявый халат, я осторожно выглянула из комнаты и прислушалась. Не хотелось бы столкнуться с Готье, будучи в таком неприбранном виде. Он славный парень, дружелюбный и ненапрягающий, из тех, с кем можно годами жить бок о бок и ни разу не поссориться. Вчера он деликатно запоздал к ужину, дав нам время побыть вдвоём. И ночью мы не услышали ни одного раздраженного стука в стену. У него самого девушка из Будапешта, он как никто знает, что такое редкие встречи после долгих разлук. В общем, он хороший человек. Именно поэтому, учитывая крохотные размеры жилплощади, не хотелось бы желать ему доброго утра с нечищеными зубами.

Похоже, в квартире никого. В два шага я оказалась в ванной, в царстве принадлежностей для бритья. Правда, на ассортимент гелей для душа тоже нельзя было пожаловаться: на железной полочке, подвешенной к оконному шпингалету, стояли рядком флаконы с запахом пачулей, экзотических фруктов, цветков хлопка и зелёного чая. Обитатели этой квартиры следят за собой и всегда прекрасно пахнут. И кожа их долго будет оставаться упругой и подтянутой, как в рекламе антицеллюлитных средств, ведь принимать душ при такой температуре – всё равно что каждое утро проходить сеанс криотерапии8. Напор воды был слаб, как дамское рукопожатие, к тому же прогрелась она только к пятой минуте мурашечного стояния в поддоне. От побитого кафеля исходил могильный холод. В кухне томно вздыхала газовая колонка.

Я поставила на конфорку эмалированную кастрюльку с водой для чая (во-первых, я уже заметила, что чай во Франции почти не пьют, а во-вторых, лишнему прибору тут просто не нашлось бы места) и полезла в холодильник. Вчера Готье – вот же идеальный мужчина! – забил целую полку всевозможными сырами. Сладкие, солёные, плотные, дырчатые, свежие, заплесневелые, круглые, прямоугольные, белые, жёлтые, оранжевые, красные, зелёные, чёрные, гладкие, морщинистые, обсыпанные тмином или сухими травами! Все мои вкусовые рецепторы трепетали в предвкушении. Я разложила сыры на маленьком столике и, громко чавкая, чтобы заглушить голос рассудка, призывающий не налегать спросонья на жирное и солёное, принялась пробовать по кусочку от каждого…

За дегустацией я отсмотрела всю сериальную программу для домохозяек: в эти наивные часы, зарезервированные для приготовления обеда и игр с детьми, по центральным каналам вовсю показывали голое тело, страстные поцелуи и неприкрытый секс. Французские телефильмы не стесняются этих тем и образов. Потому-то французы так многообещающи в преддверие сентиментальной жизни: они растут с мыслью, что секс есть важная часть ежедневного распорядка. Я не имею ничего против этой установки, но поскольку до ближайшего сеанса секса оставалось ещё минимум восемь часов, мне не хотелось провокаций. Я нашла канал ARTE, аналог нашей «Культуры» – там начинался красивый фильм-сказка с молодой Катрин Денёв и Жаном Марэ. То, что надо для целомудренного утра, решила я и благостно откинулась на подушки с ломтем оссо-ирати.

Это был детский музыкальный фильм про Ослиную Шкуру.

Первые пять минут я думала: какая несправедливость, что из-за разногласий с капиталистическим Западом советские дети были лишены таких сказочно сделанных сказок. Режиссёру-постановщику можно было смело давать премию «Сезар», художнику по костюмам и оператору – вручать золотые пальмовые ветви, а Катрин Денёв заочно – корону «Мисс Франции». Во всем этом неописуемо красивом мире была только одна несуразность: придворный осел какал рубинами. Нет, это замечательно, что рубинами, но сам процесс… Эстетики ради сценарист мог бы придумать иной способ синтезирования драгоценных камней в ослином организме. Почему бы ослу, например, не вытряхивать их из ушей или не выбивать копытцем? Возможно, тогда бы фильм прошел кордоны строгой советской цензуры, и его прокатная география расширилась бы в разы.

Но с каждой следующей минутой я укреплялась в мысли, что сказка эта чисто французского пользования. Во всех других странах её показывали бы на закодированных каналах. Итак, королева умерла. Король был так опечален, что прогнал с глаз долой принцессу, которая была слишком похожа на почившую мать и тем самым разрывала ему сердце. Через несколько лет он случайно увидел девушку поющей в саду, поразился ее созревшей красоте и сходству с покойной женой и… решил на ней жениться. На своей дочери. Чтобы подавить слабое сопротивление отвыкшей от отцовской ласки принцессы, он использовал тяжелую манипулятивную артиллерию из разряда «Разве ты не любишь своего отца, не почитаешь его и не хочешь сделать его счастливым?». Героиня Денёв покорно кивала, мол, люблю, почитаю, хочу. Я в ужасе наблюдала за этой сценой инцестуального растления, успокаивая себя тем, что старик-король выжил из ума, дочь это прекрасно понимает, но боится потерять право наследования и постарается деликатно урезонить его психопатическое либидо.

Принцесса бежит за советом к фее-крёстной, которая в песенно-танцевальной форме разъясняет ей, что молодым девушкам не пристало выходить замуж за своих стареющих отцов. Чудесный опереточный номер, хотя, на мой взгляд, в сюжете избыточный – принцесса наверняка и сама в курсе прописных истин. Поскольку король – самодур, и песенно-танцевальные аргументы на него, скорее всего, не возымеют действия, фея предлагает девушке попросить у отца в качестве свадебного подарка платье цвета луны. Эта женщина мудра, подумала я. В своем лесу ей наверняка частенько приходится сталкиваться с неуравновешенными типами – она знает, как с ними обходиться без риска для здоровья.

Бровки Катрин Денёв расслабленно разъезжаются на свои места, на губах снова появляется беззаботная улыбка – план кажется ей гениальным. Она, талантливо изображая смущение, сообщает о своей воле отцу. И в указанный срок получает платье. «Что же делать?» – думает она и снова бежит к фее-крёстной. Та предлагает план Б, потрясающий своей оригинальностью, – попросить теперь платье цвета солнца. Отец скрежещет зубами, но соглашается и на этот каприз. Принцесса поражена красотой полученного наряда и идёт к крёстной уже без прежней прыти. «Он подарил мне платье, оно очень красивое. И вообще, он такой добрый, я так его люблю, почему я не должна выходить за него замуж?» – спрашивает она.

И только тут до меня дошел весь ужас ситуации: оказывается, до этого момента принцессе было совсем не очевидно, почему придется дать отказ отцу-растлителю. Просто она была в смятении из-за его внезапной сентиментальной атаки после долгих лет, что он беспричинно гнал её от себя.

Но фея-крёстная непреклонна. Она придумывает жестокий, но безотказный план – попросить у короля шкуру осла, экскременты которого обеспечивают государственную казну. На это король точно не пойдёт, а если вдруг пойдёт, тогда выхода нет – придётся бежать из королевства.

Я закусила губу. Все дети в этот момент уже совершенно точно рыдают крокодильими слезами. Пускай уж лучше девушка согласится на кровосмесительный брак.

Принцессе тоже жалко осла. Ведь сколько она себя помнит, он какал рубинами и страшно её забавлял. Да и замуж за отца она выйти совсем не против. Но крестная сказала: «Не положено». Девушка таки просит у отца накидку из шкуры национального достояния. Рыдает, но просит. Король вне себя от гнева, но соглашается. Потому что бес в ребро скребёт его так сильно, что он готов оставить государство без единственного источника дохода. Ночью принцесса просыпается и видит перед собой голову убиенного животного – ну и шкуру под ней. Маленькие зрители бьются в истерике. Принцесса тоже рыдает, потому что ей теперь придется уйти из замка, где она выросла, где жарко топят и купают ей ножки в золотой ванночке, бросить отца, за которого она почти собралась замуж, и мечты стать королевой. Но крёстная сказала надо, а принцесса, как видно по фильму, склонна безоговорочно слушаться старших. И вот она, утирая слёзы, накидывает на себя ослиную шкуру… НАКИДЫВАЕТ НА СЕБЯ ОСЛИНУЮ ШКУРУ и бежит из родного дома в соседнее королевство. Новый наряд ей, видно, так нравится, что она не вылезает из него ни днём, ни ночью, однако принц этого королевства подглядывает за ней в волшебное зеркало и заболевает от любви. Спасти его может только пирог, испечённый замарашкой в ослиной шкуре, – о чём он в жару сообщает перепуганным родителям. Королева намекает на антисанитарию, король настаивает, что заказанный пирог наследник престола будет пробовать только в присутствии придворного врача. Принцесса, не снимая ослиной шкуры, принимается за готовку – впервые в жизни, потому что чем дуршлаг отличается от тёрки, ей подсказывает волшебная поваренная книга. Ослиные копытца волочатся по кухонному столу, ниспадают в миску с тестом, придавая будущему пирогу крепкий деревенский вкус.

Присутствие придворного лекаря на дегустации оказывается нелишним: принц едва не ломает зубы о золотое кольцо, коварно подложенное туда Ослиной Шкурой. Зуб спасают, но мозг наследника уже необратимо повреждён. Как иначе объяснить, что вместо того, чтобы дать гонцу разнарядку доставить во дворец «девушку, которая носит ослиную шкуру» (она там в королевстве живая достопримечательность, едва ли не туристы с ней фотографируются), он устраивает примерку кольца всем женщинам королевства. Примерка кольца – это поистине эпическая сцена: демократически настроенный принц настоял, чтобы на смотринах присутствовали все без исключения подданные женского пола, включая старух, малолетних детей, нищенок, юродивых и не способных самостоятельно передвигаться.

Короче, принц нашёл свою возлюбленную под ослиной шкурой. Играют свадьбу. В разгар пиршества во двор прекрасного барочного замка влетает… ВЕРТОЛЕТ. Я не шучу: натуральный серый вертолет гражданского пользования, без розовых лопастей и позолоченной вязи на стеклах – как будто только что с военно-воздушных учений спасательной бригады. Оттуда выходит король-отец и фея-крёстная. Отец расцеловывает блудную дочь, а фея, видя её тревожное выражение лица, успокаивает: «Не волнуйся, дорогая, он больше не хочет на тебе жениться. Он уже женился – на мне».

Все счастливо улыбаются, занавес, дети идут пить какао.

Я выключила телевизор и долго сидела неподвижно с широко раскрытыми глазами. Час дня – самое время выйти поприветствовать город. Но можно ли без пневматического оружия выходить в город, чьи жители выросли на подобном кино?

***

Когда, пройдя триста метров по улице, вы встречаете босоногого буддистского монаха, длиннобородого старика в белоснежных одеждах, женщину, у которой из носа торчит трубка, а к поясу пристёгнут аппарат искусственного дыхания, девушку в сари, девушку в пижаме и группу негритянок в ярких, пышных платьях и чалмах, вы чувствуете себя в своей тарелке? Я чувствовала себя посетителем музея естествознания. Для остальных прохожих было в порядке вещей по дороге на работу пересечься с вождем африканского племени в парадной тунике и с обвешенной плюшевыми игрушками японкой-фетишисткой – никто даже не поворачивал головы в их направлении.

Моя же голова крутилась в разные стороны и иногда проворачивалась вокруг своей оси. Каждый встреченный человек был готовым персонажем для повести. Пройдя мимо террасы кафе, можно было набрать сюжетов на увесистый сборник.

Вот, например, эта молодая парочка. Я уже и афишу вижу: драма, в ролях Гийом Канэ, Марийон Котийяр и Одри Тату. Он встречается с её лучшей подругой, но их тянет друг к другу, они ничего не могут и не хотят с этим поделать, потому что фильмов про морально возвышающую дружбу во французском кинематографе гораздо меньше, чем про разрушающую и нездоровую любовь. В конце Марийон Котийяр срывается с моста.