Гибель Лодэтского Дьявола. Второй том

– В девятый, как и два моих брата: в месяц Венеры… – запнулась она, но потом продолжила: – При полной луне.

– Шутишь?! – широко улыбаясь, заблестел он зубами. – Ты?! Бывает же… Любодеяние, Леность и Уныние? Мои любимые Пороки! Особенно Любодеяние…

– Когда я родилась, луна была красной, – зарделась Маргарита. – Это значит, что было лунное затмение: так матушке сказал священник. Все порочные склонности у меня есть, но они ослаблены, а Нестяжание усилено…

Она смутилась под его улыбкой, отложила кинжал для еды и отпила немного вина.

– А вы когда родились?

– Я? – усмехнулся он. – Едва успел в двенадцатый месяц Юпитера, но командовать у меня, как видишь, выходит. Еще я родился в ночь, какую так любят все дамы и так ненавидят их мужья, да и вообще все мужчины: в Церераалий то есть. Как ты уже поняла, я появился в новолуние… Представь себе: у меня есть и Трезвение, и Нестяжание, и Целомудрие, и лишь один Порок Уныния.

«Несправедливо! – подумала Маргарита. – Даже у Лодэтского Дьявола всего один Порок в кресте, а у меня целых три!»

– Зато самый страшный Порок, – сказала она вслух.

– У тебя он тоже есть. Слушай лучше дальше. Я родился в восьмиде Любви, значит, сами звезды велели мне носить черный цвет, а мой металл – свинец. Вот и пули из свинца делают… Одним словом, воевать мне тоже предначертано свыше. И мой гумор холодный и сухой, в самых высших точках, а гуморальный сок – это черная желчь. Шутки у меня поэтому такие: черно-желчные… А про тебя и без гороскопа понятно, что гумор в высокой точке влажности, раз ты столько слез умеешь наплакать, да очень кровяной, раз легко краснеешь… Всё верно? А то я сатурномера уже год как не видел, да и до этого в храм едва заходил.

Маргарита кивнула.

– Дальше добрый сказ о моем рождении заканчивается, – попивая вино, ухмылялся Рагнер. – Я родился, – зловеще понизил он голос, – в самую темную-темную претемную… Темную Ночь! Да! За три минуты до мига Возрождения, когда нечистая сила особенно сильна. Иии, как я тебе уже сказал, рок мне быть таким, каким я стал! – заключил в стихах он.

Маргарита смотрела на него с жалостью.

– Что? – поднял брови Рагнер, взял пальцами новый кусок мяса и принялся неторопливо от него откусывать.

– Понятно, почему вы такой… – искала она слова. – Такой… злосердечный и не жалеете никого… и в Бога не веруете. Вы озлобленны, потому что вам никогда на день рождения подарков не дарят и вы его не отмечаете торжеством.

– Зато ты уж больно добросердечная… – покачал головой Рагнер. – Нашла кого жалеть… Я сам себе такой подарок в Великое Возрождение сделал. Ну ты знаешь… С такой легкостью я еще тунну серебра не заслуживал. И в Бога верую после этого. Спасибо тебе, о Боже, за меридианскую веру!

– У меня есть знакомый… – вздохнула Маргарита. – Тот человек, большой такой, которого вы чуть не убили, когда он на вас бросился. Вот он тоже никогда свой день рождения не празднует и подарков не получает, потому что родился во второй день Юпитералия. Он тоже мрачный, как вы, а его родная сестра очень веселая.

Рагнер хмыкнул, но ничего не сказал.

– Родиться в Юпитералий или в Судный День, и тем более в Темную Ночь, – это самое плохое, как я всегда думала, – добавила Маргарита, начиная с помощью двух кинжальчиков разрезать на тарелке свой кусок баранины. – Хуже, чем в Великие Мистерии.

– Ну, если мы о друзьях, то у меня есть друг в Лодэнии, Вьён Аттсог – тот, который в шахматы мастерски играет, если помнишь наш разговор. Он не в Великие Мистерии родился, но немного позднее. В високосный год, а еще в високосной восьмиде – в нову третьей триады Трезвения, тридцать второго дня. И если год не високосный, то отказывается справлять день рождение тридцать первого дня, в нову, как все нормальные люди: раз в четыре года всё равно празднует. Такой вот чудак. А меня ты не жалей: я выкрутился и отлично устроился. Торжество самому справлять не надо – вместо этого я захаживаю на пиры к друзьям в их дни рождения, дарю им свой подарок, а от них получаю свой. Отлично я придумал?

– Да, – весело ответила Маргарита. – Нинно так не догадался…

– Хочешь, и с тобой так же будет? – улыбаясь губами, но став серьезным, спросил Рагнер и отпил из бокала. – Обменяемся подарками? Подарок для меня – это вопрос, – поспешил сказать он. – Мой вопрос и твой честный ответ.

Маргарита отложила приборы, промокнула льняной салфеткой губы и кивнула.

– Мой вопрос… – вздохнул Рагнер, взял пузатый кувшин с золоченым горлышком и долил желтое вино в бокал Маргариты. – Ты сегодня утром по-иному на меня смотрела, – вздохнул он и, глядя в лицо девушки, продолжил говорить: – Вопрос такой: ты больше не держишь обиды на меня? За то, что я тебя к себе на ложе уволок?

Маргарита потупила глаза и, слегка смутившись, ответила:

– Я же говорила, что лишь себя виню… Вас я… могу понять. Вы подвергали себя такой опасности, что… и хотели получить что-то взамен.

Рагнер шумно выдохнул, скривил лицо и со стуком опустил кувшин на стол.

– Дамы… – пробурчал он. – Как же… у вас всё в ваших головах не так устроено, как надо… – с укором смотрел он на девушку за то, что она – это она.

– Не так всё было? – удивленно подняла на него свои зеленые глазищи Маргарита. – Вы же сразу… целовать меня начали. Прямо на кладбище, в паре шагов от брата Амадея.

Рагнер молча допил бокал вина и налил себе новый.

– Пожалею, что скажу… – вздохнул он. – Нет, не так было… Когда я понял, что снова начинаю чудить, да так, как лет шестнадцать не чудил: из-за красавицы и рыцарское достоинство на чашу Небесных Весов бросаю, и честь имени и рода, и привилегии моих наследников, и черт знает что еще… А я был уверен, что монах еще по дороге в ратушу помрет, ведь о том, что он прижег рану, я не знал, пока мы с него кровь не смыли… – внимательно смотрел он на Маргариту. – Тогда я понял, что всё! – развел он руками. – Успел влюбиться… А дальше… Я попытался тебе сказать, как ты мне пришлась по душе, – ты стояла молча и не отбивалась. В любовных признаниях я не мастер, вот и осмелился поцеловать твой синяк – ты смирно стояла. Я тебя поцеловал уже в губы – ты опять ничего: стоишь и даже слова против не скажешь, – пронзительно стал смотреть на девушку Рагнер, а она сильнее розоветь в щеках. – Я был готов и по лицу получить и, вообще, к чему угодно… – выдохнул он, не отводя от нее глаз. – Но ты… – выдохнул он еще раз. – А когда я утром вышел минуты на три за дверь и радостный прибежал назад с куском мяса, то слышу: «Еще раз – и я себя порежу или из окна брошусь… Отпустите и не трогайте», – проворчал он.

Маргарита не знала, что ему ответить, – не про стихи же Блаженного рассказать и о том, что, устав ужасаться сбывающихся предсказаний, она покорилась судьбе. Она молчала и трогала свои горящие щеки.

– Ладно, – уже спокойно выдохнул Рагнер. – Забыли… Мы, люди, хоть и разум имеем, да вот почему-то порой им не пользуемся. Я сам то и дело глупости творю, а ты так вовсе еще маленькая… Чего я хотел? Тебе всего пятнадцать… – нежно поглядел он на девушку и платок на ее голове. – Праздничный обед, значит, кстати пришелся?

– Да, спасибо вам большое, а то… – расстроенным голосом сказала она и вовремя замолчала, чуть не упомянув о том, что недавно узнала.

– А то? – всё равно зацепился за слова Рагнер.

– Ничего такого… – грустно улыбнулась она ему. – Обычно мне не везет в этот день. Прошлый был просто ужасен.

– Да? А ну выкладывай. Только если это весело и ты не будешь плакать – иначе не надо.

Маргарита пожала плечами и стала рассказывать, как сломала дядюшкины часы. Воздух над столом разрядился: девушка перестала грустить, а Рагнер выглядел довольным.

– Твой дядя мне бы точно понравился, – смеялся он. – Если бы не война, то мы бы подружились.

– Да, он очень славный. Интересно, где его розовая куколка? Всё ли с ней в порядке? Или ее украли вместе с часами? Или просто что-то плохое с ней сделали…

– Уверен, твой дядя смог о ней позаботиться лучше, чем о тебе, – хмыкнул Рагнер. – Извини, – тут же поправился он. – Я дурак. Ты ведь это уже поняла.

– Нет, вы просто правду сказали, – покрутила Маргарита бокал за ножку и попробовала улыбнуться.

– Так! Говори, что хочешь в подарок, – твоя очередь. Я всё могу достать. Хоть изумруды и рубины – подойдут к твоим глазам и губам.

– Этого мне не надо, – более радостно ответила Маргарита. – Но есть кое-что… Вопрос, как и у вас. Если бы вы ответили – это было бы подарком. Я о вашем кресте на спине.

Рагнер закатил глаза.

– Сдался он тебе! Хочешь знать, как я повстречал Дьявола и продал ему душу?

Маргарита испуганно на него посмотрела.

– Так это правда?

– Ну… – замялся Рагнер. – Не то, чтобы прям Дьявол. Человек, но страшноватый… И внешне он… Необычный человек внешне и… это было за Линией Огня в Сольтеле.

– За ней же нет жизни… – удивилась Маргарита.

– Вот потому я и не хочу ничего говорить, – скривил Рагнер рот на одну сторону. – Зачем тебе это? То, что я скажу: ты или мне не поверишь, что, скорее всего, так и будет, или тоже продашь душу Дьяволу, – улыбнулся он. – Хотя ты ее уже отдала. Помнишь, девчонка?

– Расскажите, – потребовала Маргарита. – Вам ведь всё равно: поверю я или нет. Если не поверю, то останусь при своем, а вы, думаю, не расстроитесь.

Рагнер жестко посмотрел на нее, встал, подошел к окну и постоял там с минуту в раздумье, затем вернулся к столу и скинул Айаде на пол остатки своего мяса.

– Обед испорчен, – вздохнул он, швыряя тарелку на стол и садясь на стул. – Ладно, слушай. Мне было почти семнадцать, сердце мое было разбито, и я разругался со старшим братом еще тогда. С тех пор мы не общались. И об этом, – уточнил он, – я рассказывать не буду!

Маргарита кивнула.

– В Ларгосе, где я вырос, там делают корабли. И мой друг… Это Вьён, о котором я недавно рассказал. У него своя верфь – наследство его отца. Я тогда хотел героически умереть, и выпросил у него его первый корабль, что он не мог продать. Корабль был… как бы это сказать… Друг мой пытался создать уникальный корабль: чтобы был большой и быстрый даже против ветра. Друг мой – он тоже уникален, но об этом не сейчас… Корабль у него вышел, конечно, большим, но вовсе не быстрым, зато дико уродливым. Он назвал его «Гиппокампус» или «Морской конь» с языка древних… Название тоже всем приходилось пояснять… Веришь или нет, но кроме обычной мачты и большого паруса, корабль имел еще и по бокам два косых паруса, похожих на крылья, только мачты вращались как весла. Из-за них осадка судна вышла большой и крен тоже, а зрелище, когда наш морской конь расправлял крылья, было незабываемое… – засмеялся Рагнер, но тут же вздохнул и помрачнел. – Одним словом, «Гиппокампус» был Вьёну не нужен. Я пообещал не обрубать боковых мачт, пройти и моря, и океаны, вернуться и дать совет, что ему изменить. Если тебе интересно, то мой совет был: обрубить чертовы мачты. Хотя они мне, Эорику и еще десятку людей жизни спасли… Но позднее об этом. Далее я смог увлечь сотню парней из Ларгоса идеей присоединится к Священной войне в Сольтеле. Служить Экклесии как воин очень выгодно: и деньги хорошие, и семьям подати платить не надо… Можно очень быстро стать оруженосцем, а то и рыцарем, не дожидаясь возрастов Посвящения и Страждания. Полгода в Сольтеле – это уже подвиг: для получения рыцарского достоинства вполне хватает. Гео опять же спасаешь и всех людей – мы тогда все в это верили… Каким-то чудом мы прошли на «Гиппокампусе» по Большой Чаше и не потопили себя. На плавание до Южной Леонии и еще время, пока мы торчали в королевстве Ламнора, – всего на это ушло две с лишним восьмиды. Мне как раз семнадцать исполнилось. Потом еще восьмиду без малого мы плыли до Нибсении, северо-восточного куска Сольтеля, что был уже отвоеван. Там еще без особого дела больше восьмиды топтались, ждали конца поры ливней. Полгода на ветер, а потом дорвались: после Весенних Мистерий поехали завоевывать местные поселения. Одно за другим. Шли вдоль побережья, порой лесами, избегая пустыни. Наша сотня ларгосцев была частью полка в две тысячи воинов – по десять в копье: всего двести ударных копий. На каждого – по четыре боевых коня, лучшие кольчуги и доспехи, бычьи собаки, волкодавы и собаки-ищейки, ружья, порох, ручные пушки… Выглядели мы очень страшно и знали это. Мы заходили в поселения и убивали всех мужчин. Оставляли живыми лишь женщин, девочек и тех мальчиков, у которых еще не прорезались все молочные зубы и которые не успели получить душу. Но, как правило, мы их находили уже мертвыми – сольтельцы сами убивали женщин и младенцев, чтобы они не достались нам. Так что мы почти всегда попадали в уже никому не нужные из живых поселения.

– А что делали с женщинами, если их находили живыми? – спросила Маргарита.

– Женщины чище плотью и выше душой: так написано Святой Книге. Считается, что они могут принять веру, в отличие от мужчин, – вот священники и пытались их обратить. Всякое, конечно, случалось… Тех, кто соглашался стать меридианками, отправляли в наши крепости. Там они работали: и камни тесали, и белили известью, и стирали, и прочее… Иначе их изгоняли, – невесело усмехнулся он. – На Суд Бога – в пустыню. Старух тоже… сразу… Дерево их души выросло в безбожии, ослабело, и спасти их было уже нельзя… Ох уж эта пустыня, – тяжело вздохнул герцог. – Мы даже не понимали, что она такое. Это было просто убийство, только без милосердия, пытка. Нет там ни суда, ни Бога. Песок там в полдень горячий, как огонь. Час без воды – и ты падаешь. Просто не можешь двигаться, никуда не дойдешь… Так, на чем я остановился до пустыни?

– Вы шли из поселения к поселению, – ответила Маргарита.

Слушая Рагнера, она, позабыв о Культуре, забралась с ногами на стул, обхватила их руками и положила подбородок на колени.

– Да, спасибо… – большим глотком допил вино Рагнер и налил в бокал воду. – Так прошли почти три восьмиды. Нам начало всё это надоедать. Везде жара несусветная. Если ты думаешь, что в Лиисеме жарко, то здесь настоящая прохлада и благодать по сравнению с Сольтелем, тем более с Сольтелем летом. Наш отряд направлялся на юго-восток, к лагуне. Мы слышали, что там, на побережье, был большой город, и мы хотели его захватить, хотели хвастать подвигами, а то покорение деревень никого бы не впечатлило. Он, кстати, сейчас уже завоеван и часть Нибсении. Его назвали Дионз, по имени принца Ламноры, который погиб в том походе, не увидав, на свое счастье, этого города, – задумался Рагнер и продолжил: – Мы там, в Сольтеле, стали безумцами. Нам столь легко давались победы в деревнях, пока мы шли к Дионзу, и мы не придавали значения тому, что по нелепостям погибла половина отряда. Там и гнус ядовитый, и скорпионы, и травы жгучие, и твари разные… непонятные… да и жара убивает – у кого-то просто не выдерживало сердце. Однажды напала змея невероятных размеров… Она, правда, никому не успела навредить, но здорово нас перепугала… Осталось совсем близко до города, когда вдруг занемог и через день погиб наш вождь, принц Ламноры – ему было всего пятнадцать. По-хорошему нам нужно было бы принять всерьез этот знак свыше, но цель была так близка. Повернуть назад – это возвратиться с пустыми руками, опять иди через коварные леса и спустя время начинать заново поход к Дионзу – обязательно с началом весны, ведь зимой, в восьмидах Любви и Веры, воевать неблагочестиво даже в Сольтеле. Как я уже говорил, смерти я не боялся, да вот воины простого звания умирать вовсе не жаждали. Я был сперва оруженосцем, командовал ротой из семидесяти двух бойцов, а после смерти принца Дионза, воодушевил всё войско на подвиг и возглавил его. Сказал: «Всё равно помрем в гадских лесах, без славы и трофеев, зато за спасение Гео точно в Рай угодим…» Молчать бы мне… Не зря, видать, зубов лишился перед Сольтелем, но я и шепелявый оказался убедителен. Чем я, дурак, думал? Одно оправдание: жара сводила с ума. Дионз – не меньше Бренноданна: огромный город, какой стал бы себя защищать, но парень из маленького Ларгоса таких размеров даже представить не мог. В одной из деревень, вблизи Дионза, оказалась засада – и случился короткий, позорный для нас бой… Из девятисот семидесяти шести воинов остались в живых только двое: я и Эорик. Чуть позднее расскажу про это. Выбираясь назад, Эорик и дал обет молчания – зарекся, что заговорит лишь тогда, когда в Лодэнию вернется. Больше года молчал и так привык, что и сейчас слова не вытянешь… А раньше петь любил, – грустно усмехнулся Рагнер, – особенно любил оду про героя Сиурта, у которого был плащ-невидимка…

Всё то время, пока он говорил, то смотрел не на Маргариту, а в стол, и вертел кинжальчик для еды – перебирал его, закручивал юлой на ладони или пропускал между пальцев.

– Долго рассказываю? – оторвался от кинжала Рагнер.

– Нет. Мне очень интересно.

– Ну тогда слушай дальше, – снова взял кинжал мужчина. – Тех, немногих из нас, кого не убили, привезли на портовую площадь Дионза, и тридцать воинов насадили на колья… промеж ног. Лишь меня и Эорика оставили в живых, но два дня заставляли смотреть, как умирали наши друзья и братья по оружию. Не знаю, есть ли отвратительнее на вид казнь… Откуда только этот проклятый кол потом не вылезал… Им сделали дощечку для ног, чтобы их страдания длились подольше, а чтобы солнце раньше времени их не убило, водой поливали… И мужчины Дионза могли подходить и что хочешь делать. Ну там… поливали тоже, но не водой. А мы с Эриком стояли посреди них, прикованные к столбам, смотрели и рыдали… – закрыл глаза Рагнер и скривил лицо. – И так мы были с ним напуганы, и так не хотели умирать такой смертью… Мы с ним явно не мученики веры. Ладно, не об этом… – выпил Рагнер весь бокал воды. – Дальше будет то, что ты знать хочешь: про крест и моего Дьявола… – вздохнул он и потер лоб.

– Мы с Эориком думали, что и нас потом убьют, – продолжил рассказ Рагнер. – Так же или страшнее. В живых мы не надеялись остаться. Мы оба умерли там тогда и остались в Сольтеле. Вернулись он я другими, – задумался Рагнер, а потом продолжил. – Нас с ним разделили: развезли по разным сторонам. Эорика – отпустили. Да, взяли и отпустили, чтобы он рассказал о том, что будет, если мы нападем снова. Его выбирали наугад: ему просто повезло. А меня оставили жить намеренно, – криво улыбнулся Рагнер. – Меня купил загадочный человек, весь завешенный тряпками. Нарочно за мной приехал в Дионз. Это и есть мой Дьявол, и я встретил его на исходе третьего дня Воздержания, почти сразу после празднества Перерождения Земли. Он купил меня раньше, но оставил смотреть, как корчатся в муках мои побратимы, воины, доверившиеся мне… И с двумя из них я дружил с раннего детства.

Рагнер отшвырнул нож, нагнулся и погладил собаку, лежавшую на полу и тоже внимательно его слушавшую.

– Дальше мы отправились через пустыню и Линию Огня. Вот тебе первый вымысел нашей веры: за Линией Огня живут люди, и я это видел своими глазами. Ехали мы по пустыне не на животных – на кораблях. Что-то вроде большой крытой повозки на трех больших парусах. И повозка эта прям летит. Потом я узнал, что только раз в году, в конце лета и в начале осени, дуют нужные ветра, не слишком сильные, но и не слабые, – в это время Линию Огня можно преодолеть, если, конечно, ветрила не сгорят и сам не сдохнешь. Через несколько дней после того, как мы оказались по другую сторону от Линии Огня, я увидел реку. Это тебе второй вымысел. За Линией Огня, отдаляясь от нее, как и в нашей половине мира, становится прохладнее. По реке мы добрались до города. Два истока соединялись в одну большую реку, широкую, как Лани. Между двумя реками – город Аомония. Слышала о таком?

– Нет, – помотала головой Маргарита. – В моем учебнике Географии такого нет.

– Да откуда ему там быть… – усмехнулся Рагнер. – Когда мы едва прибыли в Сольтель, то услышали о загадочном городе, подлинном сокровище среди песков. Никто там не был, но все о нем слышали и искали его… Его нарекли Аомония. Город тысяч сверкающих башен из стекла, где живут прекрасные дамы, никогда не покидающие своих роскошных, прозрачных узилищ, – чему-то улыбнулся Рагнер. – Ну так вот: меня привезли прямо туда. По башням из стекла я понял, что в Аомонии. Человек, что купил мою жизнь, – и есть мой Дьявол. Он оказался лет сорока и очень-очень волосатым. Не как человек с песьей головой, конечно, но… Везде черные волосы, почти шерсть: руки, ноги, грудь и спина. И в пол-лица черная бородища. А остальная кожа белая, как молоко, а то и белее… Я его прям испугался, когда увидел без накидок. Он был правителем этого города, королем тех мест. По его приказу мне, вместо зубов, что выбил брат, вставили эти зубы из неизвестной стали, – широко оскалился Рагнер. – Это не серебро, но не ржавеет и крепкое. Еще меня научили драться безоружным против меча и подобным хитрым вещам, правда, при этом обращались со мной хуже, чем с каторжником. И мой Дьявол зачем-то вырезал мне на спине крест. Не сам, разумеется, но под его строгим наблюдением.

– Больно было? – жалостливо спросила Маргарита.

Рагнер рассмеялся.

– Моя ты добросердечная! После того, что я в том плену пережил, это было… как тростинкой покололи. Терпимо, одним словом, не больно, хоть и долго… Что еще… Я жил там год. А потом, когда можно было снова пересечь Линию Огня, меня перевезли назад и отпустили – бросили в пустыне с флягой воды и указали куда идти. Я вернулся третьего дня Воздержания в високосном двадцать четвертом году. Ровно через год. Это всё.

Рагнер улыбался, но его глаз веселье не затронуло. А Маргарита чувствовала себя так же, как когда он делал вид, что не собирается делиться мясом.

– Это не всё! – обиженно сказала она, снимая ноги со стула и выпрямляя спину. – Вы так долго рассказывали до этого. А сейчас всё? Почему он Дьявол, тот человек? И как вы ему продали душу?

– Оно тебе не нужно, – улыбаясь, Рагнер смотрел на нее с нежностью. – Живи в своем мирке. Он добрый и красивый.

– Немедленно рассказывайте! – разозлилась Маргарита. – Не надо было тогда начинать. Вы хотели рассказать, но передумали. Я такая глупая? – тихо спросила она.

– Нет, я так не думаю. Просто ты еще маленькая и ничего не видела в жизни.

– Я не видела?! – возмутилась девушка. – Я за этот год навидалась! Два раза замуж вышла, меня чуть в бочке не утопили да еще сам Лодэтский Дьявол пленил!

Рагнер, усмехаясь, подумал немного и сказал:

– Я об этом пожалею, но… если ты настаиваешь. Так вот… Никто у меня, конечно, душу не покупал… У меня просто открылись глаза. Я сначала не понял, что пересек Линию Огня, но… одним из первых чудес, что я увидел, была карта… – замолчал Рагнер, думая остановиться, однако продолжил: – Я с юности управляю кораблем, я много где был, и я разбираюсь в звездах. Я знаю, что карта не была вымыслом. С годами я лишь сильнее в этом убедился. За Линией Огня – еще одна половина мира, а вовсе не такая же шапка выжженной земли, как шапка льда на севере. А Святая Земля Мери́диан даже не в центре нашего мира, даже мира на этой половине Гео, как и сам наш континент Меридея. А это первое что написано в Святой книге – это непогрешимый догмат нашей веры. Все первые строки Святой Книги – это ложь. А раз так, если с самого начала наша вера – это неправда, то и всё остальное… Всё тоже может быть выдумкой. Вот так…

Маргарита молчала, размышляя над его словами. Рагнер смотрел на нее.

– Вот тебе не кажется странным, – не выдержал он, – что Божий Сын, умирая, всегда имеет одного ребенка и всегда мальчика в возрасте одного года? Как так везет и ему, и всему человечеству? Почему девочка ни разу не родилась? Или близнецы? А если младенец умрет прежде срока? Но этого никогда не случалось. Не странно? Или у Божьего Сына несколько жен, и он нам вовсе не пример нравственности? Или Божие Сыны – самые обычные люди! Какой-то бедолага просто умирает на кресте в Великое Возрождение…

Тут уже Маргарита возмутилась.

– Это же всё чудо! – встала она со стула. – И зачатие идет от Бога, не от человека! А как же божья кровь?!

– Крови в нем, наверно, как в воды в море… – очень тихо проговорил Рагнер, тоже резко поднимаясь на ноги.

Он подошел к перекладине со своими вещами и стулу под ней. Заметив, что Маргарита заботливо перевесила его одежду, мужчина улыбнулся девушке.

– Я не собираюсь воевать ни с Богом, ни с Экклесией, – говорил он, заправляя рубашку в узкие штаны, надевая и застегивая камзол. – Мне это даром не нужно. Воевать с кем – я найду. Могу в храм пойти. На распятье не плюю и со своими мыслями я ни к кому не лезу. Но меридианским святошам я больше не верю, – застегнул он последнюю пуговицу. – Вот и всё. Так и живу. Да на колени в Возрождение больше не падаю, – провел он растопыренной рукой, как гребнем, по волосам, расправляя их. – Я с Айадой пойду погуляю. Ты ложись. Поспим сегодня подольше, – сказал он, подзывая собаку. – Забудь обо всем. Всё же зря я тебе рассказал.

Когда он ушел, девушка приготовила себя ко сну в уборной, переоделась в ночную сорочку и расплела косу. Все свечи, кроме маленького светильника на столе, она потушила, после залезла под красное покрывало и закрыла балдахин. Она бы и задумываться не стала над словами Рагнера, если бы не узнала, что сам наместник Святой Земли Мери́диан в Лиисеме не узаконил ее супружества и замолчал свое преступление. Аненклетус Камм-Зюрро, этот епископ с лицом стервятника-трупоеда, просто отдал ее мужчине, да еще и в пост целомудрия, обманом вверг ее в грех незаконной близости и обрек ее душу на наказание в шестом рву Ада. После такой подлости убеждение в непогрешимость священников и самой Экклесии пошатнулось для Маргариты тоже. Если бы не брат Амадей, то она наверняка и в вере разочаровалась бы, но, благодаря праведнику, остановилась на недоверии. Всемогущий Бог-Создатель, Божий Сын-спаситель, Пресвятая Праматерь-заступница и Святая Земля Мери́диан, в центре какой в полдень происходил Божий Суд и творилась истинная, непредвзятая и несомненная справедливость, остались для нее святынями. Вспоминая, что герцог сказал о Божьем Сыне, она праведно возмущалась. Слова о том, что Мери́диан не в центре мира, она тоже отвергала: