Гибель Лодэтского Дьявола. Второй том

Маргарита взяла тонкий белый шарф-платок, вернулась к большому настенному зеркалу и стала покрывать голову.

– Вас послушать, орензчане должны быть вам благодарны!

– По моему мнению – да! Я же говорю: вас всё равно ждала война. Было бы всё то же самое, только бесконечно. Ивар ни за что не отступился бы от мести… – стал серьезным Рагнер. – Его отец угодил в плен в прошлой войне и уперся, что выплатит любую дань за проигрыш, но Сиренгидию с ее золотоносными ручьями и торговыми портами не отдаст… По рыцарскому уставу нельзя просто так убить рыцаря-пленника, тем более короля, – это бесчестье. Словом, нужен годный предлог. Отец твоего герцога по приказу прошлого короля Орензы намеренно выставил своему пленнику позорные условия: свобода, дань и поцелуй руки, якобы за немыслимое оскорбление, а после его убил. Король никогда бы не поцеловал руку герцогу, иначе какой он король… Мирный договор спешно подписывал уже Ивар – он отдал Сиренгидию, чтобы получить тело отца и успеть сжечь его, пока душа не стала призраком. А герцог Альбальд за участие в этой уж очень далекой от рыцарского благородства торговле телом и душой усопшего меридианца, завладел золотыми приисками и стал печатать свою золотую монету. Святоши из Мери́диана повели себя как всегда – десятину из рук победителей забрали да в ответ: «Ничего не знаем, не видели и разбирайтесь сами, кто прав». Вот только героем Альбальда Бесстрашного не признали, иначе разругались бы с Иваром – этот спесивый хрен погнал бы Экклесию взашей со своих земель и не побоялся бы. Что до меня, то я понимаю короля Ладикэ и не прочь помочь соседу, к тому же родственнику – где-то на две унции крови, но всё же… – опять стал улыбаться Рагнер, глядя на ошеломленное лицо Маргариты. – Многое кажется другим, когда знаешь чуть больше, да? Вокруг живут не герои и не ангелы, а летописи – сплошное вранье. Что теперь скажешь? Я еще ужасен или не хуже остальных?

Девушка тем не менее сдаваться не собиралась.

– Всё еще ужасен! – возмущенно ответила она. – Как можно было захватывать Ориф в Великое Возрождение?! Это же страшное святотатство!

Рагнер рассмеялся.

– Ох, ну и весело же это было! – высказался он. – Я не убил ни одного человека и ничего не разрушил, а ты снова недовольна!

Насупившись и более не находя веских доводов, Маргарита молчала. Улыбаясь, Рагнер подошел к ней и появился позади ее отражения. Он немного покрасовался – встал то одним боком, то другим, вызывая негодование в зеленых глазищах. Его же забавлял гнев девушки. Он подмигнул ей в стекле зеркала, но она вспомнила, что время Кротости, и перестала его замечать. Скоро мужчине надоело кривляться.

– Пойду, пожалуй, с Айадой прогуляюсь и обойду тут всё, – сказал он, подходя к перекладине со своей одеждой.

Не стесняясь девушки, Рагнер стал заправлять рубашку в штаны. Набросив камзол, он увидел свой кошелек и взял его в руки.

– Я тебе еще кое-что принес, – протянул Рагнер Маргарите маленькую свинку. – Узнаешь?

Маргарита искренне обрадовалась и приняла ее обеими руками.

– Какая же ты еще девчонка, – рассмеялся он. – Еще не выросла из игрушек.

– Мне ее Тини подарила на Матронаалий, в благодарность как своей покровительнице. В Орензе такие маленькие фигурки подвешивают к колыбельке на удачу, а Тини вместе с этой свинкой подбросили к приюту – она подарила мне самое дорогое, что у нее было… Тини – это та прислужница, – вздохнула Маргарита, погасив улыбку. – Лучше бы мы не сближались… А Ортлибу я эту свинку так и не показала: он бы подумал дурное, потому что его самого прозвали в городе Свиннаком. Я побоялась, что он прогонит Тини, и припрятала свинку в кухне, а потом всё там обыскала, но не смогла ее найти…

– Ты меня не попросила взять ни одной вещи, связанной с мужем.

– Он мне не дарил ничего такого личного, – пожала плечами Маргарита. – Кроме рукописного часослова, но его мы продали вместе с драгоценностями. Ну все одежды – они же от него… И он мне больше дал, – она отошла от Рагнера и взяла со стола учебник. – Вот это. Нанимал мне учителей. Хотел, чтобы я была образованной. И я это ценю. Это дороже стоит…

– Понятно… А кровать… всё хотел спросить, ваша с ним? – махнул головой Рагнер. – В других спальнях ничего подобного нет.

Маргарита поставила свинку на стол и погладила ее пальцем.

– Мне кажется, что здесь жила его… близкая дама. Красивая… Они раньше были вместе… до меня. И она с нами потом тоже жила, даже в том желтом доме, – закрыла девушка на пару мгновений глаза. – Она уже не была его близкой дамой, но… Из-за того что Ортлиб женился на мне, а не на ней, их общий сын и надругался надо мной.

Она выдохнула последнюю фразу, и ей стало гадко.

– Не плачешь? – спросил Рагнер.

– Нет, – помотала Маргарита головой. – Не хочу из-за него страдать. Он был бы рад, если бы знал.

– Вот это верно.

Находясь за спиной девушки, Рагнер погладил ее голову через платок, а она не стала отстраняться. Он задумчиво постоял немного, намереваясь сделать что-то большее, но потом решил, что не стоит.

– Айада! – позвал он собаку, и та ринулась с места.

Подлетев к Рагнеру, она подпрыгнула, положила ему лапы на грудь и лизнула его лицо.

– Айада… – проворчал герцог, сбрасывая ее лапы. – Ну что еще за нежности? Ревнуешь, что ли? – усмехнулся он, глядя на Маргариту и вытирая нос. – Я вернусь к обеду, – сказал он девушке. – Часа через два. Что-то еще нужно?

– Нет.

– Не грусти тут, – пошел Рагнер к двери, и собака, махая хвостом, последовала за хозяином. – Думай, что супруг скоро явится и заберет тебя от меня, такого всего ужасного…

Если бы Рагнер обернулся, он бы увидел, что его слова совсем не успокоили Маргариту. Когда за ним закрылась дверь, она, обхватывая себя за плечи руками, села на стул. Тревожное предчувствие, что никто ее отсюда не заберет, причиняло боль и вызывало чувство унижения. И она не знала, что ей дальше делать, и боялась того, как с ней поступит Лодэтский Дьявол, когда убедится, что пленница стала обузой.

Глава XXIII

Пятнадцатый день рождения

Меридианская звезда соответствовала кругу – совершенной фигуре и началу всех форм; меридианский крест – квадрату, несовершенной фигуре и концу всех форм. Круг и звезда символизировали идеальный, божественный мир, квадрат и крест – суть человека и земного мира, то есть изначальное стремление человека к несовершенству и к уничтожению своего мира. Из металлов квадратом обозначался хрупкий свинец, а круг – пластичным золотом.

Двадцать шестой Божий Сын оставил в Святой Книге такую запись: «Из-за рамок своей плоти человек и есть создание, какому так любы углы прямые и строенья кубические: размах рук человека равен росту его. Человек с разведенными в стороны руками и сведенными ногами – это рамка квадрата с центром у места детородного; человек с раскинутыми в сторону руками и ногами – это круг с центром в пупе. У младенца годовалого со сведенными ногами – центр это пуп, да чем старше человек, тем сильнее середина его плоти к местам детородным уходит. Центр – это есть сосредоточье сил, перехлест стихий и мощи, потому плоть ребенка много заботится о животе своем, а голод человека взрослого метается меж животом и местом детородным». Крест стихий, полученный при обряде единения, усмирял звериное естество плоти, дарил дополнительный центр силы в верхней части груди, помогая человеку в борьбе с Пороками и животными страстями.

Согласно знанию, люди имели друг с другом незримые связи, и вырастали они как раз из центра плоти, из сосредоточения сил: будто в лесу одни души переплетались лишь ветвями, вторые – еще и корнями, третьи никак не объединялись, а четвертые боролись друг с другом, – вот и связи у кого-то были прочными, у других же они обрывались. Самые сильные связи были внутри семьи и между влюбленными. Люди с сильной связью могли понимать друг друга без слов или, когда один о чем-то думал, другой это говорил.

Соединение между родителями и еще бездушным младенцем было иного рода. Экклесия называла эту связь «незримой пуповиной сил»: с момента зачатия и до трех лет, чтобы окрепнуть, плоть ребенка питалась жизненными силами своих родителей, – значит, существовала возможность передать наследникам свою душу. Мужское тело могло передать душу только наружу, как семя, женское – внутрь себя, в матку, где был центр силы. Из-за строения человеческой плоти Божий Сын умирал на кресте в пропорции квадрата: его душа перед гибелью плоти собиралась у детородного места и перетекала по незримой пуповине в его собственного годовалого сына, – такой возраст был наилучшим для принятия души младенцем от родителя из-за крепкой «пуповины» и центра силы в пупке. Могла душа передаться и дочери, но из-за строения женской плоти в дальнейшем душа передалась бы лишь тому младенцу, какой был бы еще в утробе. Погибнув на кресте, Божия Дочь уже не смогла бы родить, ребенок в ее чреве умер бы вместе с ней, – так прервалась бы череда возрождений: божественная душа отправилась бы на Небеса, не найдя пристанища в плоти, а Бог мог и не отыскать вторую столь праведную женщину, как Пресвятая Меридианская Праматерь. Следом наступил бы Конец Света. Таким образом, только строением человеческой плоти и ничем иным обуславливалось то, что божественная душа Спасителя жила в мужском теле и передавалась его сыновьям.

________________

Двенадцатый день плена сменился тринадцатым, затем прошел еще день. Маргарита уже три дня прожила у Рагнера в спальне и не понимала, как ей быть, ведь после дня венеры герцог точно перестал ждать Ортлиба Совиннака.

И в день юпитера, и в день венеры Рагнер приходил в ратушу за пару минут до начала восьмого часа и времени отбоя. Он где-то обедал в городе, а в свою спальню возвращался ради вечерней прогулки с Айадой да сна с ней в обнимку на полу. На рассвете или около того он вставал, отправлял собаку прогуляться, сам же укреплял тело: делал три раза по сто отжиманий, приседаний и сгибаний туловища из положения лежа для твердости живота. Маргарита в это время притворялась спящей, но из любопытства она иногда за ним подглядывала и тогда невольно восхищалась его сильным телом, особенно, когда видела игру мускулов на оголенном мужественном торсе, отмеченном шрамами и меридианским крестом. Ругая себя на чем свет стоит, она успешно противостояла искушению, отгоняла греховные мысли и лишь тихонько вздыхала.

Рагнеру никогда не требовалась нагретая вода, чтобы искупаться: после упражнений он просто обливался холодной водой; а Маргарите ежедневно, до второго завтрака, доставляли полтора десятка бочонков воды для большой купели. Из-за этого она чувствовала необъяснимые угрызения совести, хотя, казалось бы, могла ликовать, что причиняет хлопоты самому Лодэтскому Дьяволу, кошмару Орензы. Еще ей стали приносить сливки для кожи – и из-за них ей также становилось тяжело на душе. И из-за того, что «лодэтское чудовище» спит на полу, она тоже себя терзала. Пока Рагнер ни слова не сказал о ее переезде. Завтракая с Маргаритой, он подшучивал над ней, скорее даже измывался, и радовался, когда она пыталась дерзить ему в ответ, но ни разу за три дня он не упомянул о том, что пленница загостилась в его спальне, словно его не беспокоили собственные неудобства.

Пятнадцатый день плена совпал с днем рождения Маргариты. Шестого дня Нестяжания, второго года, сорокового цикла лет, в первый день сатурна, ей исполнялось пятнадцать лет. Она проснулась с гадким чувством обиды на мужа и с убеждением, что даже сегодня, в ее празднество, он не объявится. Трехдневный срок, какой в унизительных и грубых изречениях дал Рагнер, истек вчера, – с наступившего дня Лодэтский Дьявол угрожал отдать пленницу своим головорезам. Любила ли она супруга до сих пор или уже нет, девушка не понимала, только знала, что так сильно на него злится, что если он не придет за ней до окончания суток, то она сама больше не захочет его видеть.

По заведенному порядку, закончив упражнения, искупавшись и одевшись, Рагнер, уходя гулять с собакой, крикнул Маргарите, чтобы она вставала. В подавленном настроении девушка вылезла из-за красной завесы балдахина и, закрывшись в уборной, за триаду часа тоже привела себя в порядок. В свой день рождения она облачилась в ярко-зеленый наряд, что очень ей шел. Благодаря ли сливкам, или вышел срок, но синяки полностью исчезли с ее лица, будто они никогда и не пытались уродовать красавицу. Причесавшись, она покрыла голову платком и вышла в спальню, где на столе уже стоял завтрак.

В ожидании девушки Рагнер, сидя на большом сундуке, заострял меч обычным точильным камнем. Его волосы были перехвачены в хвост – значит, Соолма уже приходила. Она же принесла своему мужчине в день сатурна не белую, а символичную для этой планеты черную рубашку.

– А костью вы не пробовали меч затачивать? – поинтересовалась Маргарита, проходя к столу. – Человечьей, например?

– Зачем? – озадаченно спросил Рагнер, поднимаясь на ноги и вешая меч за цепь на стену. – Тем более человечьей… Это какие-то новые изыскания при дворе герцога Лиисемского или что?

– Почти… Не при дворе, скорее при кухне… Работницы хлебной кухни были уверены, что вы именно так делаете. Даже более… Могилы оскверняете, когда рядом нет живых красавиц. Ну, чтобы после насилия из их бедра вырвать кость, – невольно улыбнулась Маргарита, пока это произносила. – Так ваш меч острым и получается, то есть колдовством, – и пробивает любые доспехи насквозь… Я верила…

Посмеиваясь, Рагнер сел за стол напротив нее и ответил:

– Чего только про этот меч не болтают. Даже на Бальтине такое оружие – это большая редкость. Лучше сандел-ангелийских сплавов, да вот тайна бальтинской стали утеряна. Наверно, был какой-то мастер, который так и не открыл никому свой секрет. Ну или это сами гномы, духи земли, выковали… – улыбался и Рагнер. – Бальтинцы именно в это верили. Да из металла, какой послали боги. Меч, в самом деле, необычайно прочный, острый и легкий при этом. Едва тупится от ударов. Но лишь в единении с мастерством хозяина, меч может повредить доспех… Ладно, не говори никому – я ни разу не пробил мечом ни одного доспеха – у человека нет такой силы, чтобы пропороть сталь, а меч – это всё же не топор и не копье. Длинный меч отменно сечет – здесь его главная сила. Бывает, попадаешь мечом в сочленения на животе, но из-за нарамника другим кажется то, чего нет. Однако… Я раз видел на лесопилке, как тонкая струна режет и кость, и металл, и дуб. Твоя рука становится такой струной, и если она сильна, то твой меч тоже силен. Хороший меч может даже надрезать другой меч, а потом сломать его, но чтобы собственный меч не повредить и не сломать, нужно правильно бить и отражать удары, нужны долгие тренировки. Словом, меч требует куда большего мастерства, чем владение любым другим оружием, а если всё сделать правильно, то человека без защиты этот бальтинский клинок легко делит надвое.

– И как он к вам попал?

– Просто: я убил его прежнего владельца и честно заслужил оружие. Кстати, я назвал меч Ренгар – своим именем, только наоборот: он мое отражение… Там, на рукояти, две звезды с пятью лучами, одна перевернута. Все знают строки из Святой Книги о пропорциях человека – про круг или квадрат… ну и где центр плоти тоже. Сама звезда вписывается в круг, а вот если человек встанет, как пятиконечная звезда, то получатся, что он руками выпадает из окружности, то есть из меридианской звезды, а ногами из квадрата или из меридианского креста, центр же в пупке или около. Свобода, одним словом, – никаких рамок нашей меридианской веры! Правда, эти измышления не мои, а моего друга… Я же сперва думал лишь о том, что такая звезда мне напоминает о море и о том, как здорово качаться на волнах в теплый день. Распластаешься, отрешишься от всех мыслей, закроешь глаза и кажется, что уже не в этом мире… и даже немного другой человек…

– А что означает перевернутая звезда?

– Не знаю, – ответил Рагнер, принимаясь за еду. – Это же бальтинский меч. Когда Ренгар ковался, те язычники о меридианской вере слыхом не слыхивали, так что явно вкладывали какой-то иной смысл в символы. А его прежнего хозяина, мертвеца, уже нельзя было расспросить.

Рагнер быстро съел свою лепешку, вытер руки салфеткой и, отпивая из простой глиняной чашки напиток бедняков, желудевый завар, сказал:

– Я сегодня буду около полуночи. Не жди и ложись спать. Дверь не запирай – Айада никому не даст к тебе подойти, не бойся.

Внезапно Маргарита решилась на непростой для себя разговор. Она отложила лепешку и уставила глаза в стол.

– Вы же знаете, что мой супруг меня бросил! – в отчаянии сказала девушка. – Срок вышел, и раз его еще нет, то он не придет. Я сама… его уже не жду… – дрогнувшим голосом проговорила она.

– Только не плачь! – воскликнул Рагнер, шумно ставя на стол чашку. – Довольно мне тут слезы свои лить, – жестко сказал он, но когда Маргарита на него посмотрела, то не увидела ледяного стекла во взгляде. – Научись уже не реветь из-за тех, кто этого не стоит. Не придет – так не придет, – вздохнул он, помолчал и добавил: – Я давно допускал, что так может случиться: без твоего супруга обойдусь. Замок пока не буду штурмовать – лишь время тратить. Подождем войск с юга и будем с ними сражаться. Может, тогда ваш Альдриан, после того как мы его последнюю надежду уничтожим, образумится и сдастся. Если нет – выгоним его, и будет Альдрианом Безземельным. Не думал, что всё так затянется, но, – улыбнулся он и заглянул Маргарите в глаза. – Но мне так даже лучше: подальше от всей этой новой герцогской жизни, что ждет меня дома.

– А со мной, что будет?

– Нууу… Всё же я думаю, что твой супруг может мне потом пригодиться, – снова стал пить темный напиток Рагнер. – Посмотрим… Пока будешь здесь. Как уйдем из города, то отпущу тебя, так что не кисни.

Маргарита, не поверив тому, что слышит, уточнила:

– Отпустите? Без всяких условий.

– На все четыре стороны. Даже подброшу до дома дяди.

– Спасибо, – улыбнулась она и с благодарностью посмотрела на него, но тут же обеспокоилась другим вопросом: – И я здесь всё это время буду жить? В вашей спальне?

– Как по мне, с тех пор как ты здесь, я из-за тебя более бед не знаю. Как тебя переселишь? У тебя нынче платья красивые и белье тонкое. Чтобы опять тут все из-за тебя передрались? Мне точно не до этого. Или… – пристально посмотрел на нее Рагнер, – тебя что-то не устраивает? Не стесняйся, говори… Ну же?

– Мне неудобно… – слегка поджимая подбородок, попыталась улыбнуться Маргарита. – Вы на полу спите. Я себя обузой чувствую… из-за воды для купели и из-за остального… Я ведь вам не приношу пользы, одни хлопоты… Я не заслуживаю всего этого…

– Всё? – усмехнулся Рагнер. – Ты страдать, значит, хочешь? Сидеть в темной комнатке без лампы и ненавидеть меня? Так? Наверно, желаешь, чтобы Лодэтский Дьявол тебя терзал и мучил? И реветь мне тут постоянно собираешься?

Маргарита ничего не ответила.

– Я в походах привык спать на земле, так что про пол ты не беспокойся. И не мни о себе много: если что – мигом заточу тебя в темницу. Но ты себя неплохо ведешь: Айаду не обижаешь, пожара не учинила. А что врушка – так я уж смирился. Зато с тобою весело – то тебе сады полить надо, то про вишни мне свои аллегории расскажешь, то призраком вырядишься, то меч человечьей костью предложишь наточить… Я, наверно, даже скучать по тебе буду. Словом, как сказал: живи пока здесь, потом посмотрим.

– А как же Соолма?

– Соолме, как и мне, к походным условиям не привыкать. Или ты о чем? – повеселел Рагнер, и Маргарита поняла, что сейчас начнутся его унизительные шутки. – Беспокоишься, не страдаю ли я без женской ласки?

– Уверена, вы ею не обделены, – держала удар Маргарита.

– Не будь так уверена. Но если ты тут мне свою помощь предлагаешь – нынче я от тебя отбиваться стану, – так и знай! Как там было… Оставьте, – передразнивал Маргариту Рагнер. – Я больше не буду делать с вами блуд… Я порежу себя…

Маргарита гневно посмотрела на него. Она уже знала, что ее щеки стремительно розовеют. Рагнер был счастлив: он беззвучно посмеивался, показывая серебряные зубы и бесцеремонно положив локти на стол. От удовольствия, что задел ее, он даже наморщил нос. Маргарита молча взяла свою лепешку, уже выучив, что Рагнера, когда он так шутил, нужно было не замечать, и ему надоедало паясничать.

– Кушай, кушай, – ласково произнес Рагнер. – Голодать тебе нельзя. Может, ты уже чадо ждешь… От меня, – дернул он бровями вверх.

Маргарита с ужасом на него посмотрела.

– А что ты думала? Ты меня там так сжимала, что я не смог сдержаться аж два раза. Да в последний раз уже и не хотел, – его улыбка стала фальшивой, а глаза внимательно следили за откликом девушки.

Маргарита похлопала глазами: она неожиданно осознала, что, пошутив, Рагнер может оказаться прав.

– Дети – это всегда радость, – негромко и серьезно ответила она. – И уж лучше от вас, чем от того, мрази… – она замолчала, с ужасом понимая, что и Идер может оказаться отцом ребенка. – Намного лучше… Раз в тысячу примерно или даже в сотни тысяч раз…

Рагнер тоже замолчал и, продолжая наблюдать за ней, откинулся на спинку стула.

– Ну я рад, что ты меня хотя бы в один ряд с ним не ставишь. А то я уж думал…

– Нет, – твердо сказала она. – Даже близко не ставлю.

Что-то раздумывая, Рагнер встал из-за стола и начал собираться. Разгоралась жаркая лиисемская весна, и он надел черненую кольчугу прямо на рубашку, затем пояс с кинжалом и кошельком, застегнул ремни шпор и в завершение всего закрепил на бедрах золоченую цепь с мечом. Ни плаща, ни камзола поверх кольчуги он больше не носил.

– Хочешь, чего-нибудь привезу? – спросил он.

Маргарита помотала головой, откладывая наполовину съеденную лепешку: охота до еды пропала. Она взяла чашку и, отпивая из нее сладкий цветочный завар, начала гадать: угораздило ли ее так некстати понести во чреве.

«Беспокоиться рано, – думала она. – Кровь должна была пойти где-то три дня назад, но это ничего не означает – так говорила Марлена. Такое случается».

– Можно мне немного вина? – повернулась девушка к Рагнеру.

– «Вина» это вино, или ты опять мне свои загадки загадываешь? – озадаченно нахмурился он. – Ты же вроде дня три назад, за обедом, сказала, что никогда не выпиваешь вина?

– Иногда выпиваю… редко… «Вина» – это вино, никаких загадок. Только не куренного, не белого, а самого обычного. Для… Не знаю, чтобы протирать кожу вином с водою, например, то есть водой с вином… Нужно, чтобы было хоть немного вина. Любого, но лучше красного… или желтое лучше… Я даже не знаю…

– Будет тебе вино. И красное, и желтое, и черное. Срочно нужно или до вечера подождет?

– Подождет, – улыбнулась Маргарита. – Это не к спеху. Спасибо вам большое, – благодарными зелеными глазищами смотрела она на Рагнера. – За всё: за могилу Тини, за спасение брата Амадея, за Звездочку, за то, что… так благородны!

– Я всё же рыцарь, – криво усмехнулся герцог. – Но если хочешь отплатить добром, то потом, когда неволя для тебя кончится, не хвастай об этих моих подвигах, очень прошу, иначе моя добрая слава Дьявола будет испорчена. А я привык, что святоши при моем появлении сатурномеры скручивают, – нет, без этого уже жить не смогу! Забудь: мелочи всё… Монах жив остался, а остальное всё – сущие пустяки.

Маргарита наградила его еще одним признательным взглядом за скромность и снова задумалась.

«Значит, уже завтра утром я узнаю, – вздохнула она. – И кто же, если я понесла, отец ребенка? Ортлиб, который потащил меня на старый тюфяк в Северной крепости, Идер Монаро или герцог Рагнер Раннор? Все трое могут быть… Я почти догнала по бедствиям Гелни, дочку костореза. Если те сплетни вовсе не были бреднями сильван, и Гелни зачала, потому что ей на самом деле понравилось с тем проходимцем, то тогда выходит: Рагнер Раннор более вероятен, ведь с мужем, как оказалось, я не знала подлинного удовольствия… Но мое «полнолуние» случилось раньше – значит: или Ортлиб, или… нет… Боже! Да за что же это мне?! Я больше трех восьмид не могла затяжелеть от мужа… Зная мою несчастну долю, отцом ребенка, если он зачат, точно стал мразь-Идер!»

Задумавшись, она не замечала, что Рагнер, заканчивая собираться, поглядывает на нее и что-то решает для себя.

________________

Как и год назад в свой день рождения Маргарита грустила в одиночестве и раздумывала о неприятных для себя вещах: о тех, что так долго отгоняла прочь, старалась не замечать и не видеть. Она пробовала читать учебники, но то и дело утыкалась глазами в слова «супруг», «муж» и «венчание». Найдя текст о братстве рыцарей, она с удивлением узнала, что воинам Бога Экклесия прощает множество прегрешений. Их незаконные дети получали право стать рыцарями и наследниками, имея герб с каймой, и даже преступнорожденные мальчики, если рыцарь признавал их своими детьми, наследовали титул, родовое имя и герб, отмеченный диагональной полосой, а после восьми лет, проведенных на Священной войне, могли венчаться. Но сильнее всего Маргариту удивило то, что Экклесия никак не порицала воинов Бога за обольщения замужних дам – более того: дамы через покаяние могли получить прощение за супружескую измену с рыцарем и не попасть в Ад.