Бесчеловечность

Наконец, я понял, что хочу напиться. А еще я понял, что из-за злоебучих законов, алкоголь уже нигде в нормальных местах не продают, в бар не поедешь, а если поедешь, так набьешь кому-нибудь морду или вообще убьешь, в исступлении разбив голову оппонента о бордюр. Оставалось идти вперед и надеяться, что по дороге встретится какой-нибудь магазин, законсервированный в девяностых, обязательно с нерусским хозяином и с ментовской крышей, где из-под полы продают алкоголь после одиннадцати. Узнать время я не мог, потому что телефон сел, и когда я это понял, то вспомнил, что Востриков хотел позвонить, но пообщаться со мной у него сегодня, видимо, не получится. Ну и ладно. И вообще, почему они с мамой решили не рассказывать мне, что встречаются? У нее никого не было с тех пор, как я начальную школу закончил, и то, все было так несерьезно, что я даже не помнил, как звали последнего, а на имена у меня память очень хорошая. Да и к ее личной жизни я относился нормально что в детстве, что сейчас, со всеми сам шел на контакт, понимая, что отстранение и молчание причинит маме боль. Может, она думала, что я посчитаю ее слишком старой для того, чтобы встречаться с кем-то, но это не соответствовало действительности: мама ухаживала за собой и выглядела моложе своего возраста, была очень умной и успешной в плане карьеры, – была неким таким изумрудным камнем среди бижутерии на аукционе второй молодости.

Возможно, все было намного проще: последняя наша крупная ссора произошла на тему отношений как раз, но не ее, а моих, и, наверное, мама боялась, что я отнесусь, как минимум, настороженно к ее избраннику. Через полгода после того, как мы начали с Машей встречаться, мама пригласила нас на ужин в ресторан. Все прошло, на мой взгляд, лучше некуда – мы мило болтали, много шутили, я заказал у играющего в патио гитариста «Январскую вьюгу», которую он исполнил, конечно, хуже мамы, но тоже добротно, – в целом, не было того подросткового напряжения, когда ты знакомишь свою первую девушку с родителями, стесняешься и ее, и себя, и того, что ты уже вроде как взрослый и нет ничего особенного в том, что у тебя отношения, любовь и все такое прочее. Если посмотреть со стороны на нас в тот день – выглядело все как встреча молодого и разговаривающего на равных репетитора по биологии с двумя лучшими учениками, сдавшими ЕГЭ на сто баллов – непринужденная атмосфера, максимум понимания и множество общих тем создавали впечатление великолепного ужина. В конце вечера мы разъехались по домам, пожелав друг другу спокойной ночи, я попросил маму написать, когда она будет дома, потому что мы переживаем и все в таком духе. В общем, идиллия. На выходные я заехал к маме починить кран в ванной, прекрасно понимая, что речь зайдет о прошедшей встрече, но нисколько этого не боялся, так как был уверен, что ничего кроме «благословления» (пишу в кавычках, потому как оно мне не требовалось, да и мама достаточно умный человек, чтобы его давать) не получу.

– А почему вы не съезжаетесь? – спросила мама, ставя тарелку борща передо мной. – Вы же уже порядочно вместе, да и ты у нее постоянно остаешься. Плюс оптимизация ресурсов, как никак.

– Не знаю, мы как-то об этом не говорили особо. Один раз спросил у нее, не хочет ли она переехать ко мне, Маша сказала, что ей надо закончить универ, да и время не самое подходящее. Я не настаивал.

– Почему?

– Да смысл настаивать, универ так универ, закончит – переедет.

– А если и после этого не переедет? – усмехнулась мама, дожевав морковь – в обед она ела только овощи.

– Ну, будет жить на улице, – буркнул я, выказывая недовольство вопросом, – не будут же ее родители до смерти содержать.

– Странно, я понимаю, если бы ты к ней просился, это да – не очень, хотя можно было бы пополам скидываться: часть твоя, часть …

– Мам, хватит, что за бред мы обсуждаем, – перебил ее я, потому что направление разговора мне не очень нравилось, звучало как претензия за глаза. – Пусть универ закончит, потом будет видно, там у них реально жесть какая-то. Маша мне пару тем по матану показывала – у нас такого даже не было.

– Ладно, ешь, я пока котлеты наложу, тебе три? – спросила мама, пропустив мимо ушей мои слова.

Я кивнул в ответ, и она отвернулась к плите.

Больше мы этой темы не касались. С тех пор прошло около полугода, но мама ни разу за это время не спрашивала ничего про Машу, лишь иногда многозначительно уточняла, там же я живу, где до этого, или нет, в контексте того, сколько мне ехать до ее фирменного борща. После того разговора я пробовал закидывать удочку насчет переезда ко мне, но все время леска рвалась на фразе «мне нужно закончить универ», и вскоре эта рыбалка наскучила. Возможно, отказ Маши от переезда и стал тем катализатором паранойи, поглотившей меня полностью. Так вышло, что мама зарыла внутри меня семя сомнения, которое росло вопреки воле, превратившись, в конце концов, в могучее дерево правды. Бывает.

Довольно скоро мимо начали проезжать машины, сигналя, и водители орали матом, видя пешехода на проезжей части, поэтому я перешел на тротуар. Оказалось, что я вышел на Плющиху, довольно оживленную даже ночью, а, значит, рядом Арбат. На Новом Арбате есть три параллельно стоящих уродливых здания, портящих вид, и на одном из них есть выход на крышу, куда мне страшно захотелось пойти. Только бы найти чего-нибудь выпить. Желание напиться росло с каждой секундой, и я свернул во дворы, двигаясь наугад, интуитивно чувствуя, что найду искомое. Спустя пару минут взгляд зацепился за мирных алкашей, стоящих под вывеской «Минимаркет», которая горела блевотно-зеленым цветом. Я понял, что пришел по адресу. Когда я проходил мимо компании отдыхающих элементов, один из них пытался прицепиться, но я показал взглядом, что лучше этого не делать. Внутри магазина было сыровато, пахло разлитым пивом и немного мочой. У прилавка со скучающим выражением лица стояла дородная женщина в синем фартуке, она уперлась всем телом в прилавок и только потому держалась на ногах. Очевидно, она была пьяна. Витрина с алкоголем была не занавешена, как в сетевых магазинах, и перед моими глазами предстал скудный ассортимент алкоголя, ну, если мы не говорим о водке, которая занимала восемьдесят процентов стеллажа. Увидел бутылку пряного «Баллантайса». Решил взять его и пива.

– «Баллантайс» пряный можно, пожалуйста, и три бутылки рязанских «Жигулей».

– Чего-о-о? – почти пропела продавщица. – У нас такого нет. Водку бери.

– За вашей спиной верхняя полка, третья бутылка слева. Жигули возьму из холодильника? – безжизненным голосом произнес я, удивившись сам его холодному звучанию.

– У-у-у, мажор, – бубнила продавщица, пока пыталась достать бутылку с верхней полки. – Пиво сам бери, да. Восемнадцать есть?

– Паспорт показать?

– Я тебе в два ночи алкашку продаю, нахрена мне твой паспорт?

– Тогда зачем спросили возраст?

– Для спокойствия совести.

Она поставила передо мной бутылку. Я рассчитался за виски и пиво, и вышел на улицу.

– Э, парень, отлей пивка, – пошел на меня тот алкаш, который пытался прицепиться в прошлый раз.

– На хуй иди, дебил.

– Чего-о-о? – сказал он уже знакомой интонацией.

– Еще раз говорю, иди на хуй, дебил, – повторил я, не останавливаясь.

К сожалению, на этом стычка закончилась, так как за мной никто не пошел. А жаль, ведь нет ничего лучше, чем выпустить пар на тех, кто больше ни для чего в этой жизни не нужен. Ну, разве что на выборах голосовать.

Когда алкаши остались далеко позади, я подумал о том, что нарываться на толпу – решение не самое удачное: возможно, одному и удалось бы свет «потушить», но друзья пострадавшего быстренько «потушили» бы его и мне. Повезло, короче. Могло не повезти. Под эту философскую мысль крышка «Жигулей» взмыла над головой, и я сделал первый внушительный глоток, от чего немного поперхнулся и закашлялся, но не остановился, и выпил бутылку, почти как Ельцин на одной международной встрече – меньше чем за минуту. Оставшиеся бутылки гремели в рюкзаке, вынуждая спешить, так как я зарекся сделать следующий глоток уже на крыше.

Через несколько минут я прошмыгнул внутрь здания на Арбате, где офисы соседствовали с жилыми помещениями, и поднялся на лифте до последнего возможного этажа. Чтобы попасть на крышу, необходимо было выйти на пожарную лестницу, что я и сделал, попутно обругав паренька, который ставил тег на стене, словами типа «ну и нахуя ты это делаешь, идиот?», на что малой огрызнулся и побежал к лифту, пряча незакрытый колпачком маркер в карман. Надеюсь, он испачкал куртку необратимо.

Лестница была достаточно крутой, и я тяжело задышал уже на третьем пролете, а чтобы достичь цели, нужно было преодолеть еще четыре. Ветер ощущался намного сильнее, чем внизу, меня продувало, и я немного шатался после порции пива. Видимо, наслоилось на водку. Наконец, последний пролет был пройден, и я молился всем богам, чтобы на крыше было пусто. Не хотелось ни с кем делить момент неизбывной тоски и уничижительной глупости человеческой жизни. Хотелось, поднявшись наверх, уже новыми глазами, с новым опытом оценить, насколько любой человек ничтожен перед обстоятельствами, насколько от нас ничего не зависит и насколько мы все же глупы, раз пытаемся всеми силами убедить окружающих и себя в обратном. Я подошел к карнизу и сел, перекинув обе ноги в сторону Нового Арбата, которые болтались безжизненно, пока я вытаскивал бутылки из рюкзака. Виски и пиво я взял для того, чтобы напиться по американской системе, которая, как все американское, не является таковой, – естественно, такой способ достижения максимального алкогольного опьянения придумали шотландцы и привезли это знание с собой. Если говорить коротко и по-русски: виски в сочетании с пивом – это как водка с пивом, но от второго тебя разносит моментально, а от первого накрывает постепенно, и в этот момент можно почувствовать небывалую ясность рассудка и душевный подъем и силу.

Глаза защипало, как только я пригубил виски, от количества специй в напитке полились слезы; ощутив соленые капли на лице, я вытер их рукавом, как и раньше, глотнул пива, и приложился к виски уже по-хорошему. Это было похоже на то, как особо ленивые люди во время отключения летом горячей воды моются в холодной: сначала включают душ, потом мочат руки, чтобы растереть остатки влаги по груди и ногам, – и вот тогда уже можно мыться. Так было и тут: то, что «Баллантайс» пряный – я помнил, то, что он очень пряный – я знал, поэтому тактика была оптимальной. На третий глоток не было уже ни слез, ни горящего рта – только приятное послевкусие корицы и мутная задумчивость.

В следующие полчаса я мастерски жонглировал бутылками, попутно становясь все более пьяным и все более грустным. Допитая бутылка «Жигулей» полетела через плечо и разбилась вдребезги, от чего меня передернуло. Так разбилась и моя жизнь. Кто-то взял и выпил меня намного быстрее, чем следовало, а потом бросил через плечо, не задумываясь. У меня никого не осталось. Сил вспоминать хорошее не было, и воспоминания ускользали стремительно, обращая в небытие улыбки двух родных людей. И что мне теперь делать? Как просыпаться по утрам, ходить на работу, читать новости, встречаться с друзьями и заниматься всем тем, чем занимаются обычные люди, не отягощенные скоропостижной утратой всего дорогого, что у них было, есть и будет? Как в принципе живут такие люди, а, главное, для чего они живут? Неужели они не понимают, что жизнь – это не то, как ты себя ощущаешь в мире и что в нем делаешь, а то, как тебя наполняют другие люди? Что ты можешь сделать в одиночку? Кому до тебя есть дело, если ты один? Вот тем людям внизу? Брось! Они как не знали о твоем существовании, так и никогда не узнают! Изо дня в день перед нами мелькают тысячи лиц, которые мы не то что не запоминаем, но даже не имеем времени их запомнить. Люди – это фон, точно такой же, как вот эта крыша, на которой я сижу, как вот это здание напротив, как, черт возьми, снующие внизу машины! Да, фон должен быть статичен, но тогда люди – это декорации твоей жизни, меняющиеся, движущиеся, но это ничего не меняет: они все так же не влияют на твою актерскую игру в непрекращающемся фильме, зрители которого – твои близкие. Они следят за твоими успехами, сопереживают во время неудач и надеются, что в конце фильма будет счастливый конец, и попкорн не кончится на середине сеанса, и свет не включится раньше времени. При этом мы являемся точно такими же зрителями жизни родных, которые снимаются в похожих декорациях. И когда зрители уходят, остается три варианта: либо играть ни для кого, либо смириться с ролью декорации для других, либо сломать себя и перестать декорацией быть. Что из этого более глупо? Я не знаю.

С удивлением я обнаружил, что пиво кончилось, а виски осталось всего треть бутылки. Я встал, чтобы поставить «Жигули» у карниза, так как не хотелось разбивать вторую и погружаться в еще более тоскливые мысли. Вспомнил. Дома, когда напиваюсь, я иногда открываю окно настежь и встаю на подоконник, держась за раму с внутренней стороны, высовываю голову и потихоньку наклоняюсь в сторону улицы. Во-первых, это отрезвляет. Во-вторых, это очень весело – понимать, что одно неосторожное движение приведет тебя к смерти, но не отступать перед страхом и буквально смеяться смерти в лицо.

Такое же желание возникло у меня и на крыше. Я пробежал десять метров и запрыгнул на карниз, расставив руки в стороны, как каскадер, идущий по веревке между двумя зданиями. Балансировка мне давалась из-за набранных кондиций немного трудно. Я пошел вдоль по карнизу, планируя очертить периметр здания во время прогулки, при этом насвистывая «ходит дурачок по лесу, ищет дурачок глупее себя…» Летова, но примерно через полминуты остановился. Развернувшись в сторону оживленной трассы, я поднял голову наверх и что есть силы закричал

– Ну и как тебе, сука, происходящее? Доволен, мудака ты кусок, который все это придумал? Что мне теперь делать? Пошел ты!

Последнее я сказал достаточно резко, вытянув руки вверх и показывая небу фак. Нога поехала. Я уже не контролировал тело. Перевалившись через край крыши, я полетел стремительно, понимая, как все это глупо.

Удар пришелся на спину, и это все, что я помню.

И я умер.

На часах было ровно три утра по московскому времени.

Два

«Надела, блять, новые брюки!» – возмущенно крикнула я стремительно проехавшей машине. Было бы что-то под рукой – я бы с удовольствием кинула это в того мудака, который, видя лужу, как будто специально проехал по ней и обдал меня грязной водой. Что не так с этими людьми? Я правда не понимаю, в чем проблема снять ногу с педали газа, если ты видишь лужу и идущего по тротуару человеку. Зачем это все? В чем удовольствие? Чувствовать собственное превосходство и безнаказанность? Не понимаю.

В этот момент чуть сзади раздался сильный хлопок, как будто оборванный мальчишка допил упаковку сока, бросил на асфальт и резко наступил на нее, посмеиваясь над прохожими. Можно было подумать, что он издевается, однако на часах – три ночи, и вряд ли хоть один несовершеннолетний был в этот момент на Арбате. Я резко обернулась. То, что я увидела, повергало в абсолютный шок: на тротуаре лежал человек с пробитой головой, и часть его мозга вытекла на асфальт через дыру в черепе. Руки были очень сильно переломаны, отчего согнулись раза четыре, превратившись в зигзаги с торчащими костями. Кровь стремительно покидала тело, образовывая лужу под человеком и вокруг. Это был довольно молодой парень, высокий и большой, не толстый, а именно большой, достаточно просто одетый – узкие джинсы, вэнсы на голую ногу и джинсовая рубашка. Светлые волосы его с каждой секундой становились все более багровыми. Преодолев внутренний страх, я подошла ближе. Пахло кровью, приятным парфюмом и перегаром. Трясущимися руками я достала телефон и набрала сто двенадцать:

– Здравствуйте! Я вас слушаю.

– Девушка, здравствуйте, – дрожащим голосом произнесла я. – Только что около меня человек, видимо, совершил суицид. Спрыгнул с крыши. Ну, в том плане, что я шла по улице и услышала сзади хлопок, обернулась – лежит человек мертвый.

– Как вас зовут?

– Нина, Нина Устинова.

– Адрес проживания?

– Кутузовский проспект, дом пять дробь три, квартира тридцать семь.

– Номер телефона ваш?

– Да, мой.

– Пострадавший в каком состоянии?

– Девушка, послушайте, я же сказала – он упал с крыши, конечно, он мертвый! – разозлилась я. – У него мозг на тротуар вытекает и крови немерено.

– Понятно, ожидайте, направляю к вам полицию и скорую помощь. Не покидайте, пожалуйста, место происшествия.

– Ладно, – ответила я, и на том конце сразу после этого раздались прерывистые гудки.

«Ну, заебись!» – подумала я, оборачиваясь в сторону трупа. Что может быть лучше, чем посиделки с мертвым на Новом Арбате в три утра, особенно после тяжелого дня. У кого-то он был все-таки потяжелее, не так ли? И что людей побуждает к последнему полету? Мне кажется, я бы ни за что на такое не решилась. Ладно, зарекаться не менее глупо, чем прыгать. Парень, очевидно, был мертвецки пьян. Ха-ха. Три утра, Арбат, сижу около трупа и смеюсь над собственной глупой шуткой. Подумала, что подписчикам бы понравилось. Записала в историю. Через пять минут прочитала десять комментариев о том, что я безнравственная тварь. Ничуть не удивилась. Видимо, я и вправду такая. Нет, не подумаете, лежащий на тротуаре парень в кадр не попал. Просто стало смешно. Через десять минут приехала полиция и накрыла умершего черным плотным полиэтиленом, перед эти зафиксировав с моих слов время смерти. Еще через пару минут приехала скорая, погрузила парня на носилки и затолкала внутрь машины. Врач крикнул: «Антоха, мертвец на палубе!». И засмеялся. Видимо, я не одна такая. Двери скорой захлопнулись, и машина быстро скрылась из виду. Полицейские все не уезжали, и один из них подошел ко мне, чтобы записать показания и заполнить какое-то заявление о следственной проверке. Я в подробности не вдавалась, и рассказала все то, что говорила оператору экстренной помощи. Полицейский записал еще раз мои контактные данные и предложил подвезти, так как до их подразделения надо было ехать через проспект. Я согласилась, и поэтому через пять минут уже заходила в подъезд. Зайдя домой и переодевшись, я налила вина и плюхнулась в объятия дивана. Взгляд мой судорожно ходил по комнате и остановился на окне, в котором виднелась бывшая гостиница «Украина», она переливалась из-за подсветки и выглядела еще более грандиозно, чем обычно. Выпив залпом бокал, я двинула на кухню за вторым, попутно включая телевизор. На «Диснее» крутили «Гравити Фолз», мой любимый мультик, кстати, и я залипла на полчаса или около того. Хорошо, когда с утра не нужно идти на работу и нет запланированных встреч, можно сидеть хоть до рассвета и тупеть, глядя в цветной прямоугольник и поливая уставшую душу слабым ядом. Делать не хотелось абсолютно ничего, да и, собственно, что можно делать в такое время.

Прошедший день был очень продуктивным: я взяла на работу монтажера и редактора, и теперь мне не нужно в ночи обрабатывать отснятый материал или собирать информацию для новых роликов; после встречи с ними я поехала на радио, название которого даже не помню, потому что только за последнюю неделю я дала штук пять интервью; там мы поговорили о глобализации русского сегмента ютуба и о поиске актуальных тем для создания постоянного контента. Какая же тупая тема, а. Я сказала во время него шаблонных фраз в духе «мы должны интегрироваться с тематическими площадками и генерировать виральный контент для увеличения популярности» столько, сколько не произвела за все время учебы в универе. Под вечер встретились с подругой и очень душевно посидели в ресторане: ее бросил парень, а я утешала ее, как могла; хотела бы сказать при этом, что парень бросил ее из-за меня, ну, знаете для острого сюжета, но нет, хотя я бы не отказалась, парень у нее ничего был, жаль, что расстались. И вот под конец дня такое дерьмо. Причем это первый человек, которого я видела мертвым. Ощущения очень странные: почему-то ты не можешь почувствовать горечь из-за чужого горя, вид окровавленных конечностей не заставляет упасть во внезапный обморок, не чувствуешь ни сожаления, ни утраты, а главное, почему-то не приходит мысль, что с тобой это тоже когда-то произойдет. Причем, знаете, я всегда думала, что именно такие мысли возникают у человека при виде трупа, то есть, вот лежит труп, а ты такой «и я когда-нибудь буду выглядеть так». Самое неприятное, что ты думаешь об этом, когда читаешь о падении очередного самолета, когда смотришь нарезки ДТП со смертельным исходом, да и в принципе, когда понимаешь, что новость, абсолютно любая, так или иначе завязана на смерти, хоть буквально, хоть метафорически, потому что новость, потому что старого больше нет, а есть новое, и теперь об этом знает весь мир. В общем, ничего такого я не испытала. Возможно, выгляди человек менее изувеченным, я бы смогла проассоциировать себя с ним, но вот как-то не получилось. Странно все это.

«Что? Звонок в четыре утра? И кто это такой умный?» – подумала я, когда в комнате заиграла мелодия из «Острова сокровищ». Ну, знаете, та самая, песня о мальчике Бобби, где «Деньги-деньги-дребеденьги, позабыв покой и лень, делаем деньги, делаем деньги, а остальное все дребе-бе-день!». Очень люблю этот рингтон, моя любовь и моя гордость. Он такой смешной. Приезжаю на встречи и специально звук на телефоне не выключаю, чтобы собеседник услышал это и понял, каким бредом мы все занимаемся. Номер не отобразился, поэтому я сбросила. Через тридцать секунд все повторилось. На третий раз я не выдержала и нажала на зеленую кнопочку с трубкой.

– Вы время видели? – буркнула я.

– Нина Устинова? Вы сегодня звонили по поводу самоубийцы…

– Я же уже все сказала и вашей коллеге при вызове, и полицейским, которые оформляли! Что вам еще от меня надо? Я сплю, до свидания! – почти прокричала я и со всего маху кинула телефон на диван. Какая наглость звонить человеку в четыре утра!

Через тридцать секунд звонок раздался еще раз, я, пытаясь успокоиться и надеясь, что на другом конце девушка устанет слушать гудки, пропела песенку почти до конца. Телефон не умолкал. Я ответила.

– Девушка, дослушайте, пожалуйста, до конца…Мне самой неловко об этом говорить, я даже не знаю, как сказать, дурдом какой-то…

Девушка была крайне взволнована, часто сбивалась, и мне стало интересно, что же такого важного она хочет мне сказать в четыре утра.

– Так говорите.

– В общем, не думайте, что это шутка, я правда не знаю, как это произошло, если что, я дежурный врач больницы, куда его доставили, и я уверена в своих словах на сто процентов…

– Вы пока до сути дойдете, солнце окажется в зените, – немного посмеиваясь, прервала ее я.

– Когда его привезли, коллеги подтвердили мне мгновенную смерть прибывшего, однако сейчас он жив, правда, очень пьян…

– Понятно, всего хорошего, – смеясь уже во весь голос, ответила я и бросила трубку.

«Нет, ну, это точно чья-то шутка, сто процентов», – подумала я. Возможно, и сам труп был ненастоящий. Я же к нему не прикасалась! Наверное, друзья пошутили. Это в духе Симаченко, например. Потом на свой канал зальет видео, как развел Нину Устинову, сука! Правда, почти сразу в Whats App пришло сообщение, которое заставило меня перестать смеяться. Незнакомый номер. На фото в профиле – женщина средних лет в халате. Само сообщение – видео. Когда оно прогрузилось, я ужаснулась.

– Молодой человек, представьтесь, пожалуйста, – произнес знакомый по разговору ранее голос за кадром.

– Витя.

– Полное имя.

– Виктор, – ответил парень в джинсовой рубашке, очень пьяный и очень от этого смешной. На нем не было ни царапины.

– Фамилия у Виктора есть?

– А как же.

– Ну, и какая?

– Игнатьев.

– Отлично, Виктор Игнатьев, что последнее вы помните?

– Ну, я пил на крыше…На Арбате…А теперь…тут сижу…кстати, что я тут…делаю? – сказал Виктор, икая почти через каждое слово. Сидеть ему было необычайно сложно, он то и дело валился влево.

– Понятно.

На этом видео кончилось. Тут же я начала строчить сообщение этой женщине, чтобы узнать, куда подъехать. В голове не укладывалось, как такое возможно? Я видела своими глазами разбитый череп, сломанные руки, лужу крови, а теперь этот парень сидит целый и невредимый? Невозможно. Тупая шутка. Но поехать все равно стоит, как минимум для того, чтобы все это прекратить и дать по морде тому, кто это придумал. Дежурный врач написала, что ждет меня в Городской клинической больнице номер пятьдесят один. Я собралась буквально за минуту, вызвала такси и поехала туда.

Три

Я проснулся из-за дикой головной боли. Все тело стонало и ныло, я не мог ни двигаться, ни говорить. Даже открыть глаза было огромной проблемой: веки были такими тяжелыми, что хотелось стать Вием. Через некоторое время мне все-таки удалось их поднять, и я увидел черный потолок с вмонтированными в него светодиодами, расположенными в форме Медведицы, какой именно не знаю, и понять это было невозможно, потому как лампы не горели. Такого потолка в моей жизни еще не было. Странно. Я пытался вспомнить, что происходило вчера, но давалось это с большим трудом: обрывки памяти всплывали перед глазами и ускользали так же стремительно, как появлялись. Громом среди ясного неба пронеслось в голове: «Мама погибла», – и я потер глаза, пытаясь понять, точно ли я не сплю. Вроде нет. Я мог бы предположить, что вчерашний роковой случай был всего лишь дурным сном, если бы надо мной утром навис другой потолок, белый, с минималистичной люстрой и лампой накаливания, но это был не он. Сзади послышался грохот, и я предпринял огромные усилия, чтобы перевернуться на правый бок, а после – выглянуть из-за спинки дивана.