A&B

– Бесишь! – крикнул Араки.

– Болит? – Себастьян обратился к Ане, которая уже поднялась и встала ровно, опустив взгляд в пол.

В ответ она отрицательно помотала головой.

– Вот и хорошо. Помочь собрать?

– Нет-нет-нет! Не надо, я сама! – Она вновь завертела головой. – А вы с бабушкой уже закончили?

– Да, закончили. Только попрощаться забегу. Араки, ты пойдешь?

– А? – Вначале он не понял, о чем спрашивает белобрысый, но через пару мгновений до него дошло. – Да-да! Конечно, я сейчас.

Себ и Хиро поднялись на второй этаж. Аня тем временем спешно упаковывала оставшиеся продукты в пакет. Бабушка тепло им улыбнулась и, сославшись на плохое самочувствие, сказала, что до дверей проводить не сможет. Распрощавшись, они надели куртки и спустились обратно, где их уже ждал набитый продуктами кулек.

– Вот! Простите за задержку. – Она стеснительно потупила взгляд.

– Спасибо. Араки, возьми, пожалуйста.

– Почему я? – Представив как далеко тащить эту тяжесть, ему стало плохо. – Твои продуты – ты и неси!

– Ты заставишь больного человека надрываться? Где твоя совесть? – сказал он предумышленно наиграно.

В ответ Араки недовольно цыкнул и, осознав, что такой пакет белобрысому точно не донести, поднял его.

– И не ворчи, – сказал Себ, услышав его неразборчивое возмущенное бормотание.

– До свидания! Заходите еще!

– Пока! – хором сказали двое парней.

Они направились к выходу, но Себ затормозил у самых дверей, внезапно вспомнив что-то важное.

– Ань, еще кое-что…– Он обернулся к ней. – Квакни, пожалуйста.

– Э? – Араки недоумевающе уставился на Себа, сгибаясь под тяжестью пакета.

– З-зачем это? – Лицо ее побагровело и стало напоминать помидор.

– Да просто так. Ну, квакни, тебе что жалко?

Она в попытках скрыть свое красное от стеснения лицо закрыла его ладонями, ничего не ответив.

– А ради меня квакнешь? Ну-у, пожалуйста.

– К-ква,– прошептала она, запинаясь.

– Я не слышал, можешь чуть громче?

– Ква. – В этот раз было громче, но все равно не слышно.

– Давай еще громче.

– Ква-ква! – она почти крикнула и, осознав это, тут же закрыла лицо руками.

– Спасибо. – Он искренне улыбнулся. – Привыкай, теперь ты у нас Золотая Лягушка, и просить тебя квакать я буду каждый раз, как увижу.

– Угу. – Выдавить из себя что-то большее она была не способна из-за смущения.

К радости Араки белобрысый дошел-таки до дверей, и они, наконец, вышли на улицу.

«24»

Стоило им покинуть теплый магазин, как мороз беспощадно принялся щипать их за лица. Себастьян натянул шарф потуже и, нашарив в кармане пальто пачку сигарет, закурил. Хиро шел медленней, чем ему хотелось бы. Борьба с гравитацией, так сильно притягивающей пакет к земле, не оставляла ему сил еще и на быстрое передвижение. А на разговоры по пути тем более сил не было. В молчании они перешли дорогу и вернулись на снежную аллею. Белобрысый не торопясь курил, погруженный в свои мысли. Пушистый снег ослепительно сверкал, отражая свет полуденного солнца и очаровывая обоих парней завораживающими переливами. Себ запрокинул голову и на пару секунд застыл, смотря на небо.

«Неужели небо ясное?»

Но нет. Небо все еще было затянуто слабыми белесыми облаками. И все-таки местами в этой покрывающей небо ткани находились редкие прорехи, через которые пробивались яркие солнечные лучи. Себ вернул голову в привычное положение и догнал Араки, ушедшего чуть вперед. На душе его царило странное спокойствие. Он не мог найти ни единой причины этому спокойствию, зато тысячи для его отсутствия. Пройдя примерно половину пути, Хиро осознал, что еще чуть-чуть и он выронит пакет, потому потребовал привала. Они свернули к ближайшей скамейке. Поставив пакет рядом, стряхнув снег со скамейки, они сели. Араки пару раз потряс руками, чтобы снять напряжение в мышцах.

– Что это было за «квакни»? – едва отдышавшись, спросил Хиро.

– Долго объяснять,– отмахнулся Себ.

– А мы и не торопимся никуда. И я не отстану, пока не расскажешь.

– Эх. – Он потер переносицу. – Хорошо. У Альф есть много странных, на взгляд Бет, понятий и обычаев. Один из них – сравнение людского мира с миром животных, в котором Беты – травоядные, а Альфы – хищники. Это сравнение не полностью верно, но очень популярно. Большинство Альф, когда на них смотришь, вызывают подсознательные ассоциации с тем или иным животным. Это происходит автоматически, просто всплывает в голове некий зверь, и ты не можешь избавиться от этого сравнения. Отчасти это происходит из-за некоторых схожих черт характера или даже внешности, отчасти из-за способов выживания, к которым эти Альфы прибегают. И это сравнение играет важную роль в становлении Имени.

– Имени? – Араки плохо понял последнее предложение, потому переспросил.

– Да, Имени. Условно Альф можно разделить на 3 группы. Первые: Безъимянные – Альфы-новички, не успевшие никак себя проявить и заработать себе имя. В большинстве своем они слабы и редко живут долго. Как ты понимаешь, отношение большинства Альф к ним соответствующее – как к отребью. Вторые: Именитые – Альфы заслужившие уважение других и сумевшие выжить. Им дают что-то вроде прозвища, которое и подразумевает имя. Обычными именами почти не пользуются. Приобретенное имя потом передается по наследству детям. Вот и Аня – Альфа с именем «Золотая Лягушка». Имя это заработала для их семьи бабушка, потом передала его сыну, а потом внучке. Вот потому я и просил ее квакнуть.

Себастьян запрокинул голову и смотрел на небо, не намереваясь продолжать. По небу плыли, быстро сменяя друг друга, легкие пушистые облака, напоминая взбитые сливки. Они не давили и не угнетали как их густые серо-белые собратья, а скорее дарили чувство легкости и безмятежного спокойствия. Свет, пробивающийся через них, заставлял Себа немного щуриться, но, в целом, не сильно мешал. Он надеялся увидеть голубизну неба через просвет. Зачем-то ему сейчас это было нужно. Он не знал зачем. От размышлений об этом его оторвал Араки.

– А третьи?

– А третьи…– ответил он с задержкой, потому как не сразу понял, о чем его спрашивают. – Третьи: Двуименные – Альфы-легенды. Что-то вроде чудовищ из страшных сказок. Альфы пугают ими своих непослушных детей и по большей части не верят в их существование. А те, кто верит, приравнивают их к всемогущим непобедимым богам. Еще их называют Тридцать третьи. Считается, что таких уникальных Альф по всему Земному шару 33 штуки. Их мутации позволили им сильно выделиться на фоне остальных и выживать многими поколениями. Мало того, что их мутации настолько редкие и особенные, что граничат уже с фантастикой, так еще и ген, отвечающий за них, носит доминантный характер. То есть с большой вероятностью передается и проявляется у потомства. Именные Альфы обычно носят рецессивный мутированный ген, потому он не часто проявляется у их детей. Обычно ни одна семья не держится на «олимпе» Альф более пяти поколений по тем или иным причинам. Их либо истребляют, либо они сами переходят в стан Бет, так как просто не обладают больше силой. Тридцать третьи носят два имени. Первое – то, что дано им от их семьи. Похоже на легендарную фамилию. Произнесешь такую, и каждый Альфа поймет, о ком идет речь. А второе – то имя, которое конкретно этот Тридцать Третий успел себе заслужить.

– И что? Они вправду существуют?

– К сожалению, да. Они реальны.

– И что же это за мутации такие редкие и особенные?

К скамейке понемногу начали подтягиваться голуби. С осторожностью и опаской по очереди они подходили все ближе и ближе в надежде получить хоть немного еды. Хиро безучастно наблюдал за их суетой у себя под ногами.

– Например, полное отсутствие чувства боли.

– Это невозможно. – Он повернулся к Себу, но тот не обратил на это никакого внимания. Отчаявшись увидеть голубое небо, он, полностью проигнорировав Араки, закрыл глаза. По телу расползалась неприятная дрожь, словно волнами, постепенно усиливалась слабость во всем теле. Возвращалась температура.

Хищники. Травоядные. Мир животных. Все это просто не укладывалось в голове Хиро. Как можно сравнивать людей и зверей, но разве он сам не видит в Себастьяне змея? И кем тогда он сам является? В ту секунду его мучило множество вопросов, эти в том числе, но сильнее всего его волновало то, что сказала ему Аня незадолго до прощания. Он не хотел в это верить. Не хотел, но даже небольшая вероятность того, что это правда, заставляла его смотреть другими глазами на белобрысого. «Возможно, все именно так. Может быть, я действительно для него лишь интересный предмет для изучения». Но разум его отчаянно этому сопротивлялся, оживляя в голове те моменты и факты, что могли опровергнуть ее высказывание. Благо нашлось их немало. Множество поступков, включая спасение его жизни, походы в больницу и на похороны, доказывали как раз то, что ему было не все равно. Но, несмотря на все эти доводы, так легко отделаться от этих мыслей он не мог.

– Скажи, тебе доставляет удовольствие делать больно другим людям? Играть с их чувствами как захочется?

– К чему такие вопросы? – Он лениво повернул запрокинутую голову в его сторону, и лишь на секунду приоткрыл глаза, чтобы посмотреть на него.

– Почему ты так с ней поступил?

– А ты не понял?

– Нет.

– И ты думаешь, что сделал я это удовольствия ради? – Теперь пара ярко-бирюзовых глаз смотрела в упор на него. Под таким взглядом ему было неуютно, но он не отвел глаз и в ответ упрямо сверлил его своим сердитым взглядом.

– Да. Другой причины я не вижу.

– Еще скажи, что действительно считаешь себя моей игрушкой?

– Да.

– Одного не понимаю, почему только у всех складывается обо мне такое мнение? Ни ты, ни она для меня не игрушки. Мне самому противно от того, что я ей наговорил.

– Тогда зачем?! – Он сам удивился, насколько ему полегчало после того, как он это услышал. Словно камень с души свалился, хотя и вопросов теперь у него образовалось намного больше, чем было до этого.

– Не скажи я ей это – не сказал бы никто. Бабушка слишком ее любит. А это может ей выйти боком. Мир жесток. Именно поэтому останавливаться в нем нельзя ни на секунду. Все время нужно куда-то бежать – совершенствоваться, развиваться. Стоит остановиться всего на миг, подумать, что якобы расти больше некуда, что этого достаточно, тебя тут же обгонят. В мире Альф цена такой ошибке – жизнь. Пусть лучше сейчас поплачет, но в следующий раз не ошибется. – Он вернул голову в первоначальное положение и несколько секунд, молча, всматривался в проплывающие облака. Араки пытался осмыслить все то, что Себ ему сказал, потому не произносил ни звука. Спустя некоторое время, словно и не было этой паузы, белобрысый продолжил. – Она сказала это сгоряча. На самом деле она и сама так не считает. В ней всего лишь взыграла зависть, и сейчас ей очень за это стыдно. Дня через два, если не раньше, она прибежит извиняться.

– Зависть? Но чему завидовать-то?

– А это уже наши с ней личные проблемы. Просто пойми, наконец, не стоит все воспринимать за чистую монету. Поступки людей далеко не всегда логичны и не всегда поддаются пониманию. И уж тем более люди не всегда говорят то, что действительно думают. – Он нехотя оторвал взгляд от неба и встал, привычным жестом отряхнув пальто сзади. Для Араки было достаточно одного его скользящего взгляда, чтобы он тут же повторил за ним и, подняв этот тяжеленный пакет, пошел рядом.

Всю оставшуюся дорогу они молчали. Добравшись до дома, Араки сразу у порога сбросил тяжелую ношу, а Себастьян спешно снял верхнюю одежду, готовясь опять неизвестно сколько проваляться в постели с температурой. Вошли в гостиную они одновременно. Увидев на стеклянном кофейном столике рядом с ТВ белый почтовый конверт, белобрысый встал как вкопанный посреди комнаты. Араки не заметил этого и прошел дальше к кухне, таща пакет с продуктами. Белобрысый взял в руки конверт и, непродолжительно повертев его в руках, понял от кого он. Как только он его увидел, догадка от кого и кому он адресован, пришла к нему незамедлительно, но уж очень сильно он не хотел, чтобы это было правдой. Но отпечатанный на бумаге знак – два скрещенных треугольника – уничтожил его надежду на ошибку. Этот знак, напоминающий песочные часы, по несчастью ему был прекрасно известен, как и любому Альфе. И ничего хорошего это письмо никому не сулило.

Когда они уходили, припоминал Себастьян, никакого письма не было. Подложили его явно в их отсутствие. Следов взлома или других признаков незаконного проникновения он не увидел. Если бы он их увидел, то наученный горьким опытом Альфы, в квартиру без оружия он не вошел бы. Но ни замок не взламывали, ни предметы не передвигали, даже следов ботинок, которые непременно должны были остаться от налипшего талого снега, не было. Такое ощущение, будто это письмо прилетело по воздуху. Конечно, и никаких других улик «почтальон» после себя не оставил, что белобрысого пугало еще сильнее. Кто-то вот так просто вошел в его квартиру, как к себе домой, и оставил его на столике. Открывать конверт и читать, что там написано, он считал не только глупостью, но и унижением. Нет, быть цепным псом явно не для него.

Он вернулся в коридор, держа в руке письмо, и, пошарив в кармане пальто, извлек зажигалку, после резвым шагом прошел к кухне и остановился рядом с раковиной. Араки, занятый разбором продуктов, не обратил вначале на него внимания, но сразу после того, как он чиркнул металлической зажигалкой, с интересом посмотрел в его сторону.

– Ты что делать собрался?

– А ты как думаешь? – Он поднес зажигалку к письму, языки пламени тут же начали медленно пожирать бумагу.

– От кого оно?

– Знак видишь?

– Да, и что?

– Этот знак – визитная карточка Теней.

– Что в нем написано? Себ, почему ты его сжигаешь?

– Не знаю, что там написано, но, думаю, вряд ли они решили узнать как мои дела. Так что пошли они к черту. – Огонь охватил бо́льшую часть письма, и держать его дальше так, чтобы не обжечься, стало попросту невозможно, он бросил его догорать в раковину.

– А тебе ничего не будет за это от них?

– Хотели бы убить – убили бы уже. Нет, тут дело в другом. – Они вдвоем стояли и смотрели, как сгорает письмо. – Помнишь, я говорил, что Тени могут простить нарушение одного из запретов ради равновесия между Альфами и Бетами?

– Помню, да. Ты говорил это в больнице после рассказа про Альф и Бет.

– Так вот. Я соврал. Запреты эти нерушимы. Они не прощают никого, кто рассказал о Делении, но при этом не трогают тех, кто этот рассказ услышал. Если говорить другими словами, я должен быть мертв, однако все еще стою перед тобой. – От конверта остался один черный пепел, Себ включил воду и смыл его в канализацию.

– То есть из-за меня ты должен был умереть? Потому что я заставил тебя мне о них рассказать?

– Не льсти себе, Араки. Ты, как и никто другой в этом мире, не можешь заставить меня что-то сделать. Я был уверен, что меня убьют. Это была моя неудачная попытка покончить с жизнью.

– Но почему, черт тебя возьми?!

– Неважно, – отмахнулся от вопроса Себ, будто от надоедливой мошки. – Интересно то, что, несмотря на все мои усилия, я остался жив, хотя я точно знаю, они в курсе, что я тебе рассказал. И сейчас они подкладывают мне письмо. Это все не просто так. Они хотят заставить меня что-то сделать. Что-то такое, что им, видимо, не по силам. Ну уж нет, пошли к черту. Если очень надо, лично со мной поговорят, а до этого ни одного их письма я не прочитаю и делать тем более ничего не буду.

– Ничего не понимаю…

– А тебе и не нужно что-то понимать, Араки. Тебя это не касается. Топай домой.

– Нет.

– Ты понимаешь, что в этой квартире не очень-то безопасно?

– Да знаю я это.

– Ничего ты не знаешь. – Раздался измученный вздох. У него не было сил спорить с ним сейчас – не в таком состоянии. Ему огромных усилий стоило просто стоять на ногах, он чувствовал, как с каждой секундой становилось хуже: в глазах темнело, тело било сильная дрожь, голова отказывалась соображать. Если ему вправду так сильно хочется рискнуть своей жизнью, то какой смысл его отговаривать? Пусть делает, как хочет. Главное, суметь дойти до кровати и не упасть нигде по пути.

Не сказав больше ничего, Себастьян ушел, оставив Араки стоять в кухне. Потерянный – именно то слово, которым можно описать его внутреннее состояние в этот момент. Себастьян, конечно, никогда не производил впечатления жизнерадостного и счастливого человека, но чтобы до такой степени… Это абсурд какой-то. Ну, зачем ему это? У него есть Аня и бабушка, нет проблем с деньгами и, пусть неприятно это признавать, недюжинный ум. Чего ему не хватает?

«Хикари» – пришло в голову ему в ответ на его же вопрос.

«25»

«Хикари». Это имя не выходило у него из головы уже два года. Каждое утро первое, о чем он думал – о ней. Последняя мысль перед сном – тоже была о ней. Детали, которым тогда он не придавал никакого значения, сейчас всплывали в воспоминаниях, доставляя ему удовольствие и одновременно нестерпимую боль. Тепло ее рук, ее привычки, запах, улыбка, ласка и забота. Он вспоминал всю их жизнь вместе. И сейчас, лежа в кровати, дрожа от температуры, он радовался тому, что скоро увидит ее. Пусть и только во сне. Он закрыл глаза и мгновенно провалился в сон.

Смех, шарики, торт, свечи. Мамины знакомые что-то оживленно обсуждают за праздничным столом. Это его девятый день рождения, но они с Хики праздновали отдельно в его комнате. Какой интерес слушать нудных взрослых? Он лишь пришел захватить кетчуп. Хики стало любопытно, какой вкус будет у сладкого торта, если размещать его с кетчупом. Интересно будет посмотреть, как она будет есть эту гадость. Взяв все, что хотел, он торопливо пошел к выходу. Она ждет за дверью. Одно мгновенье. Сильный грохот. Все рухнуло. Он сидел в непроглядной темноте на коленках в луже из чего-то теплого и липкого. Страшно, тесно, душно. Запах смерти – так пахнет кровь, мясо и внутренности. Он не впервой его чувствует, но сейчас все не так, как раньше. Над ним груды обломков его дома. Ему повезло, он попал в воздушный карман и не пострадал. Осознание произошедшего пришло далеко не сразу, а медленно по фрагментам.

«Мама!» – Он пытался крикнуть, но вместо этого выходил сдавленный хрип. «Она мертва?! Хики!» Откуда-то сверху раздался сильный скрежет, заставив похолодеть все его нутро. «Вот и все? Значит, скоро я…» Теплые руки обхватили его сзади. Она вся дрожала, прижимаясь к нему так, будто он мог что-то сделать, мог спасти ее.

– Я хочу жить! – Она рыдала.– Хочу жить!

Скрежет внезапно усилился. От страха он зажмурил глаза. Вот сейчас. Сейчас все закончится.

Он открыл глаза. Нет, он не проснулся. Это все еще был сон, но в этот раз какой-то странный. Обычно это были воспоминания, что-то уже ранее пережитое и ничего нового. Но не сейчас. Он лежал на чем-то мягком, а сверху все было затянуто белизной, словно молоком. Это точно было не небо, но и не потолок. И с него сыпались белые хлопья, внешне похожие на снег, но они совсем не были холодными и не таяли, прикасаясь к коже. Он приподнялся и осмотрелся. Вокруг было тихо и пусто. Абсолютно пусто. Не было ни стен, ни потолка, ни земли, ни неба, ни чего-либо еще, за что мог бы зацепиться взгляд. Под ногами был пушистый нетающий снег, напоминающий ему тополиный пух. Линии горизонта не существовало – белый пух сливался с молочным небом. Солнца тоже не было, но, несмотря на отсутствие светила, недостатка в освещении не ощущалось. Его даже было слишком много – от него рябило в глазах. Он не спешил вставать, сидя по-турецки, он разглядывал сначала себя, а потом необычное место, в котором оказался. До странного ясно он осознавал, что все это сон. В этом сне ему было не девять и не двенадцать, ему было столько же, сколько в настоящий момент – двадцать. И одет он был в то же, в чем ходил к бабушке: джинсы, черный вязаный свитер, сверху его длинное пальто и шарф. Только шапки не было, но было не холодно, потому его не сильно волновало ее отсутствие.

Сколько он так просидел, вслушиваясь в тишину, он не знал. Вдруг его сзади обхватили теплые ласковые руки. Ее руки.

– Соскучился? – прошептала она ему на ухо, обнимая сзади, но в идеальной тишине этот шепот был словно гром.

– Ты еще спрашиваешь? – Он обернулся и увидел пару прекрасных рубиновых глаз. Она тут же прильнула к нему, коснувшись своим лбом его лба. А снег все падал, цепляясь к их волосам и одежде. На ней был ее обычный наряд: короткие джинсовые шорты с высокой талией, заправленная в них темно-красная рубашка на два размера больше, чем нужно, черные крупной вязки гольфы выше колена, битумно-черные ботинки без каблука и поверх всего расстегнутое серое пальто. Длинные темные волосы, как всегда, были не заплетены и небрежно болтались из стороны в сторону при каждом движении. Он нежно провел по ним рукой – его обычный жест, когда он видел их в таком неухоженном виде. Многие девушки позавидовали бы ей, увидев какие шикарные у нее локоны: густые, мягкие, послушные, яркого темного цвета, будто сошедшие с рекламы шампуня. А вот она их не любила. Их же надо мыть, сушить, расчесывать, что было самой сложной задачей, а потом еще и заплетать. На это требовалось немало времени, потому она частенько увиливала, порой запуская их до ужасного состояния. Ей, в общем, было все равно, как они выглядят, а вот педантичного Себастьяна это раздражало. Взлохмаченные, спутавшиеся волосы совсем уж не вязались с ее прекрасным видом, поэтому он часто вызывался их заплести, лишь бы не смотреть на это. Да и стоит признать, ему самому нравилось с ними возиться. Хотелось бы ему и сейчас ими заняться, но вряд ли тут найдется расческа. Она переползла вперед, сев перед ним так же по-турецки, и с любопытством смотрела ему в глаза.

– О чем думаешь? – поинтересовалась она, не отрывая взгляда.

– О твоих волосах.

– Мы столько не виделись, а ты думаешь о моих волосах?

– Ага. Можно хотя бы в моих снах ты будешь их заплетать?

– Зачем? Ты ведь меня и такой любишь. – Она отвела взгляд и принялась играть со снегом, пытаясь слепить миниснеговика.

– Я тебя и лысую любить буду, но согласись, с волосами-то лучше?

– Зануда,– бросила она, снег явно занимал ее больше, чем этот разговор. Снеговик не очень-то получался: первый самый большой ком под весом второго распадался, и ее явно это злило. Сердито нахмурившись, она пыталась раз за разом, но ничего не выходило. Понаблюдав немного за тем, с какой сосредоточенностью она этим занимается, будто не снеговика, а Тадж-Махал строит, ни больше ни меньше, он решил ей помочь. Он сам слепил первый ком, сделав его больше и плотнее, чем предыдущие. Потом они вместе слепили второй и, сделав небольшую выемку сверху первого, чтобы второй не упал, поставили его. Таким же образом сделали третий. И получился снеговик, только вот из чего сделать глаза, нос и рот, они не представляли, снеговик-то не большой, сантиметров пятнадцать. Подумав немного, она сунула руки в его пальто, извлекла пакет семечек и ими выложила глаза и рот. Нос решила не добавлять, посчитав это лишней деталью. В итоге получился симпатичный снеговичок. Только закончив, она, наконец, посмотрела на него.

– А о чем сейчас думаешь?

– Ты каждые пару минут будешь меня об этом спрашивать?

– Ну, я же не ты. Я не знаю, что творится в твоей голове.

– Но зачем тебе это знать?

– Хочу.

– Если я расскажу, то ты разозлишься.

– Теперь ты просто обязан мне рассказать.

Он не спешил ей говорить, наслаждаясь этим моментом спокойствия. Как только он скажет это, она взорвется: начнет ругаться, обзовет его самым неприличным образом и, скорее всего, запустит в него чем-нибудь. Он в этом не сомневался – такой уж у нее характер. Она легко выходит из себя и совсем не контролирует гнев, но даже эта совсем не положительная черта привлекала его в ней. Иногда он специально ее злил, и в такие моменты разъяренная она казалась ему милой. Когда она была в ярости, то думала, что выглядит как грозная львица, а вот он перед собой всегда видел неуклюжего котенка, выгнувшего спину и распушившего хвост. Думая об этом и наблюдая, как она рвет и мечет, он не мог сдержать смех, который в свою очередь бесил ее еще сильнее. В общем, далеко не всегда это хорошо заканчивалось. Часто это перерастало в крупную ссору. И сейчас он знал, что стоит на пороге очередного такого скандала. Но и отмолчаться точно не выйдет, она заставит ей об этом рассказать. Глубоко вздохнув и смирившись с неизбежным, он решился рассказать.

– Я думал о том, как было бы хорошо, если бы Тени меня пристрелили прямо сейчас, пока я сплю.– Она нахмурилась и раздраженно сжала губы, как делала всегда, но ничего пока не говорила, он с осторожностью продолжил. – Убей они меня сейчас, может, я бы остался здесь навсегда. Вместе с тобой. Мы бы сделали столько снеговиков, сколько захотели. Могли бы бесконечно болтать на разные темы и обниматься столько, сколько пожелали бы. И никто бы нам не помешал.