Город чудес

Он задувает спичку. Ждет. Потом снова включает фонарь.

Смотрит вниз.

– Чтоб мне провалиться, – бормочет он. – Снова-здорово.

У его ног, на полу, идеальный круг полной темноты, которого там раньше точно не было.

Кхадсе снова морщит нос, вздыхает и достает серебряный нож.

– Что ж, приступим.

* * *

Во тьме Сигруд приходит в движение.

Он плотно сжимает губами стальную трубку, идущую через шесть дюймов угля, которым накрыто его тело, и делает глубокий вдох, прежде чем начинает вылезать наружу. Дрейлинг выбрал особенно пыльный уголь, с большим количеством мягких частиц, и поэтому его подъем сопровождается лишь тихим шорохом.

Он снимает трубку и ткань с лица, моргает. Он провел в укрытии вот уже почти двадцать часов и сидел совершенно неподвижно, пока команда Кхадсе обыскивала склад. В голове у него звенит от голода, в паху все промокло от мочи – прискорбно, но никуда не денешься. Он сглатывает, встряхивается и мысленно перебирает услышанное.

Двое у входа в складской отсек. Еще шестеро на верхних этажах. Видимо, стерегут лестницу. Значит, всего восемь, считая Кхадсе.

Сигруд внимательно прислушивается и слышит тихий кашель возле двери складского отсека за углом. Соскальзывает с груды угля и подкрадывается к краю стены. Он с головы до ног в черном, а его ботинки обвернуты тканью, маскирующей шаги по бетону. Он быстро выглядывает из-за угла и снова прячется.

Да, двое. Оба с пистолетами и фонарями.

Сигруд достает свой портативный радиопередатчик, включает, настраивает на нужную волну. Готовится – ручной арбалет на поясе, нож на бедре, – а потом одним пальцем резко бьет по устройству.

На расстоянии трех складских отсеков такая же рация – ее громкость выкручена на максимум – издает громкий звук, который будит во тьме эхо.

– Это еще что за хрень? – говорит один из охранников.

Долгая тишина.

– Может, уголь посыпался, – предполагает другой. – Или крысы.

Опять тишина.

– Кхадсе бы захотел, чтобы мы проверили, – говорит первый охранник.

– А еще он бы не захотел, чтобы дверь осталась без охраны. Если тебе неймется, иди и взгляни на этих дурацких крыс, а я останусь тут.

– Ладно.

Шаги. Не тяжелые. Легкие. Коротышка?

Охранник поворачивает за угол, перед ним прыгает луч фонаря. Он не видит Сигруда, который стоит в тени. Охранник и впрямь невысокого роста – может, пяти с половиной футов. Сигруд оценивает его, прикидывает, как будет двигаться это тело. Затем он скользит вслед, бесшумно проходит во тьме и прячется за стеной второго угольного отсека.

Охранник приближается к дверям третьего отсека, где Сигруд спрятал рацию. Останавливается, и луч его фонаря медленно ползет по грудам угля.

«Так не пойдет, – думает Сигруд. – Мне нужно, чтобы ты повернул за угол…»

Он снова включает рацию и стучит по ней, помягче. Опять раздается звук, но не такой громкий.

– Что? – говорит охранник. – Да что же это такое?

Он поворачивает за угол и скрывается за стеной, вне поля зрения напарника.

Сигруд бесшумно появляется у него за спиной с ножом в правой руке. Когда охранник отходит достаточно далеко, Сигруд прыгает.

Он переживал, что все испортит, но мышечная память берет верх. Левую руку он протягивает вперед и выдергивает пистолет из руки охранника, а правой делает резкое движение черным ножом вверх и вокруг шеи, аккуратно рассекая яремную вену.

Охранник задыхается, и фонарь падает на пол, хотя его луч по-прежнему не виден напарнику. Ужасный фонтан крови покрывает пятнами темную бетонную стену перед ними. Сигруд держит охранника, обнимает его тело, чтобы то не упало и не произвело шум. Тепло разливается по рукам и бедрам дрейлинга по мере того, как сильный поток крови омывает его.

Охранник сопротивляется, его ноги тщетно бьют Сигруда по коленям. Потом удары стихают, становятся все слабее, и тело замирает.

На это уходит меньше двадцати секунд. Сигруд дышит чуть быстрее, чем ему хотелось бы.

«Потерял форму, – думает он. – И скорость…»

Он осторожно опускает труп на пол. Вся его одежда спереди пропиталась кровью убитого. Потом дрейлинг крадется к углу, чтобы посмотреть на второго охранника.

Во тьме его покрытое шрамами, избитое лицо превращается в свирепую гримасу.

«Но с одним-единственным я разберусь легко».

* * *

Кхадсе берет серебряный ножик, протягивает левую руку и делает небольшой надрез с тыльной стороны ладони, в месте сращения пальцев, морщась от боли. Сперва кажется, что он едва оцарапал кожу, но потом в месте разреза набухает ярко-красная кровь.

Он приседает над безупречным кругом тьмы, сует фонарь под мышку и окунает правый большой палец в кровь. Потом этим пальцем тянется к кругу тьмы…

«Ненавижу эту часть», – думает он.

Его окровавленный палец проникает через круг тьмы, как будто тот обычная дыра, но потом Кхадсе чувствует марлевую мембрану, словно внутри круга тьмы слой паутины, только вот он ничего не видит…

Что-то движется, извиваясь, возле его большого пальца, как будто какое-то создание подставляет спину под руку, чтобы его погладили.

– Фу! – вскрикивает Кхадсе. Он выдергивает руку и трясет ею, словно обжегся. Ему не больно, но ощущение настолько тревожное, настолько чуждое, словно на дне этой черной ямы спит какое-то слепое, мокрое существо, ожидая его прикосновения.

Может, так оно и есть. Он здесь уже в третий раз и понимает, что дыра действует как что-то вроде сейфа, который надежно хранит содержимое, пока кто-то не идентифицирует себя правильным образом.

Хотя с виду никаких изменений нет, он чувствует, что черный круг смещается, меняется, делается плоским, а потом…

Что-то поднимается из него, как рыбацкий поплавок, всплывающий на поверхности пруда: маленький прямоугольник из черной бумаги – конверт.

На лицевой стороне мелким неразборчивым почерком написано: КХАДСЕ.

Шпиона бросает в дрожь. Он наклоняется, берет конверт и прячет в карман пальто.

«Что ж, – думает он, поворачиваясь. – Я рад, мать твою, что все закончилось».

Ведь даже у Кхадсе есть пределы. После первой поездки на склад – первой ночи с ножом, кровью и дырой, ведущей во тьму, – он был так обеспокоен, что пустил в ход свои связи, пытаясь разузнать побольше о нанимателе, вычислить, кто он такой и откуда у него доступ к подобным… средствам.

Он обнаружил две вещи.

Во-первых, имя.

Во-вторых, слух о том, что любой, кто произносил это имя вслух, – не важно, кем он был и где находился, – как правило, исчезал.

Кхадсе решил прекратить расследование.

«Помни о своей пенсии. Помни о свете в конце этого очень длинного туннеля…»

Он выходит из кабинета. Зденич глядит на него, подняв брови.

– Все хорошо?

Кхадсе уже собирается сказать, что все в порядке, большое спасибо, теперь давай убираться отсюда поскорей, но тут они слышат внизу выстрелы и крики.

И смотрят друг на друга.

– Это что еще за хрень? – говорит Кхадсе.

* * *

Старые навыки возвращаются в полную силу. Сигруд приканчивает второго охранника у двери складского отсека довольно умело: бьет его в висок рукоятью ножа, вырывает пистолет из рук и перерезает горло.

Оружие оставляет себе. Использовать его не собирается, потому что хочет, чтобы все было как можно тише: выстрел выдаст его расположение и уведомит Кхадсе о том, что ему противостоит всего лишь один человек, а не армия. Сигруд прячет пистолет в кобуру, потом бежит к веревкам, которые свешиваются вдоль боковой стены склада.

Он привязал их две ночи назад – веревки свисают с четвертого этажа до самой земли, спрятанные за одной из колонн. Бо́льшая часть угольного склада отсырела и рассыпается, полы много где проваливаются после долгих лет аханастанских дождей. Использование веревок для того, чтобы одолеть этажи, не только предоставляет ему элемент неожиданности, но еще и не дает разбиться насмерть, сделав один неверный шаг.

Впрочем, он кое-что подготовил на тех этажах с дырявым полом, на тот случай, если сражение перейдет в другие части склада. Осторожность никогда не бывает лишней.

Сигруд хватает одну веревку, тянет, чтобы вытащить из тайника, и смотрит вверх. Он в разумной степени уверен, что веревка выдержит – он завязал тысячи узлов, будучи моряком, но это было очень давно.

«Можно подумать, – говорит он себе, начиная взбираться по веревке, – это самая глупая вещь из тех, которые я делаю сегодня…»

Он поднимается, пока не оказывается чуть ниже окна второго этажа, где останавливается и слушает. Ни голосов, ни движения внутри. Он продолжает подниматься.

Под окном третьего этажа он снова останавливается и внимательно прислушивается. Слышится очень тихий голос:

– …почти уверена, что слышала, как он только что кричал.

– С этим клиентом что-то не так, – отвечает второй голос, мужской. – Он или она заставляет Кхадсе делать какую-то странную хрень.

– Достаточно странную, чтобы Кхадсе испугался?

– Ага. Вот именно такую странную.

– Тише, – вступает третий голос, негромко. Еще один мужчина. – Мы на посту, не забывайте.

– Можно подумать, кто-то заявится в эту вонючую дыру, – огрызается женщина.

Сигруд очень медленно поднимается еще на несколько дюймов – его руки дрожат от напряжения – и заглядывает в окно третьего этажа. Он видит слабый свет в конце коридора – видимо, отблески их фонарей. Другими словами, они близко, но не слишком.

Сигруд проскальзывает в окно третьего этажа, пригибается, прячась за рядом покрытых плесенью столов, и вытаскивает наплечный мощный самострел, который схоронил там заблаговременно.

Большинство бойцов и оперативников теперь предпочитают пистолеты и винташи, поскольку они стреляют гораздо дальше и быстрее, но, если действуешь в полной тишине, считает Сигруд, лучше арбалета оружия не найти. Впрочем, этот конкретный арбалет жертвует удобством ради мощности, потому что из него можно выпустить только по одному болту за раз. Есть модели с зажимами, с автоматической перезарядкой, но механизм перезарядки необычайно громкий и мог бы выдать расположение Сигруда. У него есть арбалет куда меньшего размера, прицепленный к поясу, и это значит, что он может сделать по меньшей мере два тихих и быстрых выстрела.

«И остается вопрос, – думает Сигруд, – что делать с третьим охранником». За свою долгую карьеру он дважды ловил болт на лету, но не готов пробовать то же самое с пулей.

У него есть один вариант: футах в двадцати по коридору отсыревшее пятно в полу, которое он вчера подготовил, подпилив ножом балку ниже, – его опыт лесоруба наконец-то пригодился для работы оперативника. Он не уверен, что все получится как надо – слишком много переменных замешано, – однако попытаться стоит.

Он идет по коридору и перепрыгивает отсыревший участок, обозревая свою работу. «Если это не подействует, – думает он, – я могу получить пулю в спину».

Придется рискнуть. Дрейлинг подходит к углу и быстро высовывает из-за него голову.

Три фонаря, три охранника. Очень бдительные и готовые ко всему.

Сигруд планирует свой ход. «Трое здесь. Потом еще двое наверху. И Кхадсе».

Он крадется из-за угла и готовит свои арбалеты, мощный и ручной. Целится сперва из ручного: дальность у него меньше, и он не такой точный, так что в напряженной обстановке его сложно использовать.

Сигруд целится в ближайшего охранника, континентскую женщину.

Он ждет, когда она отвернется, обнажит шею, ждет, ждет…

Она шмыгает носом и смотрит вправо.

Сигруд жмет на спусковой крючок.

Выстрел уверенный и точный, болт мчится к цели и вонзается прямо в левую сторону ее горла, почти протыкая шею насквозь. Она давится, роняет пистолет и фонарь и падает на колени.

Охранник справа дергается, когда на него летят брызги крови, и таращится на женщину.

– Какого хрена! – кричит он. – Какого хрена!! – Он колеблется, разрываясь между тем, чтобы помочь ей и определить, откуда стреляли.

Сигруд уже поднял мощный самострел. Он не спешит. Кажется, что проходит вечность, но на самом деле, скорее всего, четыре секунды или меньше.

Он тщательно прицеливается и стреляет.

Этот болт летит высоковато: он попадает второму охраннику прямо в рот, выбивая передние зубы и протыкая нижнюю челюсть, возможно, смертельно пронзая горло. Сигруд не останавливается, чтобы подтвердить убийство: он вскакивает и бежит обратно по коридору.

– Эй! Эй! – кричит третий охранник и стреляет. Выстрелы беспорядочные, запоздалые – Сигруд уже за углом, и пули вонзаются в отсыревшие стены позади него. Он перепрыгивает через отсыревшее пятно на полу, виляет между заплесневелыми столами и прячется, чтобы перезарядить свои арбалеты и прислушаться.

Долго царит тишина; возможно, охранник – опытный оперативник. Сигруд задерживает дыхание.

Затем раздается громкий скрип, оглушительный треск и пронзительный вопль ужаса, который быстро затихает. Потом двумя этажами ниже слышен грохот. И тишина.

Сигруд злобно скалится. «Так приятно, – думает он, – когда все идет по плану».

Он выпрыгивает из окна, хватается за веревку и поднимается на четвертый этаж.

* * *

Кхадсе вытаскивает свой пистолет и взмахом руки приказывает двум товарищам занять позиции вокруг верхней части лестницы. Там, внизу, кто-то есть, и, судя по грохоту, крикам и последующей тишине, похоже, вся прочая его команда обезврежена.

Он морщится, размышляя: «Сколько их там? Пять? Десять? Как они нас выследили? Откуда узнали?» Ему не нравится мысль, что придется с боем выбираться отсюда с двумя оставшимися членами команды.

Зденич смотрит на него.

– Что предпримем?

Кхадсе подносит палец к губам. Скорее всего, они в ловушке здесь, наверху, если противники привели полноценный отряд. Лучшим вариантом было бы найти другой выход с четвертого этажа, но Кхадсе приложил прорву усилий к тому, чтобы его не было. Значит, остается только одно.

– Затаимся, – шепчет Кхадсе. – Пусть они сделают первый ход.

– Мы здесь застряли, как омары в ловушке! – паникует Альжбета.

– Возьми себя в руки! – рычит на нее Кхадсе. – Никакие мы не омары в ловушке, потому что мы вооружены, а им придется атаковать, поднимаясь по лестнице! Занять оборонительные позиции. Сейчас же!

Они начинают перетаскивать какую-то гниющую офисную мебель к выходу на лестницу, строя грубые укрепления, которые вряд ли остановят пулю. Потом они прячутся и ждут.

И ждут.

Кхадсе чувствует капли пота, которые текут по вискам. Он не попадал в такое положение уже много лет. «Всю мою команду одолели за пятнадцать минут… Почему они не нападают? Почему они…»

Тут раздается звук, которого Кхадсе не слышал пару десятков лет: звук болта, который вонзается в человеческую плоть.

Он слегка вздрагивает, когда Зденич начинает падать, а из основания черепа у него торчит металлический прут. Подручный Кхадсе валится на пол, сотрясаемый конвульсиями.

– Что?! – кричит Альжбета. Она вертится на месте, выискивая атакующего.

Но Кхадсе уже понял, где находится стрелок, и устремился прочь.

– Они сзади! – рычит он. – Как, будь оно все проклято, они оказались сзади?!

Новый щелчок, и что-то летит со свистом. Потом Альжбета подпрыгивает, словно ее вдруг осенило особенно блестящей идеей, и падает на пол; прямо над ее ключицей торчит девятидюймовый болт.

«Хороший выстрел, – думает Кхадсе в ужасе. – Нет, отличный выстрел. Но как же они поднялись сюда?»

Кхадсе вскакивает и бросается через коридор, дважды выстрелив в качестве огневого прикрытия. Потом он видит, как по коридору кто-то бежит прочь, кто-то очень крупный.

Он бросается в погоню, поворачивает за угол и видит, как противник мчится через строй офисных столов к открытому окну.

А потом… сигает наружу.

От изумления Кхадсе едва не замирает на месте.

– Чтоб мне провалиться… – шепчет он.

Но фигура как будто повисает в воздухе, подвешенная в ночном небе, прежде чем скользнуть вниз.

И Кхадсе тотчас же понимает, что все это значит. Он знает, ну конечно, он знает, что к чему.

Он подходит к окну – где, как и ожидалось, аккуратно привязаны несколько веревок – и целится вниз, но незнакомец уже забирается в здание этажом ниже.

– Ублюдки! – орет Кхадсе. – Вы из министерства, да? Твари министерские! – Он задирает штанину, вытаскивает спрятанный там нож из чехла и перерезает веревки.

Потом прячет нож, не переставая сыпать ругательствами, и мчится обратно к лестнице вниз. «Я знаю этот проклятый трюк с веревками! – думает он. – Это же прямо по учебнику!» Именно так и поступает оперативник министерства, когда оказывается один против многих. Нужно подготовить окружающую среду так, чтобы твои враги воевали с нею, а потом – разобраться с ними по одному.

Кхадсе прыгает через баррикаду, бежит по ступенькам, намереваясь перехватить незнакомца, поймать до того, как тот успеет пустить в ход новый трюк. «Он всего один… Или, может, их двое».

Он резко поворачивает за угол. Потом его руку с пистолетом – правую руку – пронзает жуткая боль.

Кхадсе вскрикивает и пытается удержать пистолет, но тот падает на пол. Правая рука становится странно тяжелой, и лишь через секунду он понимает: из тыльной стороны торчит десятидюймовый нож, чье лезвие рассекло много сухожилий.

Он выдирает нож левой рукой, рыча от боли. Оружие знакомое: черное лезвие, изукрашенная рукоять, словно какая-то королевская реликвия.

Кхадсе узнает нож.

– Харквальдссон! – он выплевывает это имя в ярости.

Из теней выходит человек, одетый в черное. Стягивает маску, обнажая лицо, которого Кхадсе не видел много лет, – мрачную физиономию дрейлинга с одним тусклым и мертвым глазом.

– Да уж, время тебя пощадило, – шипит Кхадсе, сжимая кровоточащую руку. – Я-то надеялся, что миру хватило здравомыслия отправить твою гнилую дрейлингскую шкуру в небытие. – Он наклоняется, чтобы поднять с пола пистолет.

– Нет, – говорит Сигруд. Поднимает правую руку, в которой держит пистолет. – И брось нож.

Кхадсе, все еще рыча от гнева и боли, подчиняется.

– Живым берешь? Сдашь меня полиции за убийство грязной суки Комайд? В этом все дело?

Лицо Сигруда бесстрастное, равнодушное. Кхадсе всегда ненавидел эту его особенность, когда они оба работали на министерство.

Дрейлинг бросает к ногам Кхадсе наручники.

– Надень.

– Иди на хрен.

Сигруд вздыхает с видом скучающей вежливости, словно ждет, когда его партнер по картам сделает ход.

– Ладно, – бормочет Кхадсе. Приседает и со стоном защелкивает наручники на кровоточащих руках.

– Иди, – говорит Сигруд. – К лестнице. И я тебя знаю, Кхадсе. Дернешься – выстрелю.

– Да, но не убьешь, – парирует Кхадсе, свирепо смеясь. – Если бы ты хотел моей смерти, уже бы это сделал.

Сигруд не отвечает.

– Твои разговорные навыки, – замечает Кхадсе, поворачиваясь к лестнице, – не улучшились.

Шпион идет к лестнице, быстро соображая. Он бросает взгляд через плечо на Сигруда, который приостанавливается, чтобы подобрать свой нож, но по-прежнему целится из пистолета в спину Кхадсе.

– Ты же здесь на самом деле не от министерства, верно, Харквальдссон? – спрашивает Кхадсе.

Сигруд хранит молчание.

– Будь оно так, – продолжает Кхадсе, – тебя сопровождала бы команда. Целая армия. Но все не так, верно? Ты один-одинешенек.

Снова тишина.

– И ты хочешь увести меня отсюда, – продолжает Кхадсе, – в какое-то второстепенное место, потому что знаешь наверняка: остальная моя команда придет сюда, чтобы меня искать.

И опять молчание. Кхадсе окидывает взглядом пространство впереди: беспокойные тени, неровные ступеньки, бетонные колонны.

– Твои навыки все еще на высшем уровне, Харквальдссон? – спрашивает Кхадсе. – Ты был не у дел сколько – десять лет? Ой-ой-ой. Как много следов ты оставил? Кто-то обязательно найдет меня или тебя…

– Если тебя не нашли после убийства Шары, – говорит Сигруд, – то, скорее всего, их сети недостаточно широки, чтобы найти меня.

– Ты так уверен, что дело в сетях? – тихо спрашивает Кхадсе. – Ты так уверен, что не ввязываешься в дела гораздо более крупных игроков, чем министерство?

Кхадсе чувствует искру неуверенности в поведении Сигруда, который обдумывает последствия.

Этой доли секунды Кхадсе хватает, чтобы прыгнуть, упереться ногами в бетонную колонну и изо всех сил оттолкнуться.

Он не уверен в дальности прыжка – Сигруд достаточно мудр, чтобы соблюдать дистанцию, – но ему с трудом удается выполнить задуманное, ударив макушкой Сигруду в живот. Чуть выше головы Кхадсе раздается выстрел из пистолета, и шпион едва не глохнет от громкого звука, но все же бросается вперед, вытаскивая спрятанный нож из чехла на ноге.

Но Сигруд проворнее: он поднимает пистолет и стреляет.

Кхадсе вскрикивает. Он чувствует мощный прилив тепла в правом плече. Пытается оценить ущерб, неуклюже ощупывая себя скованными руками.

Но крови нет. Тут до него доходит, что – как ни странно – боли и шока тоже нет. А поскольку Кхадсе уже случалось ловить пулю, он знает, что должен чувствовать.

Кхадсе и Сигруд оба глядят на его правое плечо.

Они в полном замешательстве: пуля зависла в половине дюйма от пальто Кхадсе, прямо над тем местом, где он хватается за свой бицепс. Она едва заметно вращается, как цилиндр в фонографе: медленно, будто во сне.

А потом, словно осознав их взгляды, пуля с тихим звоном падает на пол.

– Ни хрена себе… – говорит Кхадсе со смесью замешательства и восторга.

Сигруд снова стреляет. Кхадсе вздрагивает.

Опять жар в груди. И снова пуля зависает в воздухе над поверхностью пальто – на этот раз прямо напротив сердца Кхадсе, – прежде чем упасть.

Кхадсе и Сигруд глядят друг на друга, не вполне понимая, как справиться с таким поворотом событий.

«Выходит, вот что делает пальто, – думает Кхадсе. – Почему этот ублюдок мне сразу не сказал?»

Он ухмыляется Сигруду и прыгает, выставив нож.

Дрейлинг ускользает от лезвия, но движется слишком медленно: Кхадсе успевает захлестнуть пистолет цепью наручников и вырвать из рук противника. Потом шпион кидается на Сигруда – выпад, удар, еще удар. Сигруд уклоняется раз, другой, потом откатывается и вытаскивает собственный нож. Кхадсе, хихикая, делает финт влево, потом вправо. Сигруд пятится, не зная, какие еще чудесные штучки припас бывший шпион.

– Откусил больше, чем можешь прожевать, да? – спрашивает Кхадсе, смеясь.

Двое мужчин кружат, пытаясь определить, кто из них сдастся первым. Кхадсе делает ложный выпад, потом кидается вперед и почти успевает рассечь плечо Сигруда. Тот уклоняется, вскидывает лезвие вверх и вокруг – умный ход, Кхадсе такого не ожидал, – но острие черного ножа, не причинив вреда, отскакивает от спины пальто Кхадсе, как будто то сделано не из ткани, а из плотной резины.

Кхадсе напирает, смеясь, в восторге от такого поворота событий. Он вовсю пользуется своим преимуществом, бьет сверху, снизу, сбоку.

Сигруд поступает неразумно, пытаясь ударить Кхадсе в голову – единственное незащищенное место, которое можно атаковать, – но шпион уклоняется и бьет ножом по руке Сигруда, оставляя рану. Дрейлинг рычит от боли, отступает и убегает по коридору.

Кхадсе бежит за ним, смеясь. Он понятия не имел, что наделен такой мощной защитой. Если бы он знал, что проклятое пальто делает его неуязвимым, убил бы охранников Комайд и выпотрошил ее голыми руками.

Сигруд проворнее, чем он ожидал от такого громилы, и бежит прямо в недра старого склада. Поворачивает на какую-то узкую лестницу, и Кхадсе прибавляет скорости, чтобы не отстать, намереваясь тем или иным способом воткнуть нож в шею громадины-дрейлинга.

На последней ступеньке он чувствует возле лодыжки что-то странное. Некое сопротивление, как если бы его штанина зацепилась о…

Глаза Кхадсе лезут на лоб. Растяжка?!

Затем раздается грохот, оглушительный звон, и все становится белым.

Следующее, что осознает Кхадсе: он лежит на ступеньках и стонет. В ушах у него звенит еще громче, чем после выстрела из пистолета рядом с головой. Мир белый и пестрит черными пузырями, и он с трудом может соображать или шевелиться.

«Светошумовая граната. Ублюдок привел меня прямо к ней…»

Но Кхадсе может чувствовать – например, реверберации в деревянных ступеньках, на которых лежит. Он ощущает, как вблизи открылась дверь, как кто-то приближается. Он пытается ударить ножом, но так оглушен, что попросту валится лицом вниз.

Потом приходит боль. Сильная боль. Боль в руках, которая заставляет выпустить нож. Кто-то наступает на его лодыжку, и раздается треск – Кхадсе воет, но почти не слышит собственного голоса. Потом он чувствует, как большие руки хватают его, расстегивают наручники и срывают пальто.

Горячее дыхание прямо в ухо, и голос, полный гнева:

– Как ты и сказал, ты нужен мне живым.

Кхадсе вздергивают на ноги, и сломанную лодыжку пронзает жуткая боль. Он чувствует, что болтается над землей, и внезапно осознает, насколько Сигруд крупнее и сильнее. Перед глазами у Кхадсе проясняется, лопающиеся белые пузыри исчезают, и теперь он видит: видит лицо Сигруда прямо перед своим, обветренное, покрытое шрамами и лучащееся безжалостным злорадством.