Город чудес

– Нет. Обстоятельства.

– Да уж, это должны быть особенные обстоятельства, мать их за ногу. Ты все еще в розыске, Сигруд. За то, что ты сделал, многие военные шишки хотели бы увидеть твою голову на блюде. – Она поглядывает на него, пока наливает бокал. – И мне трудно их винить.

– Да. Я понимаю.

– И что же с тобой приключилось за последние десять лет или сколько там? – спрашивает она, наливая себе.

– Ничего хорошего.

Она угрюмо смеется.

– Сомневаюсь, что это было лучше, чем случившееся со мной. Сидеть в Парламенте больше десяти лет, иметь дело с тупоумными идиотами…

– Наверное, это было лучше, – говорит Сигруд. – У тебя, скорее всего, имелась уборная.

– А-а. Ну да, конечно. Это, безусловно, позволяет взглянуть на вещи в перспективе. Итак, скажи-ка, каким образом ты сюда прокрался, не потревожив никого из моей службы безопасности?

Дрейлинг пожимает плечами.

– Тихонько.

Она хмыкает и вручает ему бокал.

– Ну да. Ты всегда был жутким шпионом, Сигруд. Приятно, что хотя бы одна вещь не изменилась. Но я подозреваю, что знаю, почему ты здесь.

Сигруд берет стакан и нюхает. Он не будет сегодня пить. Он должен быть начеку.

– Да. Шара.

– Ага, – говорит она. – Ага.

Мулагеш медленно, со стоном садится в кресло рядом с ним. Он наблюдает за ее движениями, подмечая, что левое бедро движется труднее правого – наверное, артрит.

– Ах, – говорит она, видя его лицо. – Время меня не пощадило, верно? Впрочем, кого оно щадит?

Сигруд не знает, что сказать. Он так часто представлял себе, как пройдет эта встреча, но теперь, когда все происходит на самом деле, слова покинули его.

– Но с тобой, конечно, оно обошлось по-доброму, – продолжает она, потягивая вино. – Ты совсем – ничуточки! – не изменился с той поры, как я тебя запомнила, Сигруд. И если ты пробрался сюда так, чтобы никто ничего не заметил, то и двигаешься ты весьма неплохо.

– Моя мать в старости была очень крепкой, – говорит он. – Ну, так мне сказали.

– Человека, который постареет так же хорошо, как ты, – отвечает Мулагеш, – я назову гребаным медицинским чудом.

От слова «чудо» он вздрагивает. Его левая рука пульсирует от боли. Он так близко к женщине, которая видела, как умерла его дочь… Воспоминания захлестывают его, их слишком много, и они слишком быстры.

– Как твои дела, Турин? – спрашивает он, чтобы сменить тему.

– Хорошо, как мне говорят. Когда политика Шары действительно начала действовать лет этак пять или шесть назад, я куда реже стала слышать «нет» и куда чаще «как мы можем помочь вам, министр». Такой вот радикальный разворот. Оказывается, людям нравится открывать границы, если это приносит им деньги. Может, они поблагодарят Шару теперь, когда она мертва. Конечно, если это не навредит их положению. Политики, что с них взять.

– Ты… лидер меньшинства?

– М-м, – она потягивает вино, – Верхней палаты Парламента. Но, говорят, в следующем году буду лидером большинства. Вот забавно, правда? Полагаю, мне придется куда чаще беседовать с иностранными делегатами. – Она бросает на него взгляд. – Кстати… Хочешь знать, как дела у Хильд?

Сигруд моргает, озадаченный упоминанием своей жены.

– Ты с нею связывалась?

– Она была торговым канцлером Соединенных Дрейлингских Штатов. Я не смогла бы избежать разговора с нею.

– Д-да… наверное.

– Вообще-то она только что ушла в отставку. У них там все хорошо, так что ей больше нет нужды работать смотрителем, как она сама выразилась. – Мулагеш опять бросает на него взгляд. – Она снова вышла замуж. Полагаю, ты должен это знать.

– Понятно. Я об этом думал. – Он трет рот, его лицо слегка озадачено. «Как странно слышать о жизни твоих любимых на брифинге». – Она… ну, как бы сказать… счастлива?

– Думаю, да. У нее появились новые внуки.

Сигруд сглатывает.

– Карин?

– Наверное. У тебя ведь была только она и… и Сигню, правильно?

Он кивает, чувствуя себя странно – как будто какой-то чужак нарядился в его тело.

– У Карин уже пятеро детей, – говорит Мулагеш. – Четыре девочки и мальчик.

Он выдыхает.

– Это… немалое потомство.

– Да. Как-то так. – Она медлит, потом с теплотой спрашивает: – Хочешь, разузнаю, нельзя ли достать их фотографии для тебя?

Он долго думает. Потом качает головой.

– Нет?

– Нет. Это сильно усложнит то, что я собираюсь сделать.

– Что ты имеешь в виду?

– Сайпур не позволит мне вернуться, – говорит он. – Так что мне нет необходимости знать о таких вещах. Потому что у меня их никогда не будет.

Неловкое молчание. Мулагеш потягивает вино.

– Она с тобой связывалась, Сигруд?

– Кто? Хильд?

– Нет. Шара, конечно.

– Нет, – говорит он. – Я узнал, что она мертва, из вторых рук.

Мулагеш медленно кивает.

– Итак… Ты не знаешь, что она делала на Континенте?

– Нет. – Он выпрямляется в кресле. – А что? Ты знаешь?

Она безрадостно улыбается.

– Нет. Понятия не имею. Хотела бы знать. А ведь я спрашивала. Она не пожелала рассказать. Кажется, думала, что это поставит мою жизнь под угрозу. Что, учитывая случившееся с нею, могло быть правдой. Единственное, что она мне сказала… как же она выразилась… ах, да. Она сказала, цитирую: «Весьма вероятно, что однажды тебя навестит Сигруд».

Сигруд удивленно моргает.

– Она сказала, что я приду к тебе?

– Правильно. Я ничего не поняла. Ты же был преступником. Но она сказала, что, если ты ко мне придешь, я должна передать сообщение, но я полагаю, ты понятия не имеешь, что бы это могло быть, верно, Сигруд?

Он ошеломленно качает головой. Он такого совершенно не предвидел.

Мулагеш задумчиво глядит в пустоту.

– Значит, Шара знала, – говорит она. – Должна была знать, что ее могут убить. Должна была знать, что ты услышишь об этом. И придешь ко мне. В конечном счете. – Она издает глухой смешок. – Умная малышка. Она находит такие восхитительные способы заставить нас всех делать ее грязную работу за нее, даже из могилы.

– Что за сообщение?

– Очень простое, – говорит Мулагеш, – и очень запутанное. Она сказала, что, если ты однажды придешь ко мне, я должна передать, чтобы ты защитил ее дочь. Любой ценой.

Сигруд на миг застывает. Потом раздраженно трясет головой.

– Но… но я потому и пришел сюда, – говорит он. – Я пришел к тебе, чтобы узнать, где Татьяна Комайд!

– Ты не дал мне закончить, – резко отвечает Мулагеш. – Дело в том, что никто не знает, где Татьяна Комайд. И, по-видимому, не знал в течение нескольких месяцев.

– Что?

– Что слышал. После убийства разыскать Татьяну было государственным приоритетом, но усадьба Комайд оказалась совершенно пустой. Похоже, Шара распространяла идею о том, что ее дочь живет в усадьбе… но это было далеко от истины. И сейчас начнется путаница. – Мулагеш подается вперед, болезненно кряхтя. – Гребаный артрит… Просто дерьмо, когда тело восстает против тебя. Ну да ладно. Шара велела мне передать, чтобы ты защищал ее дочь, но еще Шара сказала, что ты найдешь ее дочь у той единственной женщины, с которой она разделила свою любовь.

Единственный глаз Сигруда выпучивается.

– Чего?!

– Вот я тоже так подумала, – говорит Мулагеш. – Мне как-то и в голову не приходило, что ее интересуют, ну, такие вещи. Я стараюсь ничего не предполагать, так как многие люди предполагали всякое обо мне на протяжении многих лет и их предположения мне никогда на самом деле не нравились, так что…

Сигруд вскидывает руку.

– Нет. Я не думаю, что это правильно.

– Сигруд, мать твою. Какое право ты имеешь…

– Нет! Я про сообщение, Турин. Я думаю, оно должно сбивать с толку любого, кроме меня. Возможно, она намекала на человека, которого мы оба когда-то знали. – Он вздыхает и сжимает ладонями голову. – Но… я не понимаю, кто бы это мог быть.

– Почему она не сказала мне, о ком речь? – спрашивает Мулагеш. – Разве это не было бы проще?

Сигруд вспоминает бледную континентскую девушку и то, как она говорила, что Ноков вытащит все секреты из его нутра.

– Твой адрес всем известен, – говорит дрейлинг. – И твоя охрана не блещет, что я и доказал. Думаю, она считала, что не может рисковать. Даже с тобой, Турин. Но постой… когда она сказала тебе это, ты ничего не сделала? Не встревожилась?

– Еще как встревожилась, – отвечает Мулагеш. – Но к тому моменту я и так была весьма сильно встревожена.

– Чем? Что Шара натворила?

Мулагеш вздыхает, садится обратно в кресло и допивает вино одним гигантским глотком.

– Вот это очень интересный вопрос…

* * *

– Это произошло в начале 1733-го, – говорит Мулагеш. – От Шары не было ни слуху ни духу где-то года два. Она покинула свой пост в 1726-м, и, хотя мы поддерживали связь, времени прошло, я бы сказала, очень уж много. Но вот однажды мой ассистент сказал, что какая-то женщина оставила для меня сообщение и была довольно настойчива – заявила, дескать, она знакомая капитана Незрева из Мирграда.

Сигруд улыбается.

– Того полицейского, с которым у тебя был роман.

– Точно. Но мы встречались всего-то пару раз, – парирует Мулагеш. – По крайней мере по моим понятиям, это было всего несколько раз. Ну ладно. Мне стало очень любопытно, что это за женщина, я пришла в ресторан, упомянутый в сообщении, и кого увидела? Шару. Я удивилась. Я хочу сказать, бывший премьер-министр может устраивать встречи с кем пожелает, верно? Однако она хотела, чтобы все оставалось в секрете. Нельзя было допускать, чтобы нас увидели вместе, ведь тогда кто-то мог бы услышать, какие вопросы она мне задавала.

– И какие же?

– Касательно кое-какого подразделения разведки и кое-какой операции. У нее не было к ним доступа – никогда, за всю карьеру в министерстве, даже в должности премьер-мать-его-министра. Операция «Возрождение». Слышал о такой?

– За последние дни мне пришлось многое вспомнить, Турин, но об этом я слышу впервые.

– Я тоже о ней ничего не знала. Шара попросила выяснить. Она сама выглядела потрясенной. С оттенком паранойи. Это было странно – она ведь жила на окраине Галадеша с дочерью и просто… не высовывалась. И вдруг внезапно явилась из пустоты с таким вопросом. Сказала, это довольно старая история – еще тех времен, когда всем заправляла Винья, наверное, с 1710-х, когда вы с нею были просто щенками и только учились резать глотки.

Вообще-то в 1710-м Сигруд отлично умел резать глотки, но он воздерживается от исправлений.

– Короче, я кое-что проверила. Связалась с надежными источниками в министерстве, в архиве. И все, что мне удалось добыть, это папка с листочком бумаги. Одним-единственным. Отчетом о сайпурском дредноуте под названием «Салим». Знаешь его?

Сигруд качает головой.

– Я тоже. Он утонул во время тайфуна в 1716-м. Вот и все, что мне удалось ей сообщить. Но она почему-то очень воодушевилась. Намекнула, что раскопала какую-то дрянь, и запашок у этого дела и впрямь был дрянной. «Вижу отпечатки Виньи повсюду», – сказала я Шаре, и она… намекнула, что так и есть, но сказала, что больше ничем не может со мной поделиться. Опять же, ради моей безопасности.

– Что было потом?

– После того как я передала ей ту папку, она перестала жить тихо. Посвятила себя благотворительности, начала все чаще посещать Континент, устраивала там приюты и детские дома для сирот. Вроде обычная благотворительная ерунда. Но я все время спрашивала себя: а что, если на самом деле это не благотворительность? Ведь не могло же быть совпадением, что после моего рассказа про эту операцию она чуть ли не поселилась на Континенте. Потом, три месяца спустя, она явилась ко мне в гости без предупреждения и сказала про тебя и Татьяну, а после… – Мулагеш ненадолго умолкает. – Мне пришлось опознавать тело, знаешь ли.

Сигруд резко выпрямляется и смотрит на нее, встревоженный.

– Они нашли фрагменты, – говорит Мулагеш. – Ее… фрагменты, полагаю. Странно, что с этим обратились ко мне. Она же была гребаным премьер-министром, все знали, как она выглядит. Но, наверное, в таких ситуациях приходится соблюдать протокол. До того момента я думала: а вдруг она все подстроила? Видимо, это обычная реакция на подобные вещи. Мы не верим в реальность смерти. Надеемся, что это сон. Ведь так?

Сигруд закрывает глаза. Он видит Сигню: она стоит на причале, глядит в сторону моря, где трудятся придуманные ею поразительные механизмы, творя новую эру.

– Да, – тихо говорит он. – Так.

– Ты отправился сразу сюда, когда узнал?

– Нет. И я пришел, чтобы сказать: Турин, ты была права. Шара не просто занималась благотворительностью. Я думаю, отправившись на Континент, она отправилась на войну.

* * *

Мулагеш слушает рассказ Сигруда о последних месяцах его жизни. Когда он доходит до событий в Аханастане, она отбрасывает притворную вежливость и хватает бутылку с вином.

К концу рассказа бутылка почти пуста. Мулагеш, в смятении закатывая глаза и тяжело вздыхая, наливает себе стакан за стаканом и с усталой покорностью опрокидывает. Сигруд не говорит ей только имя Нокова: не хочет рисковать тем, что она это имя повторит и привлечет к себе внимание существа.

Когда Сигруд заканчивает, Мулагеш переводит дух и говорит:

– Ладно, во-первых… это ты тот тупой кретин, который оставил семь трупов на угольном складе в Аханастане на прошлой неделе?

– Ох. Ты об этом слышала?

– Чтоб мне провалиться, Сигруд, бывшего премьер-министра убили в Аханастане месяц назад! Если во всей провинции хотя бы одно тело падает бездыханным, мне об этом сообщают – а тут целых семь!

– М-да. Если это тебя утешит, все шло более-менее по плану…

– Не считая той части, которая сильно смахивает на появление гребаного Божества, что едва тебя не убило! – в ярости отвечает Мулагеш. – Не говоря уже о том, что, судя по твоим словам, улицы Аханастана кишат божественными ловушками. И я ни хрена не понимаю, что происходит!

– Не ори, – просит Сигруд. – Охранники услышат.

Мулагеш опять закатывает глаза и без сил падает в кресло.

– Я не думаю, – говорит дрейлинг, – что повстречался с Божествами.

– Да? И почему ты так решил?

– В… в Вуртьястане… когда ты держала в руках меч Вуртьи. Что ты чувствовала?

– Зачем, скажи на милость, ты вытаскиваешь это ужасное воспоминание?..

– Турин. Пожалуйста.

Она пристально глядит в окно широко распахнутыми испуганными глазами.

– Как будто… как будто я могла бы сделать что угодно. Без ограничений. Разрезать мир напополам, если захочу.

– Да. Даже крупицу силы истинного Божества невозможно постичь человеческим разумом. Они изменяют реальность, даже не думая об этом. Но два существа, которых я повстречал… они сражались. У них были ограничения. Мир для них полон преград и пределов.

– Тогда что же они такое? Божественные создания? Живые чудеса?

– Понятия не имею, – говорит Сигруд. – Но думаю, Шара знала. Подозреваю, они оба знали Шару. Хотя один сражался против нее, а другая – на ее стороне. И похоже, что все ее дела на Континенте начались с найденной тобою папки…

– Операция «Возрождение».

– Точно. – Сигруд тяжело вздыхает. – М-да. Это… надо осмыслить.

– Да что ты говоришь, засранец. Чего я никак не возьму в толк, так это того, почему Шара, если уж она ввязалась в какие-то дела с существами, которые ведут себя как Божества, не угрохала их черным свинцом, как Колкана? Почему она не пустила в ход ту единственную вещь, которая может их убить?

– Не знаю, – говорит Сигруд. – Думаю, он все еще был у нее. Она даже министерству его не доверила после Мирграда. Такое оружие, сказала она мне, нельзя поручать правительствам.

– Как человек, который пытался какое-то время руководить правительством, я с этим соглашусь.

– Думаю, она никому и ничему не доверяла, – мрачно говорит Сигруд. – Шара, которую я знал, могла бы хоть написать мне сообщение. Закодированное, секретное. Но вот так, из уст в уста… Такой метод говорит об отчаянном положении.

– Шара в отчаянии – такая идея мне не нравится.

– Мне тоже, – говорит Сигруд. – Особенно когда враг, кем бы он ни был, похоже, охотится за ее дочерью.

– Я этого совсем не понимаю. Она всего лишь ребенок.

– Кхадсе сказал, его наниматель охотился на юных континентцев, – задумчиво говорит Сигруд. – Детей. Подростков. Сперва их родителей убивали, потом дети исчезали.

Лицо Мулагеш темнеет.

– Так ты… ты думаешь, Татьяна уже…

– Я не знаю. Сложилось впечатление, что враг Шары получил тот список континентцев совсем недавно. Так что, возможно, время еще есть. – Он трогает свой фальшивый глаз, пытаясь повернуть его получше.

– Ты не мог бы перестать? – просит Мулагеш. – Жуть какая.

– Прости. Скажи-ка мне вот что. Я видел Татьяну всего один раз. Что ты о ней знаешь?

– Немногое, – говорит Мулагеш. – Шара рьяно охраняла их уединение после того, как ушла с поста. Думаю, в этом деле ей очень пригодились навыки, приобретенные в министерстве. Мало кто знал, что она удочерила ребенка, не говоря уже о том, что девочка с Континента. Я встречалась с нею лишь однажды. Она была юная. И одержимая биржами.

– Ч-чем? Биржами?

– Ага. Странная девочка, по правде говоря. Читала много книг по экономике. Впрочем, рядом с Шарой любой станет странным.

Сигруд откидывается на спинку кресла в задумчивости.

– Где Шара жила? В смысле, до того как погибла.

– В родовом имении. Восточный Галадеш. – Она называет точный адрес. – Это огромный особняк, принадлежал ее тете. А что?

– Потому что мне снова кажется, что я должен кое-что вспомнить, – говорит Сигруд. – И для этого надо подстегнуть память.

Мулагеш хмуро смотрит на него. Потом у нее приоткрывается рот.

– Эй, постой! Ты собрался вломиться в особняк Шары? Чтобы «подстегнуть память»?

Сигруд пожимает плечами.

– Вообще-то я сразу туда собирался. А куда же еще мне идти? Шара на кого-то намекала, но мы с ней знали стольких людей… Если я увижу ее записи, то, чем она занималась, это поможет мне понять.

– Ты сбрендил? Сигруд, это место – часть международного расследования! Министерского расследования! За ним следят!

– Значит, буду осторожен.

– Дом Шары будет не таким, как мой, – продолжает Мулагеш. – Ее любили и ненавидели, и теперь она мертва. Они относятся к этому серьезно, мать твою, Харквальдссон! Это тебе не прогулочка по парку. Там будут солдаты, охранники!

– Я не собираюсь гулять по парку, – говорит Сигруд. – Я все сделаю на высшем уровне.

– Да ты меня хоть слушаешь? Я не хочу, чтобы ты снова убивал невинных людей, которые всего лишь пытаются делать свою работу!

Наступает долгое, неловкое молчание.

– Ты ведь знаешь, – тихо говорит Сигруд, – что я этого не хотел.

– Я знаю, что те солдаты в Вуртьястане мертвы. Я знаю, что с людьми, которых ты встречаешь на своем пути, такое случается. И мне не нравится сама мысль о том, чтобы указать тебе на каких-нибудь других тупых ребятишек, которых угораздило оказаться не в том месте, не в то время.

– Это было тринадцать лет назад, – говорит Сигруд. Его голос дрожит от холодной ярости. – И я только что пережил смерть дочери.

– Это тебя оправдывает? Другие родители все еще оплакивают своих детей из-за того, что сделал ты. Правда в том, Сигруд, что ты жесткий оперативник. Ты готов и в этой операции действовать жестко? Готов, если понадобится, убивать, чтобы добиться желаемого?

Сигруд не смотрит ей в глаза.

– Так я и думала, – говорит Мулагеш. – Мы научили тебя одному, Сигруд. И ты в нем хорош. Но, я думаю, это может оказаться всем, что ты умеешь делать теперь. Гляжу на тебя, и мне весьма тревожно – потому что ты, похоже, совсем из-за этого не беспокоишься.

– Я беспокоюсь, – говорит Сигруд, сбитый с толку.

– Да, но не о себе, – огрызается Мулагеш. – Нормальные люди, собираясь в поход против чего-то, весьма похожего на Божество, по крайней мере, упоминают о том, что им неспокойно. Но ты об этом даже не пикнул, Сигруд йе Харквальдссон. Тебе, похоже, все равно, что та тварь может тебя убить.

Сигруд некоторое время сидит и молчит.

– Она была всем, что у меня осталось, – внезапно говорит он.

– Что? – спрашивает Мулагеш.

– Она была всем, что у меня осталось. Шара. Тринадцать лет, тринадцать ужасных лет я ждал ее, Турин. Я ждал от нее хоть словечка, ждал, что она скажет… что все наладилось. Но не дождался и уже не дождусь. Тринадцать лет прошло, а я все еще здесь, все еще жив, и моя рука все еще болит, и… и я в точности такой же жалкий дурень, которого Шара давным-давно вытащила из тюрьмы. Ничего не изменилось. Ничего. Только вот теперь у меня нет надежды, что изменится.

Мулагеш бросает взгляд на его левую руку.

– Все еще болит?

– Да. – Он открывает ладонь, показывает ей ужасный шрам. Печать Колкана: две руки, готовые взвешивать и судить. – Каждый день. Иногда сильнее. Я думал, боль пройдет, когда Шара убила Колкана. Но этого не случилось. – Он издает слабый смешок. – Вот и все, что мне осталось. Прочее забрали. Все и всех. Теперь это весь я. Собираю по крупицам воспоминания о людях, которых потерял. Пытаюсь спасти еще сохранившиеся фрагменты. Если я смогу уберечь дочь Шары, сделаю так, что часть ее продолжит гореть в этом мире, со мной, то, быть может… Может, я смогу…

Он умолкает, уронив голову.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.