Прививка от бешенства. Альтернативный учебник литературы

Однако это проблема: успеть написать мемуары до того, как впадешь в маразм. Поэтому по большей части мемуары – прискорбное чтение.

Y. Иногда думаю: ну я идиот! А иногда: нет, все-таки немножко умный тоже!

Братья-пейсатели.

«Только собрался почитать талмуд, а меня уже спрашивают, как пройти в синагогу».

Z отпустил бороду. Теперь при знакомстве рекомендуется аллюзийно: «Я – старый анекдот».

Вот говорят, есть такая фигура речи – сарказм. А есть такая фигура, чтобы, в случае чего, говорить, что это была фигура?

Пейсахом пейсах.

Y говорил, что когда-нибудь свалит в Англию, а властям при въезде в качестве весомой мотивировки так и заявит, что, мол, намерен писать букеровский роман-исследование о том, как русский становится англичанином. А пиво «Гиннес» и группу «Битлз» он и так предпочитает «Жигулевскому» и хору Пятницкого.

Х пишет роман про Битлов. Они, уверяет, были так музыкальны, что даже пукали на голоса, и, конечно, в тональности.

Писатель и кино. У Сэлинджера есть эпизод, где один мерзкий лицемер распинается перед школьниками о религии и нравственности, и посреди его вдохновенного вранья один из малышей громко-прегромко пукает. Теперь в каждом фильме кто-нибудь непременно громко-прегромко пукает на торжественных мероприятиях, где толкают речи о высших ценностях. Сочувствую Сэлинджеру: сидя в своем затворе-уединении, теперь наверно локти кусает, – да что поделаешь: слово не воробей…

Z всю жизнь не мог простить тех, кто не дал ему денег взаймы.

Х не мог простить себе, что не дал Z в долг.

«Кажется, теперь я способен воплотить любой самый сложный замысел. Осталось лишь подыскать сюжет для книги, которой бы зачитывалась публика…»

X всё ворчит: «Во, люди наживаются! Берут самые святые образцы нашей словесности и бессовестно похабят их. Теперь это называют подлыми, скользкими словечками «ремейк» или «адаптация». И я бы мог, если был бы Иудой. К примеру: «Тикай, украинская дочь!» Или: «Куда несешься ты, Рубль?..»

«Наши авторы сплошь хлестаковы, а наша публика и вовсе – помесь кабанихи с коробочкой. Присутствующих, естественно, не касается».

Это еще что. Вот Y взялся переписать Библию! Правда, пока у него имеется лишь пара-тройка фраз: «В начале было клёво…», «Когда боги спускали на землю…» и «После минета хоть Потоп…»

Писатель эгоист по своей природе. Тут уж ничего не поделаешь. Один знакомый литератор даже одно время организовал альманах с таким названием, где публиковался только он сам. Куда как точное сравнение писателя с беременной женщиной, которая, что бы не происходило, в первую очередь думает о своем будущем ребенке. Так и писатель – в первую очередь заботится о задуманном произведении, а уж потом о всём остальном.

Патентованный идиот, кровь с молоком, рассуждающий об идиотизме коллег.

Y придумал недурной афоризм: «Умный человек долго размышляет, прежде чем что-нибудь подумать». Афоризм ему так понравился, что теперь он только и делает, что размышляет, и никогда не думает.

«Я обязан Вам высказать кое-что!»

По-моему, здорово. И это «обязан», и «кое-что». Сразу типаж как на ладони!

«Cказать ему, что он болван, обидится. Сказать, что умный, люди не поверят. Скажу, что пишет в духе Федор Михалыча или Кастанеды…»

Писатель приходит к врачу:

– Доктор, я здоров?

– Здоров. Но подлечиться не мешает.

Таким образом, сама идея о союзе писателей абсурдна. Профсоюз еще туда-сюда. Да и то – это все равно как если бы умалишенные, вдохновившись идеей самоуправления, взялись организовывать для себя лечебницу. И советский союз писателей, как известно, был никакой не общественной организацией, а чистой воды волюнтаристским учреждением. Что такое вообще общественная организация? Если приглядеться, даже кружок садоводов или дворовых шахматистов-любителей – чистой воды мафиозная структура.

За какое дело ни возьмется литератор – издание журнала, организацию элементарного сайта в интернете, даже за постройку сортира на своем дачном участке – все превращается в памятник себе любимому.

Умение увлекательно пересказывать чужие произведения, пожалуй, дар еще более редкий, чем талант романиста или рассказчика. Чисто статистически. За всю я жизнь сталкивался с этим лишь пару раз. К сожалению, обладатели этого чудесного дарования особенно варварски им пренебрегают, гнобят, буквально зарывают в землю. И причина тому – элементарная писательская ревность. В этом смысле, печальный пример того, как из зависти к чужому таланту люди губят свой собственный… В молодые годы Z умел так мастерски, так увлекательно пересказывать прочитанные книги, что я спешил разыскать их, чтобы поскорее прочесть самому. Удивительно и то, что оригиналы почти всегда, причем значительно, уступали пересказам. Со временем я заметил, что Z совершенно перестал писать, хотя по-прежнему довольно много читал. Когда я сказал ему об этом, он ужасно помрачнел лицом, проворчал что-то вроде: готов, мол, конечно, но только – на солидной гонорарной основе. Частенько вспоминая о его зарытом таланте, я не мог не горевать. Только через много лет это дар вдруг все-таки пробился из-под спуда. Но в какой неожиданной, извращенной форме! На склоне лет Z вдруг принялся публиковать в интернете сюжеты, сюжетики, идеи своих ненаписанных романов, повестей и рассказов. Почти миниатюры, почти нарождающийся жанр. А может, пытаясь что-то отыграть, отбить у более удачливых авторов, даже совершенно ему незнакомых, даже неприкрытых конъюнктурщиков. «Копирайтить» задним числом как бы. Однако выходило это у него уже не так увлекательно, как в молодости, когда он с восторгом пересказывал чужие вещи. Торопливо, болезненно. В общем, жанр так и не родился.

Грустно… Увы, литература часто – очень грустный опыт.

Писатель поучал: «Никогда ничего не просите!..» Христос учил: «Просите, и будет вам дадено!..»

Любопытно, что сомнительное поучение Булгакова без конца цитируют именно те, кого отличает беспардонная нахрапистость, кто не в дверь, так в окно и т. д.

По какой-то ассоциации булгаковский призыв якобы к тому, чтобы беречь свое человеческое достоинство, напомнил мне рассказы о том, как в чекистских застенках расстрельщики, чтобы было удобнее целиться, пеняли ползающим на коленях жертвам: «Что ж, ты, г…, ползаешь? Встань, бл…! Где твоя гордость коммуниста?..»

«А я говорю: Верь! Бойся! Проси!»

Кстати, есть мнение, что Булгаков – прекрасный пример того, что такое «мученик дьявола».

А сколько нынче мучеников у самого Михаила Афанасьевича!..

Такой парадокс. Какая-нибудь гениальная формула ничуть не обесценивается, оттого что была выведена подонком или подлецом, а вот блестящий рассказ или стихи рано или поздно тускнеют, превращаются в ничто.

Восьмидесятидвухлетний Юнг (строго говоря, тоже литератор) писал: «сегодня я одинок, как никогда, потому что знаю вещи, о которых никто не знает и не хочет знать». Странно, что при всей своей проницательности гения он не понимал, что нечто подобное может зачастую сказать о себе и восьмилетний мальчик, и семнадцатилетний юноша, и двадцатипятилетний молодой человек, и тридцатилетний молодой мужчина, да и просто зрелый человек, не говоря уж о старике… Потому что это скорее чувство и состояние, свойственные человеку, одаренному свободной волей. Вообще, каждой мало-мальски элементарно очерченной индивидуальности, осознающей себя таковой. Существам, пребывающим по той или иной причине в состоянии автоматизма или массового психоза-гипноза, как то – люди-муравьи, люди-алко-токси-наркозависимые, фанатики и так далее, – подобная мысль никогда не придет в голову. А если услышат это от другого, то, в лучшем случае, сочтут его придурком.

Бёллетристы. Кто теперь помнит о таких?

«Наглость наивности». Это, конечно, о литераторах! У них на все находится свое мнение, как правило, противоположное мнению собеседника. Они искренне верят, что недостаток образования с лихвой покрывается «творческой интуицией».

В крайнем случае, тиснуть про себя в интернете: «Выдающийся мастер, знаменитый автор, гениальный писатель…» А еще жалуются, что жизни нет!

Абсолютно грамотный идиот.

Нет-нет, как страшный сон, да и опубликуешь что-нибудь с грубыми ошибками, опозоришься публично…

Между прочим, гранки первой английской газеты, прежде чем печатать, вывешивали на заборе, чтобы все желающие могли указать на допущенные ошибки. Корректоров у них тогда не было. У нас их, увы, нет сейчас. Зато у нас есть интернет и квалифицированные читатели, бдительно следящие за порядком. Понятно, они не профессиональные редакторы-корректоры на зарплате, а потому имеют полное право хотя бы на моральное вознаграждение за свой труд. Например, немножко покошмарив авторов…

Однажды, кстати, я сам обнаружил не то 5, не то 6 грубейших ляпов в оригинальном кембриджском переиздании «Advanced Grammar» и даже хотел написать им что-нибудь в духе: «Эх, вы! А еще других учите!» Ничуть не шучу.

Впрочем, что современные авторы по сравнению с классиками! Даже в академических изданиях Толстого-Достоевского, помнится, вкладывали такие маленькие листочки об опечатках, допущенных в предыдущих томах. Можно представить, какими гигантами мысли чувствовали себя корректоры, обнаружившие их! С полным правом посылая бедных Л.Н. и Ф.М. в подготовительный класс. Думаю, и теперь еще можно много чего отыскать, если внимательно поковырять.

Вот интересно, о красоте говорят «несравненная», и, в то же время, сравнение одного шедевра с другим в искусстве непреложная вещь. Ну и произведения поменьше тоже сравнивают. По сути это и есть единственное незыблемое основание объективности искусства. Вопреки обывательской иллюзии, что, мол, всё это только дело вкуса. Ан нет, всё объективно. И в литературе тоже.

Строго говоря, как «гений», так и «идиот» определения чисто условные, технические. Никак не ругательные или медицинские. Скорее, аллегорические. И, так сказать, узкоцеховые. Прилагаемые к товарищам по перу, или возомнившими себя таковыми. В каком-то смысле уже вышедшие из употребления вместе с угасанием атмосферы творчества, вообще, уходом эпохи.

До чего додумались наши новые русские духовные писатели: противопоставили любовь и секс. Вроде того, что лучше: курица или бульон. А с другой стороны: ведь даже за самыми бескорыстными намерениями мужчины женщина всегда отыщет подвох.

Все-таки в нашем деле главное – талант. Я знал одного поэта-авангардиста, сшибавшего большие деньги и успех писанием «стихов», состоявших сплошь из цифр. Причем он уверял, что в его стихах заключен огромный смысл.

«Летит за пятеркой шестерка,Ползет за шестеркой семерка.Пятнадцать на три минус пять:Без малого – семьдесят пять…»

Пушкин где-то говорил, дескать, люблю поэтов – отличные ребята!.. А вот о прозаиках, кажется, никто ничего не говорил. По крайней мере, хорошего. Потому что нечего.

Х сетует, но не без скрытой гордости:

– Эх, пришла ночью в голову гениальная мысль, да поленился встать записать. Наутро, естественно, забыл.

Y морщится:

– Если бы тебе пришла гениальная мысль, ты бы вообще не уснул.

«У меня всегда масса идеев».

Так все-таки «секс» или «сэкс»?

Z писал короткие романы. Состоящие из одного названия. Были у него даже дилогии и трилогии. Начал было тетралогию, но бросил.

Какими мы были… Помнится, в юности в пивной подсаживаемся с приятелем-поэтом к двум барышням познакомиться, одна из них начинает рассказывать анекдот:

– Однажды собрался заграницей слет б…

– Кого-кого? – оторопело переспрашивает мой приятель.

– Ба..Ля..Дей! – спокойно отвечает она.

«Почти никогда не перечитываю своих произведений. Только начну, говорит, читать – до чего ж, восхитительно, до чего ж прекрасно! Потом спохватываюсь: Прекрасно, а какой я ж..! Мука это адская. Ей-Богу, было б легче, если б не так прекрасно!»

Говорят, у каждого человека своя память об общем событии. К примеру, один вспоминает: помнишь, в школе подрались, я оседлал тебя и тузил? А другой возражает: не-е-ет! ничего подобного! это я тебя оседлал и тузил!.. Причем оба абсолютно искренно. И писатели, конечно, не исключение…

Что и говорить, прошлое – мрачная, черная штука. Будущее, в этом смысле, тоже не подарок. Но его-то хоть есть шанс дождаться, посмотреть, как оно соответствует нашим представлениям. А вот прошлое, действительно, никогда уж не наступит – с каждым днем тускнеет, размывается, распадается на части, отступает в абсолютный, страшный мрак.

Как неловко, странно и грустно видеть, что за столько лет старый приятель-литератор так и не научился писать.

Но несравнимо грустнее видеть, что старый приятель-литератор писать разучился!..

«Разве ж это говно? Вот раньше было говно! А нынче – говно какое-то!»

«Если кто-то купил твою книжку, это не гарантия того, что она не идиотская писанина».

«Все под Богом ходим. Мастерство можно не только пропить, но и прогулять, проболтать, промечтать, прожадничать, проподличать и так далее».

Талантливая метафора или сравнение, употребленные не к месту, только ради красного словца, – производят впечатление похуже, чем грязные ругательства в приличном обществе.

Х, вроде бы нормальный, а ходит тихонько-тихонько, говорит едва слышно и ужасно мало, глаза вечно блуждают где-то в небе. И необычайно начитанный. Потом, оказалось, что весь мир считает одной большой кучей дерьма. Включая, конечно, братьев-писателей. Их даже в первую очередь.

Сойдутся неудачники-литераторы и ну, бедные, грызть друг друга… Какое тоскливое зрелище!

Но убийственно тоскливо – когда начинают «читать» друг другу и хвалить.

«Я не читал. Значит, он не писатель. Чистой воды сферический солипсизьм».

Y убежден, что все писатели отличаются «природной блудливостью». Мол, стыдно, скучно так жить!..

Кстати, недавно и сам признался, что, положа руку на сердце, не уверен, что в мире есть дела поважнее постельных.

Бальзак уверял: «Я ****ую только на бумаге!»

Еще в нашей юности Z всю ночь уламывал женщину, мучился с ней до утра, и уже на последнем издыхании, как последнее (и как надеялся безотказное) средство признался ей, что он – писатель. Даже какое-то удостоверение показал. Не дала. Абсолютно никакого впечатления. Это его убило. Может быть, с тех пор разочаровался в литературе.

«По себе их сук руби!» – говаривал Х.

Z формулировал не без пафоса: «Назначение женщины – сидеть подле Креста. А не возводить на него».

Y – Я с фонариком путешествую по самым темным закоулкам ваших человеческих душ!

Z – Странное хобби. Это все равно что ходить с фонариком у нас за сараями и светить на дерьмо?

Y – Как Федор Михалыч!

Z – Разве Федор Михалыч ходил у нас за сараями?

Y – Я, писатель – посланник Бога.

Z – В смысле – Бог тебя послал?

Похожий случай произошел с X. Как-то набрался смелости, разыскал адрес маститого писателя, заявился к нему с рукописью своего романа под мышкой. Позвонил в дверь, маститый открывает и, испуганно глядя на толстую папку, спрашивает:

– Вы ко мне, молодой человек?

– К вам! Умоляю… благословите!

– Благословляю! – поспешно сказал маститый и поскорее захлопнул дверь.

Потом X хвастался друзьям, что его благословил сам…

В другой раз X был в гостях у другого маститого. Потом хвастался, что тот подарил ему шариковую авторучку. Одно странно – пришел домой, попробовал – а она не пишет. Оказалось, в стержне кончилась паста. Что бы это значило?

Хилый гений.

Утлый член.

Орфогафрен.

Между тем, правда, иногда при всей добросовестности, даже маниакальной дотошности литератора иные «очепятки» ни за что не хотят устраняться. Буквально насмерть стоят. Каким-то мистическим образом на страже истины. Выскакивают как нарочно, в самом неожиданном, неподходящем месте, чтобы обличительно прокричать: «Нееет! Хреновый ты писатель!»

Опечатки – душа автора.

«Больная на всю голову женщина с румяными устами…»

Элементарный жизненный опыт. Я не знаю ни одного хорошего писателя, который бы не любил одной и той же стандартной «золотой» сотни писателей-классиков. Вряд ли я стану читать автора, который отважно заявляет, что терпеть не может Толстого или Достоевского.

А ведь кому, как не писателям, прощается быть субъективными даже до нелепости!

Не без намека на собственную исключительность, Y говорил, что в юности, в отличие от сверстников, «беседовал» только с великими. Причем как с равными. Так в число его собеседников, сами того не подозревая, попали и Толстой с Достоевским, и Платон с Аристотелем. Не говоря уж о всяких там Сенеках и Спинозах. «А теперь, – сокрушенно вздыхал Y, – приходится общаться с одними болванами!» Слушая его, я подумал, что сам я, если и читал «великих», то о беседах, да еще на равных, конечно не было и речи. Хорошо, если понимал полпроцента из прочитанного. Как, впрочем, и теперь. Разве «процент» немного побольше. Но почему-то мне было жаль Y Что на старости лет ему приходится общаться с одними болванами. Что его уж, наверное, никак нельзя уговорить перечитать великих… «Расскажи мне, что есть истина!» – попросил я без всякого лукавства. Но он только пожал плечами, отвернулся и, закурив, стал смотреть на дым.

Как выразился один мой знакомый, американский славист: «Старый собака не научил новый фокус».

Писатель, он ведь вроде чеховской курсистки: «У ей все дураки, одна она умная!..»

Касательно переводчиков и не только… Говорят, самокритичный Петр Андреич (Вяземский) якобы преусугубил дело следующей сентенцией: «Переводчики обыкновенно люди глупые и худо знают один из языков: с которого или на который переводят». Метко же ж подмечено! И я всегда чувствовал, но никак не мог ухватить: истинный талант, ведь он не тот, который пишет и переводит, а тот – который с гением переписывается!

Казалось бы, чего проще: молчи, не пиши, и никто не узнает, что ты бездарность.

«Когда я не был знаменит…»

Рассеянный, но ужасно щепетильный прозаик Y часто брал у друзей по мелочи в долг. У кого рубль, у кого полтинник. И чтобы не забыть, писал себе на клочках бумаги записочки: такому-то должен рубль, такому-то полтинник. Прознав эту его привычку, собравшись выпить пива, друзья подбрасывали ему фальшивые записки. Очень милый и добрый человек… Не удивительно, что милые, добрые люди с годами становятся мрачными человеконенавистниками.

Совершенно серьезно говорил: «Если бы мне поставили памятник, я бы предпочел, чтобы с зонтиком… Чтобы голуби не гадили».

Жена Z признавалась: «Если бы мой был хоть чуть-чуть глупее, я бы за него ни за что не вышла…»

«Когда критики ругают (или хвалят), приводя хоть какие-то аргументы, я уже готов согласиться со всем сказанным. Ведь обычно, они даже не прочли произведения».

Санитар леса. Бешеный.

Вообще-то, у меня не хватает времени, чтобы прочесть всё, что нравится, что вызывает интерес – куда уж тут читать то, что считаешь мутью. Хотя бы даже с целью доказать кому-то из близких тебе людей, что та или иная писанина – муть. Но ведь факт остается фактом: люди часто не только читают то, что потом называет г…, но даже пытаются, причем совершенно безвозмездно, т.е. на «безгонорарной основе», устроить по этому поводу дискуссии, цепляются к авторам со своей «беспощадно-уничтожающей» критикой. Нужно быть сумасшедшим, чтобы так себя насиловать. Но ведь они не сумасшедшие! Ну, хотя бы не все. Как тут не прийти к выводу, что, видимо, все-таки в глубине души, каким-то даже извращенным образом, та или иная вещь или автор определенно доставляют им удовольствие.

Когда раздается окрик: «Эй, баран, куда прешь, там яма!», обидчивый человек фиксирует внимание на первой половине фразы, мудрый – на второй, и только бараны и гении идут своей дорогой.

Злобный критик, разносящий в прах бездарные произведения, подобен гастроному, специализация которого дегустировать разное дерьмо и, отплевавшись, рассказывать нам, что «дерьмо – это дерьмо». Хотя бы и по долгу службы. Хотя бы и за деньги… Впрочем, теперь это уже общее место.

Злобный критик, разносящий в прах талантливые произведения, по ночам, наверное, доказывает жене, что сам-то он – гений.

То есть, несмотря на весь негатив, исходящий от хулителей и охаивателей, я конечно отлично и всегда отдаю себе отчет, что человек, способный видеть «песчинку в чужом глазу» (если действительно способен), является исключительно полезным элементом творческого процесса. К тому же, активным и даже совершенно незаменимым. Тут не нужно открывать Америку. Такие патологически пристрастные читатели необходимы всякому литератору, стремящемуся к совершенству. По сути, все высокопрофессиональные корректоры и редакторы где-то в глубине души хулители и охаиватели. Спасибо им за это. Хотя надо также признать, что бывает чрезвычайно трудно настроить на констуктивный лад – не столько даже хулителей, сколько самого себя. Ибо авторские обиды, страдания, вообще бурные реакции, объясняются, конечно, нашим отчаянием, когда приходится убеждаться в фатальной ограниченности собственных возможностей и способностей…

Кстати, Дмитрий Михайлович Урнов, советский критик, уехавший в Америку, любил повторять: «Критика по большей части несправедлива в частностях, но в принципе всегда верна. То есть, если читательский взгляд где-то спотыкается, то в этом месте непременно зарыта собака. Другое дело, какая…»

Вот, однажды прочел удивительный отзыв современника о Чехове, талант которого уже развернулся в полную силу: «Как капля точит камень, г. Чехов точит русское общество внушениями, что оно ни на что не годится, что оно сгнило до корня. Средства у г. Чехова большие: сила таланта, глубокая вдумчивать и знание русского человека…» В результате, сам талант Чехова, по мнению критика, приносит вред, ибо «человек, которому доказали, что он безнадежно погиб… уже не может подняться». Какое верное и зловещее суждение, насколько оно выше пустопорожних рассуждений о художественности, мастерстве и эстетике. И, как ни поворачивай, так ведь оно и есть. Да и у Гоголя где-то: главное назначение писателя – протянуть руку изнемогшему духом.

«Если бы Магомет принимал от нервов бромистый калий, работал только два часа в сутки и пил молоко, то после этого замечательного человека осталось бы так же мало, как после его собаки…»

Вдруг натолкнулся на фразу: «…В его наружности, в характере, во всей его натуре было что-то привлекательное, неуловимое, что располагало к нему женщин, манило их; он знал об этом, и самого его тоже какая-то сила влекла к ним…» Какая кондовая, серая описательность! «Что-то привлекательное, что располагало к нему женщин». «Что-то»! Что же, что? Написано с самоуверенностью начинающего графомана, что этого читателю более чем достаточно. Ноль изобразительности и психологической мотивации. Помнится, Урнов шутил по этому поводу: «Это как если бы Конан Дойль написал: «Что-то подсказало Шерлоку Холмсу, что убийца дворецкий». А уж «и самого его тоже какая-то сила влекла к ним» – и вовсе за гранью. «Какая-то сила»! Интересно, какая?? Не безусловный ли это пример махровейшей бездарности? Причем нисколько не вырвано из контекста, и в контексте эта фраза ничуть не выигрывает. Редкостная дичь!

А ведь это строки из «Дамы с собачкой», шедевра, очень зрелого Чехова. Изумительно и то, что перед этим как раз читал, как Толстой испещрял рассказы Чехова многими пометками, якобы, говорящими о его внимательном изучении мастерства Чехова.

Даже примитивная вордовская «орфо» выделяет это предложение: оно трудно для восприятия, в нем 10 (!) местоимений и относительных местоимений. И советует высказаться иначе. Смех, да и только!

Вот, теперь очевидно: с возрастом все-таки происходит некоторая переоценка, даже таких безусловных классиков, как Чехов и Толстой. Причем не в части художественной и литературного мастерства, а в вещах куда более существенных для писателя – мировоззрения, интеллекта, личностных качеств. В особенности это касается хваленой, так называемой «тонкой психологичности» классиков, рассуждений об отношениях мужчины и женщины, человеческом смыслополагании, о том, что в ХХ веке стали называть «комплексами». Не говоря уж о богословских материях, в сравнении с тем же святоотеческими текстами. Толстой и правда оказывается до нелепого наивен, по-детски, но не в симпатичном, положительном смысле, а именно маргинальном. Ну у Толстого хоть нет склонности к эффектам и сюжетным фокусам. Чехов же часто поверхностен и даже искусственно-схематичен. Да он и сам был этим недоволен, и не раз признавался. Только друзья-почитатели предпочитали видеть в этом скромность и кокетство мастера. Понятно, не все так плохо.