Глубокий поиск. Книга 1. Посвящение

Девчонки стали его тормошить, и он чуть было не уступил уже их просьбам, как вдруг пришла новая информация: в войсках – вспышка тифа! Заболевших везут в том числе и в Москву… Как ни верил он в целительские способности своих подопечных, но не был готов разрешить их оттачивать в смертельно опасных условиях, вроде вспышки тифа. Пришло удачное решение: «Сначала выучитесь на медсестёр, тогда идите в госпиталь. Будет квалификация – сможете оказывать помощь эффективнее»…

Жена Бродова в двадцать пятом умерла от всего лишь паратифа. Вроде шла на поправку, но организм, так и не восстановившийся полностью после тех трёх-четырёх лет, что они вдвоём жили впроголодь и зябли, не вынес нового испытания.

Вряд ли верно будет сказать, что они с женой любили друг друга, бурные страсти были чужды обоим, но между ними существовало отличное взаимопонимание и взаимное уважение. И лишь спустя много лет пришло осознание, каким уникальным существом была покойная Танюша. Другие женщины ждали то взрывов страсти, то яркой игры эмоций, то удовлетворения своей корысти. То есть всего того, чего Бродов не умел и не желал вносить в отношения. Оказалось, что тихая, понятливая, покладистая Танюша была вовсе не правилом, а исключением, что ему просто так вот повезло в начале жизни, но, увы, ненадолго.

К двадцать пятому Бродов имел уже пять лет партийного стажа и приличную должность; о послереволюционном голоде давно не вспоминали. Тем страшнее была нелепость: что человек уходит ни с того ни с сего, посреди установившегося наконец благополучия. Для Николая Ивановича это стало тогда неожиданно сильным ударом. Правда, долго унывать не пришлось: парт-призыв в ряды Красной армии, учёба в военной академии, а дальше – Генштаб туго закрутили его жизнь совершенно новой спиралью…

Послышались лёгкие торопливые шаги в коридоре, и Николай Иванович усмехнулся: вдвоём прибежали. На душе полегчало. Дверь кабинета только приоткрылась, а головная боль уже начала стихать.

Несмотря на напряжённый график занятий, мы с девчонками успевали в обеденный перерыв выскочить погулять. У девчонок были свободны вечера, и они ходили учиться в школу медсестёр. Я же опять всех догоняла, поэтому занималась и по вечерам, а на ночь до самого отбоя с наслаждением читала книги, мир которых впервые открылся мне. Само собой – приключения. Помимо специальных предметов, мы осваивали и программу общеобразовательной школы. Старшие девушки хотели сами заниматься со мной, но Николай Иванович был категорически против, поэтому меня, как и старших, обучали, что называется, на дому настоящие учителя. Товарищ Бродов поставил задачу: каждому в свой срок окончить экстерном десятилетку.

Днём в перерыве мы бегали вместе – то купить что-нибудь в галантерейной или керосиновой лавке, то в магазине по карточкам. Иногда мы просто прогуливались по бульвару, по площади. Однажды прямо рядом с нами по площади провели огромный аэростат. Его буксировали девушки в форме, на вид – не старше Лиды. Мы трое с завистью переглянулись. Наша работа не хуже, но держать в собственных руках летучую махину – кому не хотелось бы?! Девчонки устроили мне экскурсию к исполинскому котловану будущего Дворца Советов – незабываемое впечатление! – и к реке, заставленной ближе к Кремлю маскировочными баржами. Другой раз добежали до музея имени Пушкина. На более длительные прогулки времени совсем не было из-за напряжённого расписания занятий.

Однажды Лида позвала меня с собой сходить на почту: она отправляла письмо родителям. Она сказала, что письма худо-бедно доходят, хотя, конечно, военная цензура кое-что из них вымарывает. И тут меня осенило: я должна сама передать матери весточку! Снова обратилась к заместительнице начальника по воспитанию: как бы послать письмо, коли адреса не знаю?

– Что ты собралась писать? – строго вопросила Нина Анфилофьевна.

– Как устроилась.

– Нельзя. У нас всё секретно. Как ты устроилась, даже матери не положено знать.

– Я знаю. Я только напишу, что здорова. И спрошу, как её дела.

– Пустое. Мать знает, что ты здорова и у тебя всё хорошо, ей сообщили. И она устроилась хорошо. На секретный завод. Ей тоже нечего тебе сообщить.

Я хотела возразить, что мать должна знать, как поживают отец и бабушка, но вовремя сообразила, что письма нынче идут плохо, и вряд ли мать, написав близким с нового адреса, успела получить ответ. Ещё я бы написала матери про «юнкерс»: ей же тоже интересно! Но разве такое объяснишь Нине Анфилофьевне? Пришлось отступить…

Когда мы с матерью добирались из родной деревни до Ленинграда, то ехали сначала на подводе, потом в кузове грузовика, потом на тракторе, где-то шли пешком, а в город въехали, сидя в вагоне с деревянными лавками, который тащил маленький чёрный паровоз, издававший время от времени пронзительный, протяжный свист. Путешествие заняло целый день, и мы прибыли в город уже затемно. Потому у меня осталось впечатление, что мои родные края расположены очень далеко от Ленинграда.

Слушая тревожные сводки с фронтов, я ни разу не уловила каких-нибудь знакомых названий населённых пунктов. Поэтому мне представлялось, что близкие мои находятся в глубоком тылу. Только теперь, когда я изучаю автомобильную карту Ленинградской области и нахожу райцентр и центральную усадьбу колхоза, я понимаю, что наша деревенька оказалась под немцами ещё в начале сентября.

Отчего я не чувствовала опасности, грозившей родным? С одной стороны, я попала в совершенно новый мир и была слишком увлечена освоением совершенно новой жизни. С другой стороны, подозреваю, что отец и бабушка могли погибнуть ещё во время боёв или быть убиты в первые дни оккупации. Их чистые души не хотели тревожить меня, а тихо стояли где-нибудь рядом, создавая удивительное чувство безопасности и даже счастья в самом сердце охваченной бедой страны. Хорошо, если это было именно так.

А мать? Отчего я не чувствовала, что с ней происходит… что-то… что-то непоправимое… Или это случилось раньше? Или позже?.. Когда мне сказали, что она болела и что её давно уже нет?.. Когда это было?.. В те первые недели новой жизни я была спокойна… Не понимаю… Мутится сознание… Время и события путаются, расплываются… Надо сейчас восстановить в памяти то, что возможно. Всё, что возможно, надо уяснить последовательно и чётко. Позже вернусь к слепым пятнам. Потом…

Как бы то ни было, я безоговорочно верила тому, что мне говорили наставники: сказали, что всё хорошо, значит, нет причин для беспокойства.

В коротеньких перерывах между занятиями, когда на улицу не выйти, я любила постоять в одиночестве у окна, раздвинув синие гардины, любуясь бульваром и площадью и мечтая, как однажды отправлюсь гулять по городу на целый день. Самый лучший вид открывался из углового окна: там кроны деревьев не загораживали площадь, а на переднем плане во всей красе представал верхний вестибюль метро. Я каждый день мечтала о прогулке по кривым переулкам и широким площадям, и как буду стоять прямо под стеной Кремля!

В окно я много раз наблюдала, как в отдалении поднимались аэростаты. Они плавали в небе над городом, подобно сонным сомам в заводи, и можно было представить себе, будто находишься на дне гигантского водоёма, а над тобой – водяная толща. Тем более что осень вовсю вступала в права, погода всё чаще портилась, между небом и землёй повисала промозглая водяная взвесь.

Конец ознакомительного фрагмента.

Текст предоставлен ООО «ЛитРес».

Прочитайте эту книгу целиком, купив полную легальную версию на ЛитРес.

Безопасно оплатить книгу можно банковской картой Visa, MasterCard, Maestro, со счета мобильного телефона, с платежного терминала, в салоне МТС или Связной, через PayPal, WebMoney, Яндекс.Деньги, QIWI Кошелек, бонусными картами или другим удобным Вам способом.