Глубокий поиск. Книга 1. Посвящение

Я не догадывалась, конечно, а специалисты из Лаборатории, узнав эту историю, твёрдо заверили, что я не просто ходила за бабушкой, а лечила её с помощью нейроэнергетики. «Как же так, рук не прикладывая, не пришёптывая всяких заговоров?» – удивилась я, и специалисты ответили: «Одним своим присутствием. Ты сильная, тебе и рук не надо поднимать, и заговоров читать…»

В деревне я хотела вступить в пионеры. О пионерской организации рассказывала учительница в школе, куда я недолго ходила. Пионеры собираются вместе и помогают слабым, старикам; у пионеров взаимовыручка и крепкая дружба. Рассказывали ребята в классе, как их друзья постарше ездили в пионерлагерь, и как там было интересно: утренние построения, походы, вечерние костры, игры – городки, лапта и другие, о которых мы понятия не имели. В райцентре встречались ребята и девчонки в красных галстуках. Красиво и торжественно! Наш местный агитатор, неприятный, правда, типчик, говорил, что пионерия помогает самой партии.

Мать сказала: «Сиди пока, без тебя, сопливой, разберутся!» Отец спросил: «А ты сама знакома хоть с одним пионером?» Откуда? Ни в нашу деревню, ни в соседние организация пока не пришла: детей мало. «Так ты обожди, пока пионеры у нас появятся, приглядишься, какие они вблизи, сойдёшься поближе. Тогда решишь, как захочешь». Отцовская мудрость сразила меня наповал.

Но дождаться пионеров я не успела: мы с матерью уехали в Ленинград, а мечта о большом и важном деле среди верных друзей осталась. В Ленинграде я не успела даже в школу поступить, как грянула война, а нас с матерью направили в Москву…

Так вот, про Ленинград и школу. Едва мать устроилась на заводе и получила комнату, хотела отдать меня в школу. Стала расспрашивать соседей, куда обратиться. Те, уяснив ситуацию, пришли в ужас. Мне бы пора в пятом классе учиться, а я и программы первого не освоила. Сяду за парту с малолетками – засмеют, приду к ровесникам – не пойму ничего. Матери предложили: не отдавай пока в школу. Девочка смышлёная, мы её за год подготовим хотя бы по программе двух-трёх классов, а там будет видно. Мать сказала: «Мне нечем заплатить вам». Она ведь часть денег отправляла мужу и матери, а что-то планировала и накопить. Соседи не успели вежливо ответить, что им ничего не нужно, когда мать, не любившая оставаться в долгу, придумала: «Пусть дочка помогает по хозяйству кому что нужно. Она расторопная и всё умеет». От такого предложения никто не смог отказаться. А я и не против: мне домашняя работа никогда не была в тягость. Так за год мне соседи мозги вправили – что надо! Получила я начальное образование в полном объёме, а то и поболее.

Вот и не ударила в грязь лицом перед экзаменаторами, поступая в Школу-лабораторию товарища Бродова…

Кроме тех, что давали «тесты», ещё приходили люди, которые часами расспрашивали меня о жизни: о детстве, о Ленинграде, о родных и знакомых, что я люблю, чего терпеть не могу, мы говорили о страхах и мечтах. Много о чём.

Начинал всегда высокий и худощавый черноволосый мужчина по имени Михаил Маркович. Он наводил на меня такое приятное, расслабленное и одновременно бодрое состояние, в котором можешь думать и говорить о чём угодно с лёгкостью, без смущения и опасений. Первое время он всё старался, введя меня в особенное состояние, заставить выполнять его команды. Но я тут же настораживалась и начинала задавать вопросы: зачем да почему, да как и что именно. Рассказать же о себе – пожалуйста!

Начинал беседу Михаил Маркович, а после подсаживались другие люди и продолжали начатый разговор. Может, иные темы и заставляли меня колебаться, однако, когда не имеешь понятия, какого ответа от тебя хотят, проще выдать правду про реальные события, но при этом по возможности оставить при себе сопутствующие суждения. Так примерно я и действовала по мере собственного разумения.

Отчество Михаила Марковича привело меня к простой догадке. Я стала наблюдать манеру речи гипнотизёра, присматриваться к его внешности и, в конце концов, прямо спросила, не является ли Аглая Марковна его сестрой. Он подтвердил и ровно с той поры больше не пытался меня гипнотизировать. Зато в состояние, которое, как я узнала чуть позже, называется «трансом», вводил меня регулярно.

Скоро я научилась входить в транс и без посторонней помощи. По-моему, это очень просто, и мне не понять людей, которые утверждают, что подобного в жизни не испытывали. Я не сумею что-либо объяснить им. Так же человек с развитым музыкальным слухом не может уразуметь, как можно не уловить верной ноты, и нипочём не объяснит мне, что надо сделать, чтобы пропеть правильно хотя бы элементарную мелодию.

Во время разговоров, и тестов, и других занятий молчаливые девушки в белых халатах частенько подключали ко мне датчики с множеством проводов, а молчаливые мужчины в белых халатах поверх военной формы подсаживались к обширным наклонным столам, густо усыпанным круглыми, квадратными, прямоугольными циферблатами со стрелками и разнообразными шкалами. Огромные агрегаты, расставленные вместо шкафов по стенам просторной комнаты без окон, мерно гудели, медленно ползла широкая бумажная лента, исчёрканная свежими кривыми чернильными линиями. Смысла загадочных манипуляций с приборами мне никто не объяснял, результатов – не докладывал.

Но проводились и такие испытания, смысл которых сразу становился очевиден, а результат – ясен. Эти занятия увлекали меня больше всего, и я каждый день ждала с нетерпением новых заданий.

Мне крепко завязывают глаза, просят вытянуть руки вперёд и определить, когда невидимый визави, находящийся на приличном расстоянии, также протянет ко мне раскрытые ладони. Тепло, покалывание, ощущение давления – вот верные признаки – не ошибёшься!

К моим раскрытым ладоням подносят цветную бумагу. Угадай, какой цвет. Руки холодит или греет, покалывает или поглаживает, щекочет… Если я не уверена в цвете, сообщаю свои ощущения. Цветную бумагу подносят к завязанным глазам. В мозгу вспыхивает яркий цветной прямоугольник. Раз, другой, пятый… И вдруг – не вспыхнул, но что-то маячит перед глазами. Оно имеет очертания. Описываю, что «вижу». Оказывается, поднесли предмет, или вырезанную из чёрной бумаги по контуру фигуру.

После каждой пробы мне дают посмотреть на то, что на самом деле находилось передо мной. Это позволяет понять ошибки и учиться считывать информацию более точно. А ещё подсказывают, как будет лучше и сподручнее считать информацию. Такой метод обучения мои экзаменаторы называют между собой «зоной ближайшего развития».

Отвернись и определи, кто вошёл в комнату: мужчина или женщина, в каких летах, в какой одежде.

Посмотри на фотокарточку и скажи: жив или мёртв этот человек, чем болеет, каков род его занятий, перечисли членов его семьи.

Умеешь говорить с мёртвыми? Молодец! Пригласи кого-нибудь из них и попроси ответа на такой-то вопрос… Вопрос, ответа на который сама я уж точно не знаю.

Порой происходило совсем странное.

Кто-нибудь малознакомый – из преподавателей, из отборочной комиссии – будит меня среди ночи, выводит, полусонную, из спальни. Просят вызвать чей-то дух, называя имя. И задают вопросы. Моргая слипающимися глазами и дрожа от холода в накинутом поверх ночнушки халатике, я отвечаю, плохо соображая, о чём говорю. Кажется, в основном от меня ждали предсказаний, а может, вскрытия информации, которая до сих пор оставалась загадкой.

Не похоже, чтобы тогдашнее паломничество сложилось из личных инициатив каждого. Вероятно, то была спланированная систематическая проверка моих возможностей и резервов. Потому что едва не каждую ночь меня поднимали.

А вот совсем другое. Подними руки повыше, раскрой ладони, потянись, будто хочешь обнять Солнце. Видишь золотые лучи, что вливаются в твою голову и тело? Хорошо. Опиши, как они проходят: где свиваются спиралью, где образуют озёра, как меняют цвета, где выходят на волю… Перед тобой человек. Какое свечение окружает его?.. А этот предмет, эта книга имеют свою оболочку-свечение?

Сказать, что выполнение необычных заданий не требовало напряжения? Ещё как требовало! Я прилагала порой такие усилия, что чувствовала себя к концу физически вымотанной. Всё ли удавалось? Не всё. Были и уныние, и отчаяние, и ощущение полной собственной бездарности.

– Прикажи вон тому товарищу за приборной доской почесать левое ухо!

Я бьюсь и так, и этак: и воображаю картинку, и мысленно повторяю как можно твёрже слова приказа. Товарищ не то что не чешется – бровью не ведёт! Не оставят меня в Школе-лаборатории, выгонят за порог!

– Ладно, добейся этого любыми способами, раз уж не силой мысли.

– Не могу!

– Что мешает? Не можешь придумать способ?

– Неловко.

– Что именно?

– Подойти и попросить почесать ухо, потому что у меня задание.

– Другое придумай!

– Подкрасться сзади и пощекотать волоском.

– Так… Приглядись: ухо-то у товарища горит.

И верно! Покамест о нём шептались, покраснели у товарища уши. А мне с того не легче!..

Но разве возможно остаться равнодушной к таким занятиям? Разве возможно не желать продолжения учёбы в такой школе?!

Ещё на этапе приборных тестов выяснилось, что девочка не просто обладает развитой нейроэнергетикой. Электроэнцефалография подтвердила наличие мощных телепатических задатков, но и это не всё. Оказалось, что новенькая способна сохранять сознательный самоконтроль в достаточно глубоком трансе. Это подтвердилось и в опытах, поставленных без применения спецтехники.

В трансе проверили глубинную память и бессознательные установки, проверили её и психологи своими методами. Все дали заключение о неординарных способностях и личностной надёжности. Медики признали здоровой.

Тогда Николай Иванович принял решение: готовить девочку по особой программе, которая спешно разрабатывалась и корректировалась «на ходу» и по которой до сего момента готовили троих.

Таисии – а девочке спустя неделю проверок присвоили это имя – было назначено готовиться не в операторы слежения и даже не в отряд защиты, а в «операторы поиска». На данный момент у Бродова был только один утверждённый оператор поиска, другие двое вовсю готовились, но на любом этапе могли быть переведены в другую категорию. Все операторы поиска проходили промежуточную подготовку – как операторы обеспечения.

Недавно Бродов выяснил, что существует и вне стен Лаборатории оператор поиска экстра-класса – мастер с природным даром и колоссальным практическим багажом. Этот человек работал в интересах одного из самых засекреченных управлений Наркомата. Во время консультаций с тамошними специалистами Николай Иванович уловил кое-какие намёки, сопоставил факты и прижал товарищей к стенке: рассказывайте! И ни за что бы те не сознались, и ничего бы ему не поведали, если бы их не обязали оказывать всяческое содействие Лаборатории ВОРК и всем начинаниям товарища Бродова. Не расскажете добром – сами знаете, кому пожалуюсь, – вот что сработало.

Сотрудничество сотрудничеством, но такого «искателя» Николаю Ивановичу не отдадут – это уж кого ни проси. На чужой каравай рот не разевай! Надо с нуля готовить своих. Если таинственного мастера позволят привлечь, чтобы помог Лаборатории развернуть собственный поиск, – и то благо!

Николай Иванович раз за разом пересматривал результаты подготовки операторов поиска, корректировал планы. К каждому требовался глубоко индивидуальный подход, к новенькой – к Тае – в особенности.

Я узнала о том, что вступительные испытания окончены, где-то к концу первой недели или спустя дней десять моего пребывания в Лаборатории.

Нина Анфилофьевна – заместитель по воспитательной работе – очень строго сообщила, что товарищ Бродов вызывает меня в свой кабинет. Было похоже на то, что она хочет напугать меня. Но за время испытаний – самых разнообразных – я усвоила, что голос собственной интуиции заслуживает внимания и доверия. Интуиция же никакой опасности от похода в кабинет руководителя не предвещала.

В кабинете, помимо Николая Ивановича, сидел Михаил Маркович – главный гипнолог и заместитель начальника по нейроэнергетической работе и учёбе. Товарищ Бродов коротко и внушительно поздравил меня с тем, что я успешно прошла испытания.

– Ты принята в Школу-лабораторию. Теперь слово за тобой. Ты сама хочешь остаться здесь? Подумай и скажи как есть. Без твоего желания тебя никто удерживать не станет.

Этой тирады он мог бы и не произносить. Ещё бы не хотеть остаться! Не помню, что именно я промямлила в ответ, но его восторженная утвердительность не вызывала сомнений.

Тут-то начальники и принялись в моём присутствии выбирать мне новое имя.

После этого Михаил Маркович ушёл, а меня товарищ Бродов ещё не отпустил.

– После экзаменов полагается законный отдых. Завтра до одиннадцати у тебя – свободное время. Ты всё ещё хочешь увидеть немецкий самолёт? Завтра он стоит на площади последний день.

Ну просто день бессмысленных вопросов! Как можно не хотеть увидеть вблизи огромный, чёрный, настоящий сбитый фашистский «юнкерс»?!

– Хочу.

– Хорошо. Вот тебе деньги на метро…

Ура! Я ещё и на метро покатаюсь!

– Надо выйти на станции «Площадь Свердлова». К самолёту стоит большая очередь, помним? Рассчитай, чтобы вернуться не позже одиннадцати. Справишься одна – добраться, вернуться?

– Конечно, справлюсь.

– Попроси у кого-нибудь часики, чтобы не опоздать. Если останется время, посмотришь метро как следует. Но из метро – сразу в Лабораторию. Понимаем?

Как сказать. Задание я поняла: по городу не шляться, на метро туда и обратно – и сразу в подъезд Лаборатории. Я не поняла почему. Не заблудилась бы я, зря он думает. С другой стороны, пока я эту очередь отстою, всё время выйдет.

– Поняла.

– Помним про часики.

Я кивнула, и меня отпустили.

В тот же вечер Нина Анфилофьевна вручила мне знакомый плетёный короб.

– Вот. Мать собрала твои вещи, чтоб ты тут одну кофтёнку до дыр не проносила. Передала для тебя через нашего сотрудника.

– Она сама не придёт? – удивилась я.

– Ты подумай! – назидательно призвала Нина Анфилофьевна. – Ты к ней можешь пойти вечером? Нет: отбой. А она как может? С утра до вечера она работает. И у тебя занятия.

– Тут же близко, – робко возразила я.

Я спросила прямо, до которого часа мать работает. Я бы сходила к ней и вечером: не боюсь тёмных улиц. Но зам по воспитанию возразила: та квартира, куда нас привезли вначале, была, оказывается, служебной, вроде гостиницы, теперь же матери дали жильё гораздо дальше. Кроме того, для всех введена трудовая повинность – рытьё окопов на дальних подступах к Москве. Три часа после основной работы надо рыть, а ещё ведь занимает время дорога туда и оттуда. Получается, время остаётся только поспать.

Настоящее замешательство я испытала, когда выяснилось, что в чемодане нет записки. Мать ведь была грамотная, но читала по слогам, а писала печатными буквами. Если б она сильно спешила, то не успела бы написать: выводила-то она слова медленно. Однако вещи были сложены даже аккуратнее, чем она обычно укладывает. Так какая ж спешка? Пришлось побеспокоить Нину Анфилофьевну: вдруг та забыла передать мне записку?

– Наш сотрудник заехал к ней перед работой. Он спешил, она торопилась. Опоздать – преступление. Вещи она подготовила раньше: всё собиралась сама к нам сюда, но выходных нынче нет. Она передала тебе… привет.

На том я и успокоилась.

Ох, часики – это самое сложное. У кого ж их попросить, если я тут со всеми знакома только неделю? Кто даст?

Постоянно в здании Лаборатории жили Женя и Лида – они, как и я с этого дня, учатся на операторов, а также медсёстры-лаборантки Катя и Серафима. Девушки – дежурные операторы – приходили не каждый раз, спали не долго и покидали комнату так же тихо, как пришли. Они работали сутки, сменяясь по три часа, а потом уходили домой – отдыхать как следует.

Девушки не подтрунивали над моей безымянностью, но необходимость как-то обращаться ко мне вызывала затруднения и создавала напряжение. Мне смущённо говорили: «девочка», «новенькая» или просто «ты». Из-за неловкости девчонки старались делать это как можно реже, потому и общение у нас не очень клеилось. Да и заняты все были дни напролёт – особо не до разговоров.

Теперь же надо у кого-то выклянчить такую ценную вещь, как ручные часики. Со стыда сгоришь!

Но без часов я, чего доброго, не выполню требования руководителя – не вернусь вовремя.

Из всех новых знакомых наиболее внимательно и сочувственно отнеслась ко мне Лида – высокая девушка с кудрявыми русыми волосами, круглым миловидным лицом и весёлыми серыми глазами. Лида вроде как взяла надо мной шефство: чтобы я знала местные порядки, ориентировалась в непростой географии здания, получила представление, кто есть кто в Лаборатории, и чтобы была в курсе военных сводок, даже когда за день не доводилось послушать ни одной. Лида принесла мне из библиотеки книги, чтобы я могла, как все, читать по вечерам: это увлечение у нас было повальным.

К Лиде-то я и подошла с неубедительным объяснением, что товарищ Бродов отпустил меня на завтрашнее утро, но дал задание разжиться часами, чтобы вернулась к назначенному сроку. У Лиды наручные часики были, она не снимала их даже на ночь.

– Товарищ Бродов дал задание? – переспросила Лида, загадочно повела бровью и со вздохом принялась расстёгивать ремешок своих часиков. – Держи. Только аккуратно, ладно? Мне папа их подарил на пятнадцатилетие.

Я прониклась двойной ценностью этого маленького механизма. Грустно вздохнула, оттого что подумала о своём отце. Лида сама завела часы и сама застегнула их на моём запястье.

Вечером я так никому и не сказала, что у меня теперь тоже появилось имя: сама ещё не освоилась с этой новостью и не принимала её всерьёз.

Ночью я сбилась со счёта, сколько раз объявлялась воздушная тревога. Судя по работе наших орудий и по звукам разрывов, налёты опять были массированные.

Утром, когда все ещё спали глубоким сном, меня разбудило аккуратное, но решительное прикосновение к плечу. Нина Анфилофьевна!

– Быстро вставай и собирайся: товарищ Бродов ждёт тебя!

Я забеспокоилась: не случилось ли чего? Что плохого и непосредственно меня касающегося могло случиться в течение тревожной ночи, не хотелось додумывать.

Товарищ Бродов ожидал меня у входной двери. Впервые я видела начальника в форме и фуражке. Никакого впечатления. Тем более что мысли мои были заняты другим вопросом. Только орден Красной Звезды на его груди не мог не притянуть взгляд. А на гражданском пиджаке он ордена не носит – странно! Николай Иванович, видимо, оценил с первого взгляда на моё заспанное лицо всю глубину моей тревоги.

– Сейчас едешь со мной, – сказал начальник с подчёркнуто ободряющей интонацией. – Самолёт в силе. Я завезу тебя на автомобиле.

У меня с души камень свалился.

Теперь я попыталась сориентироваться в изменившейся ситуации. На автомобиле я уже проехалась однажды. Приятно, конечно. Но в метро-то я не была ни разу!

– Метро тоже в силе, – прочёл Николай Иванович мои немудрёные мысли. – Я потом – в Кремль: дела. А ты катайся на метро сколько хочешь. Сколько успеешь. Хорошо?

Как часто в жизни приходится отвечать на риторические вопросы! Не нахожу в этом смысла, но приходится – из вежливости.

– Хорошо, – покладисто повторила я.

После особенно интенсивных налётов Бродов по заведённой им самим традиции отправлялся в Кремль – участвовать в разборе ночной работы созданного им в первые же дни войны отряда нейроэнергетической защиты.

Отряд действовал в первую очередь в целях защиты Кремля, вторым рубежом защиты определили центр столицы в пределах Садового кольца, а также старались прикрыть Москву целиком, но не всегда хватало возможностей.

Отряд защиты и группа операторов слежения, сидевшая на Гоголевском, имели совершенно разные задачи и работали разными методами.

Операторы слежения – большей частью молодые женщины, наделённые тонкой сверхчувствительностью, – сканировали пространство на предмет попыток нейроэнергетического воздействия разного рода на советское руководство, высший комсостав и на граждан в массе. При обнаружении угрозы передавали дело в руки шаманов.

Шаманов – всего трое. Больше пока не удалось подобрать сотрудников с нужными характеристиками: чтобы был убеждённый советский человек, современный – с широким кругозором, пониманием политической ситуации, грамотный, не чурающийся технического прогресса, но при этом – потомственный шаман с выраженными способностями. Подошли бы и русские знахари с ведунами, да те ещё при царском прижиме научились таиться. Шаманов же начали прижимать относительно недавно, и они ещё не привыкли скрывать свой дар и род занятий от посторонних. Делалось всё, как обычно, в спешке, и поэтому искали среди тех, кого проще найти.

Шаман специализируется на нейроэнергетических атаках и контратаках. Мистики и эзотерики называют нейроэнергетику «тонким планом». А вот грубой физической силе требуется противодействие иного рода. Специалисты Лаборатории говорили, что тут, как ни парадоксально, вступают в действие ещё более «тонкие» энергии, но обладающие колоссальной силой. Человек не порождает их. Человек не берёт их ни из себя самого, ни от артефактов, ни от духов или душ умерших. Такого рода «тонкие» энергии, называвшиеся на жаргоне специалистов Лаборатории Великими, пребывают вечно и бесконечно в окружающем пространстве, и человек может управлять ими, только если его разум и чувства находятся в состоянии покоя и равновесия, а намерения лишены корысти.

Сотрудников Лаборатории, способных успешно и стабильно работать с Великими энергиями, Бродов и собрал в отряд защиты. Отряд усилили группой священнослужителей мировых религий. Мало кто станет возражать против участия в святом деле – молитве о защите сердца собственной Родины. Но кандидатов серьёзно проверяли: чтобы молитва каждого действенно включала Великие энергии в контур защиты Кремля и города и чтобы умели договариваться, не тянули одеяло на себя. Дело наладилось, и молитвы зазвучали стройным энергетическим многоголосием.

Все бойцы отряда нейроэнергетической защиты Кремля, пройдя соответствующие проверки, получили звания младшего комсостава НКВД.

Отряд, слаженно работая, создавал защитные поля. Защитное поле незримым куполом накрывает оберегаемый объект и срабатывает всегда в соответствии с грубо-материальной обстановкой: либо притянет сплошную облачность, либо остановит непредсказуемым способом людей, отдающих и исполняющих приказы, либо, на худой конец, бомба в четверть тонны весом упадёт, пробьёт перекрытия здания, да не взорвётся…

Вопрос от Главного Куратора товарищу Бродову после того, как бомба застряла в перекрытиях кремлёвского дворца: «Следует наградить вас за то, что она не взорвалась, или наказать за то, что она попала в Кремль?» А другая – был случай – взорвалась, но не принесла крупных разрушений. А ещё одна упала во двор, ничего не порушила, но убила на месте много военнослужащих. Критериев объективной оценки надёжности работы с Великими энергиями не было. Как Главный Куратор, так и начальник Лаборатории это понимали, но пришли к единому мнению: пусть товарищи дальше работают!..

Каждую ошибку и крупную неудачу отряда разбирали особенно внимательно, чтобы в дальнейшем действовать более успешно. Кроме того, Бродов считал необходимым проводить разбор после каждого налёта. Понятно, что защита создавалась и поддерживалась постоянно, однако во время атак вражеской авиации она подвергалась реальной проверке на прочность. После особенно интенсивных налётов Бродов обязательно участвовал в разборах лично.

Этим утром он, уже одевшись, собравшись и вызвав машину, буквально на пороге внезапно вспомнил о новенькой.

Таисия блестяще сдала вступительные экзамены, но теперь её ждала бесконечная череда скрытых проверок.

Как девочка справится с задачей установления отношений? Не так легко наладить контакт с кем-то, не имея имени. Сумеет ли она, например, обратиться с просьбой и получить желаемое?

А как у неё с умением планировать своё время?

А с дисциплиной? Наружка ни на шаг не выпустит девочку из виду, и станет ясно её отношение к немотивированным приказам руководства.

И тут подворачивается возможность устроить ей ещё одно испытание! Хорошо, что удачная идея своевременно пришла Николаю Ивановичу в голову. И он приказал Нине Анфилофьевне срочно разбудить Таисию.

Невыспавшаяся, но бодрая, я вслед за товарищем Бродовым вышла в предосеннюю прохладную тишину едва брезжившего утра. Далеко, за площадью, за котлованом будущего Дворца Советов, переливалось тёмно-огненное зарево, увенчанное клубами чёрного дыма, ещё такая же дымно-огненная корона – далёкая, но оттого не менее страшная – поднималась над крышами домов за бульваром. Я не впервые видела зарева пожаров, возникших после бомбёжки. Они уже не поражали воображения, а только огорчали и вызывали сочувствие к пострадавшим.