Хуторяне XXV века. Эпизоды 1-21

До межи шли сначала по стежке-дорожке. Стежка-дорожка норовила все затеряться в траве, а то и вообще спрятаться под землю, но Батя приподнимал посох, и снова трава расступалась над утоптанной и кое-где посыпанной мелким гравием тропинкой.

– Понаехали, опомнились, – бормотал Батя, – знать, не дает покоя межа!

Потом перешли мостик, скинув батиным посохом сохнущую на перилах ворону в темную речку под ним. Рядом с вороной висела чья-то рубашка в клеточку. Ивы на берегу зашелестели листьями, заголосили. Под мостом послышалось хлюпанье, и недовольный голос произнес:

– Хорош баловаться. Я ж ее не зря за хвост – и на мост, а чтоб сохла. Чучело сделаю.

Все остановились, повернув головы к воде и прислушиваясь.

– Водяной, что ли? – спросила Василиса, – Так он не здесь живет. Да и зачем ему чучело – сам не шибко красивый?

– И рубашка чья-то, надо в бюро находок, в «Затерянный Мир» отнести. Там разберутся, – сказал Петька, снимая рубашку с перил.

– Да нет, не водяной я, – снова раздался голос, и из-под моста показалась сначала курчавая голова, а потом и блестящий черный торс Джона. В одной руке он держал ворону.

Джон ловко забрался на мост, выдернул из рук Петьки рубашку и стал ее надевать. Рубашка некоторое время сопротивлялась, потом хихикнула и обросла шерстью. Джон пошевелил плечами:

– Так-то теплее, а то навигация в ней барахлит, все норовит на экваториальную моду переключиться. Присылают из дома всякую ерунду, думают, раз глобальное потепление, так везде Сахара! А у вас здесь – апрель еще не закончился! Свежо!

Джон пристроил ворону снова на перила и спросил.

– Куда идете?

– Межу поднимать, – ответил Петька, пряча пустые ладони за спину и выпячивая грудь.

– А я думаю, что за топот такой, поговорить не дают.

– А с кем это ты там болтаешь? Снова с русалками?! – поинтересовалась Василиса.

Джон покосился на Петьку и сделал вид, что не услышал вопроса. И заговорил о другом:

– Межу поднимать! Вот так-так! Ту, что упала и совсем в землю вросла?

– А разве у нас другая есть? – спросил Петька и захлопал себя по карманам:

– Где-то у меня точное описание было, с количеством.

– Ну и я с вами, – сказал Джон. – Не возражаете, Трофим Трофимыч, против интернационала? То есть помощи по-соседски?

Батя ничего не ответил, и снова зашагал вперед, постукивая посохом по доскам моста. На досках оставались обугленные пятна.

– Вы, Трофим Трофимыч, набалдашничек поверните. Он у вас на максимуме стоит, – посоветовал Джон, – а то вон и кончик уже раскалился.

– Потерпит, – ответил Батя, – остынет еще. Чай, не на прогулку взяли.

– Точно, точно, так и есть, – встрял в разговор старичок Прохор. – Межа – она в канаве лежит. Может, еще и вода там осталась – с дождя.

– А что, с русалками жарко так, что ты без рубашки под мост полез? – шепотом спросила Василиса Джона. – Они же хладнокровные, как лягушки.

– Да нет, так же шепотом ответил Джон, – не в русалках дело. Там под мостом теплоцентраль проходит. Жарко от труб, понимаешь?

– Как не понять! – хитро улыбнулась Василиса. – Конечно, теплоцентраль. Как же!

– О чем это вы? Какая теплоцентраль. Я думал, русалки! – спросил старичок Прохор, хватая Джона за мохнатый рукав

Джон снова покосился на долговязого Петьку:

– Труба там, говорю, с горячей водой подтекает. Серая Шейка жалобу написала – экологическая катастрофа, мол, рыба ей вареная не по вкусу! Вот я и смотрел, что да как.

– Катастрофа? Рыба? Написала? Когда? – заволновался Петька.

– Не бери в голову, – успокоил его Джон, – уже все в прошлом.

– А! В ПРОШлом6, – успокоился Петька. – Ну и хорошо. Там мой напарник теперь работает. У него не пропадет.

За разговорами до места дошли быстро. Даже чуть не проскочили, да Данила-мастер вовремя окликнул. Он пораньше пришел, огляделся и в малинник забрался. Позвал Батю басом – чистый медведь. Василиса от страха и неожиданности даже к Джону на грудь чуть не бросилась. Но, чего не было – того не было.

Данила восседал на пне и счищал веточкой грязь с сапога. Батя неодобрительно посмотрел, как он это делает, и пожурил:

– Лучше бы не на землю, а на берестянку какую-нибудь счищал. Грязь в этих местах не простая, чай, будет.

– Да я, – виновато ответил Данила, – хотел от березы лубок отодрать, а она так жалобно заноет, мол, «кто меня кудряву заломати». Так тоскливо стало, что и грязь не нужна. Пускай, думаю, пропадает.

– А что это за грязь? – спросил Петр. – Есть спецификация?

Его не услышали. Данила встал, уступая место Бате. Батя сел.

Помолчали.

– Ну, так как, будем тянуть? – снова спросил Петька.

– За что тянуть? – деловито откликнулся Джон, закатывая рукава мохнатой рубашки.

– А вот у меня веревка есть, – сказал Данила-мастер, вытаскивая из-за спины бухту веревки и бросая ее к ногам Петра.

Петька почесал за ухом, посмотрел на остальных. Все тоже смотрели на него с интересом, а в глазах Василисы сияло ожидание чуда.

– Так, а эти зачем тут, – спросил Петька, кивая на огородников.

– Тянуть, – ответил старичок Прохор. – А вот цеплять они не обучены. Это наше – человечье.

Петр пожал плечами, и полез в канаву. Засунул руки по плечи в грязную муть, в тину и осоку, долго возил ими по дну.

– Все, подцепил, – сказал он, – потянем, что ли?

Из каски на голове Прохора выскочил свисток и свистнул. Огородники сгрудились по сторонам канавы, схватились за концы веревки, и начали тянуть. Свисток насвистывал веселенькую песенку.

Во время особенно залихватской трели веревка не выдержала. Огородники кубарем покатились в малинник.

Батя привстал, посмотрел на грязь в канаве:

– Тяжела.

– Ох, как тяжела, не поднять с первого разу то! – закряхтел старичок Прохор и стукнул себя по каске:

– Свистни, что ли! Созывай народ-то!

Батя, окончательно встав и поправив ремень на поясе, махнул ему рукой:

– Не надо, пусть отдыхают. Слабоваты они для такого.

Потом еще раз глянул в канаву:

– А не мало ее набралось.

– Не мало, не мало, Трофим Трофимыч, – поддакнул старичок Прохор. – Жидковата только.

Ну, – вздохнул Батя, оглядывая посох и счищая с его острия кончиком сапога налипшие травинки и листики, – против жидковатости у нас средство имеется.

Он подошел к краю канавы и опустил посох в нее.

Из канавы повалил пар.

Данила-мастер встал рядом с Батей:

– Брось ты этот кипятильник. Жарко, душно. А так – хоть грязновато, да по холодку сподручнее.

– Погодь, сейчас в самый раз будет, как сметана.

– Конституция, конституция важна, – заметил старичок Прохор, суетясь вокруг брошенного на пригорочек тулупа, – конституция – первое дело!

– Да не конституция, а консистенция, старая твоя голова! – поправила его Василиса.

– Что это он про конституцию заговорил, – беспокойно прошептал длинный Петр на ухо Джону.

– Не бери в голову, – успокоил его Джон, – лучше штаны закатай. Сейчас будет готово.

Батя с видимым трудом вытянул посох из канавы. Куски грязи с приятным чмоканием шлепнулись обратно. Батя поднес кончик посоха к носу, понюхал. Потом дал понюхать Даниле-мастеру. Тот согласно кивнул головой. Батя величаво огляделся.

– Ну, пора. Давайте, ХЛОП7цы!

Ведра гурьбой вылезли из малиновых зарослей, сгрудились, позвякивая друг о друга, на краю, теснились, пока последнее с разбегу не столкнуло всех и само, не удержавшись, кувырком полетело вниз.

Жестяной визг прекратился, и через пару минут ХЛОПцы по одному начали выбираться. Джон подхватывал их за дуги, помогал. Василиса обтирала оцинкованные бока тряпочкой, а старичок Прохор подсчитывал, начиная заново с каждым новым, поставленным Джоном на тропинку.

– А ты что сидишь, где твои-то? – спросила Василиса Данилу-мастера. – Смотри, до дождя забрать надо. А то развезет, а с жидкой – проку меньше.

Данила хитро улыбнулся, прищурился и тихонько, как птичка, присвистнул.

Старичок Прохор стукнул себя по каске и сказал, обратив насколько возможно глаза к выскочившему многочленному рычагу со свистком:

– Вот, слушай, как надо. А то оглохнуть можно от твоего командования.

На птичий посвист Данилы-мастера из кустов выкатилась малахитовая ванна. Из нее с каменным стуком высыпалась дюжина малахитовых же половников, и давай мелькать в воздухе – в канаву, да в ванну, в канаву, да в ванну. А Данила только стоял да посвистывал.

– Они у тебя что, без команды не работают? Все время свистеть надо, – задал технический вопрос Джон.

– Из-уить-ба-уить-ло-уить-ва-уить-ны, – ответил Данила, перемежая каждый слог свистом.

Потом, когда последний половник опорожнился в ванну и катался по траве, начищая зеленые бока до прежнего сияния, добавил:

– Так-то они на ферме все время, в молоке да в сметане. С котом, правда, не ладят.

– КОТ8ов, ясное дело, они не любят. Тонкая электроника, да и без волшебства, наверное, не обошлось? – Джон заговорщицки прищурился и понизил голос.

– Не без этого, – ответил Данила-мастер и осторожно оглянулся на Петра. – Только я про нормального кота говорил. Рыжего, с усами, который мышей ловит.

– А, этого, – разочаровано произнес Джон, – если про такого, тогда – к Василисе. Она к рыжим не равнодушна. Потому и за Ивана пошла.

Тут Батя вздохнул. Снял с себя ремень, легкий кафтан, сложил все на пне, придавил сверху посохом. Подошел к канаве и стал осторожно спускаться в нее.

– Вот я же и говорил! Без вас невозможно, Трофим Трофимович, – радостно закричал длинный Петька.

Данила-мастер полез следом за Батей. Затем – согласно чину и возрасту, старичок Прохор, Джон и, наконец, пустили и Петра.

– Ну, подымем, что ли? – сказал, наклоняясь и запуская руки по локоть в оставшуюся грязь, Батя.

– Потянем, – подтвердил Данила, становясь напротив Бати, и точно также нагибаясь.

– Вставай, проклятьем заклейменный, – просипел старичок Прохор, возя руками там, где, по его мнению, была вершина межи.

Джон молчал и только сопел, когда брызги попадали ему на лоснящуюся черную физиономию.

– Что за проклятье? – отплевываясь, спросил Петька, – из УК9

Он, забираясь в канаву, поскользнулся, и упал плашмя. Теперь стоял и раздумывал, с какой стороны присоединиться к остальным.

– Не знаем мы, откуда, – ответил Прохор, – знаем одно, проклятье было. Хор-р-рошее пр-р-роклятье. Др-р-ревнее.

Батя разогнулся первым. Встал, насупил брови. Остальные вместе с ним смотрели вниз, где под ногами, невидимая, сопротивлялась подъему межа.

– Не получается? – спросила с бережка Василиса. – А на раз-два-три пробовали?

Мужики ей не ответили.

– Да, – нарушил молчание Батя, – тяжела.

– А делать-то что, а, Трофим Трофимыч, – слезливо проговорил Петька, – дело-то государственной важности!

– Плохо дело, – внес свою лепту старичок Прохор.

Помолчали.

– Ну, так как? – с дрожью в голосе спросил Петр, – продолжим?

Батя помолчал, пошевелил бровями. Раздвинул губы:

– Думать надо.

Сказав так, он, не торопясь, ухватившись за корни березы, вылез из канавы и сел, сложив ноги крестом. Остальные тоже выбрались вслед за ним, уселись, как мудрецы, в ряд. Начали думать.

Джон вроде заколебался, садиться ли со всеми в ряд, но Данила-мастер дернул его за рукав:

– Садись и ты, интернационал.

Один Петька не находил себе места, то вставал, то садился, все пытался отряхнуть свою новую куртку.

– Вот, обратился он к старичку Прохору, – говорили, что грязь не пристает. Еще как пристала! И засохла, как корка. Броня теперь, а не куртка.

– Тсс, – прошептала ему Василиса, – не шуми, не мешай. Думают люди!

Зашумел в верхушках деревьев ветер. Опустился, пробежал по молодой травке, погладил землю по шерстке. На ближний камень выскочила лягушка, сняла на всякий случай корону с головы, прижала ее лапкой к камню. Уставилась, не моргая, на думающих мужиков.

Из канавы послышался гул. Петр осторожно подошел к краю, поглядел вниз, заворожено прошептал:

– Поднимается! Сама поднимается.

– Что стоишь, – проквакала ему лягушка, – поищи, чем подпереть, а то мысли, чай, не резиновые, век держать не хватит.

Петька заметался, побежал к березе, стал ее ломать.

– Ох, не тебя я ждала! Не такого! – запричитала береза.

– А нечего было песни жалостливые петь. Молчала бы, как я, так и дождалась бы добра-молодца, – ответила ей лягушка.

Большой каменный столб поднялся из канавы, качнулся пару раз, и встал. Усиливающийся ветер сдувал с него остатки грязи и клочья тины.

– Не ровно стоит, – заметил старичок Прохор.

– Как Пизанская башня, – подтвердил Джон.

– Как деды поставили, так и стоит, – проворчал Батя, – не нам межу править.

Подбежал Петр с березовой подпоркой. Сам слез в канаву, подпер межу. Вылез. Достал ФЭД10, прицелился, щелкнул.

Потом присмотрелся и спросил:

– А что это за указатель. Вон, на самом верху прикручен?

К верхушке межи и в самом деле была приторочена ржавой проволокой заостренная с двух сторон доска с еле различимыми буквами: «СВТ – ТМА».

– Кто ж знает? Давно ставили. Еще и космодрома не было, – ответил старичок Прохор, – вот если только щуку спросить. Или вон, эту … зеленую. Она, если поцелуешь, чего только не вспомнит. А второй раз поцелуешь, что хочешь – то и забудет. Одним словом – баба!

Прохор указал костлявым пальцем на лягушку. Та уже снова надела корону, показала Прохору язык, и была такова!

– Не успели! – сказал Прохор. – Ну и ладно. Не велика беда!

– Беда не беда, а буквы подкрасить надо бы. У меня и карандаш есть. – Петр подошел к краю канавы и потянулся к меже.

– Эх, далеко, не достать! Ну, еще чуть-чуть!

Он не удержался на краю, взмахнул руками, как аист, и рухнул вниз, задев плечом межу.

Подставленный березовый стволик не выдержал, треснул и переломился пополам. Межа покачнулась, наклонилась еще сильнее, потом еще и еще, и медленно опустилась на прежнее место за краем канавы.

Земля чуть содрогнулась, а ветер стих.

– А ведь четверть часа стояла, – радостно проговорил старичок Прохор. – Может, на рекорд потянет!

– Да, постояла, хватит с нее. Натрудилась, – ответил Батя.

Повернулся к Даниле-мастеру:

–Ну, прощай, что ли!

– Прощай, Трофим Трофимыч! Увидимся еще. Я к тебе за малиной приду. Очень у тебя малина хорошая.

– Лады! – ответил Батя.

Данила-мастер перебежал по бревну канаву и зашагал через лес, подгоняя замысловатым свистом малахитовую ванну.

Батя, старичок Прохор, и Василиса отряхнулись, оправились, и тоже направились по тропинке назад.

Джону и Петьке доверили главное – нацепить на длинный шест ведра и нести их аккуратно, чтобы капли не пролилось, до самого дома. Ведра, чьи запотевшие бока оправдывали букву «Л» в названии, смешно болтали ножками; последнее норовило все достать пяткой до груди Петра, но тот осмотрительно держался за самый край шеста, так что основная тяжесть пришлась на плечи Джона.

– А зачем мы их несем. Они же ходячие, – спросил Петр.

– Потому и нести надо, что шибко ходячие. Чтоб «налево» не сбежали. Грязь – она дорогого стоит. Не простая, от самой межи никак! – ответил старичок Прохор.

Петру это все было в диковинку.

– А на что она вам? И Данила вон сколько набрал. Другие в ваннах моются, а он – все наоборот.

– Э-э, – важно протянул Прохор, – грязь, которая под межой набрана, на память благотворно действует. И еще коленки у коровок мазать. А еще… – Прохор ухмыльнулся и не закончил фразы, – ученый вы народ все, а простых вещей не понимаете. А туда же – межу поднимать.

– Так ведь не подняли. Она снова упала, – с сожалением вздохнул Петр, – придется так и в депеше указать, мол, попытка не удалась.

– А ты не пиши, что не удалась. Напиши, что увенчалась временным успехом, – посоветовал Джон. – Пусть там, в Столице, из этих трех слов выберут, какое попригляднее. Им там, виднее.

– И про грязь писать? – спросил Петька.

Все остановились как вкопанные и посмотрели на Петра с осуждением.

– Ты, это, брось, – сказал за всех старичок Прохор. – В столицах все свое, а это – наше, исконное.

– Да я хотел, как лучше. Чтоб инструкцию не нарушать, – промямлил Петр, – вот она – инструкция.

Он хотел вытащить что-то из кармана, но не смог – карман оказался плотно залеплен высохшей целебной грязью.

– Нам по должности строго-настрого положено инструкцию соблюдать!

Батя стукнул посохом по земле. Сухая прошлогодняя трава под ногами Петра, задымилась. Петька затоптался на месте, потом глянул под ноги и подпрыгнул:

– Горю ведь!

– То-то и оно! – проговорил Батя, отворачиваясь.

– То-то же, – повторил старичок Прохор, – не балуй.

Джон обернулся через плечо и без слов подмигнул Петру. Петр вздохнул и засеменил, пытаясь приноровиться к его широким шагам. Лицо его выражало озабоченность.

– Поторопиться бы надо, – сказала Василиса, поглядывая на солнце. – Обед пропустили, как бы и ужин не остыл, матушка велела не опаздывать.

Заулыбались, зашагали быстрее. Даже Петька перестал вздыхать и только все допытывался вполголоса у старичка Прохора, как эту заскорузлую корку от кармана отчистить.

– А то ведь и пряник некуда положить, – объяснял он, – пряники очень вкусны у Марьи Моревны, когда еще отведать придется.

– А ты заходи почаще, – отвечал ему Прохор, – почаще будешь заходить, глядишь, и почище будешь.

Вечером, после ужина, сидели по обычаю на скамейке перед домом. Василиса читала учебник, изредка откладывая его в сторону и, закрыв глаза, шепотом повторяла прочитанное. Иван сидел рядом и ковырял отверткой какой-то приборчик. Сложную электронную схему он отбросил за ненадобностью в сторону. Джон строчил письма на родину. Старичок Прохор бубнил вполголоса что-то про те времена, когда он «сорванцом бегал на русалочье озеро и спуску никому не давал». Марья Моревна и Батя просто сидели, смотрели на яблони, на ветви, усыпанные готовыми взорваться розовым цветом почки, держали друг друга за руки. Один Петька хмурился и мрачнел лицом.

Розовые от цветов ветви яблони зашевелились и в них, как в венке, показалась серая кошачья морда с желтыми глазами.

– Тьфу, – сказала морда, отплевываясь от обломанных и застрявших в шерсти почек.

Потом рот расплылся в улыбке, усы встали торчком, и морда добродушно произнесла:

– Вечеряете, Трофим Трофимыч? Приятно наблюдать. А то все в трудах, трудах, даже и не заходите.

Батя молчал, ответила Марья Моревна:

– Да что к тебе заходить. Ты разве что новое расскажешь. Вон Петька – с ним и то веселей.

Желтые глаза прищурились:

– Наслышаны, наслышаны. Я, – усы дрогнули и чуть опустились, – к вам потому и пришел. Память совсем никудышная стала. Весна, а я все путаю, все перезабыл. Песни, сказки, все перемешалось, одна каша в голове и привкус такой, солоноватый, на языке. А еще на днях как-то задумался, да и обсчитался – «Руслана и Людмилу» по цене «Курочки рябы» туристам уступил.

– Конечно, – весело откликнулась Василиса, – набегался в марте, потому и путаешь. Знаем мы, что у тебя за каша в голове.

– Да нет, не то. В прошлом марте такого не было. В прошлом марте почти не сбивался.

– Седина в бороду, бес в ребро, – Джон поднял голову от клавиатуры, – у вас, котов, год за сколько идет?

– Врут люди! – слезливо проговорил кот; усы повисли, и рядом с мордой появился подрагивающий кончик хвоста.

– Знаем, слышали, – оборвала его Марья Моревна, – так чего пришел-то? За сливками? Так в сенях возьми, приготовлено.

– Как чего, – быстро ответил кот, – мази целебной попросить. Для памяти. А то уволят меня, честное слово, уволят.

Он помолчал и добавил:

– А сливки тоже возьму, раз уж приготовлено.

– Как же! Для памяти ему! – воскликнула Василиса. – А к русалке приставать не будешь. А то мазь-то не только на память действует.

– Врут люди, – убежденно повторил кот, – мне точно для памяти. А русалка – она сама виновата. Прикрылась бы хоть чем. Перед экскурсантами стыдно.

– Ладно, – Марья Моревна повернулась к Бате, – дадим маленько. Для памяти.

Батя слегка нахмурился, но кивнул головой.

– Пойдем, страдалец, – Марья Моревна встала и пошла в дом. Морда исчезла из ветвей, и через мгновенье серая тень оказалась уже на крыльце у ног Марьи Моревны.

– Эх! – горестно воскликнул Петр. Он оглянулся, хотел было что-то сказать, но заметив, что все заняты делом, промолчал и обхватил голову руками. Его плечи затряслись; сквозь сдерживаемые рыдания можно было разобрать:

– И я бы мог… Жизнь прожить… Поле перейти…

Батя нахмурился и с неодобрением посмотрел на него.

– Передозировка, – Джон толкнул Ивана в бок, кивнув на Петьку, – слабоват.

– Быстро проходит, – прошептала им Василиса, – я знаю, в институте изучали.

– У меня в сарайчике лекарство припасено, – сообщил старичок Прохор и обернулся к Бате, – принести что ли?

Батя промолчал и лишь глубоко вздохнул.

– Так я принесу, – старичок Прохор поднялся и засеменил в темноту.

Батя вздохнул еще раз, поднялся и степенным шагом направился за ним.

Скоро и Василиса потащила Ивана в дом. Джон посмотрел на часы и со словами «Не всем сразу. Тут на неделю писанины» тоже попрощался.

И Петр, не дождавшись, да и не думая, о лекарстве, побрел к себе, и еще несколько раз из темноты донеслось:

– Жизнь… Поле…

По крыльцу скользнула серая тень и лукавый шепоток произнес:

– Хватит на сегодня. Сколь веревочке не виться, а сказочке – конец.

ЯГОДА-МАЛИНА (БУДУЩЕЕ ВОЗВРАЩАЕТСЯ-2)

На большом столе, на расстеленной газете раскорячился малиновый куст. Батя сидел на своем стуле с высокой спинкой и шевелил косматыми бровями, переводя глаза с комка корней на плети побегов.

– Что-то не то, – задумчиво сказал Батя, перетирая в толстых пальцах тонкие корешки с землей пополам.

– Вот и я говорю, – не тем занимаемся, – горестно произнес с лавки старичок Прохор.

– Как не тем? – пожала плечами Марья Моревна. – Когда как не сегодня малину готовить. Завтра ведь сажать.

Марья Моревна стояла, уперев руки в бока, перед телевизором и безуспешно пыталась строгим взглядом перелистнуть страничку календаря на экране. Страничка шевелилась, как занавеска от ветерка, взвивалась до половины, и снова опадала. И снова на ней сияла и переливалась цифра семнадцать в окружении малиновых веток, усыпанных спелыми ягодами.

– Хочу на неделю вперед забежать, посмотреть, удержится потепление, или как. Обещали в новостях, что подбросят по весне теплых деньков, так в самый раз бы нам пригодились. Спасибо Ваньке, настроил новый телевизор на фермерский канал, да я еще премудростью им владеть не овладела.

– А ты пультом его, пультом сподручнее, – сказал Прохор. – А то, не ровен час, из столицы еще чего бросят, а мы и не поймаем.

– Да пульт Ванька унес, – ответила Марья Моревна. – На него вчера Василиса как села, так он и перестал работать. Ванька взял, всю ночь ковырялся, чинил. Спит вот теперь. Авось, исправил.

Василиса сидела напротив Бати и что-то разглядывала в газете, водя по ней пальцем, раздвигая спутанные корешки и побеги. Услышала про пульт, встрепенулась:

– Вот еще, я и не виновата. Пульт на стуле не я оставила. А смотреть некогда было, в руках поднос был.

– Да, на чем сидим, там глаз нету, – глубокомысленно изрек старичок Прохор и замолчал, вздохнув о чем-то своем, стариковском, давнишнем.

Василиса заинтересовалась чем-то в газете, приподнялась и раздвинула побеги перед собой двумя руками.

– Вот, – громко прочитала она, – Нашла! Программа прилета «Будущего». Встреча на посадочной полосе. Зонтов и шапок советуют не брать – унесет потоком гравитации из турбин. Потом сошествие по трапу.

– А после сошествия? – спросила Марья Моревна. – Что после?

Василиса провела указательным пальчиком по газете, буковки как бисер побежали за ним и высыпались на скатерть.

– Вот, – сказала Василиса, – теперь видно, а то раньше ветки мешали.

Она похлопала по буковкам ладошкой, усмиряя самых бойких из них, и прочитала:

– Потом застолье на берегу озера. И лекция!

– Да-да, народ к празднику готовится, – снова подал голос Прохор. – Праздник завтра. Я вчерась вечером у околицы Данилу-мастера повстречал. Тоже готовится. Звездолет, как-никак, из будущего прилетает. Надо бы чин чином встретить. С хлебом, с солью, с транспарантиком каким-никаким. Как в прошлые времена.

– С чем, с чем? – спросила Василиса. – Что это за слово такое… транспа….Transparent, что ли?

– Да нет, – досадливо поморщился старичок Прохор, – не транспарент, а транспарант. Вроде паруса такого, на двух палках. Со словами всякими.

Он помолчал, потом добавил:

– А Данила–мастер мне признался, что кубок памятный только-только сотворил. В ХЛАМ11 на утверждение отнес.