Ратибор. Капель первого круга

Глава 8. Заморский караван

К граду Рысов мы добрались во второй половине дня. Удивительно, но на окружающих град полях почти не было людей. Я вопросительно посмотрел на деда Микулу, но он только пожал плечами.

– Не понимаю сам, Ратин. Может, что-то случилось?

Град, выстроенный три десятка лет назад втеклецами с реки Рось, расположился на пологом холме рядом с небольшой речкой, которую назвали в память о прежних временах – Роской. Град представлял собой поселение, окруженное высоким тыном из лиственных, вкопанных вертикально бревен. Тын стоял на двухсаженной высоты валу, перед валом был выкопан трех саженный ров с оплавленной кострами глиной. Сейчас глина кое-где оплыла, края рва заросли травой с кустарником. Было видно, что уже длительное время за рвом никто не ухаживает, не приводит в порядок.

В град вели единственные врата, а перед ними был уложен подъемный мост на массивных бронзовых цепях, которые уходили в две воротные башни. Мост, очевидно давно не поднимали, потому что он врос в землю. На обзорных площадках башен никого не было. Градские врата были открыты, и никакой сторожи тоже видно не было. При виде такого безобразия дед Микула рассердился. Куда князь-старейшина смотрит? Мало ли какой находник появится. То-то спасибо князь старейшине Доброгневу скажет!

Я глядел в помрачневшее лицо старого велета и понимал, что теперь скупому и добродушному князь старейшине малой выволочкой не отделаться. Дядька Доброгнев, уповая на отдаленное расположение града, расслабился и не обращал внимания на вероятную угрозу вторжения чужих находников. Высокий, дородный, любитель хорошо поесть, князь-старейшина сосредоточил свое внимание на хозяйственных делах. Град под его водительством ширился и богател, зато войское правило с каждым годом среди жителей выполнялось все неохотнее.

Князь-старейшина как будто позабыл о причине, заставившей тридцать лет тому остатки его рода сняться с насиженного места и забраться в самую крепь лесов, укрыться от находников за лесными засеками и болотными топями. Подалее от судоходной реки богини Даны, позволившей чужеземцам на морских судах подобраться к рысскому граду.

От врат начиналась градская улица, изломанная, изобилующая резкими поворотами для удобства обороны и затруднении действий конницы. Посреди града, на вершине холма стоял княжий кром, рубленный из толстых дубовых стволов обмазанных белой глиной, с добавлением куриных яиц. Перед кромом находилась небольшое открытое пространство, где на высоком столбе висело бронзовое било, должное созывать родичей на пожар или другие дела, либо на обще градское вече. За три десятка лет град разросся. Избы заполнили все свободное пространство внутри тына. Населения тоже прибавилось. Теперь, по подсчетам деда Микулы, в граде проживало около тыщи людинов, считая детей. И около двух с половиной сотен – мужей способных носить оружие.

Родичи, под мудрым водительством Доброгнева, орали землю матушку, делали новые росчисти, умножая пространство полей. Супрягой корчевали пни, удобряли навозом землю, увеличивая урожаи и приплод сохраненного скота. Бог Велес покровительствовал родичам, не давал приблизиться детям Мораны к обжитым землям, не допускал неурожаев и падежа скота. Торговые гости под его покровительством нашли дороги к новому граду сухим путем. Привозили крицы железные, ткани восточные, оружие разное и меняли на воск и мед, рухлядь мягкую.

Река, Рыской поименованная, воды несла чистые, и рыбы в ней было немеряно. Только боевые суда по ней проходить не могли даже в большую воду весеннюю из-за Большого Порога, да мелей щедро богами по речке рассыпанными.

За открытыми вратами нам встретился малец лет пяти, в замурзанной рубахе из отцовских портов перешитой. Впереди за теремами, послышался отдаленный гул.

– Где людины? – спросил его дед Микула. – Куда все подевались?

– Тама, – махнул малец вымазанной в земле ручонкой. – На площади перед домом деда Доброгнева собрались. Заморского зверя зырят.

– Что за зверь? – заинтересовался я.

– Не знаю ишшо. Меня мамка с сестрицей малой оставила. Наказала качать в зыбке, пока не заснет.

– Легкомысленная твоя мамка… Что же ты сестрицу одну оставил?

– Заснула она. Вот я и побежал, а тут вы подъехали. Можно, я с вами, дядя, на телегу сяду?

– Залазь. Куда теперь тебя денешь. Заодно и мамку твою найдем, домой отправим. Тебя как зовут?

– Кличут? Мстишей кличут, – пробормотал малец и сноровисто перебрался ко мне в телегу. – А это у тебя кто за пазухой?

– Кот по прозванию Питин.

– А-а-а…– разочарованно откликнулся малый и вытянул шею вперед, прислушиваясь к гулу людских голосов.

По узкой улочке, построенной специально зигзагами с целью обороны, мы выехали на небольшую, мощеную половинками бревен, площадь перед домом князь-старейшины и остановились. Площадь была запружена народом. Здесь перемешались старые и малые, причем галдели все как базарные зазывалы.

Посреди площади стояли три повозки. Одна была крытой выделанными шкурами, на остальных двух уместились клетки с толстыми жердями вместо стенок. А в клетках находились звери, привезенные из дальних стран. Я мигом вскочил на передок телеги, чтобы видеть поверх людских голов.

В первой клетке сидело лохматое чудище, напоминающее безобразную карикатуру на человека. Лицо широкое с маленькими глазками и почти безносое. Просто на лохматом, неопрятном лице торчала пара вывернутых ноздрей. Оно сидело в углу клетки и уныло глядело поверх людских голов. Его длинная рыжая шерсть свисала неопрятными космами. Руки у него были слишком длинными, с черными пальцами, ног вовсе не было, потому что вместо ног… у чудища росла вторая пара рук, коротких, лохматых и кривых. «Ну конечно! – осенило меня. – Глая рассказывала об обезьянах живущих на её родине. Какая уродина!»

– Дядь, а дядь! – послышалось снизу. Посади на плечи, а то мне не видно ничо!

– Давай руки, Мстиша.

Я подхватил малыша и посадил на плечи. Мстиша тут же запрыгал на плечах и больно дернул за волосы.

– Дикий людин с ликом темным! – завопил он. – И весь в шерсти, как собака! А еще зверь гривастый, аки лев сказочный!

– Сиди тихо, за волосы не дергай, а то ссажу! – пригрозил я. – А в клетке действительно лев, зверь африканский.

На второй телеге действительно стояла клетка из толстого бруса с живым африканским львом. Он лежал на полу клетки, пряча голову в лапы, словно не хотел видеть стоящих вокруг и галдящих соплеменников.

Градские псы вились меж ногами людей и возбужденно лаяли на заморские чудеса, внося в гам свою лепту. Пес одного из жителей града, успокоенный видом лежавшего неподвижно льва, рыча и показывая двухвершковые клыки, оперся передними лапами на бортик львиной клетки, просунул голову меж брусьев. Мгновенный удар когтистой лапой, низкий утробный рык, в котором чувствовалась неизмеримая мощь. Лев вскочил на ноги, хвост разъяренного зверя с силой хлестал по туловищу, а народ, отпугнутый ревом хищника, отпрянул в стороны.

От головы несчастного пса, возомнившего о себе слишком много, осталась окровавленное месиво. Жаль, ибо пес был мне знаком. Крупный пастуший волкодав, обычно стерегущий градское стадо от бирючьего народа, что приходил в лесную крепь из заднепровских степей с живицей.

Теперь, когда народ отхлынул от повозок, я увидел стоящих рядом с повозками четырех человек странного вида. Худых, с темными загорелыми лицами, одетых в бесформенные белые хламиды с голыми ногами, обутыми в кожаные лапти. На голове старшего красовалась белая материя, обмотанная вокруг во много слоев. Шапка? В живицу?

И опять вспомнил: Прабабка рассказывала о таких людях, которые живут в далекой стране Хинди, куда карачун не захаживает, и вода никогда не превращается в лед. Они наши родичи – объясняла Глая в незапамятные времена, когда славящие Яня людины двинулись на закат, другие из нашего племени людины пошли на полудень в жаркие страны, покинув Святые горы Родины и Святые реки. Их звали Ариями. Племена разделились так давно, а вездесущее время изменило язык народа настолько, что теперь мы с трудом понимаем друг друга. Но тамошние волхвы помнят о родстве, впрочем, как наши ближники скотьего бога.

– Что за шум, а драки нет? Раздался позади нашей телеги густой бас.

Я оглянулся. Князь-старейшина Доброгнев стоял рядом с тремя ближниками, державшими в руках короткие копья. Мы с дедом Микулой поклонились князю, он поглядел на нас, кивнул в ответ и шагнул по направлению к повозкам. Народ расступился, и дородный князь-старейшина подошел к человеку, на голове которого была намотана шапка из белой материи. По сравнению с князь-старейшиной этот человек выглядел тонким и… нет, не худым, а как бы высушенным солнечным жаром. Солнце вытопило жир, зачернило кожу, оставив на людине только жилы и сухие мышцы. Он был высок, как и князь, но в поясе, таких как он, не хватило бы троих. Он низко поклонился князю, коснувшись правой рукой земли в знак мирных намерений.

– По здорову тебе, гость торговый! – поздоровался князь-старейшина. – Выполнил ли ты просьбу, что прошлое лето я тебе наказывал?

– Исполнил, король Рысов. – ответил гость на славском языке и показал на две подводы с клетками. – Не все удалось доставить. И зверя с двумя хвостами, слоном называемого, не смог. Пал он по дороге от скверного питания в степи.

Дед Микула слез с телеги и снял у меня с плеч парнишку. Питин тут же выбрался из-за пазухи, возмущенно мрыкнул мне в ухо и полез на левое плечо. Там было его законное место, и он не мог простить мне, что я посадил на него малыша.

– Да ладно тебе! – шепнул я коту, раздраженно дергающему хвостом. – Подумаешь, посидел малость пацан. Не на всегда ведь. Лучше давай глядеть, что далее будет.

– В большие расходы ввел меня слон, Король Рысов, – продолжал говорить гость. – Прокормить такую тушу, десяток твоих коров-туриц больше не съедят.

– Не скупись гость торговый. Помню, что меж нами было обговорено. Возмещу трату. А теперь показывай, что привез.

– Здесь не все, король Рысов. Это я опередил основной караван. В нем еще сорок вьюков с разной поклажей, как договорено. И паволока, и скань, и тафта. Материя разная из страны Хин и Та-Кемта, оружие хиндское из синего вутца-булата. Щиты кожи зверя бегемота, кубки для пира из червленого серебра и много чего разного.

– Добро, гость, – улыбнулся князь-старейшина, – теперь показывай тварей Велесовых, что в жарких странах водятся.

Дед Микула отодвинул в сторону княжьих ближников, наклонился к уху князь-старейшины, начал строго выговаривать, но тот только улыбался и отмахивался. За гулом людских голосов было не разобрать, что втолковывал седой велет князь-старейшине, но я примерно догадывался, о чем может идти речь. Во первых об оставленных без сторожи вратах, да о зверях полуденных, что разбогатевший князь Доброгнев заказал заморскому гостю.

Выговаривал дед Микула зря, князь-старейшина, по всему видно, не слушал старого велета. Не хотел слушать. Я вспомнил, как мой дед Мстислав хоробрый тоже не хотел слушать речи осторожного дядьки стремянного и что из этого получилось… Опять передо мною встало личико маленькой сестрицы моей Зоряны, вспомнилось, как она прижимала к груди маленький темный комочек, смешно разевающий крохотный ротик, теперь превратившийся в справного кота, что привык сидеть на моем плече или ездить на загривке у Семаргла. Вспомнились помертвевшие глаза прабабки, её неподвижное лицо, черную боевую стрелу пригвоздившую легкое тело сестрицы к лодочной скамье… Та стрела по сию пору висит над моей постелью. Как знак-напоминание о клятве, которую я дал себе три года назад перед ликом богов небесных, под ночным небом в качающейся на волнах чайке. А выполнить её можно только выросши воином, которому не будет равных на Земле Матушке…

Это я, конечно, загнул насчет великого воина. Таким, как дед Микула в зрелые годы, мне никогда не стать. Но стремиться к такому уровню нужно. Иначе, зачем жить? И давать богам клятву?

– Черный – черного несет, с чернотой седой живет! Черноту, котора лает, на коров лесных спускает!..

Ну вот! Не было печали – лешаки враз накачали! Митяй, дедов правнук, собственной персоной. Да не один, а с дружиною. Стоят, зубы щерят. Поймали мол, Черняка!

Питин при первых словах присказки спину горбом выгнул. Хвост трубой, глаза горят, стал шипеть, плеваться, а сам по сторонам зыркает – нет ли где поблизости четвероногих недругов – псов градских. Жар тоже ко мне прижался, зубы оскалил. Не захотел с дедом Микулой и Серком в усадьбу князь-старейшины попадать. А я вдруг смолчал. Не стал состязаться с Митяем в сочинении дразнилок. Прислонился к плетню, кулаки приготовил, но не более. Тот по инерции еще покричал, глаза стали удивленные, спросил:

– Ты чего этого… молчишь, не отвечаешь? Бояться стал?

– Бояться! Еще чего. Надоело собачиться. Не маленький. Хочешь драться? Давай, но без дразнилок.

Орава Митяевых ватажников, не поняв ничего из нашего разговора, двинулась было вперед, но Митяй властно выбросил вверх десницу:

– Годи, робята! – крикнул он. – Намять бока изгою всегда успеем. Но сначала поговорить надобно.

Не стали мы драться. Проговорили с Митяем и дружиной до тех пор, пока не выехал из князева подворья дед Микула. Обсудили приобретение князь-старейшиной тварей иноземных, но так и не поняли, для чего ему те твари надобны. Показал я градским парубкам кое-какие приемы рукопашного боя, что научил дед Микула, пригласил к нам на хутор тренироваться. Расстались не друзьями, конечно, но и не врагами, как прежде случалось.

Питин, пока мы разговаривали, незаметно исчез, наверно побежал пообщаться со знакомыми кошками. Теперь будет отсутствовать седмицу самое малое и прибежит домой худым и голодным со следами драки с градскими котами.

Я позвал неслуха для порядка, но он не откликался. Тогда я залез на телегу к деду Микуле, на которой, вместо мягкой рухляди и лагушков, устроились мешки с крупой, свертками ткани разной, туесы с серой солью. Не успели мы выбраться за градские врата, как подоспел караван иноземного гостя, о котором он предупреждал князь-старейшину.

Это действительно был караван. По пыльной торне медленно плыли длинношеие, лохматые двугорбые звери непривычного облика. Каждый был навьючен парой объемистых тюков. Я уже знал зверей по рисункам и рассказам прабабки, но видел в первый раз. Верблюдами эти твари называются – бактрианами, так называл их дед Микула. Сопровождали караван из двадцати пяти верблюдов кроме погонщиков, пятеро вооруженных луками и кривыми мечами всадников на горячих тонконогих конях. «Охрана» – понял я. Одеты они были в точности так же как иноземный гость, да еще в легкие кожаные доспехи.

Я стал просить деда Микулу остановить Серка и поглядеть, какие товары привез гость иноземный, но старый велет был чем-то крепко расстроен. Он не стал отвечать, не остановил Серка, бурчал что-то непонятное себе под нос.

– Дедушка! – обратился я к нему, – ты сердишься на князь-старейшину за зверей, что ему привез гость?

– А как на него не сердиться, Ратин? Он совсем забыл о воинском правиле для молодежи, что подросла в граде. Из князя превратился в гостя торгового. Для него важнее серебро да злато в его скарбнице. А звери?.. Для потехи взял. Для погляду и для смеху. Жалко мне Велесовых тварей полдневных. Карачун у нас суровый. Пропадут. Ежели когда-нито станешь предводителем градским, заботься об обороне града, а не о потехе. Для того пятина княжеская дадена от доходов.

– Почему тогда родичи не соберут вече, где можно ума князь-старейшине добавить?

– Они, Ратин, тож богатеют. Считают – раз забрались в беров угол, в чащу лесную, никто не сможет к ним незнаемо добраться. Забыли уже, за три десятка лет, сколь народу в старом граде на Роси погибло от находников. Была, Ратин, здесь крепь лесная когда – то. Была да сплыла, как мы здесь угнездились.

Кузнец Векша как-то рассказал мне, что произошло три десятка лет назад, когда степные находники, тайком пробравшись к граду Рысенов, устроили резню и только благодаря мужеству и воинскому искусству деда Микулы половина родичей осталась в живых.

Глава 9. Незваная тать

Прошло два года до предела заполненных тренировками в войском правиле, учебой у Глаи, письмом и счетом, учением разговора на иноземных языках. За три года, ко дню моего рождения во второй седмице травня месяца, я вытянулся в росте настолько, что достиг бровей деда Микулы. К моему удивлению, больших пластов мышц, как у деда, у меня по-прежнему не было. Одни кости и жилы толстые.

Семаргл окончательно заматерел, стал серьезнее и еще массивнее. Теперь он бы мог отбиться от тройки матерых бирюков. Питин тоже утратил юношескую живость. Научился выступать вальяжно, считая, по – видимому, что наша семья должна ему прислуживать. Но ездить на мне и Семаргле не перестал.

Жар вырос в справного, высокого и стройного молодого жеребца. Эти два года дед Микула ежедневно тренировал нас обоих и в скачке с препятствиями и забеге на расстояние, в вольтижировке, рубке лозы легким клинком, метании с седла сулиц на всем скаку и стрельбе из лука на любом карьере. В первый раз, когда на него надели седло, Жар немного поартачился, но быстро смирился с седлом и попоной, когда я на него садился верхом. Правда, когда на него пытался забраться кто-либо посторонний, он превращался в яростного, неукротимого демона, который визжал, лягался, вставал на дыбы и падал на спину. Ни Митяю, с которым мы подружились, ни его ватажникам он не давался в руки, как они не старались.

Семаргл и Питин давно распределили обязанности. Питин хозяйничал в избе и погребах наравне с Глаей. Безжалостно истреблял мышей и крыс, что осмеливались пробраться в указанные помещения. Вот только он стаскивал свою ночную добычу ко мне на постель, видимо для того, чтобы я не забывал о его войских подвигах.

Семаргл хозяйничал во дворе и поле. Днем он бдительно следил за нашей животиной. И, если двух коров днем он доверял охранять молодому быку Ревуну, то стадо из дюжины овечек с бараном Мяшей он проверял несколько раз за день, не доверяя дурному барану и, по моему, правильно делал. Все так, но стоило мне собраться сбегать в град, они возникали тут как тут. Я, конечно, понимал, зачем они туда стремятся, несмотря на опасность схваток с градскими котами и псами. Не маленький.

Пришлось принимать меры и, с согласия прабабки, у нас год назад появилась молодая псица местной породы и тоже молоденькая кошечка Тинка.

Мы с другами изменились за это время сильно. Только дед Микула с прабабкой за три года нисколько не изменились. Остались такими же среброголовыми чудиками, с огромным уважением относящимся друг к другу. Занимались хуторскими делами, вели хозяйство. Учили меня всему, что знали сами. Конечно, я не стал под руководством Глаи настоящим травником и ведуном, хотя был близок к этому. У меня неплохо получалось внушение. Заговорить боль, остановить наговором кровь-руду у себя или других людинов, вызвать родовой Морок. А войское правило, изучаемое под руководством деда Микулы, давалось мне легко. Я был хорошим учеником.

Митяй с ватагой, после того случая с привезенными заморским гостем полдневными тварями, иногда неделями пропадали у нас на хуторе, когда были свободны от домашних обязанностей. Как в марену, так и в знойную живу. Упражнялись в войском правиле под приглядом деда Микулы. Гонял он ватагу как сидоровых коз, зато это принесло плоды: ватажники постепенно становилась справными молодыми воинами.

Увидев однажды, как я упражняюсь в бою без оружия, как ломаю ударами торцом ладоней толстые сучья, а пятками разбиваю толстые плахи, Митяй спросил:

– Ты и тогда так мог драться, Ратин?

Выслушав мой ответ, он покрутил огненной головой и долго молчал, потом задумчиво пробормотал:

– Да… Выходит, ты и тогда мог нам переломать руки и ноги, попробивать дурные головы. Какими мы дураками были!

– Ну да! А что бы я тогда сказал твоим родителям и всех других парнишек из ватаги? Как бы смог деду Микуле в глаза смотреть? А боги? Что они сказали бы на подобное непотребство?

– М-да… – пробормотал Митяй. – Мало нас дед Микула гоняет. Не считая тебя, конечно.

Семнадцать лет. Много это или мало? Дед Микула с моим прадедом в шестнадцать ушли с княжьей дружиной в полуденные земли. А я все еще живу на спрятанном в крепи лесов хуторе. До выполнения моей клятвы данной богам по-прежнему как до небесного Месяца. Вот и думай, Ратин.

Посвящать себя в Велесовы ближники я не хотел, хотя мог спокойно выдержать все испытания. Так утверждал дед Микула. Но стать боготуром – значит подчиняться приказам волхвов, не быть свободным в свершениях. А мне нужно было идти на юг, далеко на юг в скифские степи. К старой Тамтархе, к князю Гобою, у которого мой дед был в боярах-ближниках, либо к его преемнику. Узнать, кто такие хунну, что за племя. Откуда они пришли на нашу землю.

Только в детстве хорошо верить в богатырей – поединщиков, что разъезжают по скифскому полю, ища себе чести и славы. Один в поле не воин, будь он даже семи пядей во лбу – эту науку я усвоил хорошо. Недаром дед Микула учил меня не только одиночным схваткам. Вместе с Митяевой ватагой он обучал нас ходить и бегать строем, совершать четкие повороты и перестроения, ставя щиты к щиту, когда ватага превращается в какое-то сказочное многорукое и многоногое существо, способное бить и давить на противника объединенной силой всех воев.

Он рассказывал нам о фаланге – воинском построении измышленном полководцами далекой Эллады. О македонской фаланге Александра, сына Филиппа которую не смогли сломить многочисленные войска персидского царя Дария. Говорил и показывал воинское построение для не многочисленной дружины под названием «Каре», о построении «свиньей», годном только для тяжелой панцирной конницы при прорыве строя супротивника. Его сказы о войнах древности мы все слушали с великим вниманием и мотали себе на еще не отросшие усы.

– Мр-а-у-у! – мягкая лапка чувствительно дернула за ухо. Я с великой неохотой открыл глаза.

– Чего тебе, котяра?

– Мру! – шершавый язычок, словно наждаком прошелся по щеке. – Фра!

– Чего это он? – спросил проснувшийся Митрий, вместе со мной спавший на полатях.

Я уже давно перестал его даже мысленно называть Рыжим Митяем, с этаким оттенком пренебрежения. Конечно, физиономия у него осталось прежней: вся усыпана лельнушками, над челом топорщились непокорные огненно-рыжие волосы. Но друга дразнить нельзя. Можно иногда пошутить, но не со злости и без пренебрежения.

– Беспокоится. Зовет куда-то, – зевая, ответил я.

– Так ведь рано еще. Нам с тобой, после вчерашних подвигов, дед с Глаей разрешили отдохнуть в волюшку.

– Мр-р-р-рав! – рявкнул Питин.

– Эге! Дело, видать, сурьезное. – я мигом соскочил с полатей, натянул рубаху и крашеные порты. – Подымайся, Митрий, тож.

Питин, постоянно оглядываясь на меня, устремился к двери. Хвост у кота раздраженно дергался, и это мне совсем не понравилось.

Во дворе нас встретил Семаргл. Тихонько рыча, он подтолкнул меня к двери повалуши, в которой лежало учебное оружие и луки.

– Тревога! Шепотом сказал я Митяю. – Буди деда и Глаю. Семаргл зря беспокоиться не станет. В лесу есть кто-то. Чужие.

Ни слова ни говоря, правнук деда Микулы кинулся в избу. Совещание было коротким.

– Ты, Ратин, бери лук с боевыми стрелами и с Семарглом отправляйся туда, куда пес поведет. А мы втроем вооружимся, чем следует. Будем тебя ждать.

Ярило только встало над виднокраем, лесные птахи еще заливались утренними песнями. Обеспокоенные деревянницы выглядывали из-за древесных стволов, через клочки поднимающегося вверх тумана. Сквозь болота, окружающие хутор, мы пробирались долго. Упыри, да кикиморы уже проснулись, потому следовало быть осторожным.

Семаргл вел уверенно, все время поглядывая на меня. Я молчал, только старался следить за легким ветерком, но слава богам, Шалоник веял почти все время в лицо.

Внезапно Семаргл остановился, припал к земле. Я тоже устроился согнувшись за кустом и глянул вперед, где мне почудилось смутное шевеление. Вот оно что! Меж лесных великанов тихонько крались, стараясь не брякнуть оружием люди незнаемые и было их много. Очень много. Около сотни воев. Светловолосые, рослые, не похожие на степных наездников, шли они тихо, экономным, привычным к лесной чащобе, шагом. Оружны были луками, топорами и короткими охотничьими, на бера, копьями, да дубовыми палицами. Доспехов на находниках почти не было.

Откуда они? Дед Микула сказывал, что на полуночь от нашего града по озерам живут люди угорского племени. Неужели оттуда? На что надеются? Так…На расстоянии выстрела из лука двигался еще один отряд. Около полуторых сотен. Да еще были сторожи, выдвинутые вперед по движению отряда и далеко в стороны. Вот от них мне с Семарглом следовало хорониться особенно. Это уже было серьезно. Две с половиной сотни северных находников, отправившихся пошарпать беспечных Рысов.