Домик на дереве

– Ты что делаешь? Почему медлишь? – Скрыть раздражительность в голосе я не смог.

– Планы изменились, – шепнул он.

– Что значит, планы изменились?

– Тише, Саша. Тише. У меня нет времени что-либо объяснять. Поэтому вы должны довериться мне. Мы сейчас уйдем со Светой. Без вас. Я провожу ее до дома – и обратно. Когда приду, все расскажу.

– Ты в своем уме?

– Кажется, впервые жизни я не в своем уме.

– А если тебя поймают? Она живет в городе!

– Оглянись, ночь на дворе. Никто меня не поймает, особенно в таком гриме. – Гриша протянул мне руку. – Мы договорились? – Я медлил. – Если я не вернусь, она заподозрит что-нибудь неладное. Я этого не хочу. Пожалуйста, друг. Я больше ни о чем не прошу. Для меня это важно. Сейчас важно. Ты ведь понимаешь?

– Понимаю. – Мы пожали друг другу руки. – Обещай, что вернешься.

– Обещаю.

– Тогда беги.

И он ушел, взявшись за руки со Светой. Два силуэта, один повыше, другой пониже, скрылись в ночной мгле, опутанной в теплоту южного климата.

– Какого черта он делает? – спросил возмущенный Степан, отряхиваясь от листьев боярышника.

– Он пошел ее провожать, – спокойно ответила Настя.

– Идиот! Зачем?

– Он влюбился. – Настя тяжело вдохнула и добавила. – Как же с вами тяжело, ребята. Ничего не понимаете в чувствах.

– Он что? – опешил я. – Влюбился?

– Да.

– Как можно влюбиться в Свету? – засмеялся Степан. – Ты пошутила?

– Ничего я не пошутила. У них любовь – это очевидно, как день.

– Мне вот ничего не очевидно…

– Очевидно, – настаивала Настя. – Они разговаривали целый вечер, не отрываясь друг от друга, улыбаясь друг другу. Их руки были сплетены. Он ушел провожать ее. Тебе все еще не очевидно, что Гриша влюбился?

– Черт возьми! – выругался Степан и закурил.

– Дай мне тоже сигаретку, – попросил я.

– И мне, – сказала Настя и смутилась, когда мы удивленно уставились на нее. – Не смотрите на меня так. Я помню, что вам говорила. Хочу успокоиться.

Выкурив по сигарете, мы сели на качели, в ожидании Гриши, которые обещал вернуться и обо все рассказать, чтобы мы успокоились и перестали гадать и придумывать дальнейший ход событий.

Что будет дальше после того, когда все пошло иначе, не по плану, не по нашему сценарию?

Гриша вернулся в полдесятого. Он сиял от счастья и обнажил всему миру свою милую улыбку, от которой на душе становилось тепло и спокойно. В таком обличии Гриша представился нам впервые и этот Гриша, влюбленный и радующийся жизни, нам понравился больше, чем тот, которого мы знали: загнанного, серьезного и холодного.

– Что она с тобой сделала? Подменила? – без шуток спросил Степан.

– Света и вы, друзья, сделали со мной нечто невероятное: я снова люблю жизнь.

– Не надо благодарностей, – сострил Степан и спросил. – Давай колись, что у вас там приключилось? Говорят любовь?

И Гриша рассказал.

***

– Чего не ожидал, того не ожидал, – сказал Степан, когда Гриша закончил говорить. И добавил. – Нет, я в шоке!

– Не ты один, – вставил я, все еще осмысливая сказанное Гришей.

– А мне не верится, что она сразу поняла, кто ты. – Настя отнеслась к словам «Дитя» с долей скептицизма; считала, что это розыгрыш, обычная шутка.

– Не сразу, Настя. Голос меня выдал. Не внешность. Ты хорошо меня загримировала.

– От этого на душе не легче.

– Почему не легче? – искренне удивился Гриша. – Почему? Все прошло хорошо. Она не выдаст меня. У нас все получилось! Я спасен! Почему никто не радуется?

– Ты так в это уверен, что она не выдаст тебя? – спросил я и сразу же напомнил. – Один раз она уже…

– Тогда все было иначе.

– Иначе?

– В прошлый раз она не знала меня. Теперь знает. И хочет, чтобы я остался в живых.

– А если она притворялась, чтобы сбить нас и тебя с толку? – предположил Степан.

– Мы что-то почувствовали. Что-то такое, что нас связало. Что-то такое, что подтолкнуло открыться друг другу. Мы говорили и говорили…

– Мы заметили…

– Говорили не о погоде, не об учебе, не о том, о чем болтают посторонние люди. Мы поделились самыми сокровенными мыслями, воспоминаниями, страхами. Она не притворялась – я знаю. Невозможно открыться человеку, если не доверять ему. А она открылась мне; позволила мне взглянуть на ее мир. Вы понимаете?

– Я тебя ни хрена не понимаю, – ответил Степан, сжав губы. – Как можно открыться девчонке на первом свидание? Разве такое бывает?

– Бывает. – Гриша улыбнулся; его глаза стали ярче звезд на черном небосклоне. – И чтобы вы больше не сомневались в Свете, я признаюсь еще в одном.

– Только не говори, что вы поцеловались, – перебил Гришу Степан и заржал.

– Мы поцеловались.

– Я же просил! – Степан зафыркал, словно услышал о чем-то отвратительном, бесчеловечном, аморальном.

– На крыльце ее дома. Короткий поцелуй, но такой, – Гришу переполняли эмоции, отчего он заикался, – такой невероятный! Это был мой первый поцелуй. И знаете что, я еще хочу целоваться.

– Гриша, прошу тебя, давай без этих щенячьих подробностей!

– Не могу, Степа. Никак. Пойми, я думал, что умру, так и не поцеловав девчонку. Умру и даже не узнаю, что такое любовь. Влюбленность. Теперь я знаю, что это такое – и мне хорошо. Нет, я просто счастлив. Я думаю только о ней, а голова все кружиться и кружиться. – Молчание. – Мне не описать, что во мне сейчас происходит. Я обо всем забыл. Обо всем! Я даже забыл, что я смертен. Не зря говорят, что любовь окрыляет.

– Любовь – отупляет, – ехидно заметил Степан.

– Ну и пусть!

– А я рада, что ты счастлив, – сказала Настя и неожиданно для всех нас обняла Гришу, а потом поцеловала его в щеку. – Не забывай, что мы тебя тоже любим.

– Я не люблю его.

– Любишь, просто никогда в этом не признаешься, Степка.

– Ха!

Я не стал отставать от Насти и тоже обнял Гришу.

– Если бы ты сразу сказал про ваш поцелуй…

– Я пообещал ей, что никому не расскажу. Особенно Насти.

– Узнаю свою подругу.

– Можно подытожить? – спросил Степан, подняв руку вверх, словно первоклассник на первом уроке.

– Давай, товарищ, дерзай!

– Не все получалось так, как мы планировали. – Степан умело копировал голос Силина. – Но это не главное, а главное то, что мы убедили Свету встать на нашу сторону. Мы устранили угрозу, товарищи, спасли безумно влюбленного Гришу-дурачка от верной погибели! Поэтому поздравляю вас и себя поздравляю! Мы справились!

Мы театрально поаплодировали, посмеялись над собой, обнялись друг с другом и только после этого поспешили каждый в свой дом; стрелки часов неминуемо приближались к десяти часам вечера; я молил, чтобы отца не было дома.

Но, к сожалению, не все желания исполняются. Отец был недоволен, что я опоздал и задал мне такую трепку, от которой я не мог оправиться до глубокой ночи – спина горела и ныла с такой силой, что хотелось избавиться от нее, вырезать и убрать в шкаф, как бы это ужасно не звучало. Но я все равно улыбался. Улыбался, потому что мы добились того, чего хотели. И потому, что Гриша наконец-то стал свободным и далеким от врага общества. Он был сердцем общества, сердцем нашего маленького, но дружного круга доверия.

Глава 7

До званного воскресного ужина оставалось меньше суток, а мы – втроем, без Гриши – беззаботно играли в карты, так как все проблемы остались позади; на душе было покойно и хорошо. Казалось, ничто не предвещало беды, пока в домик не постучались.

– Мы кого-то ждем? – спросил у нас Степан.

– Нет. – Я насторожился. – Это не Гриша.

– Не Гриша точно. – Степан бросил карты и пошел открывать двери, которые были закрыты на обычную защелку. – Кто там?

– Это я. Света, – послышался голос из-за закрытой двери.

– Света?

– Что тебе нужно?

– Впустите меня, пожалуйста. Нужно поговорить.

Степан вопросительно посмотрел на меня и пожал плечами; что, мол, делать-то, товарищи?

– Впусти ее, – скомандовал я.

– Уверен?

– Да.

– Предлагаю, прогнать.

– Она подруга Гриши, – напомнил я. – Забыл?

– Хочешь сказать и моя подруга тоже?

– Угу.

– Ну не хрена себе фокусы!

Степан отворил дверь и впустил в наш обитель Свету. Она была закутана в строгий синий плащ и платок в цветочек; погода в тот день не радовала, холодный северный ветер делал свое черное дело и даже прогретый до пятнадцати градусов летний воздух не спасал. Света поздоровалась с нами и спросила разрешения раздеться. Оказалось, что Степан умеет быть галантным; он помог Свете снять плащ и повесил его на крючок, прибитый к стволу дерева.

– Спасибо, – поблагодарила Света и сняла платок, обнажив свои пшеничные волосы, которым бы позавидовала любая девчонка. – Я знаю, вы мне не рады – и я сама в этом виновата. Простите. Можно сесть?

– Садись, – сказал я и указал ей, куда можно сесть; она села, пригладила волосы и улыбнулась Насте. – Давно не виделись.

– Давно.

– Я соскучилась. – Света положила платок на колени. – Вы играли?

– Да играли, ты нас отвлекла, между прочим. – Степка сказал, как отрезал. – И чем мы заслужили такой почести?

– В каком смысле? – не поняла она.

– Степан, не груби, – предупредил я, зная, на что способен мой безумный друг, у которого был лишь один враг – его язык.

– Не командуй. – Он очень по-взрослому показал мне язык, и все внимание обрушил на Свету. – Ну, так зачем ты пришла?

– Чтобы предупредить вас, а потом Гришу. – Я заметил, что ее руки дрожали. – За вами следили и продолжают следить.

– Следили?

– Кто?

– Я точно не знаю. Кто-то…

– Н-да, с тобой каши не сваришь, – усмехнулся Степка, перебив Свету. – Кто-то. Прям смешно, черт возьми!

– Кто-то из отряда ЦЦ, – добавила она.

– Не может быть, – не верил я. – Кто им приказал за нами следить?

– Твой отец.

– Откуда ты знаешь?

– Я подслушала телефонный разговор между моим отцом и твоим. – Света, заметив на моем лице замешательство, добавила. – Сначала они говорили о тебе.

– Обо мне?

– Не знали, что с тобой делать. Мой отец часто повторял такие слова, как неуправляемость, свобода слова и вражда к фашизму. А потом, как заведенный, говорил в трубку одно и тоже: «Это нехорошо! Это опасно!».

– Они знают о Грише, – сказал я и схватился руками за голову; было огромное желание разрыдаться, но глаза предательски оставались сухими. – Все кончено.

– Что значит твое все кончено? – поинтересовался Степан.

– А что это еще может значить? – Я чувствовал, как что-то внутри меня рухнуло, разбилось на мелкие осколки, которые изранили мое сердце, обливающее кровью, потоком несбывшихся надежд и мечтаний. Я понимал – это конец; еще мгновение и в домик на дерево вломиться мой отец с ворохом кровожадных солдат, схватят нас, выведут в поле и расстреляют, как врагов народа; после этого найдут Гришу и сделают то же самое: убьют и закапают, словно этого человека никогда и не было. – Не будет завтра званого ужина. Ничего не будет. Они знают… обо всем.

– Ничего они не знают, – противился Степана. – И я уверен, что за нами никто не следил, мы бы их заметили. Я бы точно заметил!

– Они умеют следить и выслеживать незаметно и скрытно… в отличие от нас. Поверь мне. Я знаю. Мой отец состоит в отряде ЦЦ, и я каждый день слышу, как он и его славные ребята вершат правосудие и справедливость. Если верить Свете, они следили за нами целую неделю. Ты просто не понимаешь, как это долго и много. Отряду ЦЦ достаточно и двух дней слежки, чтобы во всем разобраться и принять решительные действия, в ходе которых кого-то убивают, кого-то сажают в тюрьму, а кого-то отпускают на волю. – Я смолк, глядя на испуганные лица друзей; спросил у Светы. – О чем они еще говорили?

– Многое я не расслышала; отец иногда переходил на шепот. Но я точно слышала, что он пару раз повторил о мерах предосторожности и о возможных трудностях, которые могут возникнуть в ходе операции. – Света задумалась, вспоминала разговор. – И еще: он часто повторял слово «молчание».

– «Молчание» – это тайный термин отряда ЦЦ, – сказал я.

– И что он означает?

– Провести скрытую операцию, о которой никто не должен знать, – отстранено ответил я.

– Надо предупредить Гришу…

– Слишком поздно, – перебил я Настю. – Поздно! Ему не вырваться из этого города. Он обречен на смерть.

– Ты рано сдаешься, еще ничего не произошло, – сказала Настя и накинула на себя теплую куртку на синтепоне.

– Подожди, я с тобой. – Степан встал из-за стола, надел свитер и обратился к Свете. – Ты с нами?

– Конечно.

– Тогда одевайся, чего стоишь?

– И что вы ему скажите? – спросил я у них, продолжая сидеть на грубо сколоченной скамье.

– А тебе какая разница, что мы скажем ему? – дерзил Степка. – Сиди тут, поплачь, а мы пойдем.

– Я пойду с вами, ребята, если вы согласитесь сделать по-моему.

– И что ты предлагаешь?

– Расскажу по дороге.

– Не пойдет, говори сейчас.

– Хорошо, но предупреждаю, что такой план вам не понравится. Вы посчитаете меня больным на всю голову.

– Говори уже, – прикрикнул на меня Степан.

И я рассказал.

***

Не сразу мне удалось убедить друзей, что мой план – лучшее, что мы можем сделать для Гриши.

Я предложил следующее: вскрыть копилку Степана, купить на эти деньги помидоры, огурцы, сыр, паштет, шоколадные бриоши, торт, свечи для торта, воздушные шарики, придумать какие-нибудь забавные игры – в общем, устроить грандиозный праздник, виновником торжества которого будет Гриша.

Как же я их убедил?

Пришлось прибегнуть к одной хитрости: я рассказал им пару историй, которые, в свою очередь, поведал мне мой отец во время бесчисленных ужинов. Суть в них всегда была одна: солдаты отряд ЦЦ всегда ловят преступников и убивают без суда и следствия, если те убегают от них, пытаются скрыться – это для них главное подтверждение, что преступник виновен в тех грехах, за которые его хотели осудить. Поэтому я наставил на том, что бегство это не выход – это смертный приговор для Гриши. И что лучший вариант сидеть и ждать солдат, молясь, что суд они оставят для верховного суда и тогда у Гриши останется шанс выжить. Маленький шанс, но все равно шанс, настаивал я, хотя сам не верил в то, что проповедовал.

А зачем просто ждать и грустить, ждать плохих вестей, спрашивал я у друзей и, не дожидаясь ответа, объяснял, что надо жить сегодняшним днем…

– Гриша столько лет прожил в мучениях, в одиночестве, в страхе за свою жизнь, – вещал я, – и только сейчас он стал по-настоящему жизнерадостным и счастливым, так зачем же забирать у него это счастье? Давайте не будем говорить о том, что случилось, давайте сделаем его еще счастливей, давайте устроим ему праздник. Устроим день рождения и не важно, что первый день рождения у него только в декабре.

– Первый? – не поняла Настя.

– Первый день рождение, когда он родился. А второй – когда в звездную ночь полюбил Свету. Вы помните его глаза, его слова? Он превратился в другого человека.

– Подожди-подожди, – остановил меня Степан. – Ты что хочешь, отпраздновать его, якобы, второе день рождение, так?

– Так.

– На мои деньги?

– В яблочко.

– Честно, Саша, ты идиот.

– Я знаю.

– И я, наверное, такой же, как ты, раз согласен на очередную твою авантюру. А если и она не получится?

– А кто сказал, что первая не удалось? – удивился я.

– Ну…

– Настя, пожалуйста, доверься мне и поддержи.

– Ты предлагаешь веселиться, когда веселью не место, – сказала Настя.

– Почему?

– Потому что Гришу могут убить.

– Не только его. И нас могут убить, как его пересмешников. И что от этого страдать и плакать?

– Но и не веселиться.

– Настя, как ты не понимаешь, что этот день возможно последний день, когда мы вместе. Я не знаю, что будет завтра. Не знаю, чего ждать от отца, потому что мой отец очень жестокий, властный и не пощадит даже сына, не говоря уже о других. Возможно, мы завтра все умрем. Возможно. Поэтому сегодняшний день надо прожить как последний. Настя…

– Хорошо, я согласна.

– А можно я с вами отпраздную второй день рождения Гриши? – скромно спросил Света.

– Обязательно. Что за день рождения без той, которая сотворила с Гришей такую перемену?

– Спасибо, – обрадовалась она.

– Если все согласны, то тогда надо действовать.

Глава 8

– Что у меня сегодня? – опешил Гриша, когда мы ворвались в его бедные владения.

– Второй день рождения, – повторил Степка. – Что тут не ясного?

– Вот именно, что ни черта не ясно.

– Я попробую объяснить, – сказал я и поддался к Грише, чтобы шепнуть ему пару слов. – Смекнул?

– Кажется, да. – Гриша пригласил нас в холодную комнату, продуваемую всеми ветрами; с потолка подкапывало; стены были сырыми, отчего пахло сыростью. – Отмечать два раза в год день рождения – конечно, хорошо. Но почему сегодня, ребята? Сами говорили, что сейчас нам лучше не собираться. Быть тише воды и ниже травы. А тут такой праздник решили устроить? Не попадемся на самом финише?

– Все вопросы к Саше, – ответила Настя.

Гриша посмотрел на меня; я подмигнул ему и улыбнулся, дав понять, что я не собираюсь ему ничего объяснять, по крайней мере, пока.

– Если Саша был инициатором, – Грише подмигнул мне в ответ, мол, я на твоей стороне, – то можно ни о чем не переживать. У него, значит, все схвачено.

– Правильно мыслишь! – сказал я и засмеялся.

Праздник удался на славу.

Настя со Светой сготовили вкусный летний салат из огурцов и помидоров, сытные бутерброды со свиным паштетом и корзинки с начинкой из сыра и чеснока – все эти блюда мы проглотили в два счета, попутно попивая шипучую газировку и поздравляя именинника.

У каждого собравшегося на торжестве был подарок для Гриши. Степан подарил дорогую для его сердца книгу «Космические авантюристы» Патрика Роджера; книга была запрещена в стране. Настя вручила деревянную шкатулку, украшенную зелеными камушками и рисунком (на крышке был изображен черный свирепый бык). Что подарила Света, я не знаю; ее подарок был спрятан в подарочном пакете; мы со Степкой сразу же подумали о ненужных кремах и прочей ненужной фигне.

В отличие от других у меня было несколько подарков: под номером один шел огромный сливочный торт, от которого к семи вечера ничего не останется, под номером два – серебряное кольцо с камнем Эрахона, символизирующий преданность и дружбу (такое же кольцо было у меня), а о третьем подарке я пока промолчу.

Когда мы устали от еды и от поздравлений, наши неугомонные девчата приступили к играм. Сначала сыграли в старую как мир игру – поезд чудес, суть которой заключалось в следующем: быстрее остальных ответить на вопрос; чем больше ты отвечаешь на вопросы правильно, тем больше у тебя очков, соответственно, больше шансов выиграть игру и получить главный приз – шоколадный батончик с карамелью и нугой. Веселая игра, да и дух соперничества просыпается, охота во что бы то ни стало выиграть и стать победителем, обставить друзей. Потом перешли к более подвижным играм: перепрыгнуть через веревку, не задевая ее; сбить дротиками расставленные по периметру фигурки; скакать на одной ноге по отмеченной линии, не заступая за ее пределы; надувать шарики на скорость.

Казалось бы, после таких игр нам больше ничего не захочется делать, но как бы ни так: мы, одурманенные, по всей видимости, от сильных газов газировки, пошли в пляс, когда нам настроил музыку Гриша; не зря говорят, что двенадцать лет – это кладезей неисчерпаемой энергии, которой нет ни конца, ни края. А после танцев и вовсе вошли в раж, разбаловались не на шутку – объявили друг другу подушечную войну в потемках, которая закончилась ровно через час, потому что Насте досталось от Степки: он случайно ударил ее по голове не подушкой, а кулаком. Но все обошлось и быстро забылось. После подушечной войны мы были потными, разгоряченными и донельзя счастливыми.

***

Мы сидели на полу, не могли отдышаться, восстановить сбившиеся дыхание и передавали по кругу замусоленную сигарету с белым фильтром; никто не упускал случая затянуться едким дымом, приятно пощипывающим горло. В комнате висела дымка. Не зря никотиновый дым у меня ассоциируется с детством, с «эпохой невинностью», когда ты многое не понимаешь, многого не знаешь и от этого думаешь, что способен свернуть горы и создать мир под себя. Но в тот день я уверенной поступью перешагнул через эту эпоху и открыл для себя «эпоху несправедливости, бессердечия и бессилия» и сразу столкнулся с первыми подводными камнями, которые в одночасье открыли истину: я не всесилен в этом большом мире. Что я не могу спасти Гришу, не могу спасти всех армях, не могу свергнуть с престола безумных нацистов, которые обманывали свой народ и убивали миллионы невинных душ.

– Саша, ты помнишь? – заговорчески спросил Гриша у меня.

– Помню, – ответил я. И спросил у других. – Ничего если мы уединимся?

– Только не увлекайтесь, – сострил Степан и надул губки.

– Очень смешно.

– Прости. Я когда нервничаю, всегда шучу.

– А почему ты нервничаешь? – удивился Гриша.

– Ой…

– Пойдем, Гриш, я тебе обо всем расскажу.

– Я знал… чувствовал, что здесь что-то не так. Что праздник был не просто так.

– Твое чувство тебя не обмануло.

Мы вышли на улицу и сели на скамью, скрытую под тенью пышной кроны яблони, с веток которой свисали наливающиеся красками плоды. К вечеру распогодилось; ветер стих, потеплело.

– Хорошая погода, – сказал я, оттягивая трудный разговор.

– Тепло. – Гриша задумался. После недолгого молчания он сказал. – Сколько не тяни, все равно придется начинать.

– Это не так просто, как я думал.

– Говори уже!

– Мой отец и отец Светы знает о наших планах. Обо всем знают. Они следили за нами. Каждый день, круглосуточно. И скорее всего и сейчас следят.

– Ты уверен?

– Света не будет врать. Она подслушала разговор.

– Почему я тогда все еще на свободе? Если бы они следили за мной, они давным-давно меня бы схватили.

– Я сначала также подумал, а потом понял, что мой отец хочет устроить для меня представление. Хочет проучить меня. Показать мне, что воевать с волком – дело бесполезное; все равно проиграешь и останешься в дураках. Он такого случая не упустит, хочет утешить свое тщеславие.

– И когда, по-твоему, меня схватят?

– Завтра. Скорее всего, с самого утра, чтобы к вечеру ты был в нашем доме.

– Я так понимаю: смысла бежать нет?

– Нет. Тебе от них не скрыться. Слишком поздно. Ты уже в ловушке, окольцован врагами.

– Я все равно бы не стал убегать, – лукавил Гриша.

– И еще…

– Еще что-то? Разве может быть хуже?

– Может. – Короткое молчание, чтобы перевести дух. – Нацисты хотят все сделать по-тихому. Словно ничего не было.

– Неудивительно. Не хотят портить себе репутации, измараться в грязи. Вы ведь их дети, которые якшались со мной, с врагом. Конечно, они не допустят огласки. Если общество узнает, как они на них посмотрят. Вряд ли одобряюще. Скорее всего: с недовольством, с презрением, с осуждением. Тем более твой отец в элитном отряде ЦЦ, который защищает народ от таких ничтожеств, как я.

– Мне жаль, дружище, – сказал я искренне и чуть не расплакался как девчонка, глядя в его печальные глаза. Я терял друга. Друга с большим сердцем и широкой душой – а это вдвойне больнее. – Мы… я все плохо спланировал.

– Ты невиноват.

– Виноват.

– Ты – невиноват. И прекрати себя осуждать за то, что ты не сделал.

– Я осуждаю себя за это. – Я достал из верхнего кармана крутки крохотный пузырек с желтым веществом. И протянул его Грише.

– Что это?

– Очередной подарок на твой день рождения.

– Не понимаю.

– Это то, что тебе поможет. Твое противоядие от нацистов. От их жестокости. Твой ключ в иной мир.

– Это яд? – догадался Гриша.

– Да, – подтвердил я. – Взял у отца из его личных вещей. Я знаю, что с помощью таких пузырьков он убил сотни людей.

– Ты думаешь это правильно, убить себя?

– Неправильно. – Слезы сверкнули в моих глазах. – И я буду рад, если ты откажешься от этой затеи. Моей глупой затеи. И почему я вообще решил, что ты сделаешь это, посягнешь на свою жизнь?

– Моя жизнь уже давно не принадлежит мне, поэтому твоя затея не такая глупая.

– Прости за этот подарок. Я – дурак! Я просто испугался…

– Чего?

– Что когда тебя схватят, над тобой будут издеваться. Выпытывать информацию. Загонять под ногти иголки. Вырывать зубы. Выкалывать глаза. Прижигать кожу сигаретами.

– Откуда ты знаешь об этом?

– От моего отца. Когда он пьян, его язык болтает лишнего.

– Я это сделаю…

– Нет! Может, тебя еще оправдают? Может…

– Ты знаешь не хуже меня, что будет. – Он положил руки на мой сжатый кулак, в котором я держал яд. – Я хочу тебе кое в чем признаться.