Домик на дереве

– Ты не будешь с ней разговаривать?

– Кто такое сказал? – изумилась она. – Я попробую.

– Есть у меня одно предложение…

– Извини, Степан, я тебе перебью, – вмешался Гриша. – Можно мне сказать?

– Валяй, дружище.

– Спасибо вам за все. Честно, от всего сердца я вам благодарен. Но не стоит больше из-за меня страдать. Я…

– О чем ты говоришь? – не выдержал я и тут же добавил. – Нужно хоть что-то делать, потому что если мы ничего не предпримем до воскресенья и мой отец раскроем меня во лжи, пострадаешь не только ты, Гриша, но и мы – тоже. Мой отец не остановиться ни перед чем и ни перед кем. Я знаю его. Поэтому я считаю, что нужно пытаться…

– Ребята, я знаю, что делать. Повторю: у меня есть предложение, – сказал Степан.

– И?

– Слушайте меня и запоминайте. Сразу оговорюсь: вам не очень понравится то, что я предложу, но чтобы выиграть главный бой нужно действовать похуже засранцев.

Степан рассказал. Честно говоря, его идея меня не вдохновила, она выходила за рамки дозволенного и делала нас совсем уж никуда негодными мерзавцами… но я согласился, как и остальные участники заговора, тем самым подписавшись на очередную авантюру, которая могла закончиться для нас тюрьмой, а то и расстрелом; по крайней мере, для меня точно.

Но что не сделаешь ради тех, кого уважаешь, ценишь, любишь?

Мы не говорили о чувствах, но совершенно точно любили друг друга.

Пока есть любовь, будет и отвага,

Пока есть отвага, будет и смелость,

Пока есть смелость, будет и мир,

А где мир, там и Бог,

А где Бог – там есть все.

Для реализации задуманного у нас было всего пять дней и мы, не теряя ни минуты, начали готовиться и соответственно действовать. Первым делом мы составили план дальнейший действий:

1. Гриша пишет любовное письмо Светке; в этом ему любезно помогает знаток Светкиной души – Настя.

2. Написанное письмо мы кладем в школьный ящик Светы и ждем, когда рыбка клюнет на наживку; Настя уверена, что она клюнет, так как с парнями у нее не ладиться и ей, как активистке, ни в чем не хочется отставать.

3. Ждем ответного письма; его не придется ждать долго, снова уверена Настя, так как девушки любят любовные письма и с удовольствиями на них отвечают.

4. Пишем еще несколько писем с признаниями любви, чтобы Света не засомневалась в преданных чувствах ее тайного влюбленного.

5. Назначаем встречу в нелюдимом месте – в лесу, рядом с домиком на дереве; тут тоже Насте придется постараться, чтобы Света согласилась встретиться там, где нам будет удобно провести аферу.

6. Она знакомится со своим тайным любовником, который скрывает лицо. Мол, стесняется. Тем временем Степа и Саша находятся неподалеку и держат наготове фотоаппараты. И когда Гриша открывает свое истинное лицо – мы фотографируем любовников.

7. Потом мы выходим из укрытия и говорим Свете, что все было подстроено. И предупреждаем ее, что если она хоть словом обмолвиться, что на воскресном обеде за столом сидит не тот самый Гриша, а кто-то другой, то эта фотография окажется у каждого ученика и не только. И тогда ее ангельский образ растает, словно вода. Хорошая ученица согрешит с врагом народа. Мол, любишь врага – значит сама враг!

Вот такой у нас был мерзкий план, который нужно было во что бы то ни стало реализовать, причем лучшим образом, без проколов.

Глава 5

Написать любовное письмо оказалось не так просто, как мы рассчитывали; вместо нескольких минут мы просидели за сочинительством порядка четырех часов.

Главным критиком была Настя, ей что-нибудь да не нравилось: то фальшиво, то неестественно, то глупо, то неуместно и пошло, то еще находились какие-нибудь причины. От такой тотальной критичности Насти Степан буквально выходил из себя, и каждый раз вступал в спор с Настей.

– Ты сама надиктовала почти весь текст, а сейчас говоришь, что письмо полный отстой, – разорялся Степа.

– Сначала мне нравилось. Сейчас – нет. Что не понятного?

– Боже, держи меня. Или пристрели!

– Поворчи-поворчи, дедушка Степа.

– Не выводи меня из себя. Не надо!

– А ты не отвлекай меня пустыми разговорами. Видишь, я занята делом? Без письма твой гадко-идеальный план – ничто.

– Саня, можно я ее задушу? – спросил он у меня.

– У тебя кишка тонка, – подначивала его Настя.

– Настя, пиши уже, а не то я примкну к гневному лагерю Степану.

– Как страшно…

После череды ошибок и исправлений, Настя прочла нам якобы финальную версию любовного письма:

Дорогая, Света!

Привет!

Ты, скорее всего, не знаешь меня, но видела меня в школе. Мы учимся в параллельных классах. Я уже многие месяцы пытался с тобой познакомиться, но природная скромность и строгое воспитание останавливали меня, не давали сделать шаг навстречу к тебе. Поэтому ты читаешь это письмо.

Раньше я учился и не замечал тебя, Света. Но после дня самоуправления в школе я влюбился в тебя (ты вела урок географии в моем классе; наверное, помнишь?). Я влюбился в твои глаза, в твою улыбку, которая очень красивая и добрая, в твой голос, в твой смех, даже в твою легкую походку. Один словом – я сошел с ума.

На следующий день после дня самоуправления я думал, что внезапно возникшие чувства так же внезапно потухнут. Но нет, этого не произошло. Я ошибся. К счастью.

Скажу больше, Света, с каждым днем мои чувства к тебе только крепнут, становятся сильнее, и я уже не представляю этот мир без тебя. Когда я вижу тебя, мое сердце замирает, я словно сам не свой. Я – счастлив. Если в школе я мог видеть тебя каждый день на переменах (как мне стали дороги перемены!), то с начала каникул такой возможности я лишился, отчего мир в разы потускнел и лишился прежней красоты. Поэтому, хоть как-то вернуть в мой мир радость и счастье, я проходил мимо твоего дома ни один раз на дню, чтобы посмотреть в твое окно, в надежде увидеть тебя (и когда я тебя видел – это было чудом). И не только поэтому. Еще я надеялся, что ты выйдешь из дома, когда я буду проходить рядом, и мы наконец-то познакомимся – и как знать, может, и в кино сходим.

Но это были только мечты. Либо ты не выходила из дома, либо я был не в состоянии что-либо сказать, окрыленный от твоей красоты.

И вот лето на исходе, а я еще надеюсь на чудо, что мы все-таки познакомимся… пускай сначала через письма…

Если захочешь ответить на мое письмо, то оставь его в кормушке, которая висит на ветке дуба. Я надеюсь, ты поняла, про какой я дуб говорю.

Я буду ждать от тебя весточки.

Пока!».

Когда Настя дочитала, Степан сделал критическое замечание (в кои-то веки я был согласен со Степаном):

– Ты серьезно? Это не письмо, а полная хрень! Нормальный парень так никогда не напишет – это я тебе точно говорю! Знаешь, че бы я написал?

– Валяй.

– Примерно так: «Привет! Ты очень крутая и классная. Хочу с тобой познакомиться!». И все! Ну, возможно, еще пару словечек кто-нибудь придумает. Но что бы так много, да еще так красиво, то есть фальшиво – нет!

– Если мы оставим такую записку, Лидка не клюнет. Ты еще не понял, она ждет принца.

– Какие могут быть принцы, когда повсюду парни, далекие от ваших сказочных принцев?

– По себе не суди. Вот твой друг – самый настоящий принц.

– Это ты про Сашу?

– Да.

– Ты слыхал, дружище?

– Спасибо, Настя. – Я смутился; что скрывать, мне было приятно, что Настя считаем меня принцем.

– И по каким это ты критериям поняла, что он принц, а я ни хрена не принц?

– Задевает?

– Нет. Но ответь.

– На Сашу всегда можно положиться, он не предаст, в нужный момент поддержит и если надо выслушает и приободрит. А на счет тебя я не уверена.

– И когда я заслужил такую репутацию?

– Наверное, ты много споришь с Настей, – предположил я.

– Я, в отличие от тебя, не подкаблучник. И не соглашаюсь, на что попало, – ответил Степан. И спросил у меня. – Разве ты не согласен, что письмо дерьмо?

– Как по мне, письмо – дерьмо. Но раз Настя говорит, что Свете понравится, я верю ей.

– Подкаблучник!

– Иди ты!

– А не пойду. Лучше посоветуем вам, господа принцы и принцессы, следующее: исправьте возраст вашего героя-любовника, сделайте его старше. Такого же возраста, что и Гриша. Старше герой, старше мысли – сразу письмо становится не таким дерьмом. Смекаете?

– А он дело говорит, – сказал я.

– Вот тут, Степа, я даже спорить с тобой не буду – ты прав.

– Ну наконец-то, это свершилось! – обрадовался Степан.

– И последний момент: у кого из вас почерк получше?

– У Степана, – выдал я друга.

– Ничего подобного, – врал он. И добавил. – Не собираюсь я писать любовные письма. А ты, Настя, что не умеешь писать?

– Если я напишу, она сразу поймет, что это не корявый мальчишеский почерк – и нашему плану придет конец.

– Я писать не буду, – упрямился Степка.

– Будет, как миленький, – успокоил я Настю.

– Это еще почему?

– Потому что я сделаю тебе предложение, от которого ты не сможешь отказаться.

– И какое? – Я шепнул ему на ухо. – Я в деле.

– И что ты ему пообещал?

– Это не для девичьих ушей, – сказала Степан.

– Ну и ладно.

Через полчаса письмо было готово. Мы положили его в чистый подписанный конверт и отдали Насте, чтобы та незаметно подложила письмо в необходимое место.

***

Ответное письмо Настя принесла на следующий день, вечером. Мы как раз со Степаном скрылись от моросящего дождя в домике на дереве (Гриши с нами не было по понятным причинам; мы договорились, что до воскресенья он ни шагу из своей ветхой лачуги). Когда Настя ворвалась в дом, мы вздрогнули; она тяжело дышала и промокла с головы до ног.

– Не ждали? Я с письмом, – оповестила она, сняла с себя плащ и повесила его на стул; с нее капала вода.

– Светка уже ответила? – изумился Степан.

– Как видишь. – Она показало нам письмо. – Дождь застал меня врасплох!

– Что написала? – спросил я.

– А мне откуда знать? Я еще не вскрывала. Сразу к вам побежала.

– Дак открывай уже – и читай!

– Сделаешь горячий чай? – попросила у меня Настя, расправляя мокрые волосы. – А то я замерзла немного.

– Без проблем.

К нашему вещему восторгу, Света поверила нам и позволила себя опутать сетями, из которых ей уже не вырваться.

– Она с нами, в игре, – радостно сказал Степан, когда Настя дочитала такое же приторное и фальшивое письмо Светы. Только она пошла дальше: она предложила встретиться на мосту молодоженов на плотинке, окруженной с одной стороны зеленой полоской городского парка, а с другой – каменными джунглями. – Выбрала романтическое место.

– Но оно нам не подходит, – рассудил я. – Слишком много народу ходят.

– И в безлюдный лес ее не затащишь, – заметила Настя.

– Мы же изначально планировали организовать встречу в домике на дереве или нет?

– Изначальный план, как бы ты сказал, Степан, был дерьмовым.

– Настя, Настя. – Настя заставила Степана широко улыбнуться. – Как не стыдно?

– Сказала, как есть. Если мы организуем встречу в этом домике, Света поймет, что это подстава. Поймет, что мы все подстроили. Что никого мальчика, влюбленного в нее, не существует. И тогда…

– Тогда все пойдет насмарку, – продолжил за нее я.

– А мы этого не хотим.

– Не хотим.

– Черт, что не проблема, так геморрой.

– У нас есть два варианта. – Настя не находила себе места. – Первый. Мы соглашаемся со Светой.

– Это исключено, – вставил я.

– Второй. Мы вспоминаем другие места в городе, нелюдимые, но и не в лесу.

Совместные силами мы вспомнили три подходящих места в городе для будущего фальшивого свидания. Первый – Ранчо Силина, построенное несколько лет назад на окраине города для разведения породистых диких жеребцов, было по утрам пустым и безлюдным; кроме лошадей и дикой природы – никого. Второй – литерный сквер имени Силина, в центре которого красовалась каменная статуя сего господина во весь рост; сквер был в двух шагах от леса, от места нашего обитания. Третий – озеро Виктория, уединенное и красивое место для влюбленных парочек.

Но все эти места были опасными для Гриши, для его жизни. Мы боялись, что его поймают в лесу, а тут нужно было появиться на людях, в городской черте, где риск быть пойманным и убитым возрастает в сотни раз. Кто знает, кто будет на ранчо Силина? Не исключено, что солдат из отряда ЦЦ, смотрящий за порядком на пределах ранчо.

– И что делать? – задал извечный вопрос Степан, озадаченный не меньше нашего.

– В любом случае надо рисковать, – ответила Настя. – Если ничего не изменить до воскресенья, то будет хуже. Сам знаешь, Саша.

– Знаю. – Я непроизвольно тер подбородок, в надежде придумать хоть что-то стоящее; то, что спасет моего друга. Но тщетно; как назло мыслей не было никаких – абсолютная беспомощность на фоне надвигающейся беды.

– Черт возьми, я понял. – Степан позволил такую вольность: рассмеяться.

– Что ты понял?

– Что мы ослы. – Он продолжал смеяться как ненормальный.

– Спасибо за комплимент.

– Пожалуйста. Сидим тут, думаем, головы ломаем, что делать и как быть. Все в печали. Который час?

– Так важно? – сердито спросил я.

– Да.

– Полвосьмого.

– Почти час спустили в унитаз. Черт! А надо было только вспомнить, что послезавтра у меня никого не будет дома. Вы понимаете, к чему я веду?

– Догадываюсь, – ответил я.

– Догадывается он. Какого фига ты сразу не догадался, дружище? Мой дом, мой двор, мое расположение – идеальное место для свидания.

– Почему? – спросила Настя.

– Во-первых, никого не будет дома с пяти вечера до поздней ночи, кроме меня. Во-вторых, во дворе посажены красивейшие цветы и деревья, а также установлены супер-романтические качели. В-третьих, мой дом – сто двадцать пятый – замыкает улицу Демократов. Он всех ближе к лесу, черт бы меня побрал! И всех дальше от любопытных взглядов соседей, черт бы меня побрал! И что вам не свидание в городской черте? И ты все еще считаешь меня, Настя, не принцем на белом коне?

– Я уже изменило свое мнение, – призналась Настя. – Ты меня покорил. Но коня тебе еще рано давать.

– Как скажешь. – Они рассмеялись. Степан обратился ко мне. – Ты что молчишь, Саша? Ну, не гениально, а?

Я пожал его руку, крепко так, по-мужски, с благодарностью – и сказал, что он самый крутой и самый гениальный принц.

***

Когда мы рассказали Грише о наших изменившихся планах, он стал еще больше сомневаться, что «развод» не получится.

– Мне придется выйти из леса, – рассуждал он, – открыться городу, обнажиться перед ними, перед городскими зеваками. Честно, это не входило в мои планы… по крайней мере, до воскресного дня.

– Мы же тебе говорим, – успокаивал Степан, – что мой дом самый крайний, почти на отшибе. Никто там не ходит. А моих родственничков в городе не будет. Так что, Гришка, не волнуйся: все шито-крыто.

– Есть и другая проблема.

– Какая?

– В домике на дереве, в тени, я мог скрыть лицо, а на улице – это сделать практически невозможно. Она сразу поймет, кто я и что тут происходит – и убежит быстрее, чем вы успеете хоть что-то заснять.

– А он прав, – согласился я с Гришей; он подумал о том, о чем мы даже не думали.

– Я хочу признаться. – Сказав эти слова, Настя чихнула, три раза с подряд.

– Будь здорова!

– Спасибо.

– Что за признание?

– Я знаю, что можно сделать…

– С чем?

– Не с чем, а с кем, – исправила Настя Степана и посмотрела в его глаза. – Можно так загримировать Гришу, что ты его не узнаешь.

– Да ну?

– Не веришь?

– Нет.

– Если Гриша мне позволит, – теперь Настины глаза остановились на Грише, – то я докажу, что я – мастер по гриму.

– Ты что, хочешь напудрить его лицо? – догадался Степан и придурковато захихикал.

– Наложить на его лицо немного косметики, которая, кстати, будет эффективней грязи.

– Выдала, так выдала!

– Потом надеть парик, очки, красивую строгую одежду – и Света ни о чем не догадается.

– Еще и парик? – В Степкиных глазах засели искры озорства. – А он у тебя есть?

– Есть, не волнуйся. У меня все есть. – Настя сначала посмотрела на меня, потом на Гришу. – Что скажешь?

– Не соглашайся, дружище. Черт возьми, косметика до добра не доведет!

– Если это поможет, я согласен, Настя, – ответил Гриша. И добавил. – Пытка, не пытка.

– Я рада.

– Ты почему раньше не сказала, что можешь загримировать Гришу? – удивленно спросил я.

– Стеснялась, – ответила она.

– Чего?

– Что вы засмеете меня.

– Только один засмеялся. – Я поддался к ней и шепнул ей на ушко. – Но ты не обращай внимания. У него с головой ту-ту, ту-ту. – Мы заговорчески засмеялись.

– Надо мной смеетесь, да? – догадался Степан.

– Нет, – врал я. – Мы о своем, о женском. Не обращай внимания.

– Подкаблучник!

– А вы уже отнесли второе письмо? – спросил Гриша.

– Еще нет, – ответила Настя, – после тебя, я закину ей письмецо.

– И если она согласиться, послезавтра у меня состоится свидание. Так?

– Так.

– Настя, мы должны сегодня – или на крайний случай завтра – опробовать грим; насколько он будет эффективным. Как ты на это смотришь?

– Лучше завтра, поутру.

– Договорились.

– Только не сделай из него девчонку? – предупредил Настю Степан.

– Ой, тебя не спросили. Сама как-нибудь справлюсь.

***

Глядя на Настю, которая уже второй час наносила косметику на лицо Гриши, я в очередной раз убедился, что мое сердце не ошиблось: я любил ее. Я мог часами наблюдать за ней, за ее глазами, и мне ни сколько это не надоедало; она была словно звезда, волшебная и божественная, от которой невозможно оторвать глаза, хочется любоваться и любоваться.

Через череду проб и ошибок, Настя все-таки закончила колдовать над Гришей и, увидев конечный результат, я не поверил глазам: Гриша изменился до неузнаваемости, превратившись в другого человека. Смуглая кожа исчезла под толстым слоем румян; на губах появился чуть заметный красный оттенок. Парик из русых волос скрыл черные, как вороново крыло, волосы; я поначалу думал, что парик будет смотреться неестественно, фальшиво – ничего подобного, парик сидел идеально. Очки, опущенные на нос, тоже сделали свое дело: его нос стал меньше и горбинка не так выделялась. Рубашка и выглаженные черные брюки сидели на Грише идеально, словно сшиты под заказ; в таком одеянии он выглядел этаким галантным и богатым юношей из благополучной семьи (кстати, одежду принес Степан, сказав, что это наследство от старшего брата, который из нее вырос).

– И как? – спросил Гриша.

– Сам посмотри, – сказала Настя и протянула ему зеркальце. – Мне кажется, сносно получилось.

– Я все еще не верю, что ты – это ты, – признался я.

Гриша долго рассматривал свое изменившееся отражение, иногда проводил рукой по лицу, словно удостоверялся, что это действительно его лицо, а не искажение или игра теней.

– Это не я, – сказал он и замолчал. Потом закрыл зеркальце и с благодарностью посмотрел на Настю. – Ты, Настя, кудесница. Спасибо.

– Да не за что, – смутилась она и улыбнулась. – Я старалась.

– Как ты сделала его кожу такой светлой? Как у меня и у тебя?

– Использовала сиреневый макияж со светоотражательными частицами. А так же нанесла тональный флюид бежево-розового оттенка.

– Я не черта не понял, – пошутил я.

– Тебе и не надо понимать.

– Ты сделала меня другим человеком. Не врагом. Романдцем. – Гришин голос был надломленным и тихим. – Ты скрыла мою сущность, меня, мою индивидуальность, мои корни… и знаешь, мне больно. Очень больно. Я – армяхин. А сейчас кто я? Пустое место. Фальшивка. Даже тогда, когда я надевал крылья, обмазывал лицо грязью и вставлял челюсть с клыками, как у вампира, я не чувствовал себя таким пустым и фальшивым.

– Это ведь ненадолго, Гриша, – успокаивала его Настя. – Один день – и ты свободен от грима. Снимешь фальшивую кожу и вернешь свою.

– Я в этом сомневаюсь. Сомневаюсь. А если мне всю жизнь придется быть фальшивкой? Быть не тем, кем я являюсь?

– Все изменится, – уверенно сказал я, хотя сам не верил собственным словам. Я понимал – это и понимал Гриша – что ничего не изменится, пока у власти нацисты. А сколько еще нацисты будут править Романдией? Год? Десятилетия? Век? Или века?

– Думаешь?

– Да. Мой дед однажды сказал мне: «Не волнуйся, сынок, по пустякам, они этого не стоят, потому что завтра они станут никчемными и смешными. Каждый день наша жизнь меняется: сегодня для тебя важно одно, завтра – абсолютно другое».

– Считаешь, что сейчас армяхе – враги, а лет через пять, допустим, станут не врагами?

– Наверное.

– Сейчас я не верю, что когда-нибудь стану свободным.

– Надо верить.

– Думаешь?

– Снова вспомню слова деда. Он сказал так: «Неважно во что верить, главное – верить. А иначе подохнешь».

– Он так и сказал? – удивилась Настя.

– Ага. Он любит сквернословить. И не только.

Глава 6

Я и Настя заняли шпионскую позицию на втором этаже, в Степкиной комнате (окно как раз выходило на ухоженный дворик дома); у меня в руках старенький отцовский фотоаппарат, снимающий еще на пленку; Настя раздобыла у подруги камеру и тоже была наготове, чтобы начать снимать представление, разыгранное нами. Степан скрылся в кустах боярышника, на тот случай, чтобы задержать Свету, если она поймет, что это подстава и рванет от Гриши. Сам Гриша сидел на качелях, держа в руках букет хризантем, сорванных в саду; он нервничал, судя по его дрожащим рукам и непоседливости: он то вставал с качели, вглядываясь вдаль, не идет ли она, то садился обратно – и так чуть ли не каждую минуту. За час до аферы Гриша признался мне, что у него никогда не было свиданий, даже сфабрикованных.

Летний вечер ворвался на мирские просторы и быстренько вытеснил дневную суету, приглушил свет, опуская солнце все ниже и ниже, к линии горизонта, окрасив небо романтичными оранжевыми, розовыми, бледно-красными цветами. А потом, подобно волшебнику, вытеснил со своих просторов ветер, гуляющий целый день, отчего застывшая вечерняя дымка наполнилась ароматами топившихся на дровах бань, цветущих цветов и соснами, посаженной по всей улицы. Мы с наслаждением вдыхали с детства знакомые запахи, предвкушая еще не наступившее будущее, которое мы хоть и рисовали в мрачных тонах, но все равно надеялись, что оно окрасится в светлые, добрые и приятные тона для нас и для нашего друга.

Света опоздала, как и положено благовоспитанной девочке. Выглядела она не как обычно – сногсшибательно; сразу видно, что она готовилась к свиданию больше, чем несколько часов. Волнистые волосы, цвета золотистой пшеницы, распущенные, с ободком. Румяные щечки с ямочками. Милая улыбка, не исчезающая с ее лица; Настя заметила, что она накрасила губы бледно-розовой помадой; я ничего не заметил. Красивое желтое платье, не яркое и не тусклое, напомнившее мне о поляне одуванчиков, с расклешенной юбкой и открытыми плечами. В руках – маленькая вязаная сумочка такого же цвета, что и платье.

Гриша, увидев Свету, поднялся с качели, подошел к забору, вышел на асфальтированную дорожку, подсвеченную вечерним солнцем и махнул ей рукой.

Когда они встретились, время остановилось, как для нас, наблюдающих, так и для них, главных героев, которые должны разыграть любовь. Они смотрели друг другу в глаза – смущались, волновались, робели. Мы, глядя на них, молили лишь об одном: чтобы Света ничего не заметила, чтобы у Гриши появился шанс, новая жизнь. И к нашему счастью, Света, окрыленная от любви, взяла цветы, вложила свою руку в Гришину руку – и они пошли во двор, к качелям.

О чем вели беседу Гриша и Света для меня останется загадкой. Они говорили слишком тихо, чтобы мы смогли разобрать слова, теряющиеся в кронах сосен, в появляющихся в сумерках, в безмерном и бездонном небосводе, окруженном островками плывущих ангелов, над которыми парили птицы, не смыслящие без простора, без свободы, без любви.

Люди, как птицы, не смыслят свою жизнь без свободы и любви: мы – путешественники по жизни, ищем свою любовь, и я уверен, что в тот без преувеличения волшебный вечер произошло что-то такое, на что мы никак не рассчитывали, а именно: что Гриша влюбиться в Свету, а Света – в Гришу. Они были в пути и нашли то, что искали: друг друга.

Они тихо качались и разговаривали. Их диалог продолжался даже тогда, когда небо украсили сияющие огоньки, спрятанные в бездне космоса – и полумесяц, не забранный в оковы облаков. Мы с Настей нервно смотрели на часы – стрелки часов перескакали за девять вечера – нам надо было собираться домой, а то, что мы запланировали, даже не близилось к завершению.

И вот когда наши нервы были на пределе, когда мы были готовы выскочить на улицу и рассказать всю правду Свете, Гриша оставил ее, зашел в дом и поднялся к нам.