Исповедь колдуна. Трилогия. Том 2

Дядя Коля в последний раз проверял крепления задранных к верху режущих частей жаток, садился сам, и мы двигались к намеченному с вечера участку работ.

Стрекотали жатки, послушно ложились позади четырех сенокосилок срезанные ножами двухметровые полосы трав, с каждым пройденным кругом увеличивая площадь скошенной травы.

После обеда мы, тройка подростков, запрягали в конные грабли своих лошадей и начинали сгребать в длинные валки скошенное накануне подсохшее сено.

До сих пор я ощущаю запах подсыхающих на ветерке степных трав, острый запах конского пота, небо в легкой дымке облаков, светлые силуэты неподвижно замерших на телеграфных столбах степных кобчиков или легкий, стремительный бег-полет степного козла.

По вечерам украдкой от взрослых мы, трое мальчишек, устраивали на своих лошадях скачки по мягким степным полосам-дорогам, ухаживали за лошадьми, поили их, чистили, угощали припасенными от ужина корочками.

У меня был небольшой работящий конь каштановой масти, Карчонок, как значилась его кличка в леспромхозовской конюшне. Не в пример рыжему Юркиному мерину по кличке Хрен, а по прозвищу «Фокстрот», мой Карченок никогда не уросил, не вздергивал строптиво свою голову, никогда не пытался увернуться от недоуздка и послушно выполнял все мои приказы. Запряженный в конную сенокосилку вместе с Кешкиным Карькой, от исправно делил с ним на пару тяжелую работу и никогда не пытался сачковать.

У Кешки, как я уже сказал, в подчинении был огромный вороной мерин по кличке Карька. Огромная, высокая лошадь и ее малорослый хозяин представляли собой удивительное и смешное зрелище. Зато взаимопонимание у них было абсолютным. Стоило посмотреть, как низенький Иннокентий подходил к своему великану коню и командовал тонким голосом: «Карька, ногу!»

Вороной послушно поднимал левую ногу на которую Кешка вставал, как на ступеньку. Потом вороной опускал низко свою голову, Кешка перебирался на его шею и лошадь осторожно поднимала голову, закидывая своего хозяина на спину.

А уже поздним вечером после ужина мы собирались возле костра и наступало время Василия Спирякина. Истории прямо так и сыпались из него, как горох из прохудившегося мешка. Казалось, он имел неистощимый запас всяческих невероятных приключений. Когда надоедали рассказы, Спирякин переходил к анекдотам. Иногда среди них попадались такие, от которых наша повариха тетя Клава краснела и отворачивалась в сторону. Дядя Коля, обычно точивший по вечерам треугольные ножи полотнища жатки, смачно крякал. Мы же смущенно фыркали.

Газогенераторный старенький ЗИС-5 Спирякина оказался самым выгодным транспортным средством для нашей работы. Вдоль шоссейной дороги из Копьево в Саралу стояли навесы с горами напиленной в военные годы березовой и лиственничной чурочки – деревянных кубиков примерно 555 сантиметров. Так что в запасах горючего мы недостатка не испытывали.

Стоило только отцепить от фаркопа сенокосилки, как наше тяговое устройство весь день потихоньку «пилившее» на первой скорости, превращалось в быстроходное транспортное средство. Бензина ему требовалось совсем немного, только для заводки двигателя.

Недавно я вновь побывал в тех местах, даже проехал по наполовину заасфальтированной дороге из Копьево в Саралу и с удивлением обнаружил, что навесы, под которыми сохранилась напиленная во время войны женскими бригадами чурочка для «газгенов», стоят вдоль дороги до сих пор. Эти навесы за столько лет прохудились, почернели, под навесами все так же лежали горы тоже почерневшей, никому теперь не нужной чурочки.

Медленно я вскрыл отцовский конверт. В нем лежало шестнадцать пятитысячных и четыре тысячных банкноты. Больше моих двухмесячных заработков при работе в тундре. Восемьдесят четыре тысячи заплатил он пятнадцатилетнему пацану за его первый месяц работы. Не жирно ли?

Я сгреб деньги и поспешил на кухню.

– Ты считаешь, что это справедливая оплата за месяц работы, отец?

Родители переглянулись между собой.

– Считаешь, что тебе мало заплатили! – спокойно спросил Игорь Николаевич.

– Наоборот, отец, считаю, что много! – коротко ответил я.

Он облегченно вздохнул и отвернулся.

– Спрашивай не с меня, а с бригады. У нас именно в бригаде решается доля каждого из общего заработка. Так что спокойно можешь тратить эти деньги, сын, и не терзаться угрызениями совести.

Я отсчитал шестьдесят тысяч и протянул деньги Зое Владимировне.

– Это тебе, мама, можешь потратить деньги на себя, на отца или на продукты. Условие только одно: мне не покупать на них ничего. Договорились?

– Но, сынок, ведь эти деньги заработал ты, пыталась протестовать Зоя Владимировна.

– Мне ничего не нужно, мама! – оборвал я ее, – У меня и так всего слишком много. Я очень прошу тебя!

Зоя Владимировна с беспомощным выражением лица повернулась к мужу.

– Скажи ты ему, Игорь!

Игорь Николаевич открыл рот, чтобы что-то сказать, но я не дал ему говорить.

– Не надо ничего говорить, отец! Я считаю, что поступил правильно, имею на это право?

– Имеешь, сын. – неожиданно быстро согласился он. – Ладно, мать, ставь ужин на столе. Поздно уже.

Мы сели ужинать и Игорь Николаевич неожиданно лихо подмигнул мне.

– Так держать, сынок!

Уже ложась спать я вспомнил слова Игоря Николаевича о том, что двигатель «Нивы» сжигает слишком много бензина и у меня в полусне мелькнула одна любопытная мыслишка, которую я решил исполнить завтра же, не откладывая дела в долгий ящик.

На следующий день я сходил в пятое почтовое отделение и отправил в Уяр матери семнадцать тысяч рублей. В месте, отведенном на почтовом бланке, я торопливо написал: у меня все в порядке, мама. Я жив и здоров. Целую. И подпись – Юрий. За перевод с меня содрали почти три с половиной тысячи и еще столько же мне осталось на карманные расходы.

Утром, поспешно позавтракав, я отправился в мастерскую и, подойдя к отцу, спросил его, не собирается ли он куда-либо ехать на «Ниве» сегодня? И убедившись в том, что он никуда не собирается, попросил у него ключ от машины и гаража.

– Что ты собираешься делать, сын?

– Хочу снять с машины один прибор. А дальше будет видно, отец.

– Бери. – Игорь Николаевич протянул мне ключи и проводил меня любопытным взглядом.

Гараж, принадлежащий отцу, был просторным. В него свободно могло поместиться четыре наших машины, если не больше. Он был совершенно пуст, если не считать грузового автомобильного прицепа.

Я подсоединил наконечник гибкого шланга от системы вентиляции к выхлопной трубе, потом открыл машину, поднял капот и завел двигатель. Когда двигатель прогрелся и стал работать на холостых оборотах устойчиво, я подошел слева и, зафиксировав взглядом карбюратор, закрыл глаза и сосредоточился. Постепенно моему внутреннему взору открывалось внутреннее устройство карбюратора. Это, как и на моей «Ниве» был ДААЗ, довольно сложное устройство по моим понятиям. Внутренним зрением я видел, что воздушная заслонка открыта на необходимую величину, видел, как струи воздуха идут в смесительную камеру, завихряются, как они смешиваются с распыленной струей бензина, выбрасываемого жиклером холостого хода, и эта смесь всасывается через трубы выпускного коллектора под впускные клапаны. Я видел сложный путь подаваемого бензонасосом топлива и, немного погазовав, увидел, как работает экономайзер и подается топливо при резком наборе оборотов двигателя.

Мысль, мелькнувшая у меня вчера вечером, постепенно оформилась и приобрела определенные очертания. Я понял, как можно значительно уменьшить расход топлива всех карбюраторов такого типа.

Убедившись в правильности своей догадки, я открыл сумку с инструментом, приютившуюся внутри запасного колеса, и решительно принялся отсоединять от карбюратора мешающие его снять детали.

Когда я закрыл на замки гараж и вернулся с карбюратором в мастерскую, Игорь Николаевич многозначительно переглянулся с Вахрушевым и незаметно для меня подмигнул опытному мотористу. Я сделал вид, что ничего не заметил, и попросил у Николая Алексеевича нужный мне инструмент, а также припой и паяльник. Николай Алексеевич открыл свой личный шкафчик с инструментом и беспрекословно выделил мне все необходимое.

Я сверлил, делая новые каналы, полировал, ставил свинцовые заглушки на старые, менял жиклеры, регулировал и собирал карбюратор. Потом я бежал в наш гараж, ставил карбюратор на «Ниву», заводил и убеждался, что это не то. Вернее, не совсем то, чего я хотел добиться, и снова снимал карбюратор с двигателя.

Не завоюй я предварительно авторитета у отцовский мастеров, у меня бы давно отобрали дорогостоящую игрушку, накостыляли по шее и выгнали вон. А так мужики только хмурились, качали головами, но не вмешивались.

Целый день я возился к разобранным карбюратором почти не отрываясь от работы. И все-таки постепенно понял, что не успеваю. Вечером я был вынужден сказать отцу, что к утру карбюратор не будет готов.

– Возможно, он не будет готов и завтра, отец. Я ошибся в расчете времени.

К моему удовлетворению Игорь Николаевич нашел в себе силы отказаться от вполне естественного вопроса о том, что я делаю. Я тоже решил не посвящать его в это. Вдруг не получится!?

Только к обеду третьего дня мне удалось добиться тех параметров, какие я рассчитывал получить после всех переделок. У меня получилась конструкция более простая, чем раньше, и значительно более экономичная. Впрочем, пока это была еще только теория и в действенности моих переделок прежде всего следовало убедиться на практике.

Хорошо пообедав, я поставил карбюратор на место, подсоединил все тросики и бензопровод, поставил на место тарелку воздухоочистителя и, едва сдерживая охватившее меня нетерпение, запустил двигатель.

Когда двигатель прогрелся, я отрегулировал обороты и подачу топлива. Я послушал работу двигателя на слух, а потом с помощью своего сверхчувственного восприятия. Только убедившись, что все в порядке, я позвал в гараж отца.

Он с готовностью оторвался от своих дел и вместе со мной пошел к машине. Я показал ему на ключ зажигания.

– Заводи и послушай, как она теперь работает.

Игорь Николаевич послушно повернул в замке зажигания ключ, и некоторое время слушал, как работает на холостых оборотах двигатель.

– Сейчас он как будто работает значительно мягче, Андрей.

– Погоняй на оборотах, отец, и тоже послушай. – предложил я. – Ну как?

– Бензин семьдесят шестой? – спросил он, послушно меняя обороты и прислушиваясь. – Знаешь, Андрей, впечатление такое, как будто двигатель работает на газе. Очень мягко работает… А ну, открой пошире ворота!

Отец сел за руль и захлопнул дверцу. Я открыл ворота и старенькая «Нива» медленно выкатилась из гаража.

Игоря Николаевича не было около сорока минут. Я сидел на борту грузового прицепа и терпеливо ждал.

– Ну, как? – коротко спросил я, когда он снова зарулил на место.

– Отлично, сын. Работает как часы.

– Тогда учти, отец. Я залил тебе в бак ровно сорок два литра бензина и поставил сзади десятилитровую канистру с бензином. Счетчик суточного расстояния перед твоим выездом поставил на ноль.

– Понял, сын, хочешь узнать количество километров, которые пройдет наша старушка, пока не скушает весь бензин и не заглохнет? – засмеялся он.

Я кивнул и мы вышли с Игорем Николаевичем на улицу.

Дома меня поджидали гости. Не успел я войти в дверь, как услышал голоса на кухне и в коридор с писком вылетела Юлька и полезла ко мне на руки. Следом за ней солидно и неторопливо вышел Володя.

– А мы к тебе в гости, Андрей! – сказал он с серьезным видом и как взрослый подал мне руку.

– Мы с мамой пришли! – сообщила мне на ухо дочь, и я невольно нахмурился.

– Они на кухне?

– Ага! Сели и разговаривают с твоей мамой. А Вовка сегодня в садике подрался! С Митькой Хазовым! – сразу же сообщила мне эту новость Юля.

Я посмотрел на насупившегося Володю и незаметно подмигнул. Тот сразу же повеселел и спросил:

– Андрей, а игрушки у тебя есть?

– Найдутся игрушки, Володя. Пошли в мою комнату.

– Ты, Вова, нехороший! – накинулась на него Юля. – Опять клянчишь себе игрушки.

Володя, насупившись, глядел на нее и ничего не отвечал.

Мы не успели покинуть коридор и исчезнуть в моей комнате, как я услышал голос матери.

– У нас гостья, Андрей! Иди познакомься, сынок.

Насупившись, как Вовка, я вошел на кухню.

– Мы знакомы, мама. – пробурчал я и посмотрел на Светлану совсем как недавно на меня Вовка и пробормотал. – Здравствуйте, Светлана Николаевна.

Затем повернулся и поспешно вышел из кухни к ожидающим меня ребятишкам.

– Стесняется. – услышал я голос Зои Владимировны.

Знала бы она, как я стесняюсь, – подумал я, – Сразу же запела бы другое. Эта женщина своими чистыми глазами хоть кого введет в заблуждение. И тебя, мать, тоже.

Мы вошли в мою комнату и прикрыли за собой дверь. Сын сразу же стал оглядываться в поисках игрушек. Я залез на кресло и достал с антресолей огромную коробку с единственной оставшейся в комнате игрушкой, это была железная дорога со стрелками, семафорами, блестящими полосками миниатюрных рельсов, прикрепленных к не менее миниатюрным шпалам, собирающаяся длинными, легко скрепляющимися секциями. Я уже не говорю о модели красавчика паровозика, выполненного с особой тщательностью и мельчайшими подробностями и тремя вагончиками, изготовленными не менее тщательно, чем паровоз.

Несколько минут мы с ребятишками потратили на сборку железнодорожного полотна прямо посередине комнаты, установили семафоры, стрелки с тупиками и станционными разветвлениями. Потом я отобрал у Володи паровоз, с которым он никак не мог расстаться, и вставил в его брюхо шесть круглых батареек. Еще шесть батареек вставил в здание миниатюрного вокзала. Потом еще две плоских батарейки в пульт управления и показал ребятишкам, как этим радиофицированным пультом пользоваться.

Мои ребятишки сразу же начали ссориться за право первому стать обладателем пульта. Пришлось немного повысить голос и предупредить забияк, чтобы они вели себя прилично, иначе игрушка вернется на антресоли. Они сразу же притихли и стали управлять паровозиком по очереди.

Пока юные железнодорожники занимались проводкой пассажирского состава по сложным разветвлениям дороги, я нет-нет да и невольно прислушивался к происходящему на кухне. Там пили чай с вареньем и пирожками и потихоньку разговаривали о своих женских делах.

– Знаешь, Андрюша, мама сказала, что папу выпишут скоро из больницы. – сказала Юля, когда Володя почти силой вырвал у нее пульт управления, мотивируя это тем, что она слишком долго владеет пультом и к тому же все делает неправильно.

– Когда выпишут? – я сразу же навострил уши.

– Мама сказала, что папа вернется домой через пять дней… Нет, я ошиблась, через шесть дней.

– А что мама говорит, как себя папа чувствует?

– Мама ничего про это не говорит, а папа вчера сказал, что чувствует себя хорошо. – Юля сказала эту фразу смотря мне в глаза и сосредоточившись. Она почему-то перешла на мыслеречь.

Я посмотрел на Володю и, убедившись, что он полностью увлечен манипуляциями с паровозиком, строго предупредил дочь: «Не нужно разговаривать мыслями, цыпленок! Мы ведь стоим рядом друг с другом».

Из кухни послышался голос Зои Владимировны, который прервал наш разговор. Нас звали ужинать.

Минут пять я потратил на то, чтобы оторвать от игрушки сопротивляющихся и не желающих ничего слышать об ужине ребятишек. Они упорно не желали бросать столь понравившееся им занятие. Особенно сопротивлялся Вовка, которого мне так и пришлось тащить на кухню с прижатым к груди пультом.

Усадив с помощью матери ребятишек за стол, я сам не нашел сил, чтобы остаться в кухне и поэтому вынужден был отказаться от ужина. Сделал это я, вероятно, очень неуклюже и удрал опять в свою комнату, провожаемый удивленным взглядом Зои Владимировны, наверняка, неправильно истолковавшей мое поспешное бегство.

Как на грех, гостья собралась уходить домой поздно вечером и мне пришлось безвылазно сидеть в своей комнате и играть с ребятишками. А вот провожать гостью все-таки пришлось, что я проделал с прежней поспешностью.

Ребятишки ушли домой, вдвоем неся по коридору большую и достаточно тяжелую коробку со сложенной в нее игрушкой, отвергая поползновения Светланы, предлагавшей свою помощь.

Когда гости скрылись за дверью и детские голоса постепенно затихли, Зоя Владимировна почему-то вздохнула и сказала с явным сожалением:

– Я не думала, что у тебя хватит сил, чтобы расстаться с этой игрушкой, сынок! Тебе исполнилось ровно пять лет, когда ее привез отец, вернувшийся из командировки в Москву. Спешил успеть к дню рождения. Мы тогда жили в Красноярске, получал он до смешного мало. И все деньги потратил на эту игрушку, до последней копейки. Три дня не ел до самого отъезда.

Я почувствовал угрызения совести.

– Понимаешь, мама, я уже вырос. – сказал я. – И паровозик с дорогой в последнее время почти не вытаскивал. Ты видела, как дети обрадовались, когда я отдал ее Володе с Юлей? – я улыбнулся. – А иначе тебе бы пришлось стелить гостям постель рядом с железной дорогой. Идти домой без нее они бы наверняка отказались.

Зоя Владимировна еще раз вздохнула и уже с веселым блеском в глазах посмотрела на меня.

– А как тебе понравилась мама детей? – весело и слегка насмешливо поинтересовалась она. – Красивая маленькая женщина. И очень хорошая. Тебе не кажется?

– Нисколько не кажется. – пробурчал я.

– Странно, – по-прежнему весело продолжала Зоя Владимировна, – А мне почему-то показалось, что ты к ней неравнодушен, сынок. Может быть, успел влюбиться?

И она весело засмеялась.

Я смотрел на Зою Владимировну и то краснел, то бледнел, не зная что сказать, а она, истолковав все это по своему, залилась еще веселее. Я не выдержал.

– Да ты знаешь, кто она, эта твоя Светлана Николаевна? – заорал я. – Именно она, твоя Светочка, сама виновата в том, что Ведунов сейчас лежит в больнице и еще неизвестно, когда выздоровеет! Это она, твоя маленькая женщина, пока муж работал в тундре, успела найти себе какого-то программиста, залетного гостя, и они решили пожениться. И я не знаю, какие черти принесли ее обратно в Дудинку вместе с ребятишками!

Странно, но пока я орал, меня самым серьезным образом начало трясти. Зоя Владимировна, смотревшая на меня со все возрастающей тревогой и удивлением, бросилась ко мне и как маленького стала гладить по голове.

– Сыночек, мой! Успокойся, пожалуйста. Ну, глупая я, хотела пошутить. Успокойся, Андрюшенька!

Я постарался взять себя в руки.

– А ты говоришь, влюбился, мама. – пробормотал я тихо. – Скажи, что я ненавижу эту женщину, вот это и будет самая настоящая правда.

– Но ведь ты же давно играешь с ее детьми, возишься с ними возле «Белоснежки» и они к тебе хорошо относятся. – растерянно сказала она.

– Дети-то тут причем, мама? Они не виноваты, что Ведунов лежит в больнице. Это все она, ихняя мама.

– Я все собираюсь спросить тебя, Андрей, откуда ты знаешь Ведунова? Раньше ты мне никогда о нем не рассказывал.

– А что было рассказывать? Я его действительно плохо знал. Но он такой человек, мама. Большой. Его на улице нельзя не заметить. И сильный. А фигура у него почти такая же, как у отца, мама. Я бы хотел походить на него.

Занимаясь вечером йогой, я никак не мог заставить себя сосредоточиться на сознательном и постоянном контроле за выполнением упражнений и правильностью асан. Зоя Владимировна растревожила своей шуткой мое и так хрупкое душевное равновесие.

После сумбурного разговора с Игорем Николаевичем во время поездки в Норильск об личности Иисуса Христа, я постарался привести в порядок свои впечатления об этом выдающемся человеке. Тогда я сказал приемному отцу, что Иисус из Назарета не был революционером. Но так ли это на самом деле?

Несомненно одно: он был противником насильственного свержения власти. Иисус отлично понимал, что восстания и революции – это зло, которое нужно всячески избегать. Так что в политике Иисус из Назарета был эволюционистом, сторонником мирных и постепенных изменений в жизни общества. Такую же идею он старался протолкнуть и в религии. Могучий ум мессии не мог не понимать, что на самом деле представляет собой древнееврейский бог Яхве. И все-таки не решился сказать людям правду. Предпочел обходной путь. Не в пример принцу Гаутаме, который в своем религиозно-философско-этическом учении прямо призвал своих последователей отринуть, как несуществующих, всех богов индуистского пантеона.

Откуда вообще в сознании людских сообществ возникают слухи о пришествии мессии, который переиначит человеческую жизнь и сделает ее лучше? Сколько их было, люде, влияние которых до сих пор ощущается всем человечеством?

Принц Гаутама, Иисус из Назарета, Муххамад… Самый первый из мессий оказался и наиболее смелым. Именно принц Гаутама решительно отрицал существование древних индийских богов!

Революционер?.. Но он не смог отказаться от понятия божественной сущности. Только носителем этой сущности в своем учении от заставил выступить самого человека, который в своем духовном развитии стремился прервать бесконечную череду воплощений.

Но для этого нужно четко представить себе человека, способного преодолеть собственное невежество, медленно восходящего по ступенькам духовных инициаций и способного соединить свои духовные силы в могучем сообществе мудрецов Шамбалы, своей духовной энергией увеличивающих сумму добра на планете.

Именно с достижением тантрической мудрости такой человек способен разорвать череду рождений и достигнуть бессмертия.

Бессмертный мудрец Шамбалы, когда подходил его срок, растворялся в Нирване и тем самым добровольно терял свою человеческую индивидуальность.

Что собой представляет Нирвана – Будда не дал четкого ответа. «Великое блаженство», «Сладостное растворение», «Исчезновение в непознаваемом»… Совершенно неясно – зачем бессмертному человеку это растворение? Что это ему дает, кроме потери индивидуальности?

За прошедшие тысячелетия противники буддизма постоянно критиковали это понятие, а атеисты прямо указывали, что потеря индивидуальности – это тоже смерть! Два последних по времени пророка пришли к идее единобожия, а принц Гаутама не смог. Не хватило самой малости…

Внезапно я открыл рот и застыл в таком положении на несколько минут. Елки-палки!.. Нирвана – ведь это тоже бог! Закамуфлированный, скрытый за частоколом нечетких формулировок!.. А как мог поступить Гаутама? Свергнуть с пьедесталов местных богов и тут же объявить монотеизм?!

Уф-ф-ф!.. Я представил себе четкий шарик нашей голубой планеты, которая вместе с Солнцем несется в безбрежных просторах Космоса. Мягкое сияние атмосферы, синева океанов, зелень материков, кое-где прикрытая спиральными белоснежными вихрями облачности.

Сфера жизни или биосфера – тонким слоем обливающая поверхность нашей планеты. И каждый живой организм излучает вокруг себя невидимую, неощутимую нашими приборами энергию, которая невидимым облаком окутывает тело планеты. Мириады живых организмов, мириады крохотных светящихся энергией точек. Крохотные ручейки, сливающиеся друг с другом и образующие огромный невидимый океан информационно мыслящего поля. Излучения флоры и фауны представляют подкорку – серое вещество невидимого мозга. Психо-излучение человечества – кора больших полушарий этого существа, телом которого служит Земля, в том числе и мы с вами.

Подсознание и сознание. Излучения растений и животных – подсознание, а сознание – это сумма психо-полей человечества. Наши мысли, наши мечты и эмоции, наши пороки, наконец, – все это составляет мыслящее облако вокруг планеты! Разум, вобравший в себя миллиарды сознаний, во столько же раз должен превосходить наш индивидуальный разум.

Но разве может часть познать целое? Может ли знать единственный нейрон моего мозга мои заботы? И наоборот: знаю ли я о то, что чувствует в данный момент нейрон в моем мозге?

И все-таки прямая и обратная связь между мною и исполином должна быть. Об этом говорят чудеса, выполненные многими людьми, предвидение будущего, магия. Люди, обладающие определенным складом сознания, иногда могут пользоваться частичкой могущества полевого мыслящего существа, частичками которого мы являемся. Но это означает, что существо, сознание которого моделируется и упорядочивается нашими мыслями – это и есть Бог!..

Человечество эволюционирует. Оно постепенно становится лучше, культурней, цивилизованней с каждым столетием. Мы прогрессируем в морали, понимании основных законов экологии. Мы уже не рвемся бездумно покорять природу. С каждым годом мы убеждаемся во все большей сложности окружающего нас мира. Становясь лучше, терпимее, грамотнее, мы суммой своих мыслей воздействуем на сознание Бога, тем самым меняя его в лучшую сторону. Мы взаимосвязаны!..

Можно представить себе время, когда людей на планете было настолько мало, что общее сознание и излучение людского психополя не могло объединиться. Над сообществами людей возникали небольшие облака психо-поля – местные, региональные божки и боги. Более слабые, более близкие к человеческому сознанию, более понятные и… страшные своей необузданностью! Еще более дикие, чем древние люди.