Седьмая тень

Сколько ему лет определить было сложно, может быть тридцать, а может и пятьдесят. Заросший бородой, волосы спутаны, лицо грязное, одет в кольчугу, сапоги и штаны на нем странные, как в фильмах про Киевскую Русь показывают. Я подумал, что с ума схожу, что мне уже исполиные богатыри мерещатся. Но он схватил меня за плечо и застонал еще сильнее. Смотрю, а у него в боку обломок стрелы торчит, а из раны кровь струиться. Приподнял я его, ох и тяжелым он оказался, а в какую сторону идти не знаю. И тут снова свет за деревьями мелькнул, темно уже было, идем на свет, и как будто из неоткуда появился деревянный сруб. У его дверей стоит женщина свечу в руке держит. Увидела нас, навстречу двинулась, словно ждала уже. Помогла мне раненого в дом занести, и говорит мне: «Спаси его, он надежда земли русской, а я помогать тебе стану».

Уложили его на стол дубовый, раздели, осмотрел я рану, вынимать стрелу надо, а что из внутренних органов задето, не знаю. Выхода все равно нет, помощи ждать не откуда, довести в больницу, даже по хорошей дороге не успеем, а уж по этому бездорожью подавно.

Вода нагрета уже была, руки вымыл, обработал водкой их и рану, ввел раненому обезболивающее, что в аптечке было, и подручными средствами, какие нашел у хозяйки, осторожно вынул остатки стрелы. Стрела вошла глубоко, но легкое было задето не значительно, других тяжелых повреждений я не нашел. Только крови он потерял много. На свой страх и риск, способом прямого переливания, одноразовым шприцом, влил ему своей, у меня первая положительная группа крови, – пояснил Роману Северский. Бога молил, чтобы совпала. Рана большая, зашивать нужно, а чем, в аптечке ничего подходящего не нашлось, у хозяйки только шерстяная пряжа, да холсты домотканые. Решение пришло как-то внезапно. Смотрю волосы у нее длинные, густые из-под платка выбиваются. В общем, взял я несколько волосков ее, обработал их, и наложил швы.

Мужик терпеливый оказался, заложил я ему в рот ложку деревянную, он не стона не издал, только ложку пополам перекусил. Зеленкой рану я ему обработал, перевязал бинтами из аптечки. Хозяйка настой травы какой-то ему дала, да в рубаху чистую с косым воротом переодела. Достал я плитку шоколада дал раненному половинку, чтоб сил прибавилось. Съел он ее с недоверием, а оставшийся кусочек в обертку аккуратно завернул и за пазуху засунул.

Переложили его на кровать, а он мне говорит: «Знахарь, диковинно ты врачуешь, да и платье твое чудно. Христианской ли веры ты?». Отвечаю ему: «Дед был Православным христианином, а я в церковь сам не хожу и о Боге вспоминаю только в трудные минуты жизни». А он мне и говорит: «Верить надо, мил человек, за веру святую славные сыны русские головы свои сложили. Без веры не будет Руси нашей». Протянул руку к груди своей, на ней кожаный мешочек на шнурке висит. Сдернул мешочек он с себя и отдал мне. «Пусть вера поселится в душе твоей», откинулся он на подушки и уже в полудреме спросил меня: «Кличут-то тебя как, знахарь?». «Иваном», – отвечаю. «Тезка значит, – я тоже Иваном наречен, по прозвищу «Северный», – представился он, и провалился в сон, дыханье его стало ровным.

Очень мне хотелось пить, сказывалась многочасовая усталость и напряжение, женщина налила мне отвара, я сделал пару глотков, и, наверное, отключился. Во сне видел, как полчища татаро-монгол подступают к старинному городу. Как сражаются с ними у стен его русские богатыри, и как не хватает сил у них отбить атаку многотысячного врага. Тогда крикнул князь своему помощнику, чтобы нашел он «Северного» Ивана, и сказал ему, чтоб скакал он за подмогой. Потом видел я этого Ивана, отбивающимся от десятка вражеских воинов, видел, как скачет он к лесу, чтоб укрыться в нем. Как те пускают стрелы и копья в след ему. А князь молится Пресвятой Богородице, чтоб дошел Иван, и подмогу успел привести, чтоб спасти город и не дать народ русский на растерзание врагу.

Проснулся я от того, что кто-то расталкивает меня и трясет. Открываю глаза, стоят мои товарищи и смеются. А я около костра лежу на мной же приготовленной лежанке, костер горит, чайник кипит. Стал спрашивать, где их почти двое суток носило. А они мне отвечают: «Что они уходили всего на три часа, до озера дошли, да обратно вернулись». Я им говорю: «Что вчера весь день их искал, и к озеру ходил, и звал, а до этого всю ночь костер жег, ждал, когда вернуться». А когда они обнаружили, пустую бутылку из-под водки, то и вовсе на смех подняли: «Мол, бутылку водки одному выпить, еще не то померещиться». В общем, не поверили они мне. Но я-то знаю, что не пил. И вот тут я вспомнил чай Лили, ну думаю, не иначе мне из-за него все померещилось, и даже согласился в душе с ребятами. Так мы ничего и не настреляли, переночевали в лесу, утром еще раз к озеру сходили, оно оказалось немного меньше, чем мне приснилось и уже черным и гладким не выглядело, торчали из него сломанные ветки деревьев, поросшие мхом, а по форме оно напоминало скорее неправильную запятую, чем правильный овал. Отражалось в нем синева неба, да рваные облака, плывущие по нему. Я невзначай спросил Аркадия: «Нет ли здесь деревянного дома и не живет ли в нем женщина лет пятидесяти?». На что он мне ответил: «Что да, есть знахарка по имени Лукерья, но живет она не здесь, а по другую сторону леса, что она последняя из староверов, которые жили в лесу еще до революции. Подлинной ее истории никто не знает, живет и живет себе, никому не мешает, наоборот, людям помогает, болезни разные лечит, травы собирает. Народ к ней часто ходит, особенно когда врачи бессильными оказываются. Говорят, и ее бабка тоже знахаркой была».

Когда вернулись в город, я об этом и думать забыл, только девушка Лиля из головы не шла. Словно приворожила меня. Я не есть, не спать не мог. Выходных было мало, никак не вырваться, тут осень подкатила, потом зима, руки сломанные, ноги, аварии разные, я уж и не говорю о язвах и аппендицитах.

Выбраться я в этот городок смог лишь на майские праздники. Стал собирать вещи для прогулок по лесу, и вдруг из кармана походной куртки выпало что-то. Я подобрал, смотрю кожаный мешочек на веревочке, открыл его, а там образок Святой Богородицы. Я чуть чувств не лишился. Вспомнил я того человека в лесу, слова его, женщину-знахарку и понял, что все это мне не приснилось.

Чем больше я об этом думал, тем сильнее меня завораживало это место, тем сильнее мне хотелось побывать там еще раз, и убедиться в своей правоте. Я не знал с кем поделиться своими соображениями. Меня могли поднять на смех, или того хуже счесть сумасшедшим, но мне было просто необходимо это сделать. И я решил рассказать все еще раз Аркадию.

Он меня выслушал очень внимательно и рассказал мне легенду, которую ему бабушка в детстве рассказывала. Подробности он сам не помнил, но суть заключалась в том, что живет в лесу некая Берегиня, что следит она за тем, чтобы не нарушался природный баланс, является она лишь избранным и соединяет миры прошлого с настоящим и будущим. Но лично он в это не верит, и скорее всего, по его мнению, я случайно вышел к знахарке Лукерье, и возможно к ней в этот момент приходил какой-нибудь раненный, а в боку у него была не стрела, а ветка, мало ли, упал человек в лесу, на сук напоролся.

Я тоже изо всех сил старался убедить себя, что на самом деле все так и было, но были три неувязочки:

– Первая, – стал перечислять Северский, загибая первый палец, – образок, который оказался у меня, я просил знакомого, работавшего в то время экспертом в уголовном розыске, определить его подлинность. Экспертиза подтвердила, что сам образок написан не позднее тринадцатого века, и шнурок, на котором он был подвешен не позднее пятнадцатого. И что на шнурке остались микроскопические частицы кожи, биохимический состав которой говорит о том, что принадлежали они человеку, жившему в стародавние времена.

– Вторая, – загнул он второй палец, – время, если мои товарищи ходили всего часа три, к озеру и обратно, то, как я успел, сходить к знахарке, которая живет совершенно в другом месте, причем значительно дальше черного озера, сделать операцию и вернуться обратно, раньше их?

– И третья, – загнул он третий палец, – знахарка. Я уговорил Аркашу съездить в лес к этой Лукерье. Это была совершенно другая женщина, и по внешним и по возрастным показателям. И дом был совершенно другой и убранство дома, и лес тоже. И меня она видела впервые, и никаким воинам никогда стрелы из боков доставать не помогала.

– Воля ваша, молодой человек, – обратился Иван Николаевич к Антонову, – верить вам мне, или нет, но видит Бог, мне всю последующую жизнь не дают покоя эти события.

– Я вам верю, – искренне признался Роман, – сам через это прошел, только на этот раз время шло наоборот. И поспешил спросить Северского, – а что с Лилей?

Иван Николаевич взглянул на часы, их стрелки изображали подлую ухмылку, было без пятнадцати три ночи.

– Ох, как мы с вами засиделись, я даже не заметил, что столько времени прошло, вам пора отдыхать, да и мне тоже, – скорее уходя от ответа, чем от усталости заявил он. – В другой раз я расскажу вам продолжение этой истории, а теперь спать, спать и не спорте со мной.

Северский буквально выпихнул его из своего дома, благо, что дом Ольги Петровны, был на соседней улице. Антонов вдохнул полной грудью ароматный воздух лета. И медленно побрел вдоль спящих домов. Шел тихо, старясь не нарушить ночную тишину, не разбудить «домашних звонков», так Ольга Петровна называла маленьких беспородных собачонок, имевшихся в каждом дворе. Чтобы не подняли лай на всю округу и не разбудили хозяев. Шел, а сам все думал, почему Северский сначала обрадовался тому, что сможет поделиться наболевшим с ним, а потом вдруг резко выставил его за дверь, не рассказав ему самое интересное, и как он чувствовал главное.

За поворотом виднелась речка с плакучей ивой на берегу. На секунду Роману показалось, что за ним кто-то наблюдает из ветвей этого дерева. Но он осадил себя тем, что в три часа ночи, сидеть на дереве и уж тем более ждать, когда ему заблагорассудиться прийти домой, может только больное воображение.

Чтобы не разбудить Ольгу Петровну и Максима Самохина, который уже, наверное, видел седьмой сон, Антонов решил пробраться через окно. Оно как всегда было открыто, он отодвинул горшок фиалок на край подоконника и тихонько влез в комнату. Уже раздевшись, обнаружил, что его место занято. Во весь свой рост, вольготно распластавшись на его кровати, спал рыжий кот. Он недовольно приподнял голову, взглянул на Антонова злым прищуренным взглядом, и не двинулся с места.

– Вот котяра, – шепотом проговорил себе под нос Роман, – достал меня уже. И что ты не спишь на Самохине? Посмотри какие формы, атлетическая фигура, спит-храпит, он даже не почувствует, что ты ляжешь рядом с ним и будешь петь ему свои тракторные мотивы. Ну, иди к Самохину, по-хорошему прошу», – уговаривал кота Роман.

Кот не шевелился, а лишь нервно постукивал хвостом о кровать. Тогда Антонов схватил его за пушистую шкурку и резким движением хотел стащить и выбросить через окно на улицу. Но кот крепко вцепился в покрывало и смел им на пол вазу, стоящую на прикроватной тумбочке и горшок с фиалками на окне.

– Вот идиот, – выругался Антонов, вслед улетающему как на покрывале-самолете коту. Кот, тоже самое, только по-кошачьи изрек ему в ответ. Это Антонов понял по выражению его довольной удаляющейся морде.

– Антонов, ну что тебе все не спиться? Завтра вставать в пять часов утра, а ты все бродишь где-то. Я билеты уже взял, – сонным голосом не открывая глаз, пробубнил Самохин.

Из соседней комнаты донеся голос Ольги Петровны:

– Ребята, у вас все в порядке? Помощь не нужна?

– Нет, все нормально! – Отозвался Антонов, и добавил, – извините за беспокойство.

Ваза оказалась целой, а вот из цветочного горшка высыпалась земля. Антонов, чтобы не искать веник и не пачкать рук, старался собрать ее на газету, помогая себе оторвавшимися листочками фиалки. Но выходило плохо, то листочки оказывались не приспособленными к этому занятию, то газета слишком гнулась и норовила высыпать всю землю обратно на пол. В итоге он остановился на версии, что руки у него растут не из того места, а голова не соображает.

Наконец с уборкой было закончено. Горшок установлен на свое законное место, цветок реанимирован, правда он испытал сильный стресс, но Антонов решил, что жить будет.

Повернувшись к кровати, он не поверил своим глазам, на том же самом месте наблюдая за трудотерапией Антонова, лежало мерзкое чудовище, в виде рыжего кота, которое только, что устроило всю эту разруху. От злости у Антонова заходили желваки, ему захотелось взять этот кусок рыжей шерсти и дергать каждую шерстинку пинцетом, без наркоза и обезболивания часа два, нет лучше четыре, чтобы насладиться местью.

Кот видимо прочитал в глазах Романа свой смертельный приговор, и медленно поднявшись, спрыгнул с кровати. Секунду он размышлял, что сделать лучше, выпрыгнуть самому в окно или предоставить Антонову возможность поупражняться еще раз. Потом все-таки решил, что самому это сделать будет безопасней и ближе. Вдруг Антонову вздумается еще по дороге свернуть ему шею, или побить мировой рекорд по метанию котов. Поэтому он сам вскочил на подоконник, а потом словно невзначай (но Антонов-то знал, что специально), задел горшок своим меховым телом, тот опасно закачался, но Роман в один прыжок успел схватить его, чтобы он не выпал на улицу.

Кот отойдя на безопасное расстояние, стал чистить свою рыжую шубу, всем своим видом выказывая сожаление, что не удалось ему еще раз позлорадствовать над Антоновым.

Спать уже можно было не ложиться. Во-первых, весь сон как рукой сняло, во-вторых, стрелки часов приближались к половине пятого. Антонов стал потихоньку собирать вещи и складывать их в дорожную сумку.

Глава 8 «Пропавшие»

Егор Рябинин проснулся от телефонного звонка, который трезвонил уже минут десять. Он еле разлепил глаза, и протянул к нему руку. Вчера он закончил работу только в десять вечера, потом зашел к своему другу Сереге Кузнецову, у него был день рождения. Рябинин валился от усталости, но поздравить друга было делом святым. Тем более, что подарок он купил на кануне. Серега обожал пикники, рыбалки, походы. Все свободное время он посвящал этому. Хотя свободного времени у эксперта криминалиста практически не бывает. Но надежда все же остается. Поэтому Рябинин купил в подарок Сереге набор, состоящий из четырех раскладных стульчиков и ящичка-трансформера, в котором все это хранилось, а легким вкручиванием ножек этот ящичек превращался в походный столик для пикников.

Конечно, пришлось выпить три «штрафных» стопки водки: «за здоровье именинника», «за здоровье его семьи» и «за дружбу», остальные гости уже употребили до его прихода, и потому ему наливали по полной. Желудок Рябинина, в котором с утра успел перевариться лишь один пирожок с капустой, купленный по дороге на работу и съеденный тут же, воспринял «огненную воду», как живительную влагу и быстро впитал ее в себя. Закуска хоть и была обильной и сытной, действия уже не возымела. Сознание начинало затуманиваться, клонило в сон, уходить сразу было не вежливо, тем более, что Рябинин опоздал на четыре часа. Поэтому он из последних сил пытался изобразить на лице безмятежность и внимание, но видимо это у него плохо получалось. Сказывалась хроническая усталость и ненормированный график работы. Он несколько раз ловил себя на том, что просто отключается на мгновение, но старался тут же обрести бодрый вид, пока очередной сон резко не овладевал им.

Из-за этого от него ушла жена, потому, что его практически никогда не было дома, а когда был, то большую часть времени спал или бездумно смотрел телевизор. Жена тянула его то в гости, то в кино или в театр, или просто пойти погулять в парке. Рябинин ничего этого не хотел. Театра, кино и прогулок ему хватало на работе. Единственное, о чем он мечтал придя домой, это вкусно поесть, полежать на диване ни о чем не думая уткнувшись в телевизор и уснуть под его бормотание. Вся эта романтика с кино, цветами, свечами вызывала в нем лишь раздражение.

Конечно по началу, когда он только познакомился со своей будущей женой, все это было, но тогда, в прошлой жизни он был студентом юридического факультета. Он не был так занят, да и она была другой, менее требовательной, может быть, поэтому он и женился на ней. А теперь прожив с ней пять лет, он узнал ее лучше, особенно после рождения дочки, она почему-то стала менее внимательной и заботливой, умом он конечно понимал, что ребенок отнимает много сил и времени, но приходя с работы срывался по поводу того, что она вовремя не приготовила ужин, не купила хлеба, не повесила на место полотенце, хотя ему не составляло труда взять его из шкафа самому. Его раздражали порванные карманы куртки, в которых мелочь и ключи рассыпались по всей подкладке, и их нужно было оттуда выуживать. Но с другой стороны она по его карманам не лазила, и о этих дырах не знала, он конечно мог спокойно попросить ее зашить их, и она бы это сделала, но Рябинина словно подмывало накричать, обвинить ее в том, что она плохая хозяйка, и совсем не следит за своим мужем. Который ходит в порванных носках, и в куртке с дырявыми карманами. А потом с невозмутимым видом улечься на диван и не обращать внимание на то, что жена, скорее всего, пойдет в другую комнату плакать и зашивать карманы. Зато не будет приставать к нему, чтобы сходить в кино или съездить к родителям на дачу.

Жена Рябинина очень редко плакала в его присутствии, только когда уж совсем не могла справиться со своими эмоциями. Большую часть его нападок она выслушивала молча, потом уходила на кухню или в другую комнату и там давала волю скупым слезам, при этом старалась не подать виду, что ее это сильно обидело или задело. Через время она выходила из своего укрытия, приносила куртку с уже зашитыми карманами, или звала его к столу на любимые «драники» со сметаной и кофе.

Постепенно, он даже не заметил, когда она стала отдаляться от него. Уже никуда не звала, старалась к его приходу все успеть сделать, реже заводила душевные разговоры, потому что ее работа Рябинина не интересовала, а о своей он разговаривать не любил и не хотел. Других общих тем для семейных бесед не находилось, так как выяснилось у них совершенно разные интересы и увлечения, поэтому его устраивало то, что она большую часть времени проводила на кухне или занималась с дочкой и не мешала ему отдыхать после трудного дня.

А в один прекрасный день она ушла совсем, забрала дочку, свои вещи, и переехала к родителям, оставив их двухкомнатную квартиру в полное распоряжение Рябинина.

В свои неполные тридцать лет, он наконец-то познал все «прелести» холостяцкой жизни. Иногда не то, что зашитых, но и чистых носков не было, потому, что он забывал заложить их в стиральную машину, или потом вынуть и повесить сушить. Карманы куртки превратились в один сплошной, в котором теперь терялись не только мелочь, ключи и зажигалки, но и руки самого Рябинина входили в них по локоть.

После дня рождения Сереги Кузнецова Рябинин пришел во втором часу ночи, и не раздеваясь, плюхнулся на диван. По привычке включил телевизор, но происходящие на экране действия его не интересовали, ему нужен был шумовой фон, который тот создавал. Уснул Рябинин сразу, спал крепко в одной позе. Снилось ему, что они с Серегой приехали в какой-то незнакомый лес на пикник, разложили подаренный им набор. Сам Рябинин стал наслаждаться теплом и покоем. Лес шумел какими-то отдаленными голосами, и наводил на него дрему. Серега пошел в лес с удочкой и пропал. Рябинин стал его звать, но тот все не шел. Тогда Рябинину пришлось идти искать его. В лесу было темно и страшно. «Мурашки» бегали по его телу. Ругая про себя этого горе-рыбака, Рябинин все шел и шел, пока лес стал совсем непроходимым. Он пробирался через чащу, почти ползком на ощупь, сучья деревьев раздирали его одежду и кожу, но боли он не испытывал, гораздо ужасней было осознавать то, что теперь придется все стирать и зашивать самому, или выбираться в магазин чтобы купить новую одежду, а это было еще хуже. Рябинин терпеть не мог ходить по магазинам, его бесили милые продавщицы, которые старались ему всячески угодить и начинали расхваливать свой товар, а еще хуже, когда они начинали критиковать его внешний вид: «Мужчина, эта рубашка не подходит к этим брюкам, а для этой нужен галстук в темную полоску», или «это не ваш стиль, этот джемпер ни в коем случае нельзя носить с этими джинсами».

Раньше все было гораздо проще, сначала мать покупала ему одежду, и вставая утром, он одевался бездумно, полагаясь полностью на ее вкус. Потом эту эстафету переняла жена, поэтому Рябинин не заморачивался на этот счет еще пять лет. И только последние два года он столкнулся с этой проблемой, которая даже во сне не давала ему покоя.

Наконец непроходимые дебри закончились, и показалась гладь какого-то озера. На берегу лежал Серега, сложив руки на груди словно покойник, вместо крестика и свечки в них торчала удочка. Леска уходила в черную воду, но поплавка не было видно.

«Нашел место, где умереть», подумал про себя Рябинин, – «как я теперь потащу его через эти заросли обратно. Еще и удочку его». Почему-то он не испытывал сожаления по поводу кончины друга, а воспринял его смерть, как само собой разумеющийся факт. И тут из озера вынырнула русалка, а может и не русалка, рыбьего хвоста, во всяком случае, Рябинин у нее не видел, и волосы у нее были русые, а не зеленые, как рисуют на картинках в детских сказках, она дала ему серебряный колокольчик и сказала:

– Позвони им три раза, друг твой и очнется. А сама исчезла в черной воде озера.

Рябинин стал трясти колокольчиком так, что у самого уже голова трещала от этого звука, а Серега все не шевелился.

«Я, наверное, тихо звоню», решил про себя Егор, и стал еще сильнее трясти колокольчик, который трезвонил популярную мелодию из кинофильма, пока до его сознания не дошло, что это звонит телефон.

Рябинин редко видел сны, а если видел, то как правило, ничего хорошего они не предвещали. А тут мало того, что сон сам по себе уже предвестник чего-то неприятного, так еще и плохой сон, а это уж точно, к какому-нибудь дерму, подвел он итог.

Звонил начальник оперативного отдела Еремеев, в чьем непосредственном подчинении работал Егор Рябинин. Накануне приезжали проверяющие из Главного Управления, и сегодня должен был прийти результат. Наверняка ничего хорошего они в своем отчете не написали, а все недочеты и промахи с удовольствием зафиксировали. И теперь майор Еремеев всех собирал на экстренное совещание, для того, чтобы выдать каждому по заслугам. Ему самому уже наверняка выдали свое «вышестоящие», и он воспылал к своим подчиненным яростной любовью. Это прослеживалось в том, как сильно он хотел видеть их всех сегодня, не позднее чем через полчаса, с отчетами по всем делам за последний месяц.

– Вот тебе и сон в руку, – сам себе сказал Рябинин и пошел на кухню.

На обеденном столе накопилась гора немытой посуды, каждый день он уговаривал себя прийти пораньше и вымыть ее, но всегда находились дела поважнее. Полотенца, как всегда не оказывалось на месте, потому, что он сам растаскивал их по всей квартире, и потом забывал где оставил. В холодильнике болтался кусок засохшей колбасы, и кусок превратившегося в сухарь сыра. Хлеба не было.

– Завтрак как всегда отменяется, – пробормотал себе под нос Рябинин, закрыл холодильник и пошел в ванную.

***

После утренней «получки» от Еремеева, в кабинете стояла возня и шелест пересматриваемых дел, в которых не хватало больше половины всевозможных бумаг, справок, отчетов, рапортов и всякой другой писанины. Странно было видеть всех сотрудников сразу за своими столами. Обычно из шести столов, находящихся в помещении, заняты от силы были три. Остальные пустовали, в связи со спецификой работы. «– Оперативника ноги кормят», – любил повторять Еремеев. «– Идите и ищите», – было его напутственным посылом.

Но сегодня он изменил себе сказав:

– Идите и пишите! И чтоб к утру, все дела были пухлыми.

– Легко сказать, трудно сделать, – попытался возразить ему Рябинин, так как он терпеть не мог рутину письма и отчетности. – Летний период – отпуска. Людей и так не хватает, а вы еще практикантов всех в следственный отправили, а нам ни одного не дали. То бы хоть они помогли нам с оформлением дел разобраться.

На что получил ответ:

– А вы, капитан Рябинин, никогда не будите генералом из-за своего дерзкого характера. Вы хороший оперативник, но в бумажных делах у вас полный хаос и неразбериха и в вашей голове, я уверен, тоже. А должно все быть расставлено по полочкам, сложено стопочками, пронумеровано и прошито, скреплено печатью и подписью. И да, кстати, – добавил он с некоторым злорадством, – возьмите у дежурного заявление на пропажу человека, сегодня утром принесли, и займитесь им лично. Все свободны!

– Есть! – ответил Рябинин, без энтузиазма.

Остальные оперативники, загудели как улей и заторопились выйти, чтобы Еремеев им тоже не дал дополнительного задания.