Яблони в цвету. Книга 1. Братья по разуму

Причёсываясь после душа, он оглядел себя в зеркало. Собственный вид не понравился ему. Какие-то злые, нехорошие глаза. Кожа на скулах натянута и шелушится, лоб хмурый и насупленный. Ещё эта кудлатая бородёнка. Отогнув перпендикулярно большой палец, он приложил раскрытую ладонь к бороде. А что? Если подправить – получится вполне ничего. Не ассирийская, как у Леклерка, русая и без завитушек. На досуге надо будет поэкспериментировать.

Коростылёв прошёл по длинному коридору, украшенному тёмными лесами, забавными зверушками, плодом чьей-то неуемной фантазии, вошёл в кабину центрального лифта и поднялся на палубу главной рубки. Дверь легко скользнула в сторону, и он оказался в главном зале звездолёта. Фигуры Командира и Додсон, сиротливо сидевших у пультов в разных концах, казались маленькими в непривычной пустоте. Коростылёв подошёл к командирскому креслу.

– Рад видеть тебя, Олег! – приветливо сказал Командир, вместе с креслом повернувшийся к нему и протягивающий навстречу руку.

– Моя помощь нужна? – спросил Коростылёв.

Он пожал протянутую руку и, отсалютовав подарившей ему радостную улыбку Алле, повернулся к Командиру.

Как же тот изменился! В первое своё пробуждение Коростылёв не заметил этого, а сейчас, в ярко освещённой рубке, перемены, происшедшие с Командиром, бросались в глаза. Ёжик на голове из посеребрённого стал каким-то сивым и неухоженным. Щёки ввалились и едва видные раньше морщинки сверху вниз бороздили их, под глазами синели припухлости. Кожа на лице одрябла и обвисла, а само лицо выглядело каким-то костистым. Только глаза остались прежними, но и в них затаилась усталость.

– Да, нет, – ответил Командир. – Мы вдвоём справляемся. Дрейф кончился, готовимся к прыжку. Ты мне вот что скажи, друг мой, как твоё самочувствие.

Коростылёв поморщился.

– Надеюсь, в этом звездолёте меня в последний раз спрашивают о самочувствии. Здоров я. Могу приступить к работе.

– Угу. Ну что ж, раз здоров, это прекрасно. Замечание твоё учтём, правда, Алла?

Коростылёв увидел, как они едва заметно перемигнулись. Он едва зубами не заскрипел.

– Какие-нибудь исследования на Планете проводились? – спросил он, хмурясь.

– То, что ты задал автоматам, никто не отменял, ни по икс пятой, ни по Планете. Исследовательский этаж к твоим услугам. После прыжка можешь приступать. Через два часа прыжок и ты знаешь инструкцию. Сейчас я вот, что хочу спросить. Ты уж извини, на звездолёте я об этом больше говорить не буду, но ответь. Ты помнишь, сколько пилюль концентратора проглотил?

Коростылёв задумался, припоминая.

– Три.

– А через какие интервалы ты их глотал?

– Первую, вторую… Ну, довольно большой промежуток времени прошёл. А третью – да. Часа два, наверное, прошло после второй. Но мне было совсем плохо, а потом стало лучше.

– Ты же знаешь, Олег, – голос Командира звучал мягко, он пытался убедить Коростылёва, не вызывая в нём обиды и раздражения, – что концентратор можно принимать не более одной штуки в сутки. А ты меньше, чем за сутки принял три. У тебя была большая потеря крови и кислородное голодание. А ты ещё больше усилил в нём потребность. Ты представляешь, какой дубиной огрел свои мозги?

– Если бы я их не огрел, – Коростылёв с усмешкой развёл руками, – навряд ли стоял сейчас здесь.

– Это всё понятно. Я не об этом. Ты должен пощадить свои мозги и дать им отдых. Вот я о чём. Если ты здоров, принимайся за свою работу, но только после прыжка. Инструкцию ты знаешь, – повторил Командир и развернул кресло к пульту, считая разговор оконченным.

Уговоры и сюсюканье для Коростылёва не годились, ему больше подходил несколько жестковатый тон, и Командир решил придерживаться его. Если бы Коростылёву от этого стало легче, он бы носил его на руках, как ребёнка, но тому требовалось мужское обращение, исключавшее всякие причитания.

Инструкция гласила, что все свободные от вахты в главной рубке, то есть практически почти весь экипаж, должны находиться в своих каютах, зафиксироваться в креслах и расслабиться. Внутри звездолёта прыжок был почти не заметен. Временами возникали перегрузки, но только временами, да на обзорных экранах звёзды метались в причудливо неистовом вихре.

– Олег, если хочешь, есть, выпей чашку бульона, но только одну, – Алла продолжала улыбаться и смотреть на него.

– Я бы и от хорошего бифштекса не отказался, – буркнул он, поворачиваясь к выходу.

– Бифштекс будет, но только после прыжка, и то маленький, – Алла на прощанье помахала ему рукой и тоже развернулась к пульту.

Вот оно что! Они опасаются за его мозги. Лифт нёс его вниз, и он разглядывал своё отражение в зеркальной стенке. Тоже, понатолкали этих зеркал куда надо, и куда не надо. Не хотят брать в свою компанию и не нужно. Нашёл же Командир звездолётчицу! Да она авиалеткой-то толком, наверное, управлять не умеет, а туда же – за пультом сидит. Нет, он зря так о ней думает, Алла молодец. Лифт остановился, и Коростылёв вошел в кают-компанию. Есть ему хотелось зверски. Когда проснулся, просто почувствовал голод, а сейчас желудок рвали на части настоящие спазмы. Никогда такого не было. Переход от звёздной пищи к нормальной, всегда малоприятный период, но такого голода он уже давно не испытывал, наверное, со времён Молодёжки.

В кают-компании всё цвело. Маки – целое поле красных маков уходило за горизонт. Розы самых причудливых видов, казалось, свешивают свои бутоны со стены в зал. Уж не ради ли него Алла устроила здесь цветочный фейерверк? К нему подплыла хозяйка, но он отстранил её. В кают-компании, как и в рубке, было непривычно пусто, эта повсеместная, нежилая пустота уже действовала на нервы. Подойдя к окошечку, он прочитал меню. Они не балуют себя разнообразием. Командиру еда, похоже, стала безразличной и Алла не утруждает себя лишними хлопотами. Он нажал на кнопку, через две минуты в окошечке показалась рука манипулятора с дымящейся чашкой бульона. Он ушёл в глубину зала и подозвал хозяйку.

– Чашку кофе, – заказал он, – маленькую порцию.

Запахи, расточаемые бульоном, ещё сильней разожгли аппетит, но, выпив чашку до дна, он ощутил сытость. Кофе показался ему слабым и невкусным.

Глава 2

1

В дрейфе, после прыжков, каждый занимался своим делом. Работали помногу. Практически всё время, кроме еды и сна, заполняла работа. Отдыхали вечером после ужина в командирской каюте, в которой устраивали самопроизвольные посиделки. Развлекаться никому не хотелось. Командир ворчал на нарушение режима, но сам же первый и нарушал его. Ему только удалось, для поддержания формы, отправлять Коростылёва и Аллу в спортивный зал по утрам. Алла занималась на тренажёрах с охотой, как обычно, а Коростылёв стал сам на себя не похож, и его приходилось каждое утро подгонять. Из-за пули в спине ему была предписана специальная гимнастика, которую он выполнял под присмотром Аллы. Он и так делал всё через силу, а постоянный контроль вызывал у него такое же постоянное раздражение.

Командир поочерёдно занимался в двух направлениях: готовил отчёт об экспедиции и составлял карту маршрута с исходными и конечными данными прыжков. Вся информация об экспедиции хранилась в памяти компьютера, была передана на Землю, но требовалось переработать её, сгруппировать, осмыслить и переписать на информационные кубики. Работа была кропотливая и требовала от Командира полного напряжения сил и нервов. Порой недавно пережитые события захлёстывали его, он оставлял отчёт и расхаживал по рубке. Особенно одна мысль кислотой разъедала душу, не давая покоя, лишая сна и взвинчивая до предела нервы. Если бы он не наложил отрицательную резолюцию на заявление Василия, того наверняка бы отправили в полёт. Пилоты патрульных звездолётов Спасательной службы имели достаточную квалификацию. Стажёр, пролетавший год на патруле, считался достаточно опытным пилотом и его охотно брали на рейсовики, а командиры патрулей по своим полномочиям приравнивались к инспекторам первого ранга. Получилось, что жизнь своему сыну он купил чужой. Чьей? Витте, Боянова или Штокмана? Отказывая Василию на участие в этой экспедиции, он даже не предполагал, что она обернётся такой трагедией. Свои собственные мрачные прогнозы он сам воспринимал тогда достаточно абстрактно, а уж другие вообще не верили. Но факт остаётся фактом, если бы Василий пошёл с ним в этот полёт, он бы остался на далёкой и чужой планете. Нравственные муки изнуряли Командира, он старался отвлечься работой, загружая себя сверх всякой меры, но мысли возвращались вновь и вновь. Ему приходилось делать над собой усилие, чтобы отогнать их продолжать работу.

В начале каждого дрейфа он занимался картой и расчетами на следующий прыжок. Дрейф, во время которого после каждого прыжка накопители наполнялись энергией, каждый раз длился по-разному. Всё зависело от расхода энергии во время предыдущего прыжка. Ещё на самой заре звездоплавания, когда прыжки только осваивались, звездолёты, совершавшие их, периодически исчезали. После трагедии этот участок пространства прочёсывался в досветовой скорости и межпланетном режиме, но сгинувшие по неизвестной причине звездолёты никто никогда больше не видел. Строились предположения о затягивании кораблей в чёрные дыры, столкновении с метеоритами или астероидами. Но прыжки производились вдали от чёрных дыр, после столкновения с другим телом какой бы страшной ни была катастрофа из-за невообразимой скорости, какие-то остатки звездолёта остались бы, но они пропадали бесследно. Ставился даже вопрос о прекращении прыжков, но тогда Человечество навсегда бы осталось замкнутым в ближнем Космосе, и такое было отвергнуто.

Так же, как взрыв атомной бомбы происходит при определенной критической массе радиоактивного элемента, для осуществления прыжка требовался критический запас энергии. Это имело под собой теоретическое обоснование, величины критических запасов энергии знали даже студенты первых курсов. На практике оказывалось, что фактический расход энергии во время прыжка на много больше расчётного, случалось даже в два-три раза. Прыжки на значительно меньшее расстояние иногда требовали затрат энергии больше, чем более длительные. Строились гипотезы о преодолении неизвестных полей во время прыжка, искривлении пространства при скоростях на несколько порядков превышающих световую. Согласно гипотезам эти явления и вызывали повышенный расход энергии. Исчезновения звездолётов увязали с фактами и гипотезами, увеличили емкости накопителей и корабли совершали прыжки, только заполнив их полностью. Эти предположения подтвердились, расход энергии происходил непредсказуемо, но исчезновения резко пошли на убыль, и со временем практически почти прекратились. Совершив прыжок, звездолёт ложился на орбиту у ближайшего светила, это и называлось дрейфом. Приступая к накоплению энергии, в Центр Управления дальних полётов звездолётчики отправляли сообщение и выставляли маяк. Постепенно наработались карты безопасных маршрутов, по всей Ойкумене были разбросаны маяки. Звездолёты, перевозившие исследователей или первопроходцев, двигались по этим маршрутам и их полёты давно стали безопасными. Выходя за пределы Ойкумены в дальний поиск, звездолётчики придерживались проложенных маршрутов, и потом уходили в неизвестность. Карта поисков, поэтому напоминала полноводные реки с бесчисленными притоками, только притоки текли не в реку, а вытекали из неё. В неизвестном поиске дрейфы заполнялись для экипажа изнурительными расчётами, часть пространства, из-за опасности исчезновения, приходилось преодолевать в досветовой скорости. Кроме расчёта самого прыжка, требовалось определить саму возможность его осуществления.

Фиксировался не только фактический расход энергии, но и компьютерное время длительности прыжка. Люди путались в ощущении времени, им чудилось, что прыжок происходит мгновенно, а компьютерные часы отмечали часы и сутки. Звездолетчикам порой казалось, что в ушах ещё стоят отзвуки сигнала о начале прыжка, а в каюте уже раздавался мелодичный звон колокола, возвещавший об его окончании. Тело помнило тягостное состояние во время прыжка, наваливающиеся перегрузки, ощущало усталость, в глазах вахты стояло мельтешение звёзд на экранах, и в то же время сознание не фиксировало никаких событий, будто ничего этого не происходило. У большинства людей прыжок на организме никак не отражался, зато некоторые по непонятным причинам впадали в кому. Человек мог выдерживать перегрузки в межпланетных перелётах, несравнимые с ними по тяжести, нагрузки при подготовке к полётам, а во время прыжка впадал в кому, и выводили его из неё уже на Земле. Поэтому звездолётчики проходили самый тщательный медицинский отбор, но всё равно случались неприятные неожиданности.

Обратный маршрут бывал обычно отдыхом по сравнению с прямым. Требовалось провести проверочные расчёты и сверить данные полёта туда и обратно, только после этого маршрут считался исследованным. Эту работу выполнял целый экипаж – полный штат штурманов и пилотов, теперь она легла на плечи Командира, и ему было не до отдыха.

Коростылёв изучал спектрограммы икс пятой и Планеты. Данные по Планете он отложил на потом, у него появилась идея сравнить их с геологическими картами инопланетян. Хотя Командир и говорил, что никто заданные программы не отменял, но никто и не следил за их выполнением. Программы по Планете были выполнены на треть с большими пробелами, винить в этом можно было только инопланетян. С икс пятой дело обстояло лучше, хотя и здесь программы исследований были далеки от завершения. И он окунулся в работу.

В дипломе и личной карточке Коростылёва, наряду с собственным именем, датой рождения, именами родителей и медицинскими данными об организме, значилась профессия – звездный геолог-поисковик. В просторечии она именовалась коротко – космогеолог. Так же, как звёздный врач при необходимости являлся мастером на все руки, так и профессию звёздного геолога-поисковика можно было назвать по-другому – «полиглот в геологии». Звёздный геолог владел методами космической геологии, общей геологии, петрографии, стратиграфии, минералогии и другими науками, объединёнными одним названием – геология. Человек был специалистом широкого профиля. Узкую направленность имели компьютерные программы. Роботы записывали в память свойства встречаемых горных пород, отбирали образцы и пробы. Автоматические линии дробили, измельчали, делали тончайшие срезы для изготовления шлифов. На других линиях проводились различные анализы – спектральные, всевозможные химические, ядерно-физические, изучались в поляризованном свете шлифы, методом радиоактивных изотопов определялся возраст. Человек направлял все работы. Но от звёздного поисковика требовалось не только проследить за выполнением всех штатных программ. Доставленные на Землю материалы будут изучаться в специализированных исследовательских институтах. Вслед за поиском пойдут первопроходцы. Пласты пород и ископаемых прозвонят, прослушают, сделают спектрограммы из космоса, лазерные установки отберут образцы с какой угодно глубины. Но прежде, чем начнётся обширное изучение новой планеты, поисковик должен сделать предварительный прогноз. Его слово было первым и порой решающим при выборе направления работ.

2

Командир убрал яркий верхний свет, и каюта погрузилась в приятный мягкий полумрак. Кряхтя, он достал из нижнего шкафчика пузатую бутылку «Командора» и три тяжёлые, прозрачно янтарные рюмки. Алла поставила на стол тарелочку с тонкими желтоватыми ломтиками ноздреватой, сочившейся соком массы, олицетворявшей собой лимон и, скрывшись в полутьме, устроилась на ложе. Коростылёв сидел в полуразложенном кресле, приладив к упругой опоре свою многострадальную спину. В свет от настольной лампы попадали только его вытянутые во всю длину ноги. Командир раздал рюмки с плескавшимся на широком донышке золотистым напитком и, сделав два небольших глотка, с удовольствием провёл кончиком языка по верхней губе и поставил рюмку на стол. Алла пристроила рюмку рядом с собой на ложе и тянула коньяк через соломинку. Коростылёв вылил в себя всё сразу и, перегнувшись через стол, подхватил кончиками пальцев лимонный ломтик.

– Эх, молодёжь! – Командир сел рядом с Аллой и насмешливо посмотрел на неё, потом на Коростылёва, – даже коньяк пить не умеете. Одна через соломинку тянет, другой залпом глотает.

– Я не могу так пить, – запротестовала Алла, – он слишком крепкий.

– Коньяк нужно пить маленькими глоточками и перед тем, как проглотить, подержать во рту, тогда только почувствуешь его аромат.

– У меня во рту всё сгорит от него, – проговорила Алла, гоняя соломинкой по рюмке сочные ломтики.

– Если ты толкаешь туда всё подряд, как в витаминный суп, вообще никакого вкуса, неизвестно что пьёшь, – он взял рюмку и сделал ещё глоток.

– Чьё изделие? – лениво спросил Коростылёв. – Венера?

– Не-ет, – пренебрежительно ответил Командир и, вернув рюмку на стол, взял в руки бутылку, рассматривая богато оформленную наклейку. – Этот коньяк изготовлен на Земле по старинным французским рецептам, а этой бутылке без малого пятьдесят лет. Да будет вам известно, что венерианский виноград для коньяков не годится, чтобы там венериане не утверждали на этот счёт. Не хватает каких-то микроэлементов, которые есть на Земле, но нет на Венере, а без них букет не тот. Вина, я согласен, у них получаются, а коньяк – извините! – он любовно оглядел бутылку и поставил её на стол. – Но я винам предпочитаю коньяк!

– По-моему, никакой разницы, – всё так же лениво ответил Коростылёв, – коньяк он и есть коньяк. Что в том сорок градусов, что в том, а, насколько мне известно, чем больше лет, тем меньше градусов.

– Ну, не скажи, – Командир держал свою получашу в раскрытых ладонях, и любовался игрой света, попадавшего в неё под углом от настольной лампы. – Это пробел в твоём образовании. Культурный человек должен знать толк в винах.

– Надо полагать, ты пережил бурную молодость! – ехидно заметил Коростылёв.

Они опять начали спорить. Алла притихла на ложе белокурым мышонком и молча наблюдала за ними. О чём бы ни зашёл разговор, через пять минут у них начинался спор. Говорил в основном Командир, он расхаживал по каюте, и излагал свои взгляды или повествовал о чём-нибудь со своими комментариями. Коростылёв, не покидая своего места и пребывая всё в той же вальяжной позе скучающего сибарита, вставлял едкие замечания. Алле нравилось слушать голоса этих двух людей, которых она считала неизмеримо выше себя по уму и значимости. Порой она теряла нить разговора, когда они ударялись в философские споры и говорили полунамёками. Обычно она бывала на стороне Командира, и удивлялась, как Коростылёв не может понять его правоты. Она даже сердилась на него за это. Сама она думала так же, как Командир, только навряд ли смогла бы так складно выразить свои мысли. Коростылёва ей было очень-очень жалко. Иногда, лёжа в постели, она перед сном думала о них с Клэр, и её подушка намокала от слёз. Во время болезни они сблизились с ним душевно. Она поняла беззащитность Олега, и у неё было только одно желание – облегчить его боль и страдание. Тогда он был добрым и мягким, она считала того Коростылёва настоящим, а нынешнего надуманным. Всему виной те ужасы, которые он пережил на Спутнике. Ещё, в самой-самой глубине души, ей хотелось, чтобы Коростылёв прижал её к себе и говорил что-нибудь нежное и ласковое. О том, что произойдет после этого и произойдёт ли вообще, она не думала. Она мечтала об этом потихоньку и знала, что это невозможно. Коростылёв опять её не замечал. Нет, он был ей благодарен и относился к ней с большой теплотой, но всё это было не то, что она ждала от него. Если бы можно было повернуть время вспять и остановить мгновенье, она всю свою жизнь просидела в изголовье больничного ложа, держа ладонь на его горячем лбу.

Коростылёв, поигрывая пустым бокалом, атаковал Командира, уже поднявшегося с ложа и путешествующего по каюте.

– Командир, что с Оскаром? Почему я его не вижу? Он что, так сильно пострадал?

Командир развернулся у двери и ответил нехотя, ему не понравился этот вопрос.

– Ты его не видишь, и ты его не увидишь. Робот будет демонтирован. Согласно правилам, робот, причинивший зло людям, должен быть разобран, а схемы, составляющие его мозг, вообще, ликвидированы. Ты знаешь об этом, и не стоит говорить на эту тему.

– Во-первых, он действовал по моему приказу, во-вторых, он никого не убивал, он стрелял из парализатора.

– Из парализатора или пульвилизатора, какая разница, он стрелял в людей. А потом он готов был убить тебя.

– Опять же, по моему приказу. Ты сам подумай, если бы тебе предложили на выбор, попасть в плен к инопланетянам или умереть, чтобы ты выбрал? Плен или смерть?

– Ты не о том говоришь. На твоём месте я бы поступил точно так же. Но факт остаётся фактом, этот робот знает, что можно убить человека. Первый раз человек приказал ему это сделать, а в другой он сам решит совершить убийство. Что у нас, роботов мало? Я вообще не понимаю, мы затеяли какой-то пустой спор. Это робот, машина, сломалась – идёт на переплавку или в аннигилятор, вместо неё берут другую. Я тебе на Земле другого дам, новенького, прямо с конвейера, можешь назвать его Оскаром и заложить в память что угодно.

– Мне другой не нужен. Мне нужен именно этот. Ты своего моряка, почему таскаешь за собой по всему белому свету? – Коростылёв кивнул на стоявшего у двери Микки. – Где он сейчас? Его что, уже разобрали?

– Он на инженерном этаже, там, где ему и положено быть. Ты его не видел, потому что его пришлось дезактивировать и энергия на нуле. Разбирать его никто не разбирал, просто заняться этим некому. У него, кстати, спина поплавлена и двигаться он не может. Он радиомаяк от себя после взрыва запитывал, иначе бы мы сигнал не уловили.

– По крайней мере, до Земли его не демонтируют?

– Нет, я же сказал.

– А что, он сильно пострадал? Только я не дам его демонтировать, – упрямо сказал Коростылёв и, задумавшись, со стуком поставил рюмку на стол. – Эх, жаль ребят! Глупая, бессмысленная смерть!

– Ты пообщался с памятью? – Командир стоял рядом с Коростылёвым, скосив на него глаза, не поворачивая головы.

– Конечно. А вы что, хотели с Аллой всё время скрывать от меня то, как они погибли? Если бы там был не я, а кто-то другой, они точно так же ринулись бы на выручку, что ж я не понимаю этого. Или если бы на Спутнике находился кто-то из них, а я в звездолёте, я бы не поспешил на помощь? Просто я констатирую факт, что из всех смертей, это была самая глупая и бессмысленная.

– Умных смертей вообще не бывает, все смерти глупые и бессмысленные, уж если хочешь знать, – Командир рассердился, теперь он ходил по каюте не размеренным шагом, мягко и не слышно ступая по ворсу напольного покрытия, а быстро и решительно. Казалось даже, что он не успеет остановиться и врежется в дверь, стену или стол. – Они погибли ради нашего общего дела, ради Добра, если мы заговорили на эту тему.

– Добро, зло – понятия растяжимые. Если бы инопланетяне не подложили ядерную пилюлю или я как следует, растолковал роботу, когда включать маяк и как вести наблюдение, ребята остались живы.

– Если бы ты был в состоянии всё растолковать роботу, то сам включил маяк. Ты был уже не в том состоянии, когда это можно было сделать.

– Если бы, если бы, что теперь толковать, ребят не вернёшь. Как-то глупо всё получилось.

– Ты опять за своё – глупо, глупо! Они совершали Добро и ради него погибли. А для Добра бессмысленных жертв не бывает, это в широком смысле слова, если тебе нужна конкретность, пожалуйста. Проследи причинно-следственную связь, и ты увидишь, что ребята погибли во время ликвидации Второй базы. Если бы вовремя не был ликвидирован её командный пункт, кто знает, что сталось бы с Северным материком, да и вообще со всей Планетой. Ты сам-то, за каким дьяволом полез туда?

– Ты уже ответил на этот вопрос. Кто знает, что бы они успели натворить, пока подошла их очередь пообщаться с энергопушкой. И ещё я хотел найти главного убийцу, – Коростылёв опустил голову, сжав зубы. – Скажи, ты бы пустил в ход энергопушку, зная, что база нашпигована инопланетянами?

– По правде, говоря, это для меня до сих пор остаётся дилеммой. – Окажись Командир на месте Коростылёва, он бы действовал бластером без страха и упрёка, но убивать инопланетян оружием, перед которым они были абсолютно бессильны, представлялось ему хладнокровным убийством, даже имея в виду то, что замышляли эти самые инопланетяне. Скорей всего он так бы и караулил Вторую базу и сбивал запущенные с неё ракеты. – Да, так вот что я хотел сказать, – и он продолжил свой путь по каюте. – Это тебе конкретное Добро, ради которого погибли ребята. Если бы ты не полез на базу, а ушёл в горы, как я тебе говорил, инопланетяне бы тебя не обнаружили, и мы тебя благополучно забрали. Так что считай, что они были вместе с тобой, но тебе повезло больше, чем им.

– Может быть ты и прав. Как меня всё-таки забрали? Я просмотрел запись только до взрыва. – Коростылёв просматривал запись в своём отсеке, когда бывал один, вызывая память на свой компьютер. В конце последней записи в отсек вошла Алла, он отключил память, а потом был прыжок и он больше не общался с главным компьютером.