Аналогичный мир. Том первый. На руинах Империи

– На Подлюгу ты ловко сел, – улыбнулся Эркин. – Я так не умею. И нас посшибал здорово.

– Тормоз дело нехитрое. – Фредди посмотрел на Эркина и снова вернулся к работе. – У тебя получится. Эндрю легковат ещё. Силу наберёт и тоже сможет.

– И с рабами дела не имел, значит? – не выдержал всё-таки Андрей.

Эркин досадливо крякнул, но Фредди спокойно ответил, обрезая залохматившийся край.

– Своих у нас отродясь не было. Да и вообще… Я не из Алабамы, там у нас, в Аризоне, прерии. Сухие. Стада большие и перегоны длинные. Рабов из ранчеро никто почти не держал, невыгодно. Если только там по дому десяток, не больше. А со стадами ковбои на контрактах. Ну вот. А отец… ковбой лихой, от бога, но то запьёт, то не тому морду набьёт, то всё сразу. И на новое место. А это, само малое, ползаработка хозяину оставил. Неустойка. И мы за ним. Нас, пискунов, девятеро было. Я один остался. Отец сорок лет до солнца вставал, после солнца ложился, а нажил… В чём принесли его тогда из салуна, в том и похоронили. Сменки не было, – Фредди оторвался от шитья, твёрдо взглянул на парней. – Белая рвань. Слышали такое? – они кивнули. – Вот я белая рвань и есть. С десяти лет у стада крутился. Работал как мужик, а получал как пацан.

– Это всегда так, – усмехнулся Эркин. – Как хлеба так пайка половинная, как плетей так двойная.

Все засмеялись. Фредди отложил ремень и налил себе кофе. Сунул за щёку конфету и стал пить маленькими частыми глотками.

– Там, в Аризоне, хорошо? – задумчиво спросил Эркин.

– А хрен её знает, – устало отругнулся Фредди. – Я там, дай бог памяти, сколько лет не был. Как везде. У ковбоя дом – седло, и кольт вместо жены.

– А… родина? – нерешительно спросил Андрей.

– Где живёшь, там и родина. Человек ко всему привыкает.

Эркин кивнул, соглашаясь. Фредди отставил кружку и снова взял лассо.

– Ты рубашку себе зашивать собираешься? – Эркин повернулся к Андрею. – Или так и будешь в моей ходить?

– А что? У тебя руки чешутся?

– Давай сюда.

– Не, – ухмыльнулся Андрей. – Сам зашью. Ты мне лучше, как ему… как это называется?

– Массаж, – подсказал Эркин.

– Поорать охота, – понимающе кивнул Фредди.

– Нельзя тебе, – вздохнул Эркин.

– Почему? – обиделся Андрей, а Фредди оторвался от шитья, удивлённо глядя на Эркина.

– Рубцы ещё слабые, полопаются, – просто объяснил Эркин. – У меня же вот, – он гибко изогнулся и провёл ладонью по спине Андрея, тот дёрнулся, выгибаясь. – Понял? А если по коже? Весь в крови будешь.

– И меня поэтому через рубашку мял?

– Поэтому тоже, – кивнул Эркин, и Фредди воздержался от дальнейших расспросов.

Андрей допил кофе и пошёл к вьюкам. Принёс остатки рубашки и свой мешочек, где хранил нитки, иголки и прочее. Что-то бурча себе под нос, взялся за шитьё. Эркин собрал миски и кружки и ушёл их мыть. Когда вернулся, Фредди уже сосредоточенно чистил кольт, а Андрей возился с рубашкой. Эркин сложил посуду, пригляделся к его работе и, хмыкнув, сел к костру. Взял со сковородки конфету, повертел, разглядывая обёртку, будто хотел прочитать надпись. Развернул и долго рассматривал лежащий на ладони жёлтый полупрозрачный сплющенный с боков кругляш. Поднял на Фредди глаза.

– Они… называются как-то? Дорогие?

У Фредди дрогнули руки.

– Дешёвые! Дешевле нету. Их и зовут ковбойскими, – в его голосе прозвучала обида. Всё-таки пришлось…

– Не сердись, я по другому делу спрашиваю. Ковбойские, значит… Андрей правду сказал, вспомнилось. Я, когда на ломке лежал… – и перебил сам себя. – Ты ж не знаешь, что это. Когда раба на новое место привозят, его по лицу ударят пару раз и заставляют руки целовать. И всё. А индейцев, отработочных, ломают. Долго бьют. Чтоб покорными были. Ну вот, я раб, а меня с отработочным спутали, индеец же, и на ломку отправили. В пузырчатку. На шипах привязанный лежишь. Ну, ещё и походят по тебе, потопчутся. Надзиратели там, дети хозяйские. Обычно на трое суток привязывали. Ни еды, ни воды, конечно. Потом суставы долго болят. И спишь на животе, спину бережёшь. А на вторую ночь не били меня, решили, что сломан. Привязали и ушли. Вот тогда и было…

– Зачем привязали, если сломан? – с трудом спросил Фредди.

– А я знаю?! На ломке всегда меньше трёх суток не лежали. Меня ещё после второй ночи сняли, сообразили, что раб. Ну вот…

…Темно и душно. И хоть не шипы уже, так, бугорки, а впиваются… кричать страшно: добавят. Он извивается, пытаясь лечь как-то поудобнее, но только растравляет спину. Воспалённо горят глаза и пересохший рот. Каждое движение, да что там, вздох отзывается болью в напряжённых суставах, натянутых сухожилиях. И страшная пульсирующая боль в низу живота, в паху. И забывая про цепи, он дёргается, пытаясь свести, сжать ноги, будто этим умерит боль. И испуганно замирает, когда открывается дверь и ослепительно яркая полоса света ложится на пол. Опять? Снова бить? За что?! Но дверь закрывается, и снова темнота. Ушли? Нет, вошедший здесь. Он слышит его натужное дыхание, будто человек скрывает кашель или что-то тяжёлое тащит, и шаги. Грузные, от которых сотрясается пол и бугры плиток впиваются в тело. Человек подходит к нему. Шелест одежды, запах спиртного… жёсткие, грубые, но не злые пальцы ощупывают его лицо, грудь, живот, надавливая на ушибы.

– Ну, это всё ничего, – тихо, словно самому себе говорит человек.

Но это не рабский шёпот. Нормальный. И тут эта рука ложится ему на лобок, движется вниз. Он не может уже сдерживать рвущийся из горла крик, но те же пальцы жёстко запечатывают ему рот.

– Молчи!

Он покорно закусывает губы и терпит этот грубый непонятный осмотр. Ему ощупывают член, мошонку, и боль становится нестерпимой.

– Ну, всё, – бормочет человек. – Ухайдакали парня, такая фактура была… и всё псу под хвост.

Пришелец, кряхтя, выпрямляется, но не уходит. Дрожь предчувствия новых истязаний сотрясает тело. Так и есть. Чужая рука нащупывает его лицо, шуршит бумага, и что-то твёрдое раздвигает ему губы. Он стискивает зубы, но ему умело нажимают на скулы и заставляют разжать челюсти. Что-то твёрдое, стучащее о зубы, как кусок стекла, засовывают ему в рот и шлепком под подбородок не дают выплюнуть.

– Прижми языком к нёбу и соси. Не грызи, чтоб дольше хватило.

Удаляющиеся шаги, снова слепящая полоса света, он успевает заметить сапоги, но уже опять темнота, и он один. И кисло-сладкий вкус во рту от странного предмета…

– …Я не знаю, кто это был. Думал, перебирал. Никто не подходит. А вкус этот самый, – Эркин подбросил конфету на ладони, ловко поймал и засунул за щеку. Усмехнулся. – Ковбойские…

Фредди, молча слушавший рассказ, странно дёрнул углом рта, с трудом выговорил.

– Белый? Этот…

– А раб не вошёл бы, – пожал плечами Эркин. – Дверь на ключ запиралась. Ключ у хозяина и дежурного надзирателя. Дежурным Грегори был. Он не самая сволочь, я долго на него думал, но… не он. Грегори тогда пьяным не был. Он между запоями не пил. А в запой его дежурным не ставили. И не дал бы Грегори конфету. Он, – Эркин зло усмехнулся, – шутить любил. От шуток его только солоно приходилось. Он если б что и сунул, то… дерьмо какое-нибудь. Чтоб посмеяться. И не тайком, а при всех, на свету. Ну, чтоб и другие тоже, посмеялись. А этот… старый, пьяный…

– И добрый? – оторвался от шитья Андрей.

– Выходит, что так, – развёл руками Эркин, посмотрел на Фредди и улыбнулся. – А конфета хорошая. Я до утра на ней продержался.

Андрей ловко сплюнул в костёр и вернулся к шитью.

– А… потом? – медленно спросил Фредди.

– Потом скотная, – спокойно отвечает Эркин. – И попробовал я конфет опять, когда уже мы эту премию получили. Помнишь, Андрей рассказывал.

Андрей негромко с удовольствием засмеялся.

– Но таких там не было.

– Да, – кивнул Эркин. – Я тоже не помню.

Фредди справился с губами и улыбнулся.

– Я с первой зарплаты пакет купил. Мать ругалась, что отец свою пропил, я на конфетах прожрал, а за квартиру платить нечем. И мы до отцова аванса на улице у костра жили.

– Все девять? – удивился Андрей.

– Нет, нас тогда, детей, где-то пятеро или четверо уже было. Один ползал ещё. Я работал отдельно уже, когда в эпидемию остальных всех…

– Ты… старший был? – осторожно спросил Андрей.

– Посерединке. Самого старшего вместе с отцом… Потом сказали, что спутали их с другими. Ну, все ковбои, все вдрызг, все с деньгами, как раз под расчёт получили. Я и остался один… – и замолчал, оборвав фразу.

– Ну, – не выдержал Андрей.

– Ну, в глаз засвечу! – рявкнул Фредди. – Душа загорелась, и сел я на крючок. Эти дела сгоряча делать нельзя, а мне загорелось. И взяли меня. Хорошо подцепили, не трепыхнёшься. Долго держали. И водили умело. Потом-то я сорвался с крючка, да наследил сильно, пришлось рвать далеко и надолго. А там понесло… – Фредди засунул кольт в кобуру и стал охлопывать себя в поисках сигарет.

– Они у тебя ещё на дневке кончились, – с невинным ехидством заметил Андрей.

– Коли есть, так дай, а нет, так заткнись! Сам у меня три пачки настрелял и кочевряжится!

Эркин, давясь от смеха, вытащил у Андрея из кармана пачку и перебросил её Фредди.

– Не курит, а с понятием, – одобрил Фредди, доставая сигарету и отправляя пачку обратно.

– Курева вам тоже не давали? – поинтересовался Андрей, доставая себе сигарету.

– Нет, конечно. Кто хотел сильно, у надзирателей клянчил, кто окурки собирал. Лакеи таскали потихоньку. Но эти, если и уворуют, сами дымили, не делились. А кто и просто сухой лист скручивал и дымил. Кто как.

Эркин потянулся и встал. Сбросил рубашку. Прикинул расстояние и отступил на шаг. Сцепил руки на затылке, расставил ноги. Фредди уже видел пару раз, как Эркин разминается. Но вот так, вблизи – впервые. Раньше Эркин уходил от него в заросли или на другой склон, и он видел мельком. А сейчас…

Эркин заметил его взгляд и улыбнулся.

– Два дня не потянешь, потом неделю восстанавливаешь. В имении полгода не мог ничего делать, болело всё. А драться приходилось много.

– Чего так? – Андрей откусил нитку.

– А лезли, – просто ответил Эркин. – Индеец, раб, да ещё… Много морд набил, пока отстали. Ну, и мне, конечно, втыкали.

– Что-то по тебе незаметно.

– Берёгся, – Эркин встал на колени и сильно откинулся назад, лёг на спину, медленно развёл колени и, не отрывая затылка от земли, стал как бы складываться, выгибаясь, пока голова не коснулась ступней, и застыл так, только вздувались и опадали мышцы на груди и прессе, и вдруг одним неуловимым движением вывернулся и встал на ноги, грудь вздымалась и опадала в частом дыхании, но голос его был спокоен, когда он повторил: – По привычке берёгся. Да и ножей не было. А синяк, если на сортировку не идти, неопасен. Уйти просто, а когда их много… – Он говорил, не прекращая движения, словно мышечное напряжение никак не мешало дыханию и речи, или речь была сама по себе, отдельно от его тела. – Дыми поменьше, научу.

– На фиг. Как дымил, так и буду.

– Ну и фиг с тобой, – рассмеялся Эркин, выпрямляясь и расслабляя мышцы. Согнулся, свесив руки, потряс ими, словно стряхивая что-то, и сел к костру.

– Не хило, – заметил Фредди, оглядывая блестящие от пота лицо и торс Эркина.

Эркин усмехнулся, подобрал и натянул рубашку.

– Привык уже. На полный комплекс не хватает, так помаленьку. Тяну и прогреваю.

– И в имении так? – спросил Андрей.

Эркин посмотрел на него, улыбнулся.

– Не каждый день и не всё, но делал. Прятался, правда.

– От надзирателей?

– Да от всех. Только коров не боялся, что донесут. Они бессловесные.

– Со скотиной вы ладите, – заметил Фредди. – Смотрю, вы и коней на ночь не путаете, не привязываете. И бычки на голос идут.

– Резеду путаем, – возразил Андрей. – Дурная больно.

Он закончил, наконец, шитьё и критически рассматривал результат.

Эркин кивнул.

– Засиделись. Полночи прошло.

– Пойду, – встал Андрей. – Пробегусь до стада.

– Давай, – Эркин встал и пошёл за одеялами.

И уже лёжа, слыша сквозь сон, как укладывается Андрей, Фредди вдруг вспомнил, что ведь как раз День Империи сегодня. Хорошо, что парни за днями не следят. Хотя… помянули они сегодня Империю. Чтоб ей… так и ещё поперёк… Фредди прислушался к себе. В самом деле, совсем боли нет. А ведь Подлюгу он тормозил не шутя, и в драке не берёгся. Дерётся Эркин крепко. Да и Эндрю силён. Выдохся рано, но серьёзная драка столько и не длится. Либо ты всех уложишь, либо тебя вырубят. Эркин долго продержится. Только это игры всё. Не дай бог парням серьёзного. Чтоб как ему пришлось… хотя… у них своё было… всем досталось. Как Эркин слушал, когда он про отца говорил. Ведь ничего, даже такого, у парня не было. Питомниковый. Слышал он про питомники. Как ту сволочь звали, что напился и полилось из него? Надзиратель из питомника… Упился вусмерть, ничего не соображал. Он и не слушал его, о своём думал. А визгливый, тонкий, как у скопца, голосок так и ввинчивался в уши. Ждал, пока подействует подсыпанный в виски порошок, а тот всё говорил и говорил. Как они там с детёнышами, с двуногой скотиной управляются. Что ни соображения, ни памяти у тех нет, что у детёнышей, что у взрослых. И говорил всё медленнее и медленнее, пока не захрапел на полуслове. Он вышел, и вошли те двое, что должны были сделать всё остальное. Это уже не его дело было. Болела спина, а другого лечения, кроме хорошей выпивки и долгого сна, а если со сном не получается, то только выпивки, он никогда не признавал. И что болтал этот болван, который и трезвым ни хрена не понимал, иначе бы не вляпался так серьёзно, он сразу забыл. А оказалось, что помнит. Он не врал парням, что никогда не имел дела с рабами, но слышал же. И про ломку слышал. И про… хватит, воротит с этого. Может, и впрямь Эркину в Аризону податься? В какое-нибудь дальнее графство. Такого работника на любое ранчо возьмут. За расовой чистотой там особо никогда не следили. А уж у ковбойских костров совсем не до этого. Обживётся. Может, и остальное всё наладится у него. Нормальный же парень. Ничего такого, что про них врали, у него и в помине нет. Три недели бок о бок прожили. Как ни таись, а вылезло бы. Нормальный парень. Нашёл бы себе… Эндрю бы тоже… устроился. Эндрю легче, он белый, а номер… чихать на него хотели в Аризоне. Там тюрьма никогда в упрёк не была. Что за парень, коли не сидел.

Тетрадь шестнадцатая

Джексонвилл

Женя ожидала разговоров, обсуждений. Ну, не осуждения, так хоть восторгов. Ну, хоть чего-то. О клетке тогда, весной, весь город гудел и жужжал. А сейчас… Когда она пришла на следующий день на работу, разговоры были самые незначащие. И… и будто ничего и не было. Будто все дружно решили забыть вчерашний день.

Русские уехали глубокой ночью, Женя даже слышала сквозь сон далёкое рычание мощных моторов. И Джексонвилл зажил обычной безмятежной жизнью маленького тихого городка.

И доктор Айзек, остановив её на улице, спросил в своей обычной манере.

– У вас всё в порядке, Женечка?

– Да, – вздёрнула она подбородок. – Спасибо, доктор.

– Вчерашние события вас не коснулись?

– А почему они должны были меня касаться?

Доктор Айзек смотрел на неё с грустной улыбкой. Жене стало неловко, и она продолжила уже другим тоном.

– У меня всё в порядке. Хотя я, конечно, сильно испугалась.

Доктор Айзек кивнул.

– Ну что ж, Женечка, рад, что у вас всё хорошо. Девочка тоже напугалась?

– Алиса? Нет. Она была дома, а в нашем квартале… нет, у нас было тихо.

– Хорошо.

– Спасибо за заботу, доктор.

– Я желаю вам удачи, Женечка. Желать счастья в наших условиях рискованно. И вы всегда можете рассчитывать на меня, Женя.

– Большое спасибо, доктор.

Нет, конечно, совсем уж бесследно события Дня Империи не прошли. Цветных несколько дней вообще видно не было. А когда они снова появились, то держались по-другому. Страх и ненависть слишком явно боролись в них. Пока побеждал страх. Но Жене было не до того.

Она решительно отказалась от подработки. Сидеть опять в одной комнате с Норманом и Перри, видеть Рассела… Нет, ни за что на свете. Какое счастье, что это просто приработок, что она может просто не прийти, что не было ни договора, ни контракта. Разовая работа с разовой оплатой… Не пришла, и всё!

Приняв решение, Женя занялась деньгами. Достала запасы, пересчитала и стала раскладывать. Алиса взгромоздилась рядом.

– Ты денежки считаешь?

– Да. Поиграй пока одна. Мне нельзя мешать.

Придётся здорово поджаться. Слава богу, она в этот проклятый день не сделала никаких покупок, сохранила деньги. За квартиру она тогда заплатила из денег Эркина. Жалко, что бездумно потратила свои переводческие, но тут уж ничего не поделаешь. Из ненужных трат только этот шикарный каталог, но это тоже терпимо. Ладно, что прошло, то прошло. Надо думать о будущем.

Женя тщательно разобрала деньги по пачкам. Зато она будет больше бывать дома, уделять внимание Алисе, позанимается с ней. Будет шить. И вообще займётся домом. Она сложила деньги в шкатулку и поставила её на комод. Ну, вот и всё. Она всё решила. И уже август. Еле ощутимо, но уже чувствуется осень. Эркин говорил, что нанялся до осени, на три месяца. Остался месяц. Какое счастье, что его не было в городе, может быть, там, у него, и обошлось. Да, а когда он вернётся… ну, может… может же это и не повториться? Она должна продержаться этот месяц. А потом… нет, всё-таки лучше не думать.

– Мам, но теперь-то ты поиграешь со мной?

– Хорошо. Хочешь в цифры?

– Ага-ага! – обрадовалась Алиса. – И в числа тоже, ага?

Эту игру они придумали давно. И Алиса её любила так же, как рассказы Жени о своём детстве.

День шёл за днём. Августовская жара, утомлённо сонные улицы. Привычная работа, домашние хлопоты, привычные раздумья у прилавка: что купить, чтоб и получше, и дешевле. Мелкие незначащие события, которые сразу выветриваются из памяти. Хотя… хотя не все, кое-какие никак не выгонишь. Как разговор с Норманом.

– Добрый день, Джен.

– Здравствуйте, Норман.

Он остановил её, когда она выходила из магазина.

– Рад, что вижу вас. Вы совсем перестали появляться у нас. Почему?

Ах, как хотелось Жене сказать ему почему, сказать, что ей противно сидеть в одной комнате с теми, кто способен избивать, убивать беззащитных, ни в чём не повинных людей. Но что-то, какое-то смутное опасение заставило её быть осторожней и вместо правды с ходу выдумывать что-то правдоподобное.

– У меня много работы в конторе и по дому. К сожалению, – Женя улыбнулась, – Ещё одна работа слишком утомительна для меня.

– Вот как? Но раньше вы находили для нас время.

– Да, но это отнимало слишком много сил.

– Мы могли бы прибавить, если вы считаете, что оплата недостаточна.

– Спасибо, я подумаю над вашим предложением.

– Подумайте, Джен. Вы всегда были рассудительны и расчётливы. Постарайтесь не ошибиться.

– Спасибо, Норман. Я подумаю.

Он вежливо склонил голову, прощаясь, ласково улыбнулся ей, но страх, окативший её ледяной волной, не проходил ещё долго. Она думала, что то, испытанное ею когда-то, когда снова и снова появлялись те молодые люди в штатском и без оружия, но ей они казались вооружёнными и в форме, и её жизнь снова и снова рушилась, и она бежала, спасая Алису и себя, распродавая всё по дешёвке, а то и просто бросая, чтобы больше одного чемодана и сумки в руках не было, что тогдашнее чувство обречённости прошло и забылось. Но вежливый разговор Нормана прозвучал сигналом тревоги. И, придя домой, Женя по-новому оглядела квартиру. Сколько сил и денег вложено в её небогатый, но такой уютный мирок. Всё бросить? Не в первый раз? Но… но, если опять придётся всё бросить и бежать, как она даст знать Эркину, где она. Он-то придёт к ней сюда. Что же делать?

И самое страшное, что она уже знала, что делать, и знала, что сделает это.

Через три дня, чтобы сохранить хотя бы видимость гордости и независимости, она пришла туда. И тоже… будто ничего и не было. Шумные восторги Перри, спокойная доброжелательность Нормана, милая болтовня Мирты и ехидные шуточки Элли, чуть насмешливая улыбка Рассела и влюблённые глаза Гуго. Правда, после знакомства с Алисой он никаких новых атак не предпринимал. Хоть какое-то облегчение.

Она смогла быть, как все. Говорить о пустяках, отшучиваться от комплиментов Перри, улыбаться, чётко и быстро печатать. И… И Норман сдержал слово. Ей прибавили. «Плата за подлость», – усмехнулась Женя, пряча деньги. Показалось ей или нет, что Элли выглядела какой-то смущённой и держалась несколько скованно? С ней что, тоже «побеседовали»? Это же она рассказала Норману о Паласе, обещала познакомить, помочь сделать заказ. И он заказал… шесть случаев жёсткой работы.

Женя бежала домой, почти не разбирая дороги. А зачем её разбирать, когда она её знает, знает настолько, что может идти и вслепую, не глядя. Она столько дней работала там, сидела с ними в одной комнате, принимала их ухаживания и ни о чём, ни о чём не догадывалась, ничего не подозревала. И какое же… нет, не счастье, счастливая случайность, что она не проболталась им ни о чём, что они знают только одно: у неё незаконная «недоказанная» дочь и всё, всё! Больше ничего! Вспомни, как ты жила раньше, и всё опять. Стисни зубы и помни: все враги, ни доверять, ни рассчитывать ни на кого нельзя.

И дома она в том же холодном ожесточении быстро, с каким-то остервенением готовила, убирала, стирала, и единственная радость, что Алиса спит и не видит её такой. А то может испугаться. А детские страхи, как её учили на занятиях по психологии, могут потом очень вредно сказаться на всей жизни. Хватит ей собственных страхов, чтоб ещё и Алису… Нет, тогда она со всем справилась, справится и сейчас.

С этим Женя и уснула.

Имение Джонатана Бредли

После отъезда Фредди прошло два дня. Андрей, правда, попытался завести разговор о доверии белым, но Эркин взревел: «Опять?!» – и Андрей быстренько заткнулся. К тому же снова начались дожди, да ещё с грозами, и стало совсем ни до чего. Удержать бы стадо. Между грозами сильно парило, бычки беспокоились, при первом же раскате грома срывались с места, и начиналась бешеная скачка. Подчинять их себе становилось всё труднее.

– На глазах вредничают, скоты этакие, – Андрей вытер рукавом лицо, размазав грязь.

– Это они холощёные ещё, – засмеялся Эркин. – Были бы цельные, показали бы нам. И так, хлебанём на перегоне…

– Подожди, – Андрей оторопело посмотрел на него. – У них же вон, всё на месте.

– Так отрезать не обязательно, пережал там и всё.

– Чего пережал?

Теперь Эркин удивлённо посмотрел на него.

– Ты хоть знаешь, как это устроено?

Андрей медленно покраснел.

– Иди ты!.. – выругался он и внезапно спросил. – А ты что, щупал?

– Ну да, – кивнул Эркин. – Если мы метки просмотрели, и там могли. Вообще-то холостят еще, когда на откорм отбирают. Ну, а тут, думаю, вдруг не то? И проверил.

– И у всех щупал, что ли?

– Ошалел? Пойди, пощупай у Шефа. Я потом твои кишки с мозгами по кустам соберу! – засмеялся Эркин. – Сам подумай, зачем у всех? Что у одного, то и у других.

Андрей сплюнул, а Эркин задумчиво продолжал.

– Это хорошо, что они уже холощёные.

– Чего так?

– Гнать легче. А сейчас их холостить, перед дорогой, так это умучаешься.

– А ты… делал?

Эркин кивнул.

– Приходилось в имении. Кого на откорм оставляли и перед пастьбой. Ну, Грегори сам холостил. Я только подгонял и держал. И то, – он передёрнул плечами, – поперёк души было. Грегори только там пошутит, словами тебя побьёт и всё. А Полди… сволочь, беляк, он меня холостить заставил. А сам стоит рядом и ржёт, и шуточки всякие… – Эркин выругался. – Ох, и искали его в освобождение. Да смыться успел.

Успокоившиеся бычки сосредоточенно хрупали травой. Подлюга поднял из травы голову, и Эркин показал ему лассо. Подлюга отвернулся, перешёл на несколько шагов вглубь стада и снова занялся травой.

– Во скотина! – засмеялся Эркин. – Это они ещё дерутся редко.

– Ну да! Мало мы их разгоняли?

– Не видал ты, что быки по-настоящему творят.

Издалека донёсся свист. Они удивлённо переглянулись.

– Фредди?

– Чего это он?

– Опять что ли спину прихватило? – усмехнулся Эркин и ответно свистнул.

Но молодецкая посадка вылетевшего из зарослей всадника исключала всякие подозрения насчёт здоровья.

– Здорово, парни!

– Привет, – ответили они в один голос.

– Надолго к нам? – сразу спросил Андрей.

– На ночь, – ухмыльнулся Фредди.

– Чего так?

– Случилось что? – Эркин охлопывал пританцовывающую Резеду.

– Как сказать, парни, – хитрая улыбка никак не хотела уходить с лица Фредди. – Значит, так. Джонатан запустил котельную и движок. Есть электричество, и работает душ. Так что дуйте прямиком. Утром вернётесь.

– Ух ты! – изумился Андрей.