Аналогичный мир. Том первый. На руинах Империи

– Много нас стало, – нехотя сказал он. – Вот и крутимся.

И приходил он чёрный от усталости. Однажды заснул за столом, даже не доев. Женя старалась, как могла, накормить его получше, предлагала брать с собой на работу хотя бы хлеба, но он отказался.

– Ещё подумают чего, – и, видя её огорчение, улыбнулся. – Нам часто едой платят.

– Не ходи голодным, – попросила она. – Ведь свалишься.

– Это я знаю, – его улыбка стала хитрой. – По кормёжке и работа.

Он храбрился, но она-то слышит, как он иногда ночью стонет во сне. Она по себе знала, по работе санитаркой в госпитале, как ломит руки и ноги после такой работы.

Женя тряхнула головой и побежала дальше. Сегодня ей на подработку. Надо успеть всё купить. И хорошо бы чего-нибудь вкусненького. Скажем конфет. Без сладкого плохо.

И Женя решительно толкнула дверь кондитерской.

– Джен, милочка!

– Вот радость!

– Ну, наконец-то!

Мисс Лилли и мисс Милли всегда поражали Женю. Они знали всё, знали всех и каждого покупателя встречали как старого доброго знакомого их семьи. Сердце Жени они купили тем, что в её первый же приход предложили ей молочные тянучки для девочки. С тех пор Женя хоть раз в месяц, но забегала к ним.

– Добрый день, – весело поздоровалась она. – Дивная сегодня погода, не правда ли?

– Да-да, – согласилась мисс Лилли со счастливой улыбкой, – такое милое солнышко на улице!

– Вы, Джен, сами солнышко, – мисс Милли выложила перед Женей куколок из цветного сахара. – Не правда ли, прелесть?

– Оо! – восхитилась Женя. – Какая тонкая работа!

Крохотные зверюшки и человечки были действительно очень забавны.

– Я раньше таких не видела, – искренне сказала Женя, перебирая прозрачные пакетики.

– Да-да, кто бы мог подумать, что у русских такая утончённость.

– Русских? – удивилась Женя. – Они с Русской территории?

– Да-да, из самой России, кто бы мог подумать.

– Но, Лилли, – вмешалась мисс Милли, ласково улыбаясь Жене. – Русские ведь нашей расы. И вспомни, Лилли, вот мистер Го-рья-тшефф, – с трудом произнесла она. – Настоящий джентльмен.

– Да-да, – защебетала мисс Лилли. – Джен, милочка, мы вели с ним переговоры о поставках. Такой приятный обаятельный мужчина. Исключительные манеры.

– Пока мы вели переговоры, – заговорщицки понизила голос мисс Милли, – миссис Крайстон, старая миссис Эндрюс и ещё разные леди прибежали за покупками.

– И все с дочерями, – захихикала мисс Лилли.

Женя представила себе эту картину и от души рассмеялась.

– Да-да, я всегда говорила, что русские нашей расы, – снова защебетала мисс Лилли.

Под дифирамбы русским Женя набрала всяких сладостей и вышла из кондитерской без денег, но в отличном настроении. Впрочем, так было всегда. И со всеми. Поэтому к мисс Лилли и мисс Милли заходили не часто, но уж зайдя, оставляли там все деньги. И кондитерская процветала. Даже их рабы после освобождения остались у них. Нет, конечно, их словам веры никакой нет, но всё равно приятно.

Вообще последнее время что-то незаметно менялось. Ну, о русских перестали плохо говорить, как только они победили. И всё же… всё же что-то меняется. Может… может, всё наладится, и она заживет нормальной обычной жизнью, как все.

В конторе тепло и уютно. Но все разговоры только о Бале. Женя слушала с вежливой улыбкой, не вступая в разговор.

– Да, Джен, – Мирта заметила её молчание. – А вас Бал не волнует?

– Я туда не иду, – спокойно ответила Женя.

Разговоры оборвались. Даже у машинок стал какой-то приглушённый звук.

– Но… но почему? – растерянно спросила Мирта. – Ведь это первый Бал после войны.

– По многим причинам, – Женя продолжала держать на лице вежливую улыбку.

– Назовите их, Джен, – сказал вдруг Норман. – Может, мы сумеем помочь.

– Ну, – улыбка Жени стала напряжённой. – Во-первых, я русская, «условно белая», а Бал только для «истинно белых», во-вторых, у меня нет приглашения, в-третьих, у меня нет бального платья и денег на него, в-четвёртых, я не могу оставить на ночь дочку одну. Достаточно?

– Достаточно, – кивнул Норман, – но я сейчас докажу вам, Джен, что вы неправы по всем пунктам. И начну я…

– Начните с первого, – посоветовала Женя. – А я послушаю, что у вас получится.

– Пожалуйста, – охотно ответил Норман. – Русские относятся к белой расе, эта глупость с их «условностью» была вызвана войной, и пора с ней покончить. Все белые – одна раса и должны знать это. Ваша первая причина несостоятельна. И потом, вы ведь родились на Русской территории, а не в России, не так ли? – Женя кивнула, и он продолжил. – Вы ходили в нормальную школу, закончили колледж…

– Да, Образцовый женский Крейгера.

– Ну, вот видите. Вы человек нашей цивилизации. А остальные причины… они все устранимы.

– Браво, Норман! – зааплодировал Перри, и к нему присоединились остальные.

– Джен! – воскликнула Эллин. – Я знаю одну цветную, вполне порядочную девушку, она, конечно, посидит с вашей дочкой и возьмёт недорого.

– И о платье не думайте, – вступила Мирта. – У кого сейчас есть бальные платья?! Ведь война только кончилась!

– И вы, Джен, очаровательны всегда и во всём! – Перри закатил глаза, изображая восторг.

А Хьюго молча пересёк комнату и положил перед Женей белый с золотым тиснением прямоугольник пригласительного билета. Потом по-военному щёлкнул каблуками и склонил голову с безукоризненным пробором.

– Имею честь пригласить вас и смиренно прошу стать моей дамой.

Женя растроганно переводила взгляд с одного лица на другое, потом вышла из-за стола и присела в церемонном реверансе, поддерживая общее веселье.

И Бал теперь обсуждали все. Только Женю удивило упорное молчание Рассела и то странное выражение, с которым он слушал Нормана.

Бал, она всё-таки идёт на Бал. Нет, нанимать кого-то на ночь она не станет. И с платьем она что-нибудь придумает. Не сошьёт, конечно, осталось всего два дня. И не купит – нет денег. Но придумает! Она на саму себя удивлялась, с каким жаром она обсуждает, допустимы ли на Балу короткие платья. Мужчины дружно проголосовали за короткие. Женю это устраивало: длинного у неё просто нет. Она переглянулась с Эллин и поняла, что у той та же проблема. Они рассмеялись и стали утешать Мирту, которая чуть не плача заявила, что придёт в длинном.

Ах, какой же это был вечер. Как ей всё удавалось. Ну конечно, традиции традициями, а ситуация ситуацией.

– На любую ситуацию есть своя комбинация, – под общий смех провозгласил Перри. – И, в конце концов, милые дамы, что важнее, джентльмен или смокинг джентльмена?

– А возможен джентльмен без смокинга? – ядовито спросила Эллин.

– А вы поглядите на меня!

Перри кокетливо одёрнул пиджак и прошёлся между столами походкой манекенщика.

– Ах, – застонали девушки в преувеличенном восторге, – Перри, вы неотразимы!

– Волшебницы! – возопил Перри, воздевая руки к потолку, – Бал будет необыкновенным!

– Благодаря вашему участию, – рассмеялась Женя.

– Благодарю, но не принимаю. Бал делают дамы, – и Перри бросился целовать щёчки и ручки.

Идя домой, Женя ловила себя на том, что она то и дело тихо смеётся. «Совсем с ума сошла», – счастливо вздохнула она, открывая калитку. Интересно, Эркин дома? Задвинуть засовы? А если он ещё не пришёл, тогда ему придется стучать… И Женя оставила двери как были. Вообще-то надо будет заказать ключи, чтобы у него были свои. А то такую канитель приходится устраивать, а если он уходит позже неё, то двери весь день не заперты, правда, Алиса уже не маленькая, но всё-таки…

Эркин был дома. Увидев Женю, он сразу встал и, прежде чем она успела что-то сказать, пошёл вниз, бросив на ходу.

– Пойду, закрою всё.

Алиса сонно доложила о своих дневных событиях и заснула на половине фразы. Женя раздела её и уложила в постель.

– Говорила, не ляжет без тебя, – сказал за её спиной вернувшийся со двора Эркин.

– Шлёпнул бы разок и всё, – рассмеялась Женя на его виноватый тон.

Но он не рассмеялся в ответ, а лицо его на секунду приняло угрюмое выражение.

– Ну ладно, это не страшно. Ели?

– Да. Я оставил на плите.

Господи, какое же это счастье: прийти домой и получить сразу чашку горячего чая, и не надо растапливать плиту и ждать, пока чайник вскипит. Пока Эркин ходил за чайником, Женя быстро переоделась и выложила на стол сладости.

– И себе наливай, – скомандовала она. – Смотри, что я купила.

Эркин осторожно повертел прозрачный пакетик с белым медвежонком.

– Что это?

– Сладкие куклы. Из цветного сахара.

– Никогда не видел.

– Я тоже сегодня впервые увидела. Одну тебе, одну мне…

– А мне?

Алиса уже вылезла из кровати и громоздилась на своё место.

– Ты же спала?! – изумилась Женя.

– Ага, – согласилась Алиса. – А они сладкие?

– Завтра, – сердито сказала Женя, стаскивая дочку со стула. – Всё завтра! Спи, – и повернулась к Эркину. – Придётся на кухне чай пить. Здесь ведь не даст.

Алиса хныкнула пару раз, и её пришлось успокоить, что кукол оставят на завтра и она сама себе отберёт кого захочет. Она заснула уже окончательно, и Женя с Эркином сели пить чай.

– Ох, как хорошо! – Женя поставила чашку на стол и посмотрела на Эркина.

Он сидел, чуть сгорбившись и обхватив ладонями свою чашку. Почувствовав взгляд Жени, поднял голову и улыбнулся.

– Ну, как ты? – спросила Женя.

– Хорошо, – он смотрел на неё и улыбался какой-то тихой задумчивой улыбкой. – Мне очень хорошо, Женя. Я… ну, мне никогда так хорошо не было. Я… я не знаю, как сказать. Я иногда думаю, за что мне так повезло, не знаю.

– Везёт не за что-то, – улыбнулась Женя. – Везёт просто так.

Он кивнул и спросил.

– У тебя был хороший день сегодня?

– Да. Устала, конечно, но всё равно хороший. А у тебя?

– Тоже. Заплатили деньгами. Это же лучше, чем еда, правда?

– Конечно, – удивилась его вопросу Женя.

– Да, а многие, – его улыбка стала насмешливой, – многие предпочитают еду. Говорят, покупать дороже.

– А одеваться как же? И всё остальное, жильё там…

– Они об этом не думают. И лето идёт, тепло уже.

– Но за летом осень будет.

– Они знают. Но, – он досадливо свёл на мгновение брови. – Раб не думает наперёд. Рабу надо быть сытым. И не битым. Остальное неважно.

– Так они же не рабы, – Женя не понимала его волнения.

Эркин хмыкнул.

– Справки у всех есть, да толку-то что. Я сегодня к ватаге одной подвалил. Чего-то там грузили. Сначала с машин в склад, потом со склада в машины. Шофёр заорёт, так у меня со страху… спина мокрая. Знаю, что не ударит, а всё равно боюсь. Ладно, – он мотнул головой, словно муху отгонял. – Я деньги на комод положил.

– Спасибо.

– Не за что, – старательно выговорил он по-русски и засмеялся её удивлению. – Андрей русский, от него перенял.

Женя встала, собирая посуду. Эркин залпом допил и отдал ей чашку, но не остался сидеть, а пошёл следом и стоял, глядя, как она моет посуду.

– Эркин, а ты знаешь про Бал? – вдруг спросила она.

– Рынок всё знает, – усмехнулся Эркин. – Цветочный ряд вдвое длиннее стал. Я уходил, а ещё подвозили.

– А где будет Бал, ты тоже знаешь?

– Тоже знаю. В бывшем доме… нет, в доме бывшего… – он засмеялся и махнул рукой, – словом, бывший дом бывшего хозяина бывших рабов. Большой белый с колоннами на Мейн-стрит, так?

– Так, – засмеялась Женя. – А откуда ты это знаешь?

– Я туда завтра иду. Там ремонт, и нужны подсобники.

– С Андреем?

– Да.

Женя ополоснула тарелки и вылила грязную воду в лохань.

– Я тоже туда иду, – наконец сказала она. – На Бал.

Эркин молчал, и она обернулась. Он смотрел на неё и спокойно ждал продолжения, но она молчала, и тогда он спросил сам.

– Ты рада, что идёшь туда?

– Да! – вырвалось у неё. – Я очень хочу на Бал.

Эркин улыбнулся.

– Тогда хорошо. Конечно, иди.

Женя подошла к нему и положила руки ему на плечи. Он, не отводя от неё глаз, накрыл её ладони своими. Женя засмеялась.

– Ох, Эркин, я так рада, правда.

– Ну, так и я рад, – беззвучно шевельнул губами Эркин.

И потом, уже ночью, он долго лежал без сна, слушая дыхание Жени и Алисы. Женя говорила о бале. Нет, это хорошо, что она идёт туда. Вот только… он ведь и сегодня там работал. Разбирали всякий мусор, расчищали парадные залы и лестницу. Работа была несложной, заплатили хорошо, наняли на завтра, а его и сейчас трясёт. Когда в одной из комнат из-под обломков штукатурки и другого мусора показался жёлтый паркет, его и затрясло. Такой пол был в имении. На таком паркете он лежал в тот первый день, когда от боли темнело в глазах и мутился разум. И в Паласах такой же, и в распределителях, питомниках, в сортировочных залах такой же, он помнит. Там его отобрали в спальники. Трижды он проходил этот отбор. И помнит. Медово жёлтые, плотно пригнанные друг к другу дощечки. Он сам не ждал, что с ним такое будет, что его опять обдаст холодной волной страха, бессильной ненависти и отчаяния. Если бы не Андрей он бы всё бросил, плюнул на деньги и ушёл. Но увидел такую же ненависть в глазах Андрея, услышал его хриплый шёпот, выплёвывающий чудовищные, неслыханные им раньше ругательства. И остался. Они чистили эти залы яростно, как в драке. Белые ремонтники не заметили ничего, да и работали они в разных залах. Они уходили, ремонтники начинали свою работу. И завтра им убирать за ремонтниками. На улице они, не считая, спрятали деньги и, не сговариваясь, пошли на станцию и там подвалили к первой попавшейся ватаге, чтобы напряжением рвущихся жил, перехваченным на рывке дыханием, рухнувшей на плечи тяжестью и страшной усталостью, от которой темнеет мир вокруг, забить пережитое, чтобы не стало его, будто и не было.

Эркин медленно перевёл дыхание. Он лежал, сжав кулаки и стиснув зубы, и сейчас заставил себя распустить мышцы. Женя права – никто не виноват в его страхах. Этот он пересилил. Но он смог это не сам. Рядом был Андрей. И ещё была память. Он видел этот паркет и другим. Там же, в имении…

…Как в суматохе охоты на надсмотрщиков и хозяев не подожгли дом, непонятно. Но дом уцелел. И он шёл по гулким пустым комнатам, заваленным обломками мебели. И жёлтый паркет, только вчера заботливо натёртый рабами, скрипел под его грубыми сапогами скотника. Крики пирующих на кухне рабов сюда не доходили, и его шаги отзывались эхом. Он столько лет прожил здесь, не бывая дальше пузырчатки…

…Эркин не хотел это помнить, не хотел разбираться, раскладывая, что после чего случилось. Суматошные дни Освобождения, слившиеся в один непонятный день. Он понимал всех и не понимал себя…

…Истошные крики в доме ударили в спину. Крики страха, боли и радости. Он знает: ловят и бьют, убивают надзирателей, ищут хозяев. Почему он не пошёл туда? Разве не мечтал об этом часе, о том, как хрустнет под его пальцами горло Полди. Так чего ж он сидит не в силах шевельнуться? А крики то приближались к крыльцу, то опять откатывались в глубь дома. А потом его будто толкнул кто, и он побежал на скотную, к брошенной без присмотра и наверняка проголодавшейся скотине. Она-то не при чём. Пол он домывать не стал, а занялся кормом. И уже подходило время дневной дойки. Он всё приготовил, но бык чего-то беспокоился. Наклонив голову, бык недовольно фыркал, громыхал цепью, тянулся в угол, где горой возвышались сенные брикеты. Позавчера он с Мальцом затащил их сюда, чтоб не ходить каждый раз в сенной сарай. Он через загородку почесал быку между рогами, похлопал по шее. Бык только покосился на него быстро красневшими глазами и снова дёрнул цепь. Крыса там, что ли? Или кошка забралась? Бык дурной, никогда не знаешь, на кого кинется. Он пошёл посмотреть. В одном месте брикеты неплотно прилегали к стене, образуя узкую и глубокую щель. Вчера в неё забрался Малец, и он его оттуда выковырял угрозой выпустить быка. Но чего здесь прятаться Мальцу? Он наверняка с Твигги сейчас. И из-за Мальца бык бы не стал беспокоиться. Он осторожно подобрался к щели и сразу почувствовал тонкий, еле ощутимый запах не то духов, не то хорошего мыла. Он вглядывался в узкую тёмную щель, пытаясь уловить малейший звук, понять, кто там, но было тихо. Тишина затаённого дыхания. Он отступил на шаг, оглядел брикеты и, выбрав нужный, навалился на него плечом. От напряжения потемнело в глазах, но брикет стронулся с места, и он дотолкал его до стены, закрыв щель. Бык шумно фыркнул, но уже по-другому. Эта скотина быстро бесилась, но и успокаивалась быстро. Отодвинуть изнутри брикет невозможно. И он уже спокойно побежал в молочную за вёдрами. Толку от Мальца всегда было мало, и он привык управляться один. Коровы сами вставали, когда он к ним подходил. Запахло парным молоком, и сразу захотелось есть. Он привычно быстро огляделся и глотнул через край пенистой тёплой жидкости. И всё было как обычно, как если бы дежурил Грегори, тот ведь почти не заходил к стойлам, сидел в молочной, следил, как он сливает молоко в бидоны, и записывал удой. Он отнёс молоко в молочную, слил. В одном из вёдер осталось кружки на две, не больше. В молочной никого, и он поднёс было ведро ко рту, но тут же опустил и рассмеялся. А чего он будет пить из ведра? Грегори уже не зайдёт. Никто не зайдёт. Он сходил в закуток за кружкой, которую Зибо ещё до него смастерил и прятал в тайнике под нарами, вылил в неё молоко из ведра и с наслаждением выпил. И ещё раз, чтоб в ведре ничего не оставалось. И вышел из молочной, оставив кружку на полу рядом с вёдрами…

…Эркин усмехнулся в темноту. Рабу своя посуда не положена, только ложку если хозяин разрешит. А уж им, скотникам, иметь кружку – это признаться в воровстве. Но даже тихий покорный Зибо прятал пустую консервную банку с тщательно заглаженными краями…

…После вечерней дойки уже в темноте – света не было – он забрался на сенные брикеты и сверху заглянул в непроницаемо чёрный провал у стены.

– Эй, – тихо позвал он.

Ему ответило еле слышное всхлипывание. Он лёг на живот и опустил туда руки.

– Хватайся.

И когда чужие пальцы коснулись его ладоней, он обхватил тонкие слабые запястья и потянул их вверх к себе. Ему не помогали, и он вытащил свой странный груз вверх как мешок, перехватывая руки как верёвки. Он ещё не знал, кто это, и только натолкнувшись рукой на грудь, убедился, что женщина. И судя по одежде – белая. И запах хороший. Так это он хозяйку, что ли, спасал?! Он не хотел знать её имя, но если эта лежащая рядом и всё ещё всхлипывающая женщина она и есть, то… то… Он протянул руку и нащупал волосы, длинные тонкие волосы. Но у хозяйки они тоже длинные. Она молча отталкивала его руки, а он так же молча и настойчиво перехватывал их, пока ему не удалось схватить оба её запястья одной рукой и зажать как в наручниках. Другой рукой он опять нашёл её голову, провёл по мокрому от слёз лицу, нащупал мочку уха. Хозяйка носила серьги, а здесь серёг нет, но, может, просто сняла. Он наклонился, чтобы проверить губами, есть ли следы от серёг. Она извивалась, но он навалился, придавливая её своим телом. Она попыталась укусить его. Он досадливо боднул её головой и провёл губами, а затем и языком по мочке её уха. Да, она никогда не носила серёг. И он тихо засмеялся от радости открытия. Она испуганно сжалась, но он уже рывком оттолкнулся от неё и спрыгнул вниз. Разбуженный шумом бык всхрапнул и зазвенел цепью. Он подошёл и через загородку успокоил его. Потом открыл входную дверь, и на пол легла полоса лунного света. Он стоял в дверях, глядя на пустынный двор, и слушал шорохи за спиной. Вот она пытается спуститься. Вот треснула материя, верно, зацепилась за проволоку. Спрыгнула. Он дал ей отдышаться и оглянулся. И не так узнал, как догадался. Учительница. Имени её он не знал, но иногда видел с хозяйскими детьми. Однажды она привела их сюда и объясняла им про коровок и телят. Он пересидел эту болтовню в загородке у быка. Самое удобное место во всей скотной. Ни одна белая тварь не рискнёт сунуться к быку. Небелая тоже. Значит, она прибежала сюда прятаться от рабов. Он уже знал, что хозяева и надсмотрщики сбежали ещё до отъезда русского офицера, объявившего Свободу. А её, значит, бросили. Она смотрела на него, и её лицо было плоским белёсым пятном в полумраке. Ну и чего она стоит? Дверь открыта, ворота настежь. Перепившиеся на радостях рабы дрыхнут в доме. Самое ей время уйти. Или она боится его? Будто она ему нужна. Вот дура! Но пока он стоит в дверях, она не тронется с места. Он вышел и пошлёпал через двор к рабскому бараку. Поискать чего-нибудь поесть на кухне. У кухонной двери оглянулся. Она уже миновала ворота и быстро бежала по дороге…

…Эркин с хрустом потянулся под одеялом. Покосился на окна. Щели чуть заметно посветлели. Воспоминания о паркете уже так не царапали. Ну его ко всем чертям. И конечно, он сегодня пойдёт туда. Упускать такую работу – грех. А грешить вредно. Но приятно. Эркин усмехнулся. Андреева фраза. Андрей её крутит то так, то этак. По обстоятельствам. Приятно, но вредно. Вредно, но приятно. Интересно получается.

Сонно вздохнула, поворачиваясь, Женя. Скоро рассвет. Эркин осторожно откинул одеяло, вытянулся во весь рост и прогнал по мышцам волну напряжения. Снизу вверх и сверху вниз. Потом по рукам. Вот так. Вот теперь пора вставать. Впереди большой день. Интересно, когда они закончат в этом бывшем доме, у них останется время на ещё что-нибудь?

Они закончили вскоре после полудня. Вышли на широкое крыльцо, и Андрей быстро огляделся по сторонам.

– Рвём отсюда.

Эркин кивнул. Цветным на Мейн-Стрит делать нечего. Как раз ещё на свору чёртову нарвешься. Но тут их окликнули.

– Эй вы, оба!

Они медленно обернулись на голос. Точно, боевик из своры. Белая глиста в чёрной форме. Блестящие сапоги, блестящий ремень… Эркин быстро опустил ресницы, прикрывая глаза.

– Убирайтесь отсюда! Ну!

– Полегче, бэби, – Андрей белый, ему так можно. – Надорвёшься, бо-бо будет.

Мальчишка разразился бранью. Эркин покосился на Андрея. Тот разулыбался, но глаза настороженно прищурены. Улица пуста, риск небольшой…

– Не умеешь, не берись, – вклинился Андрей в ругань сопляка. И выстрелил длинной, ловко закрученной фразой.

Мальчишка поперхнулся, покраснел и, может, и кинулся бы на них, а там всякое могло случиться, но тут рядом с ними притормозила машина, и из неё ловко, почти на ходу выскочили трое. В неброских дорогих костюмах, с приклеенными улыбками на серьёзных лицах. Один из троих, что шёл первым, быстро охватил взглядом юнца в форме самообороны и двоих на ступенях крыльца. Белокурого голубоглазого парня в армейской рубашке со следами споротых нашивок и индейца в клетчатой серо-голубой рубашке с закатанными рукавами. Он успел заметить и рабские сапоги обоих, и ящик с инструментами у ног белого, и напряжённые позы у всех троих.

– Уже закончили, – неопределенная интонация позволяла посчитать это и вопросом, и констатацией очевидного, и предупреждением. – С вами расплатились?

Это уже точно вопрос, и адресат его достаточно ясен. Вопрос задан вежливо, и ответил Андрей в той же тональности.

– Да, сэр.

– Отлично, – и уже юнцу. – Комитет здесь? Проводи.

Юнец, подражая военному, неумело щёлкнул каблуками.

– Пошли, – Андрей мотнул головой, как бы подзывая Эркина.

Две группы людей разминулись, не глядя друг на друга, благо, крыльцо широченное.

Когда они свернули в первый же переулок, Андрей негромко присвистнул.

– А и большая же сволочь.

Эркин согласно кивнул.

Только через квартал они переглянулись, и Эркин ухмыльнулся.

– Я уж думал, будем драться.

Андрей захохотал.

– Не полез бы он. Эти дерьмушники храбры связанного добивать, а на деле… – и презрительно сплюнул.

Они миновали ещё квартал, когда их окликнули.

– Эй, эй! Постойте!

– Вот и продолжение, – пробормотал Андрей.

Они обернулись. Их догоняла светловолосая девушка в белом халатике.

Эркин невольно нахмурился: белых халатов, как и всего связанного с врачами, он не любил.

– К вашим услугам, мисс, – Андрей улыбнулся самой обаятельной улыбкой.

– Вы можете сделать стеллаж?

– Чего? – не выдержал Эркин. Обычно все переговоры вел Андрей, это было очень удобно: белому легче выторговать высокую оплату. – Что сделать, мэм?

– Полки на стойках, – объяснил ему Андрей и деловито сказал. – Надо посмотреть, мисс.

– Конечно, идите за мной.

Идти пришлось недалеко. Здесь им ещё работать не приходилось.

– Больница, что ли? – Андрей шумно втянул наплывающие на них в пустом коридоре запахи.

– Да, – девушка стрельнула на Андрея глазами, Эркина она старательно игнорировала. – Мы открываем новое отделение. Нужно срочно всё сделать.

– Срочно так срочно. – Андрей подмигнул Эркину.

Эркин понимающе улыбнулся: за срочность доплата положена.

– Вот, – девушка подвела их к группе мужчин в белых халатах. – Они берутся сделать.

Врачи. Врачам Эркин не доверял ещё с питомника. А осмотры и прочее в Паласах любви к ним не добавили. И пока Андрей договаривался, он упорно смотрел себе под ноги. Который день прошлое неудержимо накатывает на него, и скоро у него уже не хватит сил терпеть это. Занятый своими мыслями, он не сразу почувствовал пристальный взгляд одного из врачей. А почувствовав, осторожно поднял глаза и, злясь на собственный страх, вызывающе вскинул голову.