Тени Парфенона

Куста вернулась с маленьким круглым столиком на колесиках, где стояла чашечка с кофе и вазочка с сухофруктами, и, установив угощение перед Хошем, опустилась в компьютерное кресло напротив. Не красавица, но очень даже симпатичная. Среднего роста, изящная, с маленькими руками и ступнями. Вьющиеся русые волосы с легкой рыжинкой, подстриженные каскадом, спускались до плеч. Из-под челки на Шекера выжидательно глядели печальные светло-карие глаза.

– Благодарю, – сказал комит и пригубил кофе. – Итак, я хотел бы задать вам несколько вопросов. Как мне сказали в Парфеноне, вы были одной из духовных дочерей покойного отца Александра, и даже самой преданной.

По губам девушки промелькнула тень улыбки.

– Наверное, можно и так сказать. Но вообще-то у отца Александра было мало духовных детей.

– Почему?

– Он… очень серьезно к этому относился. Как к большой ответственности перед Богом. Когда я попросила его быть моим духовным отцом, он сказал: «А получится у нас с тобой? Знаешь ведь, как бывает: духовник одно говорит, а ты другое, – так пользы никакой не будет». Назначил мне испытательный срок три месяца: «Вдруг мы друг другу не понравимся?» Так-то он исповедовал всех, кто приходил к нему, но это не то, что духовное руководств, под руководство он мало кого брал.

– Вы меня извините, я в этом деле профан: значит, исповедь от духовного руководства чем-то отличается?

– Конечно! – Теперь Таис уже по-настоящему улыбнулась. – На исповедь вы просто приходите, называете грехи и, может, иногда что-то спрашиваете такое, не особенно важное… Или пускай даже важное, но вы не обязаны непременно следовать совету, который даст священник. А руководство – это когда вы спрашиваете уже всерьез, как в целом жить, на что ориентироваться, что делать в разных ситуациях и так далее. Для этого надо доверять священнику и рассказать ему о своей жизни больше, чем просто перечень грехов на исповеди. И если духовник говорит что-то, то надо так и поступать, даже если вы сами считаете иначе. Правда, есть любители вообще всё до мелочей выспрашивать и на каждый чих просить благословения, но отец Александр такого не терпел, говорил: «Я тебе свою голову не могу приставить, сам думай, Евангелие читай!» Он только общее направление задавал, и еще если какие-то сложные ситуации…

– Он был хорошим руководителем?

– Да. Очень!

– А каким он был человеком? Как жил, чем занимался? Какие у него интересы были?

– Он был очень добрым и смиренным. Ни перед кем не превозносился, не смотрел и не поучал свысока, как бывает… у некоторых священников. Отец Александр вообще не любил выставлять себя перед людьми, проповедовал редко и кратко… Ну, он длинно и не мог говорить – заикался.

– Заикался? – удивился Шекер такой подробности.

– Да, совсем чуть-чуть, в обычном разговоре это было почти незаметно. Но говорить длинно и складно с амвона это мешало. А так он всегда был готов человеку помочь. Мне кажется… что он больше любил общаться с простыми людьми. В смысле – не заумными. То есть он не осуждал ученость, вовсе нет, он сам был образованным и начитанным, хотя этого обычно не показывал. Но он не любил, когда люди слишком умничают. Часто повторял присказку: «Где просто, там ангелов со сто!» Или вот, бывает, ему начнешь жаловаться, что всякие мысли донимают, а он говорит: «У тебя просто слишком много свободного времени!»

– Мудро!

– Да. Мою философию он не понимал, что я в ней нашла. – Таис грустно улыбнулась. – Я ведь философский окончила…

– Знаю. Читал ваше досье.

– У меня есть досье? – Она с любопытством поглядела на астинома.

– На каждого гражданина Империи оно есть. Но на граждан, не замешанных ни в чем великом или преступном, оно короткое: родственники, образование, семейное положение, место работы, место жительства. Так что не волнуйтесь, ничего криминального я в вашем досье не нашел. А скажите, как отец Александр участвовал в жизни Парфенона? Помимо служб, я имею в виду. У вас ведь очень бойкое место, постоянный поток людей, посетители, экскурсии, реставраторы, телепередачи, митрополичья вотчина…

– Да, но отец Александр не любил всю эту публичность. Он был очень скромным. Служить любил больше по будням, а по праздникам и воскресеньям у нас всегда много священников, так что его было не заметно, один из рядовых клириков… В общем, он ни во что не вмешивался. Жил только церковью.

– Вы не знаете, были ли у него конфликты с кем-то из священников или других работников Парфенона?

– Нет. То есть лично я ни о чем таком не знаю и не слышала. К нему все хорошо относились.

– То есть никто из сослуживцев по Парфенону убить отца Александра не мог?

– Конечно, нет! – Таис явно была потрясена таким предположением. – Из-за чего одному священнику убивать другого?!

– Ну, мало ли. Может, кто-то хотел занять его место в качестве духовника. Ведь теперь оно свободно, не так ли?

– Ой, нет, что вы! Это всё не так устроено. Никто из нынешних клириков Парфенона не может стать духовником, они по возрасту не подходят. Теперь владыке придется переводить на это место подходящего священника откуда-нибудь еще… Духовнику, если по правилам, должно быть не меньше пятидесяти лет. Правда, на обычных приходах это часто нарушают от безвыходности, ставят и моложе, но у нас в Парфеноне всё должно быть образцово. Владыка ведь к себе кого угодно легко может перевести или из монастыря взять подходящего человека и рукоположить. Да и что за удовольствие еженедельно выслушивать наши глупые грехи? – Таис фыркнула. – Не представляю, кто мог бы ради этого пойти на преступление.

– Выслушивать грехи, может, и нет удовольствия, а вот руководить, давать советы… Вы сами говорите, что отец Александр относился к этому делу серьезно и имел мало духовных детей, а вот придет другой священник, более падкий до власти над чужими душами, захочет, наоборот, иметь побольше… окормляющихся или как это у вас называется. Вы, кстати, помните, наверное, историю с отцом Андреем Лежневым пять лет назад? Вот у кого была духовная власть! И, насколько я могу судить, он ею просто упивался. Между прочим, ваш митрополит о нем в свое время отзывался неплохо, хотя Лежнев создал настоящую секту. Может, владыка Дионисий не прочь обеспечить свой храм именно такими духовниками?

– Вы строите такие ужасные предположения, – пробормотала Куста. – Мне ничего подобного и в голову не приходило… По крайней мере, я не замечала, чтобы владыка плохо относился к отцу Александру.

Высказанные предположения казались абсурдными и самому Хошу, но он нарочно сохранял серьезную мину: пусть Куста задумается, так ли хороши внутриприходские отношения в Парфеноне, – может, и вспомнит что-нибудь полезное.

– А что вы думаете о Димитрии Логофетисе?

Таис поджала губы.

– Мерзкий двуличный тип.

– В самом деле? А остальные в Парфеноне отзываются о нем хорошо.

– Да, он почти всех… очаровал. А кого не смог, тех выжил. И меня бы выжил, если б не отец Александр.

– Вот это интересно. Не могли бы вы рассказать поподробнее?

Таис вздохнула и, поразмышляв несколько секунд, начала рассказ.

– Димитрий появился у нас почти три года назад, осенью две тысячи десятого. Я тогда еще в храме не работала, поэтому подробностей не знаю, только помню, что на Крестовоздвижение он уже прислуживал владыке как иподиакон. Он до Афин жил в Константинополе и там был при митрополите Кирике. Может быть, по протекции Кирика он у нас так быстро и прижился… Впрочем, не знаю. В общем, сначала Логофетис просто прислуживал по воскресеньям и праздникам и вел себя скромно, ни во что не вмешивался. Но я замечала, как он то с одним священником разговаривает после службы, то с другим, то со свечницей любезничает… Он, знаете, умеет быть очень вежливым и вкрадчивым, комплименты говорить, расположить к себе… Правда, со стороны это всё кажется искусственным, ненатуральным. Всегда меня удивляло, почему люди на это ведутся, причем вроде бы неглупые, а не только тетушки какие-нибудь… В общем, к ноябрю он уже начал обедать вместе с владыкой в митрополичьем доме, это я от нашей свечницы Марии узнала, я с ней в то время иногда общалась после службы. Причем она была в восторге: мол, какой талантливый и умный молодой человек, как они с владыкой умно о богословии рассуждают и о церковных делах… И, представляете, уже в декабре владыка назначил его казначеем, а Галину, прежнюю казначейшу, уволил, причем без всяких объяснений! Наши свечницы сначала недоумевали, что случилось, а потом Логофетис распустил слух, будто Галина деньги воровала. То есть это мне так Мария объяснила: мол, Димитрий стал проверять документацию после Галины и нашел какие-то «злоупотребления». Только я думаю, что это вранье. Мне отец Александр позже сказал, когда я с ним однажды говорила про Димитрия, что Галина никогда бы ни лепты не присвоила из церковных денег, а Логофетис просто продавил митрополита. Крутился возле него и убеждал, что надо казначея сменить, что у него есть хорошие планы, как поднять доход храма, и всё такое. Ну, и убедил в конце концов.

– Но ведь отец Александр, насколько я знаю, только сначала был недоволен назначением Логофетиса казначеем, а потом понял, что это был удачный ход?

– Это вам кто-то из священников сказал? – Таис усмехнулась. – Как сказать – «понял»… Если митрополит за Логофетиса горой и во всем его защищает, какой Димитрий хороший и полезный, то пришлось бы с владыкой конфликтовать, тем более, что с финансовыми делами Логофетис справляется нормально. По крайней мере, никто не считает, что стало хуже. А Галине формально уже было пора на пенсию…

– Значит, отец Александр не поверил, что Галина воровала деньги, и думал, что Димитрий ее оклеветал? Но при этом за нее не вступился?

– Понимаете, он не мог за нее вступиться, он же сам не видел этих финансовых отчетов, и доказать, что она честная, а Логофетис врет, не сумел бы. А митрополит уже так был Димитрием очарован, что вряд ли стал бы какие-то разбирательства устраивать.

– Но ведь отец Александр мог поговорить с митрополитом на эту тему и неофициально.

– Мог, но… Понимаете, владыка – человек довольно закрытый, не особенно… компанейский. У нас многие священники, хоть уже по несколько лет служат, до сих пор общаются с ним не так, чтобы свободно, то есть дистанция чувствуется. Он не со всеми общается душевно, только с некоторыми… Больше всего, наверное, с отцом Кириллом. Отца Александра владыка уважал, но близко-дружеских отношений у них не было, насколько я знаю. Но это, может, еще и потому, что сам отец Александр не старался стать приближенным к владыке. А Галине отец Александр помог.

– Каким образом?

– Помог устроиться работать в другой храм, рекомендацию хорошую дал. У него ведь много знакомых священников.

– Ясно. А кого еще Логофетис выжил, как вы говорите?

– Одного алтарника. Был у нас алтарник Тимофей, очень старательный, благоговейный такой, мне нравилось, как он на службах себя держит, он свечу носил, кадило подавал… А потом он вдруг пропал, где-то весной прошлого года. То есть я в Великий пост его уже ни на одной службе не видела. А потом случайно встретила его у Акрополя накануне Пасхи, спросила, куда же он исчез, а он и рассказал, что не ужился с Логофетисом, потому что тот слишком уж стал всеми помыкать – алтарниками, иподьяконами, свечницами… Главное, он при этом постоянно повторяет: «Я ничего не делаю без благословения владыки Дионисия. Вы что, не доверяете владыке?»

– Это правда?

– И да, и нет. Мне кажется, владыка просто дал ему зеленый свет на занятие приходским благоустройством в целом, а Логофетис и давай командовать, как будто он над всеми начальник…

– Но говорят, у него неплохо получается. Доход растет. Разве нет?

– Да, растет… Хотя я не уверена, стоит ли его наращивать такими методами. Но раз большинство считает, что это нормально… Мне, знаете ли, не хочется с ними конфликтовать, всё равно меня одну там никто не послушает, я там работаю не так давно и… в общем, своей так и не стала. К тому же я теперь всё равно уволюсь. Собственно, я и собиралась работать там только до конца этого года.

– Хорошо, а как вы устроились туда? Вы сказали, вам отец Александр помог?

– Да, я… в силу некоторых обстоятельств решила на время сменить род деятельности. Раньше я преподавала философию и… в общем, захотела отдохнуть от этого. Спросила отца Александра, нельзя ли мне немного при церкви поработать, вот он меня и устроил. Но Логофетис, как я поняла, был этим недоволен.

– Почему?

– Не знаю. Может, не хотел лишних денег на зарплату выделять. А может, я ему просто не понравилась. Я ведь не купилась на его обаяние.

«Да, психопаты такого не любят», – подумал Хош. Судя по узнанному о молодом казначее, ряд признаков указывал на то, что парень вполне может относиться к данному неприятному психотипу. Но, хотя психопаты нередко оказывались замешанными в уголовщине, участие Логофетиса в убийстве Зестоса всё же казалось Шекеру сомнительным. Зато он держал бы пари, что проверка финансовой отчетности Парфенона выявит, что казначей изрядно подмахивает в свою пользу. С другой стороны, не мог ли Зестос, например, случайно открыть, что Логофетис ввязался в какую-нибудь аферу, и попытаться помешать?.. Впрочем, пока ничто на это не указывало. «Подождем, что вытащат из ноута Зестоса, и результата экспертизы чехла из „альфы“», – решил Шекер.

– А почему вы захотели именно при церкви работать, уйдя из Академии? Есть много других возможностей сменить род деятельности. Для человека науки, как вы, странно идти работать в такое место.

Таис усмехнулась.

– У меня, можно сказать, непростые отношения с религией. Теоретически, с богословской и с мистической стороны в православии много привлекательного… как и вообще в образе Христа. Но на деле все эти правила христианской жизни, аскетика, молитвенные и другие практики, поучение отцов церкви – не могу сказать, что мне всё это так уж нравится и близко. Я еще со школы начала в церковь захаживать, читать христианскую литературу и с тех пор всё пытаюсь понять эту систему… Наверное, работа при храме была последней попыткой окунуться в эту среду и как-то прижиться в ней.

– И каков итог?

– Отрицательный.

– То есть вы намерены уйти не только с работы в храме, но и из церкви вообще?

– Нет, зачем же так радикально? Просто буду жить более отстраненно… Как, собственно большинство верующих сейчас и живет. По крайней мере, я точно больше не стану искать духовного руководства, часто ходить на службы и каждую неделю причащаться. Мне теперь кажется… то есть мне и раньше казалось, что отношения с Богом не зависят от обрядовой стороны религии, от таинств, постов, богослужений и прочего в таком роде, но это было, можно сказать, только теоретическое предположение. А теперь, когда я окунулась в эту жизнь наравне с очень церковными людьми, мои мысли подтвердились на практике: особой духовности и новых измерений в жизни мне это не прибавило. Честно сказать, когда я читала разных философов, у меня и то чаще бывало ощущение, что я прикасаюсь к чему-то мистическому и божественному, чем когда я читала строго православных авторов. За исключением, может быть, Ареопагита и еще некоторых… Верующие часто утверждают и священники проповедуют, что церковная жизнь дает человеку много всего такого, что неведомо нерелигозным людям, радикально меняет всё в тебе и вокруг, открывает новые измерения реальности и так далее… Но мне всё чаще кажется, что большинство из них или притворяются, или живут в какой-то иллюзии. Людей, по-настоящему живущих в духовном измерении, мало. Вот отец Александр был таким, но он-то как раз о духовности не любил рассуждать. Вообще, иногда думается, что те, кто любят поговорить о духовном, на самом деле и не знают, что это такое. Как сказал один философ, «говорящий не знает, знающий не говорит». Впрочем, извините, – спохватилась девушка, – я, кажется, увлеклась, а всё это едва ли имеет отношение к тому, что вас интересует.

– Напротив, меня сейчас как раз интересует, что из себя представляют верующие, окружавшие отца Александра. И насчет связи духовности с религиозной практикой я с вами согласен. Мне приходилось по долгу службы сталкиваться с активными в церковном смысле верующими – не сказал бы, что они являют собой образец духовной высоты. Часто даже наоборот.

– Вот в том и дело. – Таис вздохнула. – Из всех церковных людей, кого я знаю, лучшим был отец Александр. Я ему иногда завидовала, что он может, будучи образованным и начитанным, верить в простоте и не задаваться всякими… неудобными вопросами. У меня так никогда не получалось. Но такие люди как он – редкость.

– Как вы думаете, кто и почему мог его убить?

Куста покачала головой.

– Не знаю. Он был таким светлым человеком! Таким… Я не представляю, у кого… как могла подняться рука… убить его. – Ее губы задрожали, и девушка умолкла.

Хош опрокинул в себя остатки кофе. Вот что он ненавидел в своей работе – разговоры с родными и близкими убитых. Ощущение собственного бессилия. Ведь даже если убийца будет найден и наказан, убитого не вернешь. И нечем утешить, кроме банальных слов сочувствия, которые казались ужасно фальшивыми. Не фальшивым было только одно:

– Мы обязательно найдем убийцу.

Таис только кивнула. Она, впрочем, быстро справилась с собой, как отметил Шекер. Помолчав, девушка поглядела куда-то вдаль и сказала:

– Есть мнение, что пороки и преступления это попытка «зайти по другую сторону красоты». Красота самодостаточна. Человек смотрит на прекрасное и не понимает, что с ним делать. Ему хочется понять тайну красоты, но она не дается ему. И тогда он пытается ее съесть, как Ева запретный плод. Съесть, разрушить.

– Как ребенок разбирает и ломает красивую игрушку, чтобы посмотреть, как она сделана?

– Да, как-то так. А на самом деле красотой просто надо уметь любоваться, не пытаясь ее съесть.

– Вы хотите сказать, что отца Александра могли убить из желания уничтожить прекрасного человека? Мне с трудом верится в это.

– Нет, я… Вдруг пришла такая мысль… философская. Наверняка были другие причины. Но я их не знаю. У меня даже идей никаких нет на этот счет.

Шекер задумчиво поглядел в окно.

– Ваша теория насчет красоты интересна, – промолвил он, – и, возможно, даже объясняет отдельные преступления, особенно с признаками мании и на сексуальной почве. Но, я вас уверяю, многие люди воруют и убивают лишь для того, чтобы жить получше и покрасивее. И ради того, чтобы окружить себя богатством, красотой и комфортом, они не стесняются обезображивать чужие жизни, причинять боль. Не знаю, как там это объясняет ваша философия… да и знать не хочу. Мое дело – ловить и сажать преступников. И лучше бы им о вашей философии не знать – меньше голову будут мне морочить на допросах.

– Вы не романтичны.

– Моя профессия не располагает к романтике.

Выйдя на улицу, он выкурил сигарету. Сел в машину, посмотрел перед собой невидящим взглядом.

«Он ни во что не вмешивался. Жил только церковью».

Жил только церковью. Если Зестоса убили потому, что он что-то узнал, то эти сведения, очень вероятно, могли относиться именно к церкви. И если убийцы не остановились перед таким преступлением, значит, их делишкам действительно что-то сильно угрожало.

«Пусть меня заберет христианский черт, – подумал Шекер, – но я загляну под каждый камень Парфенона, чтобы узнать, что эти служители христианского Бога хотели скрыть!»

Таис Афинская

Афинянке с таким именем, как у нее, полагалось бы стать возлюбленной какого-нибудь великого героя. Но в наши дни мир завоевывают, как однажды выразился император, не силой, а умом, так что великими оказываются не полководцы, а ученые – и, в полном согласии с изменившейся реальностью, Таис Куста влюбилась в героя нашего времени, всё как положено: известный ученый, глава Афинской Академии, да еще и знаменитый писатель, красавец, обладатель научных званий и наград, богатый и из древнего рода… Впрочем, она знала его еще в те времена, когда он не был ни знаменитым, ни богатым. Но умным и красивым он был всегда. Невероятно, восхитительно красивым. А еще остроумным и веселым. Впервые она увидела Феодора, когда он пришел на день рождения к Василию. Таис было всего шесть лет – она была поздним, но от этого еще более любимым ребенком, – а друзья учились на первом курсе Академии. В последующие годы темноволосый красавец с чудесной улыбкой нередко появлялся у них дома и иногда приносил ей подарки: конфеты или шоколад, позже книги. После того как Василий женился и обзавелся собственной квартирой, Таис стала видеться с Феодором гораздо реже, но получала от него через брата приветы и книжки, а однажды – ей тогда исполнилось шестнадцать, Киннам был уже четыре года как женат – он при встрече вручил ей красивый стеклянный браслет ручной работы, привезенный из Венеции. Он овдовел, когда Таис было восемнадцать. Она не помнила, когда именно влюбилась. Казалось, она любила его всегда. А он всегда видел в ней только сестру лучшего друга.

Она мечтала, что когда-нибудь, когда он придет в себя после смерти жены, может быть, появится шанс… Но в то же время чувствовала, что в нем, глубоко внутри, что-то закрылось. Он превратился во взрослого мужчину, еще поумнел и похорошел, однако женщины стали для него всего лишь развлечением. А потом его избрали ректором, и всё прекратилось. Таис к этому времени уже окончила Академию и работала над диссертацией. В следующем году она защитилась, потом начала преподавать, еще через два года переселилась от родителей в собственную квартиру. С Феодором они стали коллегами, встречались на академических мероприятиях, на днях рождения Василия… и только. Таис, пожалуй, чаще видела ректора в новостях и в интернете, чем вживую.

К этому времени она уже смирилась с тем, что ее любовь безнадежна. О нет, она не собиралась становиться вечной страдалицей и весталкой своего чувства. Она пыталась жить, как все. Рассталась с девственностью еще во время учебы в Академии, с помощью сокурсника, а потом, рассорившись с ним, попробовала завести другой роман. Но приобретенный опыт не принес ничего, кроме разочарования. Не то чтобы эти молодые люди и другие пытавшиеся ухаживать за ней были глупыми, несимпатичными и скучными, но они не были даже близко Феодором Киннамом. И, наконец, Таис решила, что судьба не благоволит ей в личной жизни и ее удел – научная карьера. К счастью, такая позиция в наши дни уже не вызывала недоумения и лишних вопросов: Афины даже лидировали среди всех городов Империи по количеству женщин, не связанных брачными узами и бездетных, предпочетших посвятить себя работе или творчеству. Внешне Таис успешно вписалась в их ряды, а внутренние покои души ничто не обязывало распахивать перед каждым встречным.

В церковь Таис захаживала еще будучи школьницей, с тех пор как узнала, что там бывает Феодор. Она постаралась ненавязчиво узнать, в какой храм он ходит и как часто, и тоже стала приходить туда. Иногда ей удавалось посмотреть на Киннама издали, а изредка она здоровалась с ним: какая удивительная встреча, ты тоже здесь на службе, как поживаешь… Собственно, ради этого она и посещала церковь. Впрочем, как человек любознательный, она постаралась узнать основное о православии и христианской жизни, порой читала и святоотеческие книги, тем более, что брат Василий, сам будучи человеком нецерковным, изучал богословские сочинения святых отцов в рамках византийской философии. Кое-что ей нравилось, но до поры только интеллектуально, в церковных таинствах она не участвовала. Однако Феодор бросил ходить в церковь вскоре после свадьбы, и это было непонятно, ведь его жена продолжала молиться и причащаться. Таис лишь на первом курсе, примерно за год до смерти Елены Киннам, поняла, насколько не сложилась у Феодора семейная жизнь. Но причин этого она так и не узнала – впрочем, о них никто толком не знал, а Василий, если и знал, ничего не рассказал бы. Смерть жены заметно ударила по Киннаму, и Таис стала часто захаживать в академический храм в честь Дионисия Ареопагита – молиться за Феодора, а заодно лелеять собственные надежды. Киннам оправился за несколько месяцев, а потом у него опять появились женщины. Надежды Таис снова пошли прахом, и тогда она впервые решила пойти на исповедь – в Парфенон. И попала к отцу Александру. Когда она рассказала о своих мытарствах на поприще личной жизни, он чуть помолчал и сказал:

– Ни на одном мужике свет клином не сошелся, Таис.

– А сошелся только на Боге, – пробормотала она полувопросительно, полуиронично.

– И на Боге тоже не сошелся. У света нет клиньев, Таис. Из каждой точки вселенной одинаково далеко как до Бога, так и до человеческого счастья. И одинаково близко.

Она взглянула удивленно: не ожидала от священника, тем более такого вроде бы простого с виду, подобного философского высказывания.

– Видишь ли, какое дело, – продолжал он, улыбнувшись в бороду, и его обращение на «ты» прозвучало очень естественно и ничуть не казалось невежливым, – мы живем только здесь и сейчас. Либо живем здесь и сейчас с Богом и счастливы тоже здесь и сейчас тем, что имеем. Либо мы живем химерами или мечтами, планами на будущее или страхами перед ним, плохими или хорошими воспоминаниями о прошлом, а того, что вокруг нас, не замечаем и не ценим. Трудно быть счастливым в таких условиях и трудно заметить присутствие Божие в своей жизни. Подумай об этом! А еще лучше попробуй хотя бы в течение недели каждый день размышлять о жизни и находить десять вещей, за которые ты благодарна Богу. Только непременно десять, не меньше, даже если тебе кажется, что их только три или пять.