Час кроткой воды

– Кто-то из посторонних – едва ли… а вот из домашних – практически все, – помолчав, произнес он.

Уже какой-то результат. Пока не сказано, что однозначный – но все-таки результат. И к тому же он дает Наю не просто предлог, а несомненнное право перейти к следующей стадии – необходимой, но никак уж не приятной.

– Полагаю, вы понимаете, что это означает, – сказал Най. – Мы должны опросить ваших домочадцев. Всех без исключения.

– Да, – кивнул Наместник. – Конечно.

Радости у него это известие, разумеется, не вызвало – но и протеста тоже. Наверняка Первый Взлет его ждал – и наверняка знал, что это необходимо.

– И начать, несмотря на позднее время, следует сейчас, – добавил Вьюн. – По горячим следам.

– Да, – снова кивнул Наместник. – Конечно. Понимаю.

Он действительно понимал, и это одновременно облегчало работу Ная и тяготило его душу.

– Если вы не возражаете, я бы предпочел продолжить нашу беседу. А Даму Тайэ будет расспрашивать Шан, – Най вежливым кивком указал на Храмовую Собаку.

– Это разумно, – произнес Наместник.

Наю было предельно ясно, что он имеет в виду. О знакомстве Вьюна с Наставником Тайэ и его женой Первый Взлет не знал, а Най ему не собирался раньше времени сообщать. Зато Наместник отлично знал, что такое репутация и доброе имя – и не мог не согласиться, что лощеный красавчик – не лучший собеседник для молодой очаровательной женщины, да еще в подобной ситуации. Богам, и тем не стоит в лужу садиться – грязь может и прилипнуть. Что уж говорить о людях! Нет, с какой стороны ни посмотри, а умный, цепкий и некрасивый Шан – идеальный выбор.

– А со слугами пока побеседует наш лончак.

Вот так – а чего ты хотел, мальчик? Раз уж ты настолько осмелел, что собственные версии выдаешь – поработай. Следственная рутина – отличное лекарство от фантазий, не подкрепленных фактами.

– Хорошо, – согласился Наместник. – Их проводят. А мы продолжим наш разговор.

Приближаясь в сопровождении старой служанки по прозванию Син Белая Кошка к опочивальне Наставника Тайэ, где сейчас и пребывала его жена, Шан мучительно размышлял, что же ему сказать, когда он постучится в дверь. Да и постучаться было немного страшновато: что-то всегда в душе противится, когда нужно нарушить тишину в покоях больного. Даже если знаешь наверняка, что больной тебя не услышит.

Менее всего Шан ожидал, что стучать в дверь не придется – она была распахнута настежь. А уж о тишине можно было смело забыть.

Старуха Син ахнула горестно и возмущенно и заторопилась. Ускорил шаги и Шан.

Картина, представшая его глазам в комнате Наставника Тайэ, была до зубной боли неправдоподобной.

– Мама, а что он… – мальчик лет восьми с настороженными черными глазами, взъерошенный, упрямый, явно не собирался сдаваться. Несмотря на малые годы, это был настоящий боец. Шан еще не знал, на что мальчик так негодует – но не сомневался, что в своем негодовании он не уступит ни пяди. – Я этого не надену!

– Вот видите! – патетически возгласил какой-то тип в парчовом наряде. – Ваш сын не хочет надевать накидку.

Он попробовал набросить означенный предмет на плечи мальчика, но тот гневно отстранился. Шан мысленно присвистнул, оценив демарш: накидка была траурной.

– Да как же вы посмели! – с гневной брезгливостью произнесла высокая молодая женщина в темно-вишневом платье, вышитом цветами. Так вот она, Дама Тайэ!

– Но этого требуют приличия! – напыщенно возвестил тип. – И не только от вашего сына, но и от вас!

– Вот как? – медленно и с силой произнесла высокая красавица. – Приличия? И какие же это приличия смеют требовать от меня надеть траур по живому мужу, как по мертвому? Какие приличия требуют от сына оплакивать отца заживо? Или они требуют, чтобы мой муж, открыв глаза, увидел меня в трауре? Утратившей надежду? Не дождетесь. Он увидит, что я ждала его пробуждения. Единственное, чего могут требовать приличия – чтобы вы немедленно покинули эту комнату. Подите вон!

Если мальчик был бойцом, то женщина стоила целого отряда. Сила ее гнева буквально вышвырнула типа в парчовом платье из комнаты. Он скукожился и прошмыгнул мимо Шана и служанки, не смея даже бормотнуть что-нибудь жалобное.

Женщина обняла мальчика.

– Все-все-все, – сказала она ласково. – Уже все. Он больше тебя не побеcпокоит. Ты спокойно можешь идти спать.

– Но, мама! – возмутился мальчик. – Я же не маленький! Я тоже хочу помогать!

– Верно, ты не маленький, – серьезно подтвердила женщина. – Поэтому ты сменишь меня утром. Ничего хорошего не будет, если мы оба просидим с отцом всю ночь, а потом оба свалимся. Ты сменишь меня утром – до прихода твоего брата.

– Да, – кивнул мальчик. – Я понял. Я постараюсь уснуть.

– Только сначала загляни на кухню и скажи, чтобы ужин принесли еще и для Син… и для господина сыщика, разумеется.

Мальчик устремил по-прежнему настороженный взгляд на Шана, словно бы спрашиваю безмолвно: «Кто ты? Хорош ли ты в своем деле? Найдешь ли того, кто поднял руку на отца? Могу ли я оставить тебя со своей матерью, не обидишь ли ты ее?»

– Меня зовут Шан, – произнес сыщик, повинуясь этому невысказанному вопросу. – Шан Храмовая Собака.

Он ненавидел необходимость представляться по прозвищу – но понимал, что сейчас это необходимо.

– А как тебя зовут?

– Тайэ Второе Крыло, – ответил мальчик, не сводя с него глаз. Странно, но прозвище гостя, похоже, не показалось ему ни смешным, ни нелепым: даже тени насмешки не увидел Шан в его взгляде.

– Так вот, Второе Крыло, я сыщик. Я здесь, чтобы узнать все, что может помочь нам поймать того, кто сделал это. – Шан обернулся в сторону постели, на которой лежал Государев Наставник. – Не тревожься. Все будет хорошо. Вот увидишь.

Мальчик помедлил и кивнул. Даже не лицо его – вся его фигура, осанка выражали явственное: «Смотри же – ты обещал!»

– Ужин скоро принесут, – произнес он. – Я пойду скажу, чтобы принесли.

Он пожелал спокойной ночи, попрощался и вышел, серьезный и собранный – ведь он шел не просто так, а по важному делу: распорядиться насчет ужина, а потом лечь спать и постараться уснуть, чтобы завтра сменить мать у постели отца.

– Спасибо вам, – негромко произнесла Дама Тайэ. – Теперь ему будет спокойнее.

Шан отлично понимал, о чем идет речь. После того, как какой-то мерзавец приставал к нему и его матери с траурной накидкой и высокопарными гнусностями, сыщик с его обещанием поневоле казался оплотом надежности.

– А что это был за неприличный идиот? – полюбопытствовал он.

Губы женщины изогнулись в брезгливой усмешке.

– Действительно, идиот. И неприличный. Хотя талдычит о приличиях, не переводя духу. Его зовут Су по прозванию Суслик.

Шан фыркнул от неожиданности. До сих пор ему казалось, что хуже его прозвища и быть не может, но этому Су-Суслику не повезло куда сильнее – потому что оно пристало адепту приличий как никакое иное. Шан успел разглядеть его черты, когда он прошмыгнул мимо – вроде бы и правильные, но удивительно ничтожные. Высокий, солидный, изящно одетый, он ничем не походил на суслика – и вместе с тем походил разительно. Невозможно было даже помыслить, что его могли наречь как-то иначе.

– Он дальний родственник мужа по женской линии. Очень дальний. Я о нем раньше и не слышала. Нашкодил в своей провинции, а потом бросился просить заступничества.

– У Государева Наставника? – не на шутку удивился Шан.

– Нет, ну что вы! – улыбнулась Дама Тайэ. – У Наместника. Раз он большой чиновник, то обязательно родственнику потрафит. Муж мой вышел в отставку, он даже не глава рода, так его и смысла нет просить, а вот Наместник – тот непременно порадеет.

– Так ведь это не его область, – окончательно растерялся Шан.

– А Суслику что с того? – вновь усмехнулась женщина. – Раз у него родня в больших чинах, какая ему разница, где – главное, что богатая и знатная. Это мы понимаем, что власть областного наместника заканчивается на границах области. А он уверен, что довольно Наместнику написать письмо, погрозить и мзду предложить, и мигом все грехи с него спишутся. Глядишь, еще и в чинах продвинется. И ведь уверен, сквернавец, железно уверен, что Тайэ станут его покрывать.

– Если бы только! – вздохнула старуха Син. – Он еще уверен, что он самый что ни на есть из себя роскошный подарок, и стоит ему только постараться, госпожа вот прямо вся ему в объятия и упадет. Изводу на него нет!

Это было настолько невообразимо нелепо и мерзко, что Шан сначала даже не понял, что именно сказала служанка. А когда понял, освирепел.

Какой-то напыщенный Суслик посмел… посмел… пусть даже в мыслях… да что он вообще о себе воображает! Кто он – и кто Дама Тайэ!

Не в знатности дело – этот Су семейству Тайэ вроде как родственник, пусть и по женской линии. И не во внешности – на лицо Су вполне благообразен, даром что суслик сусликом. И не в годах – ему лет сорок, Наставник куда постарше его будет. И не в том даже, что Дама Тайэ – мужняя жена; для всяких там сусликов это едва ли помеха. Да он уже мысленно Наставника Тайэ схоронил – ишь, как суетится!

Но как он посмел даже помыслить… как только в головенку свою забрал, грызун несчастный, покуситься на волшебную красоту Дамы Тайэ!

А Дама Тайэ была именно что волшебно хороша.

Красота ведь бывает разной. Бывает надменная красота. Злая. Такая, что унижает, пригибает к земле. И такая, что выпивает всю радость из души, заставляя терзаться болью о несбыточном. Да мало ли какая еще!

Дама Тайэ была так прекрасна, что рядом с ней Шан напрочь забыл, насколько сам он некрасив. Его злополучная внешность, его нищая юность, его низкое происхождение – все это было совершенно неважно рядом с ее сияющей красотой. Разве важно весенней листве, богат ты или беден? Разве солнечный свет, согревая тебя, спрашивает, красив ты или уродлив? Разве пение птиц хоть на один звук изменится оттого, что их слышит вельможа или простолюдин? Лицом к лицу с этой невероятной женщиной Шан чувствовал себя, словно лицом к лицу с рассветом или мелодией. Совсем недавно он говорил Тье, что никогда не видел внутреннего сада семейства Тайэ – а сейчас он любовался им. И возжелать Даму Тайэ казалось ему таким же кощунственным и нелепым, как захотеть украсть благоухание цветов этого сада. Если у кого и есть право на аромат цветов, так только у земли, в которую вросли их корни – а землей Дамы Тайэ был ее муж. Теперь, когда он был не просто голым и мокрым потерпевшим на столе квартального лекаря, а полулежал, опираясь на подушки, его лицо было спокойным и значительным. Древняя мощь угадывалась в нем, скрытая сила земли.

И чтобы какой-то суслик…

– Кошенька! – ахнула Дама Тайэ. – Да что ты такое говоришь! Быть того не может!

– Балда, – беззлобно провочала служанка. – Вот как в девушках была балда, такой и осталась. Под самым носом у себя простых ведь вещей не видишь. Не может, не может… еще как может. Это только ты и не замечала.

– А господин замечал? – заинтересовался Шан.

– Конечно же, – подтвердила Кошка. – Он ведь не вчера родился. Да все видели. Это госпожа только по доброте душевной… а так – попробуй не заметить! Он просто госпожу расстраивать не хотел, вот и не говорил ей. К чему ей про такие пакости знать, раз он все едино этого суслика выставить собирался. И он, и господин Наместник.

– А что ж не выставили? – Шан все еще не мог унять негодования.

– Так ведь день рождения, – вздохнула служанка. – Этот суслик ведь как рассчитал – явился за неделю до дня рождения господина. Кто бы его иначе и вообще в дом пустил, шелупонь этакую!

Шан тоже вздохнул. Нерушимый обычай – никому не может быть отказано в гостеприимстве, если гость, пусть и трижды нежеланный, явился в течение недели перед днем рождения. Только на четвертые сутки после празднования можно прогнать находника, незванным навязавшегося в дом.

– Господин бы его как раз завтра и выгнал. А теперь он лежит – а потом опять нельзя будет. Уже послезавтра будет нельзя – опять день рождения. У сына госпожи.

М-да… невеселый праздник ожидает Второе Крыло.

Что-то в этой мысли показалось Шану важным, но он никак не мог понять, что именно и почему. Картина и без того вырисовывалась крайне занятная.

– Зато я не лежу. – Дама Тайэ вновь была разгневана – и немудрено. – И если его Первый Взлет не вышвырнет из дома завтра же, я сама это сделаю.

– Не получится, – с сожалением возразил Шан. – Пока следствие не закончено, никуда ему уезжать нельзя.

– Верно, – кивнула Дама Тайэ. – Я не подумала.

– Значит, он так и будет тут околачиваться? – расстроилась Кошка. – На госпожу пялиться, младшего господина пугать…

– Ну, думаю, под домашним арестом ему это будет делать затруднительно, – усмехнулся Шан.

– А вот это правильно! – мстительно обрадовалась Кошка.

Тут послышался тихий стук, дверь отворилась и в комнату вошли трое слуг со столиками-подносами, по одному для каждого. Они ловко расставили столики, повернув их ручки из бокового положения вниз, тем самым превращая их в ножки.

Шана при виде этого зрелища взяла оторопь.

Не сказать, чтобы столики были какими-то невиданно дорогими, изукрашенными перламутром или позолотой. Обычное талисманное дерево гладкой полировки, пусть и редкостно красивое. И магическая черта по краю столика была ему не в новинку – чары, сохраняющие горячие блюда горячими, а холодные – холодными, не так уж и редки. Их можно встретить в любом мало-мальски приличном трактире. Но вот сами блюда – а точнее, их изобилие…

Два разных горячих супа, по чашке каждого. Исходящий паром свежесваренный рис. Узкие полоски мяса, от одного запаха которых рот наполнялся слюной. Соленые овощи. Умопомрачительно ароматные мясные ушки-пельмени и соус к ним. И целое блюдо чудесных крохотных пирожков. Не упоминая, разумеется, чай – как же без него?

Шан был ошеломлен. Он привык ограничивать себя в еде. Не из скупости – а потому что вырвался из нищеты, и отлично знал, что делается с теми, кто не только вырвался, но и дорвался. И не желал, чтобы это случилось с ним. Даже в ту пору, когда он только-только начал нормально зарабатывать, когда его состояние однозначно определялось словами «глаза больше желудка», он обуздывал себя. А сейчас, когда он это состояние избыл, перед ним оказалась такая прорва еды, что он растерялся.

– Да я ж все это не съем! – взмолился он. – Лопну!

– Зачем же лопаться, господин сыщик? – солидно возразил слуга. – После целого-то дня работы…

Шан было подивился, откуда у него такие сведения, потом вспомнил, кого именно Най отослал опрашивать слуг, и сделал, как и подобает одному из лучших сыщиков управы, совершенно верный вывод.

– Ну, Тье! – с восхищенным возмущением произнес он. – Ну, проглот! Чтобы лончак – и такой ушлый! Погоди, Воробей – ты у меня еще поклюешь по зернышку!

– А разве он неправ? – рассмеялась Дама Тайэ. – Это ведь не в один присест съесть. Вам еще работать и работать.

– Ну, если так посмотреть, – подумав, признал Шан, – наверное, он в чем-то прав. Но все равно я этого так не оставлю.

И потянулся за пирожком.

Ушлый там или не ушлый, проглот или не проглот, а занят Тье был тем же самым, что и Шан – ел пирожок. Четвертый по счету.

Напротив него за столом сидела, облокотясь, стряпуха и взирала с почти материнской жалостью: встрепанный, тощий – ну как есть Воробей. Совсем в этой сыскной управе порядка не знают – ну разве можно этакого недокормыша работой морить! То ли дело, к примеру, сыновья ее племянницы – молодец к молодцу, статные, крепкие.

О них и шла речь за кухонным столом.

– Славные парни, что и говорить, – разглагольствовала старшая судомойка по прозванию Мушка, маленькая, жилистая и крепкая, как стоялый уксус. – Особенно трое старших.

– А младший чем тебе нехорош? – возмутилась стряпуха.

– А тем, что друзей себе не тех выбирает, – отрезала Мушка.

Тье навострил уши. Однако выражение его лица осталось по-прежнему безмятежным. Сложно иметь другое выражение лица с пирожком во рту.

– Да чем тебе его друзья нехороши? – стряпуха, судя по всему, вознамерилась отстаивать племянника всерьез.

– Да ты, Яблоко, сама посуди! Твоя Ягодка не нам чета, в господских покоях служит. А младшенький ее с сыном мясника дружбу водит! Нет бы кого почище себе в приятели выбрал!

– А чем тебе сын мясника нехорош? – фыркнула Яблоко. – Мать его госпоже прислуживает – так и что теперь, выше притолоки нос драть? Может, им и меня теперь сторониться надо – я-то день-деньской на кухне, господских покоев и не вижу!

– Да нет, ну ты что, Ягодка тебе сестра ведь… – несколько растерялась Мушка.

– А сын мясника ее Стрижу друг! – победно припечатала стряпуха. – Уймись ты, Мушка, право слово! Чем такой друг нехорош? Честный, работящий, о сестрах заботится – любой бы девушке такого брата. Живут, как жемчужины в сережках красуются. Родителям помощник опять же. Добрый, веселый, надежный. Чем не друг? Такой дурному не научит.

– Ну, все-таки… – неопределенно высказалась Мушка, не желая сдаваться так уж сразу.

Тье не примолвил к их разговору ни слова. Он жевал пирожок. А дожевав, потянулся за пятым. Левой рукой. Потому что в правой у него была модная новинка – грифель. И этим грифелем он, не глядя, выкомаривал на листе бумаги всякую ерунду.

Вот только эта была совершенно особенная ерунда.

Ни стряпуха, ни судомойка не обращали на его каракули никакого внимания. Известное дело – стесняется молодой человек, не знает, куда руки девать, вот и калякает вензельки да завитушки. Раньше застенчивые юнцы все больше четки в руках вертели, чтобы от их беспокойства ничему вокруг урону не было. А то ведь ухватит вещицу какую-нибудь мимодумно да начнет крутить – беспременно сломает. А тут какой-то плотник из столицы возьми да и придумай грифель разметочный – поди, удобнее, чем угольком линию по угольнику наводить! Новомодную придумку тут же оценили художники. А когда ее освоили писцы, грифели пошли нарасхват. Оно конечно, записывать под диктовку грифелем, и лишь потом перебеливать документ кистью – двойная работа, зато не приходится то и дело отрывать руку от письма, чтобы напитать кисть тушью. Да и положа руку на сердце – всегда ли удается сразу написать под диктовку кистью набело, без помарок? Любой грамотный человек почитал должным иметь при себе грифель для срочных записей. А среди приличных молодых людей сделалось хорошим тоном не просто иметь грифель при себе, а и пускать его в ход при любой возможности – напоказ. Сразу ведь ясно – раз не просто четки перебирает, а загогулины всякие выводит, то не просто стеснительный юнец, каких кругом двенадцать на дюжину, а из хорошей семьи мальчик. Обеспеченный. Такому нужды нет работать день-деньской. Натруженные руки не бывают нервными. Им бы отдохнуть хоть немного, а не за грифель хвататься. Да и писец или служащий управы из рядовых за день столько кистью да тем же грифелем орудует, что даруйте боги его рукам покоя: мучительная штука – писчая судорога!

Конечно, если приглядеться, худощавый Тье походил на худосочного богато одетого бездельника не больше, чем спелый колос на прошлогоднюю соломину, так ведь это если приглядеться. А по мнению стряпухи и судомойки, таким, как Воробей, и вовсе спину гнуть и надрываться ни к чему – совсем ведь еще молоденький, а уж тощий какой, того и гляди, ветром унесет! Они подсовывали Тье пирожки с дружным умилением, не обращая никакого внимания на грифель в его правой руке. Успеет еще наработаться на своем веку – а покуда кому и возить грифелем по бумаге, как не юному лончаку? Пусть себе ест на здоровье и ерунду малюет! Тье и малевал.

Но это была совершенно особенная ерунда.

Опытный сыщик способен запоминать сразу многое. При всех своих познаниях опытным Тье не был. И долго еще не будет. Не сказать, что память у него, как дырявый мешок – но школить ее Воробью предстоит не год и не два. А до тех пор как быть? Нет, ну вот как быть, если не допрос ведешь, а простой с виду разговор? Если слушаешь непринужденную болтовню, на которую сам же людей и навел? Навести – полдела, а ты попробуй запомни все, что в этой безобидной болтовне промелькнуло нужное! И записывать нельзя! Никак нельзя. Что в частной беседе выболтают, никогда под протокол не скажут. Помстится человеку, что не разговор это, а допрос – и захлопнется он, как сундучок с секретом, и нипочем ты его не откроешь. Ну, может Шан или Най смогли бы – так на то они и мастера. А Тье покамест подмастерье.

И потому его правая рука быстро выводила на листе бумаги одному ему понятные стрелки и линии, а заодно и выполненные двумя-тремя штрихами наметки рисунков – ягоду, летящего стрижа и нечто, напоминающее силуэт поросенка.

Родня. Друзья. Знакомые.

Связи.

Те, кто мог так или иначе, намеренно или случайно узнать что-нибудь о распорядке дня и перемещениях Государева Наставника. Те, кто мог обмолвиться или сболтнуть.

– Да ты ешь, не стесняйся, – вздохнула стряпуха. – Совсем тебя твое начальство заморило. За метлу спрячешься, и видать не будет.

Нет лучше способа расположить к себе человека и разговорить его, чем принять его угощение и разделить с ним еду. Разве что совместная выпивка – так ведь Тье на работе, и пить ему ну никак нельзя.

– Да ведь не всухомятку же, – укорила подругу Мушка.

– Ой, и верно, – спохватилась та.

Тье покладисто согласился выпить с обеими женщинами чаю – глупо как-то одному чаи гонять, вы не находите? – и откусил по их общему настоянию от пирожка. Пятого по счету.

Слуг, которых следует опросить на предмет родни и знакомств, в усадьбе много. Так что Тье не строил иллюзий относительно количества пирожков и чаю, ожидающих его.

Ночь ему предстояла долгая.

Най, что примечательно, тоже ел пирожок. Правда, не пятый, а третий. Нехорошо у наместника за столом сразу на еду набрасываться. Политес обязывает.

В полном согласии с политесом Най не отнекивался, не жеманничал, но и не торопился, держал осанку и орудовал палочками для еды с непринужденным изяществом. Одним словом, ел, как и подобает благовоспитанному юноше из вельможной семьи в знатном доме. Будь у него время подумать, он бы, пожалуй, ссутулился, откинулся на спинку кресла или там почавкал разок-другой, чтобы не выказывать вельможное воспитание слишком рано: Первый Взлет – человек наверняка наблюдательный и умный, и кто его знает, какие он выводы сделает. А уж что такую диковину, как провинциальный сыщик с придворными ухватками, он мимо глаз не пропустит, и сомневаться не приходилось. Однако подумать об этом у Ная времени как раз и не было: он слишком внимательно слушал Наместника. А хорошие манеры из него мимодумно так и перли.

Впрочем, не сказано, что и у Наместника было время толком обдумать тонкую воспитанность удивительного сыщика. Он тоже был занят. Он припоминал всех местных жителей, кто так или иначе мог затаить враждебность к роду Тайэ.

– Ано Золотая Печать, – продолжал Первый Взлет. – Прижал я этого поганца крепко. Век будет помнить, как взятки вымогать.

Най кивнул в знак того, что запомнил.

– Не вижу, зачем. Во-первых, это ведь не отец его оштрафовал и с должности снял, а я.

– Но вас как наместника охраняют, – заметил Най, – а господин Наставник для покушения доступнее. Причинить вам горе подобным образом…

– А во-вторых, – невозмутимо продолжил Первый Взлет, – это душонка не только мелкая и жадная, а еще и трусливая. Куда ему убийцу нанимать, покушаться! Он сейчас сидит тихо и трясется, как студень на блюде. Рад-радешенек, что деньгами и должностью отделался. Нет, Ано – это совершеннейшая нелепость.

Най снова кивнул – на сей раз в знак того, что с наместником согласен. Как хорошему сыщику и полагается, он, конечно же, знал хоть понаслышке, кто из местных чиновников чем дышит и что собой представляет. Натуру Ано Первый Взлет описал с убийственной точностью.

– Дани Ночной Ветер, – произнес Наместник. – Старший помощник начальника Фарфоровой управы.

Най знал, что это имя непременно прозвучит, и ждал его.

Того, что это будет больно, он тоже ждал.

Ночной Ветер, лучший друг – с детских еще лет… и Вьюн ничем, ничем не мог ему помочь! Один из лучших сыщиков управы… но нельзя вести следствие по делу, если кто-то из подозреваемых или свидетелей тебе знаком. А уж тем более если это родня или друг! Дело досталось в производство начальнику сыскной управы. Наю нельзя было не только в нем участвовать – повидаться с подследственным, и того нельзя! Только одно Най и смог – дать показания под протокол, что знаком с Дани Ночным Ветром со школьных еще лет, и человека честнее во всю свою жизнь не видел. Слова весят не больше песчинки. Много ли Дани от них пользы? Но, может быть, именно эта песчинка перевесила, в конце концов, чашу предварительного постановления и позволила Дани угодить под домашний арест, а не тюремный?

Может быть.

По крайней мере, Най на это надеялся.