Час кроткой воды

– И Сано Нефритовый Лист. Старший помощник Наместника, то есть мой. Оба под домашним арестом по делу о королевском фарфоре. И мастер Фай Хромой. Под частичным домашним арестом с правом работать. Тоже по делу о королевском фарфоре.

Най кивнул опять.

– Не вижу, как, не вижу, зачем, – хмыкнул Наместник. – Из-под домашнего ареста убивать или исполнителя нанимать не улизнешь.

– Кто-то из близких? – предположил Най.

Должен был предположить.

– Да нет, ерунда выходит. Сами посудите. Дани в наших местах человек новый, чиновник без году неделя. Ни преданных роду слуг, ни подчиненных, готовых ради него в огонь и в воду у него здесь нет.

Най приопустил ресницы. Слуги… в доме Дани и вообще лишних слуг не водилось. Конечно же, уезжая к месту службы, Ночной Ветер оставил всех с отцом: сам он парень еще молодой, неприхотливый – как уж нибудь да обойдется…

– Так что по своему почину убивать ради него никто не побежит. Сано… ну, своего Старшего Помощника я не первый день знаю…

Как и Най знает Дани.

– В высшей степени маловероятно. Кто-нибудь из домочадцев ради него мог бы – но зачем? Им не убивать, им прошения писать… да они и пишут. Всю управу уже завалили. Вешать на и без того подозреваемого в крупном деле еще и труп – да чего ради? Два следствия опаснее одного – больше шансов докопаться до истины хоть по которому-нибудь. Нет, им сейчас на убийство покушаться никак не с руки.

Что верно, то верно.

– А мастер Фай и тому уже счастлив, что работать может, покуда следствие идет. Что семья голодать не останется. У него и денег нет, и мотива, и у домашних его тоже. А главное, этим троим не только на отца, но и на меня покушаться никакого смысла нет. И сами они это знают, и домочадцы, и близкие. А кто сдуру сразу не понял, тому в первые же дни после ареста до ума довели. Ну, положим, убьют меня – и что дальше? Новый Наместник прибудет. А ну, как не захочет он миндальничать? Тогда им уж не домашний арест, тогда что похуже светит. Им не убивать меня или отца, им с рода Тайэ пылинки сдувать и за здравие молиться!

Господин Наместник действительно был умен. Сложись его жизнь иначе, из него мог бы выйти преотличный сыщик. Не хуже Шана.

– А больше никого нет, кто мог бы таить вражду или хотя бы недовольство. И среди них нет того, кто действительно мог бы покушаться на отца или меня. Сами видите, чушь получается.

– Вижу, – медленно произнес Най. – Рад, что и вы это понимаете. Значит, вы понимаете и то, о чем разговор должен пойти на самом деле.

Список возможных недовольных – так, для разогрева. В случае убийства или покушения на убийство первым счетом всегда следует проверять домочадцев. Родных, близких, челядь… и страшно даже подумать вчуже, как часто поиски в ближайшем кругу потерпевшего увенчиваются успехом.

Наместник не мог этого не знать.

И это знание заледенило его лицо, наполнило его взгляд тяжкой угрозой.

– И вы посмеете? – надменно и холодно молвил он.

Раньше, во время службы в Верхнем сыске до его слияния с Нижним, Най мог спокойно настаивать на ответах – и получал их. Он был равным среди равных – тогда. Сыном вельможи, следователем по делам высокорожденных. А здесь и сейчас он был всего лишь провинциальным сыщиком, мелкой сошкой. Большой ведьможа такого придавит, как докучное насекомое, и не заметит.

– Посмею, – бестрепетно ответил Най. – Это мой долг.

Наместник помедлил немного и вдруг усмехнулся кончиками губ. Гнетущая тяжесть исчезла из его взгляда.

И Най запоздало понял: он только что прошел проверку.

Отступи он сейчас, и Наместник бы его попросту вышвырнул. И говорить бы с ним не стал нипочем. С Шаном – да. Может быть, даже с Тье. Но не с ним.

– Хорошо, – сказал Наместник. – Тогда приступим.

Если Най только собирался приступить, то Шан уже маялся – и всерьез.

Совершенно необходимая – и до предела муторная часть любого расследования. Муторная и мутная.

Опрос сопричастных – будь то подозреваемые, свидетели или просто родня и знакомые.

Одни говорят правду. Другие только думают, что говорят правду. Третьи врут. Четвертые, опять-таки, только думают, что врут. Ремесло сыщика – слушать внимательно, вызывать на откровенность, каждую мелочь запоминать, вдумываться, сопоставлять… человеку стороннему и невдомек, сколько сведений можно вытянуть из безобидной вроде бы болтовни. Но только человек сторонний и мог бы назвать ее безобидной.

Нет, в самом деле. Кто-то машет языком, как лиса хвостом – а кто-то и слова в простоте не проронит, все в себе держит, словно бурдюк завязанный. Но если правильно потянуть за веревочку, узел распустится, и наружу хлынет такое… только успевай уши подставлять под этот поток помоев – и даже поморщиться не моги! Болото кругом, да еще и гнилое, и пахнет оно соответственно, а ты, сыщик, не отворачивайся. Ты в этом болоте палкой шуруй, да хорошенько. И жди, покуда всплывет из него… ну, вот что может из болота всплыть, то и всплывает. Редкий случай, чтобы на болотной мути лотос распустился – такая радость долго потом помнится. Обычно все больше пакость всякая попадается.

Наверное, к этому можно привыкнуть. Даже наверняка. Шан своими ушами как-то слышал разговор двух судебных врачей: «Только посмотри, какое тут прелестное прободение кишок! Ручаюсь, ты в жизни ничего подобного не видел!» Так-то оно так – но Шан, хоть и не стал вместе с врачами смотреть на вышеупомянутую прелесть, был железно уверен, что прободение совести выглядит куда хуже. А оно как раз по его части.

А чтобы найти жабу в болоте, мало его переворошить. Еще и искупаться придется. Со всякой гадюкой на ее языке пошипеть, с каждой лягушкой поквакать. В доверие войти. Чтобы и лягушка, и гадюка сами пожелали поведать тебе свои секреты.

Входить в доверие Шан умел. Ну и что же, что ему это не слишком-то и нравилось? Не любить не значит не уметь. У всякого сыщика, если он стоит того хлеба, который ест, уловок больше, чем репьев на пустыре – не один, так другой непременно зацепится. Потихонечку, незаметно…

Вот только сейчас все уловки, ухватки и хитрые приемчики были Шаном позабыты так крепко, словно он их и не знал никогда.

И не в том даже дело, что лезть к Даме Тайэ с этими хитростями – все равно что насильно макать лотос в ту самую болотную жижу, на которой он возрос. Лотос не замараешь. Не пристанет к нему грязь. Нет, дело в другом.

В том, что нельзя такую натуру вскрывать отмычкой, тайно, по-воровски. Нельзя добывать из нее сведения обманом. Ничего не получится. Кого другого хитрость отомкнет – но здесь и сейчас она оборвет ту тонкую нить понимания, что протянулась между сыщиком и знатной госпожой. Только попробуй подойти окольными путями – в петлю совьются, век не выберешься, а до цели не дойдешь.

Даму Тайэ можно только спрашивать напрямик.

А прямые вопросы звучали ох как неприятно…

– Да как у тебя язык-то повернулся, ищейка нюхливая! – негодовала старуха Син. – Ты на что же тут намекаешь? Это кем надо быть, чтобы такое удумать! Чтобы господин Наместник…

– Успокойся, Кошенька, – мягко произнесла Дама Тайэ. – Господин сыщик обязан задавать такие вопросы. Даже еще и не такие. Даже если ему не хочется. Даже если он так не думает. Все равно обязан. И как господин Наместник относился к отцу, и по душе ли ему младший брат, и не слишком ли ему по душе молодая мачеха…

Син воззрилась на сыщика в упор – и он ответил ей тем же. И не Шан первым отвел взгляд.

– А и поганая же у тебя работа, парень, – с неожиданным сочувствием произнесла она. – Врагу не пожелаешь.

– Не без того, – признал Шан. – Но все равно нужная.

– Нужная, – согласилась Дама Тайэ. – И я отвечу. Мой пасынок – человек глубоко порядочный. И если бы даже он был чем-то недоволен, покушаться на жизнь отца не стал бы ни в коем случае. Но у него нет никаких причин для недовольства.

– А так бывает? – усомнился Шан.

– Бывает, – улыбнулась Дама Тайэ. – Ведь сейчас не отец, а он – глава рода. Сокол одним из первых исполнил королевский указ. Может, и вообще первым. Он стоял у истоков этого указа и подал пример. Зачем бы Первый Взлет гадал, что он получит по завещанию, и старался убрать отца, чтобы обделить младшего брата, если никаких завещаний больше нет? Он распоряжается имуществом рода и владеет своей долей. Все уже расписано, выделено и назначено.

– А если ему недостаточно своей доли? – Шан не верил в это ни на миг, но спросить был обязан.

– Она уже выделена, – пожала плечами Дама Тайэ. – И он не желает большего. Но если бы такое случилось, устранять бы следовало моего сына, а не мужа.

– А господин Наместник никогда не был недоволен появлением младшего брата?

– Ну что вы! Первый Взлет – замечательный старший брат. В роду Тайэ всегда так было. Мне слуги из старых много рассказывали.

– Но у него свои сыновья есть, и оба старше, чем Второе Крыло…

– А им весело, что дядюшка младше племянников, – улыбнулась Дама Тайэ. – Им дай волю, они его еще и избалуют… если он им позволит, конечно.

М-да… Второе Крыло – мальчик не по годам серьезный и с понятием. Такого поди попробуй, избалуй.

– Поймите, Шан, это ведь не купеческая семья, где все сидят на сундуках с деньгами и думают, как эти сундуки между всеми распилить, чтобы никто обиженным не остался. Это даже не обычные знатные землевладельцы, которые сидят на своей земле. Тайэ всегда служили – раньше по военной части, сейчас по гражданской. Какое поместье, какое имущество? В родные края никого служить не назначают. То, что Первый Взлет служит в Далэ – случайность. Он родился и вырос в столице, и только поэтому срочное назначение в Далэ досталось ему, а не кому-то другому. В имении живут в перерывах между назначениями, дети и те, кто вышел в отставку – из поколения в поколение. В таком роду нечего делить – скорее уж радоваться надо, что пока ты на службе в каком-нибудь дальнем округе, дома хоть кто-то из семьи живет. Большая часть имущества вообще не дробится. И никто не останется обделенным.

Такой порядок для Шана был и в самом деле в новинку. Как никогда остро он ощущал, что оказался на чужой территории. До сих пор он еще не сталкивался с вельможами. Это было правом и обязанностью Верхнего сыска. Вот только нет теперь ни Верхнего, ни Нижнего, а есть одна сыскная управа. Так что раз уж ты сыщик – изволь соответствовать.

– Вы хотите сказать, что господин Наместник не проявил никакого недовольства, когда ваш отец взял вас в жены и обзавелся еще одним сыном? – на всякий случай уточнил Шан.

– Недовольство? – рассмеялась Дама Тайэ. – Ну, что вы! Это не было недовольством. Это было самым настоящим ужасом.

Шан поперхнулся.

– Н-нн-ннно п-п-почему? – еле выдавил он.

– Ну, а как же иначе? – Глаза Дамы Тайэ откровенно смеялись. – Ведь не в наложницы взял – в жены. Молоденькую наложницу – скандал, конечно, но всякое бывает. А жену – да еще простолюдинку, да из челяди…

Шан выпучил глаза.

– Господин сыщик и не знает, – посмеивалась Син.

– Конечно. Это же в столице было, – заметила Дама Тайэ и медленно улыбнулась. – Забавно… я ведь до сих пор помню, как сильно в доме Посредницы Кан пахло лимоном и вощанкой…

… В доме Посредницы Кан пахло лимоном и вощанкой. Кому что нравится – некоторые полируют пол и мебель чистой вощанкой, без дополнительных ароматов. Другие, наоборот, предпочитают густое смешение тяжелых благовоний – у человека непривычного в такой комнате мигом голова разболится. А кто-то выбирает один дополнительный запах – яблочный, к примеру, или цветочный какой-нибудь. Даже мода есть на ароматы. Посредница отдавала предпочтение лимонному – невзирая на все ухищрения моды.

Руки Лао по прозванию Светлячок тоже пахли лимоном и вощанкой. И немудрено – ведь это она вымыла весь дом и навощила все, что следует. Посредница Кан не держала слуг. К чему они ей, если в дом постоянно приходят такие, как Светлячок? Те, кто ищет места – а в хороший дом с улицы наняться невозможно. Конечно, рекомендации, выписанные слугам бывшими хозяевами, значение имеют – но кто даст для слуг рекомендацию самим хозяевам? Наймешься в незнакомый дом, а потом света белого не взвидишь. Попадется тебе скупердяй, так и наешься слюнок жареных – сам глава семейства ест вприглядку, а слугам и того не положено. А в иных домах тумаками угостишься, слезами запьешь. Конечно, подобные семейства среди слуг на слуху – но столица велика, не обо всех говорят вслух, кое о ком и шепотом, а о ком другом и разговоров нет. А хоть бы и были, не всякое слово услышать удается. Легко ли самому загодя узнать, повадлив ли хозяин на смазливых служанок и не станет ли хозяйка морить непосильной работой? А вот посредники знают все – работа у них такая. Ну, или почти все. И ошибаются очень редко.

Посредница Кан не ошибалась никогда. Она была лучшей в своем деле. Ни один из слуг не мог бы пожаловаться, что Кан устроила их к жестоким, скупым или несправедливым нанимателям. И никто никогда не сказал бы, что посредница обременила его слугой вороватым, неумелым или ленивым. Кан всегда совершенно точно знала, кто и для какой работы в каком доме годится. Потому что желающие наняться через посредство Кан сначала показывали свои умения в ее доме и саду. От проницательного взгляда посредницы не укрывалась ни одна слабость и ни одно достоинство. Ее мнение стоило дороже любых рекомендаций – потому что ее невозможно было провести. А уж для тех, кто ищет место впервые, она была настоящим спасением. К чему ей держать в доме слуг, если деревенские девчонки готовы к ней в очередь выстроиться – и у каждой есть пара крепких усердных рук? А если учесть, что работа в доме Кан входила в оплату ее посредничества – можно ли сыскать лучшие условия?

Светлячок считала, что нельзя. Что свое прозвание – Талисман – посредница носит недаром. Для таких, как она, посредница и вправду талисман.

– Хорошо, девочка, – изрекла Кан, придирчиво оглядев комнату. Вымытые и навощенные полы мягко сияли, как янтарь. – Очень хорошо. Руки у тебя на месте, ничего не скажешь.

Светлячок опустила ресницы. Посредница понимающе улыбнулась. Сколько она уже видела на своем веку девчонок, опускающих взгляд, чтобы не выдать отчаянной надежды? Да пожалуй, что и не упомнить…

– Думаю, на двенадцать с половиной монет в месяц ты можешь смело рассчитывать.

По столичным меркам это было хорошее жалование. Особенно для такой, как эта девочка – они там у себя в деревне таких денег и не видывали. Талисман была уверена, что Светлячок отвесит поклон и поблагодарит. Однако ей предстояло основательно удивиться.

– Этого не хватит, – тихо, но твердо сказала Светлячок.

Посредница приподняла брови.

– Ну, дружочек, как хочешь, а на большее тебе рассчитывать никак невозможно. Работница ты без укору, что да, то да – но ведь ты не одна такая. Что ни день, находятся служанки, которым хорошее место нужно – и любая готова из себя жилы тянуть, лишь бы устроиться.

– Я знаю, – так же тихо ответила Светлячок. – Но мне… очень надо.

Посредница вгляделась попристальней. М-да… тяжелый случай. Весь ее многолетний опыт подсказывал ей, что не жадность двигала устами девушки, а беда. И что тут делать прикажете?

– Понимаю, – кивнула посредница. – Но и ты пойми – здесь, в столице, на всякую работу своя цена. Больше ты разве что в веселом доме получишь.

Светлячок крепко-крепко зажмурилась.

Открыла глаза.

– Согласна, – с прежней тихой твердостью произнесла она.

– Погоди, девочка, – растерялась Кан, – я ведь только к слову сказала, не на самом же деле…

– А я – на самом, – ответила Светлячок. – Выхода у меня нет. Мне меньше, чем семнадцать монет в месяц – никак.

Кан нахмурилась.

– Постой, – осторожно начала она, – ты ведь понимаешь, что в веселом доме…

– А ты – понимаешь? – раздалось от дверей.

Вошедшая в комнату женщина была примерно одних лет с Посредницей – то есть хорошо за пятьдесят – и даже чем-то на нее слегка похожа. Вот только Посредница пребывала в растерянности, хоть и старалась это скрыть – а эта женщина пребывала в гневе и ничуть его не прятала.

– Она-то ни на щепоть не понимает – а ты? Куда ей в веселый дом? Не из той глины чашка замешана, не для этого варева слеплена! Сама ведь видишь – и не говори, что нет! Цыпленок цыпленком. Ее там с потрохами сожрут и косточек не выплюнут! Пару лет протянет от силы, да и того много! Богов побойся!

– Ну, не скажи, характер у девочки есть, – возразила Кан.

– Значит, за год сожрут, – уверенно заключила гостья. – Ты же не первый день в своем деле, и знаешь, кто на что годится. Не место ей там, Кан. Ты что, в самом деле хочешь ее туда отправить?

– Не хочу, – ответила Кан. – Совсем.

– И я не хочу, – вздохнула Светлячок. – А придется. Я там получу семнадцать монет?

– И двадцать получишь, – произнесла Кан. – Но ты туда не пойдешь. Кошка права. Такого я на душу не возьму.

– Пожалуйста, – тихо промолвила Светлячок.

И настолько безнадежная решимость звучала в ее голосе, что посредница отвела глаза.

– Да на что тебе? Младшей сестренке на приданое?

Светлячок помотала головой.

– Старшему брату на лечение… и учение.

Хозяйка и гостья переглянулись. И явно пришли к согласию. Вот только что это было за согласие, Светлячок не знала.

– Так, – помолчав, строго сказала Кан. – Садись, девочка. И рассказывай.

– Что у тебя стряслось? – спросила Кошка. И вроде бы тоже строго спросила – но Светлячок вдруг поняла, что этим двум женщинам она может рассказать все, и они ее поймут. Было в этой их строгости какое-то участие. Не слезливая жалость, которая поахает и через минуту забудет, а что-то надежное.

– Брата в грозу деревом упавшим придавило, – сказала девушка. – Родителей тоже задело, но не так чтобы сильно, их я легко вытащила. А вот брата – едва-едва.

Кан кивнула. Вытаскивать людей из-под упавшего дерева – не самое женское занятие. Но Посредница не сомневалась, что Светлячок смогла это сделать.

– Лекаря позвали, конечно. Родителям он помог, а вот брату – не слишком. Все ждали, что и ему полегчает, а ему хуже и хуже. Тогда уже и врача позвали, что поделать… поздно позвали.

На сей раз кивнула Кошка. Ну да, услуги врача хоть ненамного, а все-таки дороже лекарских. Разве редко бывает, что люди – кто по бедности, а кто и по скупости – обращались только к лекарю, хотя хворь была серьезной? И много ли может сделать врач, если позвали его, когда уже все сроки минули? Целительская магия может все-таки не все…

– Как он нас ругал… говорил, что если бы сразу позвали, так он бы все вылечил. Но мы ведь не думали даже, что так… никто у нас в семье сроду не болел всерьез, вот и в голову не пришло… а получилось, что упустили время. Еще бы немного, и брат бы вовсе не встал.

Кошка и Талисман вновь переглянулись. Даже и в богатом доме остаться на всю жизнь параличным – судьба, мягко говоря, незавидная. А в крестьянской семье?

– Все-таки на ноги его врач поставил. А только одно плечо выше другого так и осталось. И горб. И тяжелей ложки ничего поднимать нельзя. Хотя что за разница – так и так правая рука сохнет. И лучше она уже не будет. Поздно мы спохватились.

Обе женщины молчали. Они были уверены, что история на этом еще не закончена.

– Ему еще надо лечиться. Чтобы хуже не сделалось. Еще шесть раз. Врач сказал, что лечить он будет сейчас, а деньги можно со временем отдать, частями. Так ведь отдавать-то надо. А потом брату как жить, если все едино он в доме не работник? Родители ведь тоже не молодеют. А кисть – не мотыга, ею и одной рукой можно управиться. Не страшно, что левой – приловчится понемногу. Грамоте выучится, писцом пристроится куда – все заработок. Ну так ученье, оно тоже не задаром.

– Грамоте выучиться… – задумчиво произнесла Кошка. – Он у тебя хоть немного читать умеет? По-простому хотя бы?

Светлячок вздохнула.

– Нисколько, – ответила она. – Ни по-простому, ни по-настоящему. Недосуг было учиться. А теперь надо, и быстро.

Кан только головой покачала. Нет, в том, что брату этой девочки тоже силы духа не занимать, сомнений быть не может. Не оплакивать свое калечество, а перевернуть всю прежнюю жизнь и на ее руинах выстроить новую… он сумеет. У него хватит воли – как хватает у его сестры. Но, как говорится, из одной решимости дом не построишь, нужны и кирпичи. Мужества у парня наверняка достанет – а денег? Сколько денег возьмет учитель, чтобы натаскать деревенщину, в жизни своей не только не написавшего, но и не прочитавшего ни одного знака?

– Если врачу в рассрочку отдавать и за ученье платить, меньше семнадцати монет никак не выходит. И то если жить впроголодь.

– Если надорваться, – поправила Кошка. – Учиться, не разгибаясь, есть не досыта, да еще здоровье слабое… надорвется без пути, и только.

– Тогда у меня совсем другого выхода нет. Если двадцать монет дадут…

– Даже и не думай! – отрезала Кошка. – Сгинешь впустую. Талисман, ты что молчишь?

– Думаю, – ответила Кан. – Можно бы и на другой службе двадцать взять – если в руках есть мастерство какое…

Мастерство?

Светлячок поняла, что ее дело вовсе пропащее. Будь она не деревенской девчонкой, а уроженкой столицы, да хоть с какой-никакой выучкой, было бы о чем говорить. А она – никто. Каким ремеслом она может похвалиться? Что она такого умеет, чего не умеют десятки и сотни других? Да – сильная, да – работящая… а дальше-то что? Да таких сильных и работящих кругом – по девять на восьмерку! А уж в столице… в столице таких связками можно наваливать, как солому. А соломе в хоромах делать нечего. Соломина цветку не чета. А она уже на здешние цветы нагляделась. Куда ей до них! Вот хотя бы этих двух женщин взять. Сразу видно, что не простого полета птицы. Никогда Светлячок в своей деревне не видела, чтобы кто-то двигался так, как Кошка. Ведь за пятьдесят уже – а в том, как она ходит, как садится, нет ничего грузного, тяжелого. Светлячок хорошенькая, ей не раз говорили – но она и в подметки не годится этой женщине с ее неброской красотой привычно точных движений. Точных – и легких. Словно водомерка по воде скользит. Боги ведают, что у нее за мастерство – но простым мытьем полов и стиркой белья такой походки не наживешь, это точно. И Посредница Кан – ну, она другая совсем, и мастерство у нее не всякому с руки. И держится она, как королева с повадками доброй бабушки. С ходу и не скажешь, чего в ней больше – бабушки или королевы. Долгую надо жизнь прожить в своем ремесле, чтобы оно наложило настолько явственный отпечаток на человека. А Светлячок с ее деревенскими ухватками даже если и пообтешется со временем, никогда такой не будет. Ведь она никакому мастерству не обучена.

– Мастерство, говоришь? – почти хищно произнесла Кошка. – А ну-ка, девочка, вставай… вставай-вставай… поди сюда.

Светлячок послушно подошла.

Кошка и Талисман принялись разглядывать ее платье – так пристально, словно взглядами раздергивали его по нитке. Светлячок прикусила губу от неловкости. Конечно, никакого сравнения со столичными нарядами ее одежда не выдерживает, смешно было бы и думать иначе – но все же это ее лучшее платье!

Обе женщины переглянулись – и Кан медленно кивнула.

– Платье сама вышивала? – осведомилась Кошка.

– И шила сама, и вышивала сама, – удивленно ответила Светлячок: неужели в столице кто-то думает, что по деревням вышивальщиц нанимают? Кто бы деньги стал тратить на такое баловство! Сами вышивают, кто во что горазд.

– Поближе покажи, – изрекла Кошка и вновь впилась взглядом в расшитый полевыми цветами рукав.

– Я думаю так же, – произнесла Посредница. – Конечно, о столичных модах понятия никакого, но рука точная, глаз верный и вкус есть.

– Моды – дело наживное, – отрезала Кошка. – Этого добра она живо нахватается. Если захочет, конечно.

Светлячок затаила дыхание. Разве она может не захотеть?

– Слушай внимательно, девочка, – веско сказала Кошка. – Меня зовут Син Белая Кошка, и я старшая над служанками в доме Государева наставника Тайэ.

Светлячок еще не знала, кто из себя Государев Наставник, но ясно же, что большой человек. Неужели…

– Я имею право нанять тебя по своей воле. Пойдешь в дом ученицей швеи и вышивальщицы. Двадцать шесть монет в месяц. Выучишься – тридцать.

У Светлячка кровь от лица отхлынула и ноги враз ослабели, словно она внезапно очутилась на краю обрыва. Тридцать монет в месяц. Да она и мечтать не смела о таком богатстве!

Кошка смотрела на нее очень внимательно.

– А если челядинкой пойдешь, то сорок, – добавила она, помолчав. – Договор сроком на три года. И жалование за год дополнительно сразу на руки.

Не всякому стоит делать такое предложение – иной раз в ответ можно и схлопотать, причем отнюдь не пряников. Даже в отчаянном положении не любой согласится. Хотя и плата челядинцам идет больше, чем обычным слугам.

Когда-то челядью были только рабы. Но рабство отменили королевским указом лет уже полтораста с лишним. Теперь челядинцами были так называемые ятоу – зависимые. Нет, не рабы – но все же…